Юрий Шмелёв — самобытный русский живописец, в творчестве которого творение прекрасного никогда не означало повторения давно освоенного и устоявшегося «идейно-художественного материала». Его никакими усилиями нельзя вписать в советскую школу живописи, даже в лучшие и честные её направления, хотя бы потому, что он всегда заглядывал за тот исторический горизонт, куда не принято было бросать художнические взоры. Он видел изобразительное искусство средоточием таких ценностей (религиозно-мистических), которые, по сути, находились вне культурного контекста советского периода XX века.
Родословие
Юрий Гаврилович Шмелёв знает своих предков по отцовской линии до пятого колена: он сам появился на свет в Барнауле в 1938 году; его отец родился в 1917-м и был машинистом на железной дороге; дед (Дмитрий Кузьмич) был банковским работником у брата — управляющего Сибирским банком в царской России. Прадеды-тамбовчане были людьми с университетским образованием — врачами. А матушка Юрия Шмелёва — в девичестве Суворова. Нет, она не потомок по прямой линии знаменитого генералиссимуса, но всё же родственница…
Любовь к живописи привела Шмелёва в Москву, в знаменитое академическое художественное училище памяти 1905 года, в котором он закончил и художественное, и реставрационное отделения. Молодой специалист сразу начал с реставрации древнерусской живописи — это были фрески, настенные росписи, иконы. Всю древнюю живопись от XII века до поздней дворцовой так или иначе «пропустил через свои руки», участвуя ещё в советское время в реставрации новгородской Софии, московского Успенского собора, Новодевичьего монастыря, храмов в Ярославле, Ростове, Смоленске. Даже в Самарканд забросила судьба — реставрировал усыпальницу Тимура…
С таким багажом трудно было стать обычным художником. Он им и не стал.
Его кредо, скорее, можно описать через отрицание: он никогда не числился членом никаких союзов художников, не состоял в партиях, не участвовал ни в официальных, ни в оппозиционных коллективных выставках. Не писал картин соцреалистических, а когда и этот стиль под конец изрядно обветшал, то и тут Шмелёв не увлёкся модными и «передовыми» формами соц-арта. В общем, не совпадал он с тем образом художника, который закрепила за ним (или навязала?) наша современность.
Он поселился в тихой Истре. В доме, который построил художник Дмитрий Павлович Мощевитин (1894–1974). Женился на его дочери Надежде — тонком художнике-графике. Дом постепенно прирастал новыми вязями, как когда-то крестьянские избы новыми прирубами, и по тем же жизненным причинам: нарождались новые поколения, создавались новые семьи. Так и сегодня под крышей истринского дома живёт четыре поколения Шмелёвых-Мощевитиных. «Когда-то современники, — любит напоминать Юрий Гаврилович, — говорили о Тициане: «Там один мужик хорошо Христа нарисовал…» Впрочем, я тоже могу, воспользовавшись симпатией Шмелёва к такой величественной простоте, сказать со всей определённостью: «Я знаю одного хитрого мужика и художника, который художником себя не считает, а сидит у себя всю жизнь на Истре и хорошо живописует».
Движение вспять: «Когда мы отступаем — это мы вперёд идём»
Ещё в начале 1980-х годов он начал работу над серией портретов просветителей и православно-государственных устроителей, завершённой через 25 лет и названной «Святая Русь». Задача, безусловно, грандиозная: увидеть идеал Святой Руси в движении, в живом становлении. А это возможно только через личность человека. И потому Святая Русь у Шмелёва персонифицирована и включает в себя девять холстов: «Андрей Первозванный», «Владимир Святой», «Митрополит Иларион», «Василий из Щековиц», «Добрыня Ядрейкович», «Дмитрий Донской», «Иван Фёдоров», «Патриарх Никон». За каждым из них прорастают сквозь века наши история и культура, и вера — ведь в те времена они находились внутри друг друга, пронизанные общим христианским смыслом, который был их естественным и живым дыханием.
Наверное, историю каждой работы можно рассказывать долго. Девять полотен за 25 лет — это как-то очень мало по современным-то меркам. Впрочем, Юрию Шмелёву никуда не надо было спешить — ведь он вышагнул давно и сразу за порог всякой принятой в художественной среде статусности и амбициозности.
Однако, прежде чем говорить о его главном деле — торжественной портретной галерее, составляющей «Святую Русь», стоит вернуться к периоду ещё более раннему — 70-м годам XX века, чтобы увидеть напряжённость и глубокую нестандартность творческого мира живописца.
Форма его мышления, конечно же, была пропитана опытом мастера-реставратора, вознесённого к Богу буквально и физически церковными лесами гораздо ближе всех, кто стоял в храме и вонзал свой взор в церковный купол-небо. И если за пределами храма «духовная брань» была давно и, казалось, навсегда превращена в понятную и удобную «нравственность» (неслучайно кодекс строителя коммунизма не раз связывали с христианским декалогом — десятью заповедями), то Шмелёву, находящемуся внутри церковной ограды, не надо было объяснять, что духовная брань не утихает в мире никогда, в том числе была она и в сытые советские годы.
Он стал строить свою христианскую живопись с уверенностью в том, что символы и аллегории — это не есть случайно сцепленные между собой «знаки явлений», прагматично используемые для выпуклости мысли. «Богородица с серпом и молотом» его всё же не устраивала, несмотря на нравственность намерений создателей сего аллегорического образа. Ценность символа существует только тогда, когда в человеке есть святость и отношение к предмету как к святому. А это значит, что высокое не будет у него служить для украшения или прославления обыденного. А это значит, что живописец научал себя видеть существующее земное в смысловой сцепленности с вечностью. Он видел Россию — огромную красную империю XX века — видел распавшейся на противоборствующие силы, когда далеко ещё было до реального распада советского государства. Тьма предъявляет себя через неурядицы, смуты, нестроения и войны, через социальные язвы — бедность бедных и чрезмерность богатства богатых.
Полотна «Поединок» и «Схватка» (их несколько вариантов) отражают эту брать через битву-поединок красных и белых Всадников. Битву духовную и социальную. Красный всадник, побеждая Белого, остаётся в трагическом и ненужном ему самому одиночестве и будто надрывается в отчаянном крике… Он, победитель, балансирует на краю пропасти, но трагически этого не замечает. Картина написана в 1977 году, и не предвестием ли она уже звучала? А в «Схватке», созданной чуть позже (версия 1993 г.), побеждает, увы, третья сила — Синий Всадник, пока Красный и Белый в упоении уничтожают друг друга. Работы пластичны и символичны. Шмелёв любит писать коней — они у него совершенны и необычны в том, что образуют двуединство коня и Всадника. Оно — это двуединство — было известно ещё античной культуре. И художник решил его вновь обрести.
…А ещё прежде, в 1968 году, им была начата чрезвычайно странная картина «Остановитесь на путях ваших…» (слова пророка Иеремии). Он работал над ней 22 года. Но сегодня художник не любит своё творение. «Два года я её любил после того, как написал, — говорит Юрий Гаврилович. — Начал писать смолоду, потому что мечтал о таком зрителе, который всё поймёт, потому как будет всё это знать: будет понимать и символику цвета, и воспримет её символический ряд, и исторические детали… А теперь я её больше не люблю — не люблю, потому что приходится всё время её объяснять. Даже образованным людям. Все мы образованны «по кускам», а целостности и масштаба нет. Видят стол и тут же спрашивают: „А это что, Тайная вечеря?“ …Я, наверное, сожгу эту картину. Я прожил всю жизнь и не увидел такого зрителя, о котором мечтал. Тогда зачем эта моя картина?»
Нет, это не «Тайная вечеря», хотя, действительно, длинный стол с белой скатертью белой полосой делит картину и влечёт к фигуре Спасителя в белом хитоне, расположенном в центре за столом. Белое на белом. Белый хитон на фоне белой скатерти, и белый свет-сияние проступает в лике Спасителя. Да, тут, в Нём, центр христианской Истории. Но рядом с Ним, по правую руку, не ученики, а воины и те, кто уверовал во Христа. На втором плане видим иконостас, архитектурные элементы Акрополя, абрис собора Нотр-Дам — художником объемлется всё то, что станет фундаментом мировой христианской цивилизации. А слева от Спасителя — богомерзкое скопище нечестивцев и извращенцев, отступников, окружающих антихриста. Два мира — два пути. Для души человеческой. Благодать и Свет Христов в мире неизбывны, но и пожирающий сумрак запустения держится устойчиво. Даже дерзает иногда и наступать… Знакомо. Очень знакомо.
Станем же надеяться, что художнику будет трудно уничтожить свою работу — она уже живёт своей самостоятельной жизнью, независимой от того, кто её написал. Ведь мышление нашего художника поистине полифонично. И каждый образ в этой картине звучит гармоничным «аккордом символов». А сам по себе символический подход даёт столь уже забытое нами подлинное упоение мысли — он возносит понимание жизни до высочайшего уровня.
Живопись как задание жизни
Цикл «Святая Русь» выстраивался вразброс, не было никакой заранее продуманной системы. Двигала, скорее, боязнь «превратить в некрополь величественное здание предустановленных Богом зависимостей». Он хотел сохранить личное волнение и поделиться своими открытиями русской истории, интересовавшей художника гораздо в большем объёме, нежели это принято в исторической живописи. Но, собственно, получилось нечто уникальное, весьма расширяющее представление о живописном историзме. Он хотел понять, увидеть, ощутить токи истории и волю истории проявляющимися через людей. Шмелёв пишет портреты, и его изобразительное искусство приобретает ещё одно измерение — историко-литературное.
Серии портретов предшествует распятие Иисуса Христа — полотно выполнено в духе и стиле испанской традиции XVII века, в которой Шмелёв любит сочетание предельного аскетизма в облике Сына Божия и мощь живописного изображения: красно-багровое зарево окутало землю, поднялось до неба. Кровь вопиет от земли — ведь Кровью Безгрешного омылись грехи каждого из нас. Христианство очень высоко подняло человека — именно в христианском мире важно спасение даже одной человеческой души! Одной и каждой!
Первым из людей в серии Шмелёва стоит, естественно, первый же ученик Христа — апостол Андрей Первозванный, пришедший на Русь и поставивший на горах Киевских крест с надписью «Здесь будет град велик». Обратим внимание на знаковые детали картины: крест опоясан царским поясом Христа, а свиток, что в руках апостола Андрея, повёрнут так, что сокрыто написанное в нём. Народ ещё не знает, не просвещён божественным глаголом, но он-то, конечно, уже его знает.
Фигура равноапостольного князя Владимира, в крещении Василия (полотно «Владимир Святой»), повторяет очертания креста, как и меч-крест водружается им на «горах Киевских». Образ князя писался с изображения его на прижизненных монетах X–XI веков (такая же изображена художником справа вверху, но с обратной стороны — там уже щит). И реверс-венок над ним, и распахнутые руки, объемлющие как Запад и Восток (античность и апостольские времена), так и текущий под его властную руку народ — всё это указует на самое главное его деяние — крещение Руси.
За первым русским митрополитом Иларионом (XI в.), просветившим Русь «Словом о законе и Благодати» (а по научной гипотезе Л.А. Гурченко, он же ещё и знаменитый Боян из «Слова о полку Игореве»), следует Василий из Щековиц, настоятель и архимандрит Киево-Печерского монастыря. Художник полагался на открытие Леонида Гурченко, доказывающего, что именно он, Василий из Щековиц, является автором «Слова о полку Игореве». Яркая и сильная личность, образованный и талантливый, для Шмелёва он был одним из тех, кто и стал носителем главной идеи эпохи (времени Андрея Боголюбского, XII в.) — идеи русского самодержавия. Только мощь христианско-культурного импульса связывает между собой силы, выстраивая их громаду в государственное устройство.
Подвиг молодого боярина Добрыни Ядрейковича — героя следующего полотна Юрия Шмелёва — был основательно забыт, а между тем Никоновская летопись сохранила сведения, что новгородцы «излюбиша себе инока Антония» (Добрыню до крещения) за труд великий — хождение в Царьград и принесение Гроба Господня. Святыня христианства, принесённая на Русь, собственно, и формировала сокровенное пространство Руси, возрастающей в своём идеальном облике до Святой.
Дмитрий Донской особо любим художником за свой человеческий масштаб личности. Он — избранный в ряду лучших деятелей в истории Руси.
Иван Фёдоров (XVI в.) и замыкающий серию строителей, деятелей и устроителей Святой Руси патриарх Никон (XVII в.) важны для художника как созидающие столпы того, что мы относим к образу Русской цивилизации. Русский первопечатник словно выступает из некой тьмы времён, чтобы теперь словом божественным напоить слух крещёного народа. А патриарх Никон взял да и «пересадил» на русскую землю Новый Иерусалим, вписывая русских в сакральное пространство христианской ойкумены. Шмелёв называет первопечатника Ивана ещё и «последним знатоком исконной русской культуры», а книга, которой он дал новую жизнь, увы, через два века «выманит русского человека из Церкви»…
Но Юрий Шмелёв остановился у этой границы, создав, по сути, цельную картину делания-собирания народа Божьего, который был ведом лучшими людьми и который дорос до создания собственного государства — далеко не все народы в истории оказались способными к национально-государственному строительству.
Линия и сокровище невыразимого
В свои 72 года Юрий Гаврилович Шмелёв затеял нечто совершенно невероятное. Слушал он как-то «Хорошо темперированный клавир» И.-С. Баха. «Я, — говорит художник, — восхитился не только прекрасным звучанием и техникой, которую многие музыканты считали „хлебом насущным“, но меня удивило скромное, с достоинством название, где есть утверждение „хорошо“. И я подумал, а каких художников и какие их работы я мог бы определить этим словом „хорошо“? Стал перебирать. С советской живописью — беда. Стал вспоминать мировую».
У него получился список, состоящий из Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля, Тициана, Веласкеса, Сурбарана, Мурильо, Кано; Рубенса, Рембрандта, Вермеера, Дюрера, Гольбейна, Шардена, Ватто и русских — Ушакова, Иванова, Шишкина и Коржева.
Сурово.
Но зачем и почему он совершил такой отбор? Что же дальше?
А дальше он решил сделать копии всех этих шедевров. Избави Бог, не ради ещё одной яркой интриги на «чёрном рынке». А с точностью до наоборот: он и прежде разгадывал старые секреты мастеров живописи и понимал живописание категорически несовременно. Вот потому и теперь в его списке оказалась только «хорошо темперированная живопись». «Копия только тогда имеет смысл, — говорит художник, — если её приближение к оригиналу будет полнейшим. Для этого всякую работу старого мастера нужно изучить в мельчайших деталях, пройдя вместе с ним совершенно особенным и уникальным творческим путём». Нет, это не конвейер, множащий шедевры, но дерзкое желание вступить в благородное состязание с лучшими из лучших. В таком замысле — своеобразный вызов миру, уничтожающему цифрой что-то важное и первотворческое: рукотворное, уникальное и живое по фактуре.
Полотно «Динарий кесаря» Тициана уже готово. Шмелёв, начиная работу, три дня просидел перед картиной в Дрезденской картинной галерее, так и не успев посмотреть всё остальное. А может быть, и правильно — берёг впечатления от красок и фактуры и сторожил их внутри себя, чтобы ничто другое не сбило эти внутренние художнические настройки.
Сложнейшая задача в задуманном деле — достичь фактурного совершенства. Как тонко, немыслимо тонко проведены линии в гольбейновских «Посланниках», например. Сколько предметов, которыми наполнена картина! Богатая коллекция музыкальных, астрономических и научных инструментов, солнечные часы, разорванная струна на лютне, искажённый череп, книги, глобус, богатство драпировок и одежд… Как провести эти тонкие линии, разделяющие и описывающие предметы, лица, фактуру одежд, — кистью, кажется, не напишешь, пером тоже невозможно. Линия! Всё дело в линии! «Гольбейн, — сокрушается Шмелёв, — писал кистью, и если я справлюсь с этой частью работы, то ни с кем разговаривать не буду. Впаду в страшное самодовольство». Художник смеётся и говорит, что нынешние профессионалы в области изобразительного искусства такими вещами совершенно не интересуются. Да, старые мастера заставляют живописца Шмелёва многое видеть иначе: отбросить облегчённое представление о картине и испытать немыслимо тревожный и страшный восторг обретения фактуры живописным полотном. «Если у художника нет фактуры, — утверждает резко Шмелёв, — я его в грош не ставлю. Фактурность определяется тем, как кистью ты касаешься холста. Это трудно объяснить, но это можно сделать. Пойдите и сравните залы старых мастеров и новых художников. Фактурой обладали все старые. Нынешние — нет, не обладают. Так, лессировка — это не только нанесение прозрачных красок сверху основного цвета… это нечто иное, скорее, сверхчувственная техника лощения, заглаживания, сложного проникновения, притирания красок, а не простого перекрывания одного цвета другим».
Он считает написание картины большим и трудным делом. А его художническая экипировка просто восхищает: как рыцарь живописи, он берёт с собой в работу литературное содержание эпохи, глубокое историческое знание и вспахивает огромное культурное поле вокруг своего будущего полотна или портрета. Быть «теперешним художником» Юрию Шмелёву как-то неинтересно и даже почти стыдно… «Пейзажики, — говорит, — писал мало, их вбрасывают в мир миллионами», а потому ценит только пару-тройку своих пейзажей, которые не реалистические, а выдуманные, навеянные творческой фантазией.
Его рыцарство в живописи держится подлинным бескорыстием: он действительно дышит духом русской и мировой христианской культуры. Но, создавая свои произведения, Юрий Гаврилович умеет остановиться у той роковой черты, когда всё, до донышка, высказывается в изображении. Когда священное в истории, идеальное в человеке и сакральное в вере начинают эксплуатироваться и воплощаться в неких образах, подвергающих неизречённо-живое тиражированию, — тогда или происходит закостенение, или возникает опасность поверхностного (авангардного) изображения всего, что есть невысказываемая благодатная красота. Но между художником и картиной, которую он пишет, существуют неразрывные узы. Шмелёв идёт узкой тропой в искусстве. И когда XX век внушал, что «религия исчерпала себя и уже вообще не в состоянии доставлять сильных переживаний», Юрий Шмелёв писал свою самую загадочную картину «Остановитесь на путях ваших…» А в цикле «Святая Русь» глубоко и строго показал, как христианизовывалась бескрайняя Русская равнина, на которой его герои-делатели расставляли свои цивилизационные вехи и, собственно, сами овладевали своей историей, в которой исторический и религиозный акты часто совпадали. И это важно нам, сегодняшним.
Капитолина КОКШЕНЁВА
