В этом году исполняется 150 лет со дня рождения и 80 лет со дня смерти Сергея Васильевича Рахманинова – выдающегося русского композитора, пианиста и дирижера
Источник: Журнал «Международного Фонда духовного единства народов»
Абсолютное большинство людей, как соотечественников, так и иностранцев, хоть сколько нибудь любящих классическую музыку, на просьбу перечислить великих русских композиторов, начнут с Чайковского, а продолжат Рахманиновым. А некоторые – так и начнут с Рахманинова. Один из главных символов русской музыки был человеком исключительной порядочности, душевной отзывчивости и духовной глубины. Известна его характеристика пианистом Иосифом Гофманом: «Рахманинов был создан из стали и золота: сталь в его руках, золото – в сердце». Верующий православный человек и патриот, Сергей Васильевич в своих творениях, как никто другой, воплотил образ вечной России. Такой, какой она задумана Богом и явится в последние времена.
«Я – русский композитор, и моя родина наложила отпечаток на мой характер и мои взгляды. Моя музыка – это плод моего характера, и потому это русская музыка. Я никогда не старался намеренно писать именно русскую музыку или музыку ещё какого-либо другого рода», – так говорил он сам о сути своего творчества.
Жизнь Рахманинова с детства полна драматизма. Драмы со временем перемежались с яркими триумфами, творческими победами и застоями, коммерческим успехом за океаном и травлей на Родине. Глубокая грусть не оставляла его всю жизнь. Но плоды этой грусти ложились мощными светлыми нотами в его произведения; она двигала по клавишам его тонкими сильными пальцами, сжимала дирижерскую палочку, рождая в людях трепет и восторг прикосновения к Вечности.
Будущий великий композитор родился в усадьбе Семеново Новгородской губернии 1 апреля 1873 года в потомственной дворянской семье. Наследовал Сережа не только дворянство, но и музыкальность. Его дед Аркадий Александрович Рахманинов – боевой гусар и музыкант любитель оставил по себе несколько популярных романсов и фортепианных пьес. Его мать Любовь Петровна – дочь генерала Петра Бутакова, директора Аракчеевского кадетского корпуса с четырех лет стала его первой учительницей музыки. Даже папаша – гусар и кутила-бонвиван сочинил польку. Но совершенно особую роль не только в музыкальном, но и духовном развитии гения сыграла его бабушка – генеральша Софья Александровна Бутакова. «За сильнейшие музыкальные впечатления я должен благодарить свою бабушку», — говорил сам Рахманинов. В ее новгородском доме она пела ему старинные песни и былины. Сережа услышал там впервые настоящего гусляра, звуки берестяной жалейки. А главное – чин церковных служб, куда его водила верующая бабушка, вместе с дивным перезвоном новгородских колоколов. Знакомый пономарь близлежащего храма Феодора Стратилата позволял ему подниматься на колокольню и показывал разные звоны. Позже они зазвучат в его великом Втором фортепианном концерте, симфонической поэме «Колокола», да и во многих других произведениях.
В 9 лет отроду Сергей уже поступил в консерваторию Санкт-Петербурга. Правда, учеба не заладилась – дома в семье юного музыканта творился настоящий кошмар. Родовые имения проданы за долги, старшая сестра Елена умирает от лейкемии, а младшая София – от дифтерита; отец бросает семью, а мать замыкается в неизбывной тоске.
Из-за финансового краха семьи, Сергею не суждено было попасть в офицерский Пажеский корпус – родители отдали его в московский «музыкальный интернат». Известный педагог Николай Зверев держал в своем доме и за свой счет пансион для одаренных учеников и еджедневно занимался с ними по шесть часов, требуя жесткой дисциплины. С Рахманиновым суровую зверевскую школу пианизма проходил и его будущий творческий «антипод» Александр Скрябин. В тринадцать лет Сергей познакомился с Петром Ильичом Чайковским, ставшим его наставником и «вдохновителем». Однако через три года, Рахманинов рассорился со Зверевым, который воспринял как наглость просьбу юноши выделить ему отдельную комнату для композиции. И даже замахнулся на него. Педагог видел в своих "зверятах"лишь будущих выдающихся пианистов…
Рахманинов продолжил обучение в Московской консерватории в классе своего двоюродного брата Александра Зилоти. А затем изучал композицию под руководством выдающихся композиторов Сергея Танеева и Антона Аренского. Дипломной работой стала одноактная опера «Алеко», за которую он получил Большую золотую медаль. Известный факт: Чайковский, принимавший экзамен у молодого композитора, поставил за оперу пятерку, окружив со всех сторон плюсами. И рекомендовал ее к постановке в Большом театре. Что вскоре – в 1893 году и произошло.
Вхождение в «большую музыку» Рахманинова было драматичным. Нищета, долги, ненавистные частные уроки музыки, запутанные семейные дела. При растущей популярности у московской публики в качестве исполнителя, он всеми фибрами души надеялся на иную – композиторскую славу. Но «большой дебют» с исполнением «Первой симфонии» 15 марта 1897 года в Петербурге стал чудовищным провалом и ударом в сердце композитора. Непривычная «московская» музыка Рахманинова, да еще под вялой дирижерской палочкой Александра Глазунова (некоторые считают, что он встал за пульт подшофе) показалась чопорной столичной публике «декадентской» и безобразной. «Если бы в аду была консерватория, Рахманинов, несомненно, был бы в ней первым учеником», – написал в рецензии на «Первую» композитор Цезарь Кюи.
Сергей Васильевич был морально раздавлен. Обвиняя в провале только себя, он уничтожил партитуру(ее воссоздали только после смерти композитора) и три последующих года ничего не сочинял. Да еще впал в тяжелую депрессию. От нее не спасло до конца выгодное приглашение Саввой Мамонтовым вторым дирижёром в Московскую русскую частную оперу. И даже судьбоносное знакомство там с Федором Шаляпиным, родившее дружбу на всю жизнь. Великий русский бас с любовью называл великого русского композитора «ах, ты моя татарская морда» и признавался: «Когда Рахманинов сидит за фортепиано, то приходится говорить не «я пою», а «мы поем».
Через три года после провала, черная меланхолия композитора утеряла свою остроту, он сочинил ряд небольших прекрасных вещей, выступил по приглашению в Лондоне со своими произведениями. Но большой, задуманный как «реванш», Второй концерт не давался. Одновременно усиливался невроз, неверие в свои силы, грозя возвращением депрессии. Благодаря хлопотам своей кузины (и будущей супруги) Натальи Сатиной, Рахманинов согласился на курсы известного психотерапевта и гипнотизера Николая Даля. Тот, погружая композитора в гипнотический транс, буквально вбивал в него желание жить и творить: «Ты напишешь великий концерт».
И это произошло! «Второй концерт для фортепиано с оркестром», исполненный впервые в Москве 27 октября 1901 года, стал подлинным триумфом Рахманинова. В нем впервые и практически без исключений признали великого русского композитора. Само же бессмертное произведение он посвятил Далю.
А через год состоялось венчание с его суженой, с которой они счастливо прожили более сорока лет, родив трех детей. Вообще-то женитьба на столь близкой родственнице прямо запрещалась церковным и государственным законом. Сергей и Наталья подали прошение на высочайшее имя, но обвенчались еще раньше, сильно рискуя. Вернувшись через несколько месяцев из свадебной поездки по Европе, получили ответ Государя: «Что соединено Богом, не людям разлучать».
Дальнейший почти «вертикальный» творческий взлет Сергея Рахманинова хорошо известен. Уже как признанный музыкант он продолжил свою дирижерскую карьеру в Большом театре: по его твердому настоянию дирижерский пульт поставили туда, где он с тех пор и находится – лицом к оркестру. В эти два неполных десятилетия – до 1917 года была написана основная часть его самых значимых произведений. Композитора приглашали с концертами в Европу, Америку, его выступлений ждали с трепетом, поклонницы- «рахманиновки» бегали за ним стаями.
В эти же годы ярко проявилась глубинная православная составляющая творчества Сергея Васильевича. Вершинами ее стали: «Литургия Иоанна Златоуста», впервые исполненная в 1910 году Синодальным хором, а также хоровая симфония «Всенощное бдение», созданная композитором в 1915 году. В них он на новом музыкальном уровне воссоздавал древний церковный знаменный распев, идущий от осмогласия Иоанна Дамаскина — Октоиха. Реакция духовенства, привыкшего к европейскому партесному пению, была, однако, предсказуемой: «музыка хорошая, но не церковная...»
Друживший с Рахманиновым композитор Александр Гедике вспоминал: «Он очень любил церковное пение и частенько, даже зимой, вставал в семь утра, и в темноте наняв извозчика, уезжал в большинстве случаев в Таганку, в Андроньев монастырь, где в полутемной огромной церкви выстаивал целую обедню, слушая старинные суровые песнопения, исполняемые монахами».
Христианской вере Сергея Васильевича соответствовали и дела. Композитор не замыкался, как иные знаменитости в своей славе и преуспевании, открывая сердце и кошелек для помощи другим людям. Возглавил художественный совет Российского музыкального издательства, которое филантроп Сергей Кусевицкий создал для поддержки начинающих композиторов. Никогда не отказывался и сам предлагал благотворительные концерты в помощь родным умерших артистов – не только коллег по музыкальному цеху.
Известны сложные взаимоотношения Рахманинова и Скрябина, знакомых еще с юности по пансиону Зверева. Первый сказал про второго, прослушав его дебютный концерт: «Вот я думал, что Скрябин — просто свинья, а оказалось — композитор». Второй же не оставался в долгу, отзываясь о музыке «соперника»: «Все одно и то же нытье, унылая лирика, «чайковщина». Нет ни порыва, ни мощи, ни света — музыка для самоубийц». При этом Рахманинов интересовался музыкой коллеги и даже иногда исполнял ее. Скрябин же произведения Рахманинова считал «ерундой», впрочем, отдавая дань ему как исполнителю. Несмотря на эти коллизии, после смерти Александра Николаевича в 1915-м Сергей Васильевич по своей инициативе провел несколько концертов в помощь семьи умершего. Во время Первой мировой войны Рахманинов регулярно давал концерты в помощь раненым на фронте.
Крушение старой России, революционный хаос вместе с неприемлемой для него «красной верой» стал трагедией для Рахманинова, как композитора и человека. В родовом имении родственников жены – Ивановке Тамбовской губернии, куда он вложил немало средств, к нему пришли деревенские старики и посоветовали: «Уезжай от греха, барин!». И 21 декабря 1917 года, по приглашению шведского Королевского Дома, Сергей Васильевич вместе с женой и двумя дочерьми уезжает на гастроли в Стокгольм. С тех пор, по его собственному признанию, он стал «призраком, вечно бродящим по миру».
У композитора не было никаких «капиталов» в зарубежных банках. Чтобы обеспечить выживание семьи, он вынужден был без конца концертировать как пианист. Объехав с концертами всю Европу, Рахманинов перебрался за океан, где продолжил усиленную концертную деятельность. В Америке он достаточно быстро обрел популярность, а затем и славу, как исполнитель и дирижер отдельных произведений. Его гонорары в долларах «обросли» тремя нулями, на концерты было не пробиться. В 1922 году семья Рахманиновых смогла уже приобрести особняк на берегу Гудзона.
Занятно, что американцы считают Рахманинова «американским музыкантом», при том что он Америку, мягко говоря, недолюбливал и не брал американского гражданства до последнего года жизни. «Здесь даже воздух другой», – говорил он. Имея коммерческий успех, Сергей Васильевич первые 10 лет эмиграции не мог написать ничего нового. «Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я потерял самого себя…», – признавался он. Первые сочинения за рубежом – Четвертый концерт и Кантату «Три русские песни» композитор написал только в 1926–1927. Всего же в эмиграции он создал всего 6 произведений, причем четыре из них были начаты еще в России.
Чаще всего грустный и суровый на людях, скромно одетый, Рахманинов с размахом творил добрые дела. Стараясь при этом по-христиански не афишировать их. Однако многие из них все равно становились известными. Так, благодаря финансовой помощи великого композитора, в Америке «встал на крыло» другой великий русский – авиаконструктор Игорь Сикорский. Рахманинов безусловно знал создателя уникального военного самолета «Илья Муромец». Поэтому, когда Игорь Иванович пришел к нему за кулисы после концерта в Карнеги-Холл с букетом и пожаловался на материальные проблемы, Сергей Васильевич просто отдал ему конверт со всем гонораром за концерт – 5 тысяч долларов. «Я в вас верю, вернете, когда сможете». Эти деньги стали «стартом» для мощной впоследствии авиакомпании «Sikorsky Aero Engineering Corporation». Более того для «раскрутки» фирмы Рахманинов согласился дать свое имя в качестве ее вице-президента.
Сам же «встав на ноги»в Америке, музыкант начал тратить на благотворительность более трети своих заработков. Помогал и русским эмигрантам по обе стороны океана, и бедствующим соотечественникам на Родине. Например, долгие годы сотрудничая с «Комитетом помощи учащейся русской молодежи в эмиграции» регулярно выплачивал стипендии русским студентам во Франции, Болгарии, Сербии. Из писем соотечественников он знал о бедственном положении многих друзей и знакомых. И начал посылать в Москву и Петроград посылки со сгущенкой, тушенкой и другими продуктами. От друзей вспоможение расширилось на друзей друзей, и просто тех, кто обратился с просьбой. Ежемесячно в Россию уходило по 20-30 таких посылок. Эту масштабную работу вел личный секретарь Рахманинова без всякой огласки.
И если некоторым американским знакомым музыканта он казался алчным снобом, постоянно поднимающим ставку гонораров за свои выступления, то в Москве работница одного из почтамтов с удивлением восклицала: «Да кто такой этот Рахманинов, что полгорода своими посылками кормит?!» Позже выяснилось, что великому композитору были благодарны за материальную помощь в трудную минуту писатели и поэты Иван Бунин, Константин Бальмонт, Владимир Набоков, Александр Куприн, музыканты и композиторы Александр Глазунов, Николай Метнер, художники Константин Сомов и Борис Григорьев, философ Иван Ильин, хореограф Михаил Фокин, актер и режиссер Михаил Чехов – и многие другие. Не зря современник композитора, выдающийся пианист Иосиф Гофман сказал, что не встречал человека «чище и святее, чем Рахманинов».
Но вот с новой властью на Родине у Сергея Васильевича отношений не складывалось. Первые годы в эмиграции он никак публично не проявлял своего негативного отношения к большевикам Отчасти, справедливо опасаясь за мать, доживавшей свой век в Новгороде. Но так же и не имея привычки к политическим эскападам. И музыку эмигранта Рахманинова без излишней рекламы исполняли в СССР. Все изменилось после того как композитор в числе других подписал резкое анти-большевисткое письмо соотечественников опубликованное в «Нью-Йорк таймс» в качестве ответа на восторженные дифирамбы Рабиндраната Тагора «советскому эксперименту» после посещения индийским поэтом СССР.
Ответный удар из красной Москвы не заставил долго ждать. После исполнения в Московской консерватории симфонической поэмы Рахманинова «Колокола» на слова одноименной поэмы Эдгара По, переведенной Бальмонтом – что называется, «понеслось» по нарастающей. Концерт назвали в советской печати«вылазкой реакции», а Рахманинова с Бальмонтом заклеймили «белоэмигрантами-фашистами». На десять лет музыка Сергея Васильевича на родине оказалась под негласным запретом.
Но жизнь – штука причудливая. А особенно – в «исполнении» гения. С началом Великой Отечественной Войны отношения Сергея Рахманинова с Советской Россией сильно изменились. Нет, русский музыкант не проникся идеями маркизма-сталинизма или ставшим модным в эмигрантских кругах в 1930-е «евразийством». Но грозная беда, обрушившаяся на Отечество в виде гитлеровских полчищ, заставили композитора отставить в сторону политику. Ведь речь шла о самом существовании России и русского народа.
Уже 28 июня 1941 года Рахманинов обратился с открытым письмом к русской эмиграции: «Независимо от отношения к большевизму и Сталину, истинные патриоты России должны помогать своей Отчизне одолеть агрессоров». В некоторых кругах его даже стали подозревать в «красноте». Ведь 1 ноября 1941 года Рахманинов дал в Нью-Йорке первый концерт в пользу Красной армии, пригласив на него генконсула СССР Виктора Федюшина. В дальнейшем музыкант весь сбор от каждого третьего концерта перечислял в фонд помощи Советскому Союзу. Один из первых таких чеков, Рахманинов сопроводил письмом: «Это единственный путь, каким я могу выразить мое сочувствие страданиям народа моей родной земли за последние несколько месяцев». А другое пожертвование он прокомментировал так: «От одного из русских — посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу верить, верю в полную победу».
На деньги Рахманинова закупались, в частности. медикаменты, медицинское оборудование для военных госпиталей. В ответ советская сторона не просто смягчила свое отношение к «белоэмигранту», но составила целую программу по привлечению прославленного музыканта в «объятия Родины», которую завизировал нарком Молотов.
Вопреки расхожему мифу (возникшему, во-многом, благодаря сомнительным «воспоминаниям» Андрея Громыко, бывшего в начале войны советником представительства СССР в США) Сергей Васильевич вряд ли мог всерьез собираться в разгар войны вернуться на родину. Да и вообще как-то «ужиться» с большевиками подобно Сергею Прокофьеву. А тем более – просить ускорить (согласно Громыко) вопрос о советском гражданстве. Напротив, летом 1942 года он купил особняк в Беверли-Хиллз, засадив лужайку вокруг него березами. В нем, по его словам, и думал умереть.
Так и случилось. В начале 1943-го у композитора обнаружили рак. Из последних сил он еще давал концерты «которые обещал», но силы быстро уходили.
В последние свои дни Сергей Васильевич, выныривая из забытья, просил жену читать ему сводки с фронта. Узнав о победе под Сталинградом, прошептал: «Слава Богу! Дай им Бог сил!». За несколько дней до семидесятилетия, 27 марта 1943 года он принял Святое Причастие и той же ночью тихо отошел в Вечность. За окном на весеннем калифорнийском ветру мягко шелестели русские березы...
Из всех слов сказанных о Сергее Рахманинове, можно выделить удивительно-проникновенную тираду современного японского пианиста Садакацу Цучида, принявшего православие и переехавшего в Россию: «В его творчестве есть дух Православия, есть сила Воскресения, Россия, доброта, милостивый взгляд на мир, память о вечности».
