«От культурной вторичности придется как-то избавляться»

Источник: Бизнес-газета

Феликс Разумовский: «Имущий слой, будь то чиновники или бизнесмены, прекрасно себя чувствовал. После 24 февраля их положение резко осложнилось, ухудшилось, они многое потеряли. И возрадовались, так, что ли? Конечно, нет!»

Фото: скриншот из видео

«Мы что, унаследовали русскую традицию, укрепляем и развиваем «русский мир»? Мы вообще кто по жизни? Мы что, полностью вышли из этого зависимого полуколониального состояния? Мы можем преемственно развивать все, что находится на Русской земле? Само это понятие, «Русская земля», мы восприняли? Да ничего подобного! В плане мирочувствия, сознания и ментальности мы инвалиды», — говорит автор и ведущий цикла программ «Кто мы?» Феликс Разумовский. В интервью «БИЗНЕС Online» он рассказал, какие маски и покровы помогла сбросить спецоперация на Украине, что такое русский космизм, русская идея, а также в чем высшая премудрость и спасение.

«История русской интеллигенции, на мой взгляд, закончилась»

— Феликс Вельевич, Запад пытается окончательно поставить Россию на колени, для чего сделал из Украины злобный антироссийский таран, а наша интеллигенция во многом заняла позицию, похожую на ту, что она занимала по отношению к Николаю II. Тогда тот же Константин Бальмонт писал в своем стихотворении «Николаю Последнему»: «Ты грязный негодяй с кровавыми руками, / Ты зажиматель ртов, ты пробиватель лбов…» Потом, когда монархия рухнула и к власти пришли большевики, вся эта публика была либо расстреляна, как Николай Гумилев, либо оказалась в эмиграции, как тот же Бальмонт, Зинаида Гиппиус, Саша Черный и прочие, которые кусали локти и ностальгировали, влача жалкое существование. Почему так происходит, что у нас исторически деятели культуры и интеллигенция оппозиционны и стараются спилить сук, на котором сидят, или они все такие западно-демократичные, история ничем не учит?

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, нужно, наверное, сделать небольшой исторический комментарий, как и откуда, собственно, возникла русская интеллигенция. Не следует путать интеллигенцию как общественную силу и интеллигентность, интеллигентов, интеллектуалов и так далее. Это совершенно разные вещи. У нас речь идет об общественной силе, сплоченной социальной группе, которая действительно традиционно борется с русской властью. Она оспаривает у этой власти право на такое, я бы сказал, демиургическое преобразование России. Это характерная черта имперского правления. Недаром о создателе Российской империи Петре I Михаил Ломоносов сказал: «Он бог, он бог был твой, Россия!» Петру якобы досталась ни к чему не годная, мертвая страна, а он воскресил ее, ­ «аки от мертвых». Это, конечно, миф, тем не менее радикализм в действиях Петра, несомненно, присутствует. Он демонстративно ломал Россию через колено, пытаясь преодолеть ее традиции — как худые, так и добрые. Этот подход к жизни и переняла у имперской власти русская интеллигенция, а переняв, стала оспаривать у власти право на преобразование страны. Интеллигенция считала, что устроит страну гораздо лучше и справедливее. То есть интеллигенция — это двойник российской власти имперского периода и, вероятно, не только имперского. Вот такое у нас историческое наследство. К этому нужно добавить, что интеллигенция, как любое живое явление, не пребывает в неизменном состоянии. Она рождается (где-то во второй половине ХVIII века), переживает период детства… Потом приходит зрелость. В конце XIX века мы видим уже зрелую интеллигенцию. Вспомним Антона Павловича Чехова, не имевшего зимнего пальто, но построившего три деревенские школы. Или Ивана Владимировича Цветаева — создателя Музея изящных искусств. Земские врачи, учителя — это тоже русская интеллигенция. К сожалению, окончательно созреть и избавиться от присущих ей радикализма и беспочвенности, а еще от характерного русского утопизма интеллигенция не смогла. В этом смысле отдельные, лучшие ее представители — исключение.

— То есть это не всеобщая, не мировая тенденция, такое жесткое оппонирование и позиция по отношения к власти, что бы она ни делала, а чисто российское явление?

— Да, это специфически русское, российское явление. Деятели февраля 1917 года, разрушившие имперскую власть и свергнувшие Николая II, — типичные представители интеллигенции. Только надо иметь в виду, что за 200 лет существования империи российские самодержцы благополучно избавились от петровского радикализма, порывистости и стремления к новизне любой ценой. Зато революционная интеллигенция, напротив, благополучно культивировала эти качества (я подчеркиваю: не либеральная, а революционная). Недаром Максимилиан Волошин называл Петра I первым русским большевиком. Большевики, конечно, пошли гораздо дальше Петра. Верно заметил философ Александр Изгоев: «В Петре Великом было действительно немало от большевиков, но, к сожалению, в коммунистах почти ничего нет от Петра». Вот так подчас весьма и весьма прихотливо действует наша самобытность. История дает ключ к ее пониманию. В противном случае, да, понимание приходит слишком поздно. Большевики практически под корень извели старую русскую интеллигенцию, представители которой в лучшем случае смогли так или иначе покинуть свою несчастную Родину.

 

— У нас идет спецоперация на Украине. Политпросвет, назовем его так, всеми силам пытается пробудить или ярче зажечь в россиянах патриотизм, единение, национальную гордость. Но вдруг в октябре на экраны страны выходит фильм «Сердце Пармы», в котором армия московитов представлена главными злодеями. И даже заключительная речь Иоанна III, которого играет Федор Бондарчук, не спасает негативное восприятие. Как только фильм не называют — и «глумлением над православием», и антиисторичным идеологическим ядом за 600 миллионов рублей. Как это понимать? «С кем вы, мастера культуры?» — спрашивал в 1932 году Максим Горький. Так с кем сейчас наши мастера культуры и чего они хотят?

— Кинематограф — сфера инерционная, и тот фильм, о котором вы говорите, был запущен в производство и готовился к выходу задолго до 24 февраля. Стало быть, здесь мы не имеем дело с реакцией на современные события. Это очевидно. Тем не менее не стоит забывать о том, что происходило в нашей культуре, в нашем искусстве накануне военного конфликта на Юге России. Даже по голливудской стилистике фильма видно, насколько мы были вторичны. Мы всеми силами пытались вписаться в тот благоденствующий мир, который якобы существует на Западе. Мы пытались соответствовать всем понятиям и критериям этого мира, его ценностям. А тот, кто не желает быть самим собой и пребывает в беззаботной эйфории, неизбежно берет через край. Пытается быть, что называется, святее папы римского. Отсюда готовность выставлять себя в не очень приглядном виде. Ведь у благоденствующего мира по отношению к России есть свои стереотипы и штампы. Один из них гласит, что Россия с давних времен являлась якобы «тюрьмой народов». Это обвинение появилась аж в 1839 году с легкой руки маркиза де Кюстина, написавшего о России гнусный пасквиль. Потом лживое обвинение подхватили большевики. В конце концов мы и сами поверили в этот вздор. И в этот, и в другой, и в третий.

Вот отсюда та проблема с мастерами культуры, о которой вы говорите. Это проблема национального сознания и мирочувствия. Часто тут нет никакого злого умысла. Типичные издержки русского западничества, ситуация для интеллигенции более чем характерная. Оспаривать эту позицию не просто трудно, но часто даже опасно. Интеллигенция и прежде не отличалась терпимостью. Она умела буквально изничтожать или как минимум замолчать. Можно вспомнить довольно драматичную историю того же Николая Лескова, который пытался как-то бороться с этим либеральным деспотизмом. Впрочем, сегодня я не склонен приравнивать представителей так называемого «креативного класса» к русской интеллигенции. Общие родовые черты сохраняются, это очевидно, тогда как история русской интеллигенции, на мой взгляд, закончилась. Креативный класс не обладает тем авторитетом, силой и значением, которые были присущи русской интеллигенции. И мастера культуры, в наше время влившиеся в ряды креативного класса, стали обычными фрилансерами. Идеального в их намерениях осталось немного, они действуют прагматично, по законам массовой культуры. Так что задавать вопрос, с кем мастера культуры, довольно бессмысленно. Другое дело, что от культурной вторичности придется как-то избавляться. Во время и после вооруженного конфликта такая ситуация нетерпима.

— Хорошо. Культура инертна, процесс кинопроизводства долгий, фильм сняли не вчера. Но зачем было его выпускать на экраны именно сейчас, в такой неподходящий для этого момент? Те же люди, которые ответственны за это, все прекрасно понимают. У граждан, которые смотрят это фильм, складывается впечатление, что у нас во власти, в ответственных чиновничьих кругах, существует какая-то фронда, оппозиция происходящему. Это действительно так?

— Что же мы будем ломиться в открытую дверь? Конечно, существует! Ведь еще вчера фактически мы были полуколониальной страной. По экономике, культуре — по всем основным сферам жизни. Имущий слой, будь то чиновники или бизнесмены, прекрасно себя чувствовал. После 24 февраля их положение резко осложнилось, ухудшилось, они многое потеряли. И возрадовались, так, что ли? Конечно, нет!

Однако вернемся к сфере культуры. Здесь у нас возник опасный вакуум. Минувшим летом в пустеющих кинотеатрах стали показывать реставрированные советские фильмы, вот до чего дошло дело. Потом подоспело «Сердце Пармы». На этот продукт были потрачены немалые деньги. Не до жиру, быть бы живу — так стоял вопрос. Одновременно медленно, со скрипом, стали анализировать ситуацию именно в культуре. Оппозиция, фронда, даже саботаж — без этого никак, но не стоит на этом зацикливаться.

Главная проблема заключается в другом: как говорил император Александр I, «некем взять». Нет людей нужной компетенции. Те, кто принимает решения в данной сфере, да и во многих других, элементарно необразованные. Где, в какой средней или высшей школе им преподавали историю русской цивилизации? Говорили об особенностях национальной идентичности? Своеобразии русской культуры, о ее «неотменяемом топике»? Вопросы риторические. Как же этим людям способствовать преодолению кризиса национальной культуры в стране с тысячелетней историей, если о самой стране они имеют весьма превратное представление? И это не их вина, эта наша беда. Это жуткое наследие ХХ века, следствие отмены России в ходе большевистской культурной революции и гражданской войны.

И вот совсем недавно появляется президентский указ «Об утверждении основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей». Текст невнятный, противоречивый, да он и не мог быть другим. Ибо действительно «не кем взять». Но значение этого исторического документа во многом искупает его несовершенство. Появление такого указа свидетельствует о неблагополучии в наиважнейшей сфере существования России. Статистика этого неблагополучия, в частности громадное число разводов, хорошо известна. Известно о запустении обширных территорий коренной России, о безнравственной продукции индустрии массовой культуры. Однако прежде мы отворачивались от подобных свидетельств, судьба собственного дома была нам неинтересна. Теперь наступил момент осознания.

 

«И прежде, и теперь беспочвенность нередко приводила к прямой русофобии, то есть отщепенству и смердяковщине»

— Есть пророчество старцев о том, что освобождение, воссоединение Руси (а в их понимании воссоединение Руси — это воссоединение Украины, России и Беларуси) начнется через полгода после того, как еретики-раскольники захватят Киево-Печерскую и Почаевскую лавры. Украинская раскольническая церковь в начале декабря начала действовать в этом направлении. Что вы думаете об этом захвате и пророчестве?

— Реальная угроза захвата обеих святынь существует. Но фактически на момент нашего разговора захват лавр еще не произошел. В то же время гонения властей на Украинскую православную церковь нарастают с каждым днем. Что же касается пророчеств об освобождении и умиротворении Юга России, прекращении братоубийственной войны и воссоединении расколотых частей «русского мира», относиться к ним следует с упованием и надеждой. Упованием на милость Божию и заступничество Царицы Небесной, которой посвящены обе лавры. В христианской традиции такое упование называется надеждой сверх надежды. Здесь не может быть места каким-то рациональным расчетам, ощущению собственной значимости, собственных заслуг. Силы зла таковы, что рассчитывать только на наши усилия невозможно. Надо себя правильно оценивать. Соотношение возможностей «русского мира» и того мира, который контролирует гегемон, мягко говоря, не в нашу пользу. Но в духовной, религиозной, сфере, что невозможно для человека, возможно для Бога. Но мы, в свою очередь, призваны быть достойны такой милости. А вот достойны ли мы? Ответ на этот вопрос мне представляется неоднозначным.

— Если пророчество все же сбудется, как пройдет эта интеграция? На какой культурной, идеологической и ценностно-смысловой платформе? Они уже другие или все-таки возможно возродить, найти что-то общее, объединяющее?

— Вы знаете, я бы вначале все-таки обратился к себе самим. Как говорится, сūra tē ipsum (исцели себя сам). Мы что, унаследовали русскую традицию, укрепляем и развиваем «русский мир»? Мы вообще кто по жизни? Мы что, полностью вышли из этого зависимого полуколониального состояния? Мы можем преемственно развивать все, что находится на Русской земле? Само это понятие, «Русская земля», мы восприняли? Да ничего подобного! В плане мирочувствия, сознания, ментальности мы инвалиды. У нас за плечами целая эпоха, когда мы переворачивали Россию вверх дном. Давайте придем в себя, перестанем соблазнять своих современников ресоветизацией, «египетскими котлами» коммунистического правления. Давайте помянем жертв нашего безумия, помолимся святым новомученикам. То есть приберемся в своем доме и разберемся со своими «традиционными ценностями».

— А что с нами сейчас происходит и куда мы идем? 30 лет что-то вроде бы строим, но никто не знает, что именно, а те, кто, может быть, и знает, всем остальным не говорят. В результате сейчас каждый, кого ни спроси, трактует то, что происходит, по-своему. Поэтому неудивительно, что единого понимания происходящего и проекции на будущее нет и сплоченности общества добиться не удается. Что на самом деле с нами происходит?

— Военный конфликт сбросил многие покровы. Наступил момент истины. Обнаружились проблемы, которые мы не хотели признавать все эти годы. Мы от души лицедействовали как гоголевские игроки, наводили тень на ясный день. Придумывали эффектные самоуспокоительные названия, например «энергетическая сверхдержава». Во времена Бориса Ельцина собрали каких-то умников и отправили их в бывший санатории ЦК, чтобы они там сочинили новую идеологию. При этом ничего не собирались менять в жизни. Так называемые реформы, а по сути, разграбление страны, шло своим чередом, озаботились только идеологической декорацией. Откровенной никчемной пошлятиной. Ныне сама жизнь призывает нас трезво посмотреть на свое состояние. Это первый и необходимый шаг к очищению.

То тридцатилетие, о котором вы говорите, — это апофеоз русского партикуляризма. То есть каждый за себя, делай что хочешь, обогащайся, бери от жизни все и так далее. А поскольку по своему духовному складу мы народ религиозный, и вера значит для нас неизмеримо больше, чем сфера здравого смысла, то, поклоняясь этому постгуманистическому партикулярному кумиру, мы зашли очень и очень далеко. Русский лондонград, виллы и океанские яхты по всему миру, безумные корпоративы и прочие формы сверхпотребления опустошили Россию. Закономерный итог, ибо свою природу не переделаешь. Об этом замечательно писал Иван Бунин: «Из нас, как из дерева, — и дубина, и икона, — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев». В постсоветские десятилетия древо русской жизни обрабатывали скоробогатые хищники очередной русской европеизации. Сами того не подозревая, они включили механизм культурного разложения нации. Нам было впору, как при библейском царе Навуходоносоре, ставить статую золотому истукану. И все бы поклонились. Во всяком случае многие. И не мудрено, ведь на это работала вся рекламно-пропагандистская машина страны, все федеральные каналы российского ТВ: «Бери от жизни все», «Вы этого достойны». Вот в каком мире мы жили. Мы его сами создали на своей опустошенной земле. Поэтому, разумеется, у нас все трещало по швам.

И когда началась пора испытаний, когда, сами того не желая, мы вышли на брань, оказалось, что у нас нет многих подчас простейших вещей, тех же ботинок, бронежилетов, лекарств. И в экономике многого нет, в жизненно важных отраслях потеряны наиважнейшие компетенции. Неглупые люди об этом знали, но одно дело знать, а другое — вот так напрямую столкнуться с острейшими проблемами. Как теперь говорят, вызовами. И неслучайно в гибридной войне с Россией благоденствующий мир не ограничивается экономическими санкциями, а пытается отменить русскую культуру, добить нашу цивилизацию. Там понимают, на что мы можем опереться, где источник нашей национальной устойчивости. Что ж, теперь и нам не грех отдать себе в этом отчет. Лучше поздно, чем никогда. Отделаться разговорами об абстрактных «традиционных ценностях» не получится. После всех наших заблуждений и кумиров придется совершить немалый труд самопознания. Придется разобраться, при каких жизненных обстоятельствах у нас рождаются Рублевы, Пушкины, Достоевские, когда мы можем создать храм Покрова на Нерли или собор Василия Блаженного. В том состоянии, в котором мы пребываем в настоящий момент, мы строим в Москве «человейники». Другими словами, занимаемся совершеннейшим безумием — в самой большой стране мира загоняем людей в «вавилоны»-миллионники. Вот видите, сколько у нас накопилось вопросов, большинство из которых, увы, еще даже не поставлено.

А ведь даже большевистское руководство в критическую военную пору быстро скорректировало риторику и идейную программу. «Встать на защиту Русской земли» будет призывать знаменитый фильм «Александр Невский», снятый накануне войны. И лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», когда потребуется, тихо уберут из армейских газет. И погоны вернут, и ордена Суворова, Кутузова и того же Александра Невского «учредят». Впрочем, большевистские лукавство и хитрость, из которых был слеплен национал-большевизм, сегодня уже не сработает, не то время. И люди не те. Проблему национальной идентичности придется решать по-настоящему.

— Уже больше 200 лет отечественные славянофилы и западниками, потом социалисты и либералы, теперь так называемые государственники и либералы спорят о том, каков русский человек — коллективист-общинник или личность, индивид и европейского типа деятель. Это очень важный вопрос, поскольку, только ответив на него, можно понять, с чем к нему идти, с какой философией, с какой картиной мира, добра и зла, ведь в противном случае он ее не воспримет. А вы как думаете, кто он — русский человек и его наследник современный россиянин? Соответственно, с чем к нему надо идти и что он воспримет, а что — нет?

— Этот знаменитый спор (западников и славянофилов) возник, конечно, неслучайно. Его вызвала к жизни наша русская болезнь, так называемая беспочвенность. Потеря чувства России, понимания России и, как следствие, тягостная национальная обезличенность. Сама болезнь была следствием издержек петровской европеизации. Распространилась она задолго до появления западников и славянофилов. Герой первой комедии Дениса Фонвизина «Бригадир», сын бригадира Иванушка, представляет собой такого беспочвенного человека. Вот одна из его характерных реплик: «Тело мое родилося в России, это правда, однако дух мой принадлежал короне французской». С тех пор (а драматург прочел свою пьесу Екатерине II 29 июня 1769 года) у нас мало что изменилось. Нынешние «герои Верхнего Ларса», испугавшиеся спецоперации и бросившиеся вон из России, — прямые потомки фонвизинского героя. Различия несущественные, равно как и то, что дух современных петиметров (от французского petit-maître — молодой щеголь, франт, манеры которого смешно-претенциозны, — прим. ред.) принадлежит уже иной, но неизменно не российской «короне». И прежде, и теперь беспочвенность нередко приводила к прямой русофобии, то есть отщепенству и смердяковщине. Дабы преодолеть этот недуг, образованные люди 40-х годов ХIХ века занялись национальным самопознанием. Этих людей было совсем немного, как подметил один из них, все они умещались на одном диване дворянского московского дома. К единому мнению они не пришли и в конце концов разделились, раскололись на западников и славянофилов. Стало быть, болезнь русской беспочвенности в ту пору зашла уже очень далеко. Все значительные деятели русской культуры ХIХ века осознавали эту проблему и своим творчеством стремились разрешить ее. Это и Карамзин, и Пушкин, и Тютчев, и Достоевский. Очень глубоко осмыслил тему беспочвенности историк Ключевский, а потом, после катастрофы, — деятели русской эмиграции. Они пытались сохранить Россию вне России и одновременно продолжили изучение русской цивилизации. Большевистская идеология поставила труднопреодолимую преграду на пути и дореволюционного, и особенно эмигрантского культурного опыта. Многие десятилетия эмигрантские труды скрывались в спецхранах. Одновременно в ходе большевистской отмены России страна катастрофически теряла культурную почву. И потому нынешние вопросы о русском человеке, русской картине мира, русском мироощущении чаще всего ставят нас в тупик. Тем более мы хотим простых и быстрых ответов, которых на самом деле не существует.

— Но наш человек все-таки ментально на протяжении веков и по сей день коллективист или индивидуалист?

— Вот-вот, обыкновенная история. Стремление к упрощенчеству. Нам недосуг, нет времени, желания вникать в ситуацию, хочется простых решений, исторических отмычек: белое или черное, общинник или индивидуалист. Русская жизнь описывается совершенно в других категориях. Абсолютно в других. На миру и смерть красна — вот реальная русская жизнь. Или: вольному — воля, спасенному — рай. Что же касается консолидации, сотрудничества и взаимопомощи, то для русского человека это важнейшая сторона жизни. Нам, обитателям постсоветских мегаполисов, бетонных коробочек, это трудно себе представить. Ну хорошо, пусть будет общинность, то есть на самом деле сострадание и сочувствие. Какой же это мир, если ты не помогаешь своему ближнему, хотя бы тому, кто живет рядом? Работа «из чести», всем миром — прочная сельская традиция. Но это не значит, что «все вокруг колхозное», то есть ничье. Здоровый индивидуализм — я забочусь о своей семье. У меня своя семья, своя изба, свой двор. Родные могилы. Повторяю, русская жизнь описывается в других категориях, если, конечно, из этой традиции пытаться извлечь пользу. А упрощенчество должно быть преодолено и изгнано из нашего исторического сознания. Ну какой прок, к примеру, от вопроса относительно России и демократии? Способна ли Россия к демократии, соответствует ли она русской ментальности? Мне и такие вопросы задавали. Хорошо, вспомним о Великом Новгороде, о Новгородской вечевой республике, просуществовавшей чуть ли не 500 лет, когда тех же Североамериканских Соединенных Штатов еще и в помине не было. Только ведь демократия демократии рознь. Русская демократия не могла не быть самобытной. Главной фигурой вольного Новгорода был не посадник, не избранный вечем глава местной власти, а новгородский владыка (епископ), глава Дома Святой Софии (тоже, кстати, лицо выборное). То есть духовный авторитет, а не политический лидер. И не кто иной, как новгородский владыка, умиротворял новгородцев, остужал политические страсти и тем самым минимизировал издержки демократии.

 

«Национально-объединительное начало вызревает обычно на полях сражений, в пору общерусской борьбы»

— Что такое русский космизм и русская идея?

— «Наш удел есть всемирность», — эта фраза из пушкинской речи Достоевского — характерное проявление русского космизма. Религиозная закваска русской цивилизации, о которой мы уже говорили, не могла не проявиться в философских дерзаниях и мечтаниях в попытке приподняться над действительностью и охватить своим сознанием весь мир, всех людей, природу и цивилизацию, человека и человечество. Писали они ярко, мыслили масштабно, но преодолеть кризис русской жизни, русский культурный раскол (западники и славянофилы) и, главное, не допустить крушения исторической России не смогли. А потому стоит прислушаться и к критикам наших космистов, хотя бы к мыслям Константина Леонтьева, призывавшего «заботиться лишь о ближних делах, а сердечно лишь о ближних людях; именно о ближних, а не о всем человечестве».

Два слова о современных, постсоветских, космистах. Чаще всего они являют собой пародию на предшественников. Предлагают соединить Святую Русь с коммунистическим мифом, включив в пантеон русской святости пламенных революционеров и комиссаров-расстрельщиков. Идеи соблазнительные, пагубные, потому как безнравственные.

— Но нам говорят, что у нас чего только не было: и Святая Русь, и раздробленность, когда брат шел на брата, и смута, и семибоярщина, и Петр I, который ломал страну через колено, и цари-иностранцы, и большевики. Но это все наша история, русская цивилизация во всех ее проявлениях. А теперь у нас не русская, а российская цивилизация, теперь мы россияне, хотя, чем российская цивилизация отличается от русской, научного определения тоже никто не дает. Князь Багратион в период нашего отступления в 1812 году писал Федору Ростопчину: «Мне, как русскому человеку и генералу, впору мундир от стыда снять». Это пишет этнический грузин. Так чем русская цивилизация отличается от российской или это надуманно?

— Говорить можно все что угодно, беспочвенность все спишет. Беспочвенность, русофобия, замешанные на постмодернизме во всех его проявлениях, включая горячие проповеди ресоветизаторов. Разобраться в этом мудрено. Кто-то махнет рукой, мол, мели Емеля, твоя неделя.

Тут самое время еще раз вспомнить о тех самых традиционных «духовно-нравственных» ценностях. Отношение к отечественной истории должно быть у нас как минимум нравственным. Это важнейший критерий, ибо русская цивилизация создана на православном фундаменте. И нам заповедано различать добро и зло, грех и святость. И потому мы не поставили памятник Лжедмитрию I или Лжедмитрию II, тушинскому вору, самозванцу и авантюристу. И даже царю Василию Шуйскому не поставили. Это не значит, что мы их вычеркнули из нашей истории, нет, мы их помним. Их самих и их деяния. Но почитаем и ставим в пример потомкам гражданина Минина и князя Пожарского. Они наши национальные герои, спасители Отечества. Это им поставлен памятник на Красной площади. Надеюсь, по поводу Великой Смуты начала ХVII века вопросов больше нет.

Теперь о русской смуте ХХ века. Там тоже действовали и самозванцы, и духовные вожди, и мучители, и жертвы. И мы никого не выбрасываем из истории, мы всех и все изучаем и помним. Но в национальный пантеон включаем только достойных — тех, кто совершил нравственный подвиг. В этом смысле фигура патриарха Тихона не вызывает никаких сомнений. Он полагал душу свою за всех гонимых и страждущих. Он «обрек себя в жертву России», которая взошла на свою Голгофу. Современники реально ощущали его святость. Но величайшему самозванцу ХХ века Владимиру Ульянову-Ленину, разрушавшему то, что защищал патриарх Тихон, в национальном пантеоне места нет.

— В горбачевские времена при всем неоднозначном к ним отношении была развернута широкая дискуссия в том же историческом журнале «Родина» на тему о том, кто мы, куда и как нам дальше идти, что мы должны осудить, а что вспомнить. О том же национальном пантеоне: кто его достоин, а кто — нет. Сейчас нам говорят, что такие дискуссии неуместны, они раскачивают лодку, разжигают ненужные страсти в обществе, играют на руку иностранным врагам и внутренним оппозиционерам. Иными словами, обо всем очень интересном, о чем вы говорите, дискуссии в обществе нет. В результате появляются памятники непонятно кому и у людей в головах каша. Так нужна нам сейчас широкая дискуссия о прошлом, настоящем и особенно будущем?

— Вы одновременно правы и нет. Зайдите в любую соцсеть, там судят и рядят только об этом. Толку от таких дискуссий, по-моему, немного. Это во-первых. А во-вторых, дискуссия, о которой вы говорите, — это ведь не базар, куда собрались все кому не лень, включая демагогов и провокаторов. Широкая общественная дискуссия предполагает то, что в ней участвуют люди, вызывающие как минимум доверие, стало быть, обладающие авторитетом как профессиональным, так и нравственным. Как разрешить такую коллизию, мне неведомо. Мы только-только собираемся (если собираемся) выйти из лона массовой культуры, для которой существуют только так называемые звезды. Все духовные авторитеты в нашем отечестве благополучно ликвидированы. Даже такой фигуры, как академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, у нас нет. Есть набор экспертов, участвующих в телевизионных ток-шоу. Но, по сути, это те же звезды. Получается, что дискуссия не всегда возможна и не всегда полезна, а когда некем взять, увы, невозможна.

— Как же мы будем выходить из того положения, в котором оказались и о котором вы рассказали, если у нас не случится дискуссии о прошлом, настоящем, и будущем? Кто нас выведет? Где тот Моисей, который поведет нас через пустыню к чему-то светлому, разумному и богоугодному? Как мы возвратимся к своим корням? Кто это сделает?

— Да, образ Моисея здесь весьма уместен. Однако, смею заметить, явление Моисея не связано ни с дискуссией, ни с иной демократической процедурой. Его никто не выбирал. Господь его призвал. А так вообще он, кстати, не имел никаких шансов на национальное водительство. Это был молодой человек, довольно косноязычный. Микеланджело создал совсем иной образ, эдакого зрелого могучего вождя. На древних иконах он обычный благородный юноша. Но тут возникает другой вопрос: а мы достойны такого предводителя? Мы готовы внимать Высшей Премудрости? Готовы ли к нравственному восприятию своего исторического опыта?

— Опять же, у нас сейчас много говорят о том, что мы евразийцы, что наш орел на гербе смотрит и на запад, и на восток. Но в итоге Запад нам говорит: нет, никакой вы не Запад, вы не наши. Восток в лице тех же Индии, Китая, Ирана нам тоже говорит: «Вы — это не мы, у нас свои многотысячелетние цивилизации, и вас в них нет». В итоге нас не считают своими ни на Западе, ни на Востоке. А кто же мы тогда? Почему ни те ни другие не считают нас своими?

— Тут нужно сделать существенную оговорку: все-таки на Западе и Востоке к нам относятся по-разному. Но своими действительно не считают ни те ни другие. И правильно делают. Потому как не надо морочить себе голову и увлекаться евразийскими штудиями. Это от растерянности и комплекса исторической неполноценности. А дело обстоит очень просто. Россия волею судеб создала одну из немногих мировых цивилизаций. Это то, что мы могли бы унаследовать, и то, что у нас пока пребывает под спудом, потому как принять свое цивилизационное наследство мы решиться не можем. В свое время мы от него отказались. «Отречемся от старого мира, — распевали русские люди на волне величайшей русской Смуты. — Весь мир насилья мы разрушим». То есть мы стали отщепенцами. Наш известный политический деятель пришел к власти именно на волне отщепенства. Дальше я могу процитировать сказанное им весной 1917 года с балкона особняка Кшесинской: «Защита Отечества есть защита одних эксплуататоров против других». Это лозунг отщепенства. А к отщепенцам действительно относятся везде неважно, даже там, где вроде бы нам сочувствуют и понимают наши проблемы.

Рано или поздно нам придется научиться быть самими собой и принять наследство. Но его принимать придется целиком, вместе с немалыми долгами, которыми это наследство обременено. Вот тогда нас начнут уважать сначала на Востоке, а потом, глядишь, и на Западе.

А пока мы проходим серьезное испытание. Проходим непросто, трудно. Зато теперь у нас появилось добровольчество. Появились давно забытая русская самодеятельность и самоорганизация. И появились вовремя. Не после госпереворота, захвата власти вместе с почтой и телеграфом очередными самозванцами. На сей раз добровольчество встало на ноги и включилось в борьбу до обвала, до разгула анархии и развала всего и вся. И в этом для всех нас по-настоящему добрый знак. Национально-объединительное начало вызревает обычно на полях сражений, в пору общерусской борьбы.

Вадим Бондарь