Идеологические аспекты краха Советской империи

Источник: Православие.ру

Фото из открытых источников

30 лет назад, в декабре 1991 года, прекратил существование Советский Союз – государство, в котором родилось большинство граждан современной России и стран, отпавших от нее в виде осколков. Подобные им образования, возникшие на окраинах разрушенной Российской империи, в свое время принято было называть лимитрофами. Существованию СССР отмерен был в несколько раз меньший срок, чем Российской империи или Французскому королевству, но он не был столь эфемерным, как Третий Рейх, как империя Наполеона I, как I и II Французские республики. Если, по слову Спасителя, ни одна из птиц «не упадет на землю без воли Отца» Небесного (Мф. 10: 29), тем более без воли или попущения Творца не падают государства. Действия Промысла Божия анализу не поддаются, ибо до конца они не постижимы: «Мои мысли – не ваши мысли, не ваши пути – пути Мои, – говорит Господь. – Но как небо выше земли, так пути Мои выше путей ваших, и мысли Мои выше мыслей ваших» (Ис. 55: 8), но во всем, что совершается в истории, присутствует и человеческий фактор, и он может быть предметом анализа. А значит, на вопрос о том, почему рухнул Советский Союз, можно попытаться дать ответ, памятуя при этом, что масштабные события не происходят, если на то нет сотни разных причин, но не все они равноценны.

Официальной идеологии Советского государства свойственна была черта, которая и стала фундаментальной причиной кризиса, завершившегося его крахом, – утопизм. Вожди раннего периода его истории, возможно, догадывались об утопичности своего проекта, но принимали его всерьез, подавляя сомнения заклинаниями о научности учения К. Маркса, внушая не только массам, но и самим себе, что оно «всесильно, потому что… верно», так что коммунистическая пропаганда была в основе своей и ложью, и самообманом. Что же касается аудитории, которой она была адресована, то не следует преувеличивать легковерие народа. В массе своей он сохраняет трезвомыслие, но десятки миллионов людей, среди которых мало кто представлял крестьянское большинство страны, уверовали в утопию, а миллионы из них даже и с квазирелигиозным энтузиазмом. И эти миллионы, готовые жертвовать ради призрачного идеала своими и чужими жизнями, составили надежную опору власти.

Затем, спустя десятилетия, пришло разочарование в утопии – ее несбыточность стала очевидной. Ожидание всеобщего счастья, своего рода «рая на земле», не могло продолжаться бесконечно долго у уверовавших в его приход. Н. С. Хрущев, уловив настроение разочарованных, рискнул, пародируя адвентистов 7-го дня, обозначить срок пришествия коммунизма – через 20 лет, начиная отсчет от 1960 года, чему на фоне научно-технических успехов – полета в космос, повышения уровня жизни (переселения горожан из коммуналок в отдельные квартиры) – массы обывателей поверили, потому что и сам образ коммунизма в их представлении, заданном небогатой фантазией Хрущева, приобрел «земные» черты: много колбасы и много сметаны для любителей скоромного стола, вдоволь овощей и фруктов для вегетарианцев, легкая работа, продолжительный отдых на Черном море. Неблагонамеренные обыватели, правда, вместо коммунизма мечтали об особняках и апартаментах и поездках на отдых дальше Болгарии – в Италию или Францию, и число таких приземленных мечтателей, обозванных мещанами, неуклонно росло, тем более что в 1980 году, как заметил один остроумный насмешник, в качестве заменителя так и не случившегося пришествия коммунизма проведены были в Москве Олимпийские игры. Для веры в коммунизм с этих пор требовалось уже своего рода умственное salto mortale, подвиг веры по подобию знаменитого изречения «Верую, потому что абсурдно».

Тем не менее обстановка в стране долго еще оставалась спокойной и стабильной. В разных стратах общества сложился удобный консенсус: коммунистическая фразеология не принималась больше всерьез ни власть имущими, ни подвластными. Это была форма присяги на гражданскую верность. Способные и готовые произносить в подобающих случаях церемониальные «словеса лукавствия» принимались в правящую партию, название которой, ввиду его отвлеченности, в быту употреблялось крайне редко, и таким образом сопричислялись к «передовому отряду рабочего класса», хотя рабочих среди них было меньше, чем классово неполноценной «прослойки» служащих, а массы других, готовых без возражений и грубых шуток выслушивать их тирады, тем самым обнаруживали свою лояльность режиму, которая обозначалась официально как социалистическая сознательность трудящихся.

Прочие же ранжировались по категориям – от несознательного отсталого элемента (верующие, хулиганы и пьяницы) до отщепенцев, из которых самые назойливые и упертые подвергались перевоспитанию в местах лишения свободы или в лечебницах для душевнобольных, либо при закоренелой зловредности высылались за границу, чаще всего в Вену, но при этом без австрийского паспорта. «Передовой отряд рабочего класса» преобразился тем временем из «ордена меченосцев», беспощадных не только к занятым на стройках социализма вольнонаемным и заключенным работникам, но и к самим себе, в управленцев и управленческий резерв с присущими чиновникам всех времен и народов чертами: дисциплинированностью, исполнительностью, сообразительностью, карьеризмом и нередко цинизмом.

Сложившаяся стабильность разрушена была в правление М. С. Горбачева, в период, названный самим ее эпонимом перестройкой. Вначале эта метафора интерпретировалась как перестройка колонны на марше, так что кое-кому тогда, в середине 1980-х годов, померещились оркестровые звуки труб, играющих полузабытый Интернационал. А вот на финише процесса, после его окончательного «углубления», заговорили о необходимости перестроить само здание государства: старое и обветшавшее разрушить и на его месте выстроить новое в модном тогда у нас стиле евроремонта.

 

Люди благодушные полагали, что сносу подлежат строения, заложенные 70 лет назад, а идеологический диктатор тех лет, или, выражаясь на популярном индуистском слогане, гуру потребовал сноса 1000-летней российской ментальности, какой она сложилась в течение веков, оставляя открытым вопрос об участи носителей забракованной им ментальности. Судя по всему, такой исход перестройки оказался не только ошеломляющей неожиданностью для народа, но и пренеприятным сюрпризом для ее изобретателя – он, похоже, и в кошмарном сне не предвидел, куда выведет кривая импровизации, когда ее затевал. Продуманной стратегии у него не было – ее заменяли пропагандистские словеса с особым нажимом на общечеловеческие ценности, которые вольно было представлять на разный манер.

Но такой финал не был предопределен «дней Александровых прекрасным началом». Перестройка предшествовала краху государства, а не обрекала на него. Рассуждая на эту тему с допущением несбывшихся альтернатив, а иначе можно только безоценочно фиксировать факты, позволительно предположить, что она могла иметь иной исход. Ее поддерживали люди разных мировоззрений: православные и инославные христиане, мусульмане и иудеи, буддисты и атеисты, вымирающие мастодонты с ортодоксальными марксистскими убеждениями, брюзжавшие по поводу оппортунизма и ревизионизма преемников Ленина, сталинисты, патриоты-государственники, монархисты и анархисты, так называемые либералы и демократы (что значило тогда – сторонники поступления страны в ученики, а еще лучше – в вассалы Запада); сепаратисты и националисты окраин, которых следует различать: националисты разных этнических мастей действовали в Прибалтике и на Кавказе, а на Украине орудовали сепаратисты, стремившиеся по-живому разрезать тело единой русской нации. Белорусских националистов имитировали реваншисты, мечтавшие о включении кресов в Речь Посполиту. Реальную опасность представляли не движения, ориентированные на выявление религиозной, национальной и культурной идентичности, а деятели, по-лакейски планировавшие переменить хозяина.

Крушение советской империи задним числом представляется следствием ослепления Кремля, граничащего с безумием. Отсюда пошли нелепые версии о сознательном предательстве, о том, что М. С. Горбачев был агентом влияния внешних сил. У него, бесспорно, были благие намерения. Вопрос только в том, куда они привели страну. Свою роль сыграла тогда его неслыханная популярность в среде прекраснодушных масс Западной Европы, не подозревавших цинизма той игры, которую вели с ним искушенные в интригах профессиональные политики Запада. Реформатору не хотелось разочаровывать левую публику, грезившую о третьем пути, отличном от капитализма и казарменного социализма, на который, как это казалось еврокоммунистам, социалистам и социал-демократам, выводил свою страну их любимец Горби. Но эти иллюзии растворились, как пар, когда Россия, в прошлом называвшая себя родиной трудящихся всего мира, объявила устами рвавшегося к верховной власти деятеля, прозревшего, по его собственному признанию, в результате облета нью-йоркской статуи свободы, о своем банкротстве, с нарочитой демонстративностью отреклась от коммунизма и приступила к лихорадочному строительству пародии на западный капитализм.

 

Слому государственной машины предшествовали волнения на окраинах, не получившие реального отпора. И даже когда в разных регионах пролилась кровь, реакция власти на массовые беспорядки, на преступные акции убийц, насильников и грабителей выдавала ее растерянность, ее обескураженность и испуг, поощрявший распоясавшиеся элементы на продолжение атаки на правопорядок и государственные устои.

В ноябре 1989 года пала Берлинская стена. Открылась перспектива объединения Германии, которое, может быть, и не стоило предотвращать. Но задним числом трудно уразуметь, почему идеологический и политический крах ГДР должен был повлечь за собой отказ от Ялтинских и Потсдамских соглашений, вывод войск из предусмотренной ими советской зоны оккупации, в то время как другие победители, заплатившие за победу десятикратно меньшую цену, сохранили свое военное присутствие в объединенной Германии. США и по сей день продолжают оккупацию не только Германии, но также Японии и Италии по результатам победы над этими странами во Второй мировой войне. Немцам вольно было объединяться или оставаться в двух разных государствах – это их дело, но выводить войска из Германии, казалось бы, следовало лишь на основе взаимности, как в свое время, в 1955 году, была деоккупирована Австрия. Односторонний уход из Германии воспринят был как признание Советским Союзом своего поражения в «холодной войне» и готовности впредь исполнять диктат выигравших ее. За ним последовала денонсация Варшавского договора и, спустя короткое время, вступление входивших в этот блок стран в НАТО под опеку Соединенных Штатов.

Падение Берлинской стены

Затем очередь дошла до расчленения самого Союза. Прологом к нему послужила отмена 6-й статьи «Брежневской» конституции, в которой содержалось положение о «руководящей и направляющей» роли коммунистической партии, «вооруженной марксистско-ленинским учением» – такого положения не было в прежней Сталинской конституции. Отмена этой статьи воспринята была большинством населения как акт очевидной справедливости – по какому праву общественная организация, хотя и массовая, но включавшая менее 10% взрослого населения страны, объявлялась «руководящей силой общества, ядром его политической системы, государственных и общественных организаций», и раз по Конституции, значит независимо от результатов выборов. Но если во времена И.В. Сталина и в течение двух десятилетий после него власть коммунистов была фактом, не нуждавшимся в юридическом оформлении, то на закате перестройки лишение компартии, обескураженной реформами, которые инициировал ее лидер, конституционных привилегий послужило толчком к утрате ею реальной власти, а затем и всякой вообще, а не только руководящей роли.

 

Казалось бы, ее уход с авансцены могли бы только приветствовать носители иного, не марксистского мировоззрения, и в особенности люди верующие, подвергавшиеся дискриминации в пору ее диктатуры. Но дело в том, что СССР по Конституции представлял собой даже не федерацию, а конфедерацию: он и назывался не государством, а союзом государств (республик). В то же время политически он был унитарным образованием, без реальной автономии этих самых республик, потому что правила им партия, организованная на строго централистском принципе, с подчинением ее нижних структур вышестоящим органам, безоговорочно выполнявшим указания центра. Советское государство было в действительности диктатурой олигархической партийной верхушки, называвшейся Политбюро ЦК РКП (б), потом ВКП(б), а с 1952 года – КПСС, или с 1929 по 1953 год – неограниченной монархией вождя, в разное время занимавшего разные должности. Государственные учреждения лишь оформляли юридически указания реальных властителей и их исполняли. СССР только по названию был советским государством. По самой своей природе советы, как продукт анархической самодеятельности, могут служить орудием разрушения государства, но не управления им.

Летом 1917 года Питерский совет рабочих и солдатских депутатов парализовал деятельность Временного правительства, а наспех созванный в октябре Всероссийский съезд советов это правительство упразднил. Реальная власть на исходе 1917 года сконцентрировалась в руках большевистской верхушки, манипулировавшей советами. О разрушительном потенциале советов вспомнили кронштадтские матросы, «краса и гордость революции», по крылатому выражению Троцкого, в 1921 году, когда вздумали еще раз сыграть в Октябрьский переворот, провозгласив лозунг «за власть советов без коммунистов». В 1990 году исключение правящей партии из конституционной структуры власти повлекло за собой крах государственной системы, потому что Конституцию в протестных кругах воспринимали уже не как прежде, в виде пропагандистской декорации, но как реально действующий основной закон.

Было бы больше ума у правящей верхушки на начальном этапе перестройки, она могла бы на время, до завершения действительно назревших кардинальных реформ, сохранить партийный механизм власти, трансформировав партийную идеологию чрез отказ от дискредитированной и обанкротившейся коммунистической утопии, с выходом на ту систему ценностей, которая доминирует в обществе ныне и которую было кому изложить и в 1980-е годы. Победа в Великой Отечественной войне, одержанная под патриотическими, а не интернационалисткими и классовыми лозунгами, могла обеспечить успех такой замены. Хорошо известно, что простодушные армейские политработники низшего звена изумлялись летом 1941 года тому, что мобилизованные в рейхсвер немецкие пролетарии вместо того, чтобы свергнуть свое империалистическое правительство, воюют против родины трудящихся всего мира, но реальный ход войны отучил их от нелепых иллюзий. Радикальная трансформация официальной идеологии затевалась в предвоенные годы и продолжалась в послевоенный период, но была сорвана хрущевскими экспериментами.

Следующий шаг на пути к разрушению государства шел, как это ни удивительно, солидарно от российских либералов, националистов, сепаратистов, коммунистов и слепых патриотов – в подражание Эстонии, Латвии и Литве Верховный совет РСФСР 12 июня 1990 года провозгласил суверенитет России. Голосовавшие за него сторонники отрешения от власти Горбачева предполагали, что суверенитет – это только игра словами, но в ту пору у союзного центра уже не было сил воспрепятствовать употреблению слова «суверенитет», которое подразумевает верховную власть и неограниченную самостоятельность, в его буквальном смысле. Иначе говоря, с суверенитетом России суверенитет союзного государства был юридически несовместим, и при согласии РСФСР на суверенитет СССР превращался в образование, действующее на базе международного права, вроде Евросоюза, СНГ или ШОС. Уже одна только тень подобной опасности в конце 1940-х годов, когда возникла идея сделать Ленинград столицей Российской Федерации при сохранении союзного центра в Москве, была пресечена расстрелами недальновидных соратников Сталина, выдвинувших эту идею.

Пресс-конференция (ГКЧП) 19 августа 1991 года.

 

Попыткой контрнаступления в защиту государства стало состоявшееся в марте 1991 года голосование за сохранение Союза. Если бы в формуле, вынесенной на референдум, не было упоминания о социализме, который в ту пору массами отождествлялся с пустыми полками в магазинах, – за сохранение Союза голосовали бы не 70, а все 90% граждан, и большинство населения во всех союзных республиках, кроме, может быть, Эстонии, Латвии и Литвы. Но и без того всенародный мандат на пресечение и подавление сепаратизма этим референдумом был выдан – им однако не воспользовались. В тот момент сработал фактор Нобелевской премии. Ее лауреат, конечно, не желал развала страны, в которой он к тому времени стал президентом, но он и не хотел лишаться лавров миротворца, а они были бы сорваны с него западной пропагандой, если бы он и в самом деле попытался спасти свое государство. И вот, в августе 1991 года в виде скороспелой и торопливой импровизации (а спешить действительно было необходимо) появился пресловутый ГКЧП, попытавшийся сохранить Союз, но обнаруживший феноменальную, не личную, конечно, но политическую трусость под личиной гуманизма. Если бы гэкачеписты всерьез попытались подавить деструктивные элементы, главным образом на окраинах, пролилась бы кровь, но в случае успеха этой акции она бы уберегла народы нашей страны от массового кровопролития, от гибели сотен тысяч жертв разразившейся братоубийственной смуты. Паралич воли организаторов недопереворота, как была названа эта авантюра, имел одну своеобразную причину: деятели, попытавшиеся предотвратить распад страны, интуитивно придерживались принципа единоначалия, понимая, что в России по-другому успешно управлять не получается. Хотя этого принципа не было и в помине ни в Конституции, ни в уставах правившей партии, ни тем более в марксистской идеологии, но он действует на протяжении веков в реальной политической жизни России со времен Ивана III до наших дней. Поэтому руки гэкачепистов, приподнятые на первое лицо в стране, задрожали, после чего поддержать их затею могли разве только домохозяйки. Единомышленникам ГКЧП немыслимо было идти под трясущиеся руки политиков, произносивших к тому же невнятные речи. После авантюры ГКЧП союзный центр окончательно утратил реальную власть. Она переместилась из Кремля в Белый дом, возвратившись затем на старое место в Кремль уже в ином статусе.

Подписание Беловежского соглашения

Окончательную черту в истории СССР провел акт о денонсации союзного договора 1922 года, подписанный в Беловежской пуще 8 декабря 1991 года под маскирующим названием «Соглашение о создании Содружества независимых государств». С юридической точки зрения это был заговор, имевший все черты государственного переворота. На его подавление у президента упраздненного заговорщиками СССР не хватило решимости, а может быть, у него не оставалось уже не только политических, но и силовых ресурсов для этого. Юридическим оформлением распада советской империи стала ратификации Беловежского акта парламентами республик, на которые он разделился: 10 декабря – Украины и Белоруссии, 12 декабря – России, 23 декабря – Казахстана, 25 декабря – Таджикистана, 26 декабря – Армении и Туркмении. Парламенты других бывших союзных республик ратифицировали этот акт в 1992 году, а парламент Молдавии – уже только в 1994 году. Так завершилась «крупнейшая геополитическая катастрофа XX века».

Уместно ли сожалеть о крахе СССР, в котором Церковь подвергалась кровавым гонениям в два первых десятилетия его существования и дискриминации в последовавшие затем времена? Дискриминация Церкви и других религиозных общин, а также верующих граждан прекратилась до Беловежского заговора. Процесс возвращения Церкви отнятых у нее храмов начался в 1988 году, когда праздновалось 1000-летие Крещения Руси. Союзный закон «О свободе совести и религиозных организациях», изданный 1 октября 1990 года, и последовавший за ним через месяц закон РСФСР «О свободе вероисповеданий» радикально изменили правовой статус религиозных общин, включая Православную Церковь. Акты, восстанавливавшие справедливость в отношении Православной Церкви, издавались и после распада СССР, но нет оснований сомневаться в том, что подобную политику в отношении Церкви проводила бы и власть единой Российской державы, сохранившей свою территориальную целостность в границах СССР, если бы, конечно, не случилось реставрации коммунистической диктатуры, едва ли возможной и абсолютно бесперспективной. А вот одним из печальных для Православной Церкви последствий Беловежского сговора стало инициирование правительством «самостийной» Украины раскола. Как известно, один из ключевых участников Беловежского сговора, вернувшись из Пущи в Киев «сувереном», потребовал, чтобы в «самостийной Украине» была непременно сколочена «автокефална Церква». Похожие акции, хотя и в меньших масштабах, предприняты были также властями Эстонии и Молдавии.

Масштабы утрат, понесенных нашей страной в 1990-е годы, колоссальны. Но в свое время канцлер Германии Отто фон Бисмарк, хорошо знавший Россию, в которой он долгое время служил послом Прусского королевства, сказал:

«Даже самый благополучный исход войны никогда не приведёт к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии. Эти последние, даже если они вследствие международных договоров будут разъединены, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как находят путь друг к другу разъединённые капельки ртути. Это неразрушимое государство русской нации сильно своим климатом, своими пространствами и своей неприхотливостью, как и через осознание необходимости постоянной защиты своих границ».

Бисмарку усваивается еще одно высказывание, подлинность которого, правда, некоторыми авторами оспаривается. Но даже если это коллаж из разных его речей, он заслуживает цитирования в настоящей юбилейной эпитафии:

«Не надейтесь, что единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут – не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть».

К этому предостережению многоопытного и мудрого политика, вероятно, самого крупного государственного деятеля XIX века, стоило бы вовремя прислушаться безбашенным политиканам современных лимитрофов, их покровителям и подстрекателям.

Протоиерей Владислав Цыпин

24 декабря 2021 г.