Посмотрела обе экранизации «Мастера и Маргариты», Юрия Кары и Владимира Бортко.
Обе не видела раньше целиком, только допрос прокуратором Иешуа, но - странно - сейчас так и не вспомнила, из какой именно.
Тогда, помню, «страшный крик» прокуратора:
- Оно никогда не настанет! - о царстве добра и справедливости, предрекаемом Иешуа, мне очень запомнился.
Снятый раньше, фильм Кары вышел позже фильма Бортко, у Кары Пилата сыграл Михаил Ульянов, у Бортко - Кирилл Лавров, и с Лавровым фильм вышел, когда я ещё смотрела тв, но мне почему-то Ульянов «запомнился». То ли запуталась, то ли оба артиста сыграли этот момент одинаково хорошо.
Меня до слёз пробило. Оба сыграли одно и то же: ярость и отчаяние. Яростное отчаяние старого, умудрённого властителя, которому весь его жизненный опыт говорит одно, а стоящий перед ним «бродячий философ» - другое.
Ульянов помоложе Лаврова был, когда снимался, фильм Кары 1994-го года, а Бортко - 2005-го. Поэтому у Ульянова в крике больше ярости (есть ещё силы на ярость), а у Лаврова - отчаяния, на ярость нет уже сил.
В «Братьях Карамазовых» у Пырьева они вместе сыграли, Ульянов старшего брата, Митю, Лавров второго брата, Ивана. Николая Бурляева, сыгравшего Иешуа, там не было, Алёшу Карамазова в той экранизации сыграл Андрей Мягков.
Но суть одна: что в «Великом инквизиторе», сцене в трактире, объяснении Ивана с Алёшей, что в объяснении прокуратора с Иешуа.
Иван - это прокуратор (инквизитор), а Алёша - Иешуа (Христос). И спорят они о человеке: нужен ли человеку («добрым людям», «маленьким людям») Бог, или и без Него они обойдутся, если «большие братья» так за них решат.
Насколько Михаил Булгаков - христианин? «Мастера и Маргариту» я прочла до крещения, и, помню, тогда меня позабавил Бегемот и прочие смешные московские сцены.
Потом было время, что мне противно было в руки его взять. А надо было, часть нагрузки в университете была на подготовительном отделении, а Булгакова уже включили в школьную программу. Причём советскую литературу в конце курса, весной, нужно было «проходить», так что Горький, Булгаков и прочие авторы «первой половины XX века» прямо на Великий пост попадали, и меня просто тошнило от них.
От Горького до сих пор тошнит. А у Булгакова перечитала недавно «Белую гвардию» (не пьесу, а роман) с интересом, а «Мастера» не смогла, хотя что такое 400 страниц - те же 10 часов, которые я потратила на две экранизации.
Но не в лени дело, из экранизаций я надеялась что-то новенькое узнать, чего сама в тексте не увидела.
Коровьев больше у Александра Абдулова понравился, хотя и у Александра Филиппенко получился. Бегемот-кот не убедил, а в человеческом обличье оба артиста неплохи.
Две пары: трагическая Понтий Пилат-Иешуа и комическая Коровьев-Бегемот, их диалоги - по-моему, самое интересное в романе.
Остальное хуже, разве что «авторский лиризм» хорош, описания Ершалаима и Москвы, грозы над городом. Саму идею не вижу смысла обсуждать, и роману этому не место в школьной программе, лучше бы «Белую гвардию» включили.
Бог ему судья, оказывается, не ушёл он с белыми, поскольку тифом заболел. А потом не выпустили. Или сам не захотел, тут версии его знаменитого телефонного разговора со Сталиным расходятся, кто как запомнил, а «прослушек СБУ», выложенных на ютубе, тогда ещё не было.
Всё-таки тексты сами за себя должны говорить, учить русских детей русскому слову и отношению к жизни, и камень преткновения здесь Тот Самый, краеугольный, - Христос.
А последний булгаковской роман в этом смысле сомнителен, нужно всё комментировать, и если дети ни в зуб ногой, Новый Завет и древнерусскую литературу не читали (как нынешние школьники), то собъёт он их с толку.
Хотя иллюстрацией предвоенного падения нравов, не только описанных в романе, но проявленных в его ткани - может служить. Обычно ведь как разворачивается полемика вокруг «Мастера и Маргариты»?
Безпристрастные ортодоксы обвиняют автора в ереси, а поклонники отвечают на это, что писатель изобразил своё время, а время было безбожное, торжество зла, вот художник и запечатлел его.
Верно и то, и другое. Родился Михаил Булгаков в христианской, профессорской семье, два деда - иерея, отец - профессор Киевской духовной академии, семеро детей в семье. В «Белой гвардии» атмосфера этой семьи передана.
А почему в такой семье вышло не без урода - с летАми всё отчётливее понимаешь. То самое, о чём писали праведный Иоанн Крондштадский, святитель Игнатий, святитель Феофан Затворник, да кто только не писал перед революцией: внешне всё благообразно, а внутри - пусто, сила благочестия потеряна.
И вот «творит художник». Пишут, что «Мастер и Маргарита» вкупе с «Доктором Живаго» - «два центральных романа XX века». Один до, другой послевоенный, но в обоих войны как таковой нет, и я их не люблю. Как, впрочем, и «Красное колесо». Не получилось у столичных авторов написать на материале XX века роман ему под стать, чтоб и подлинная, народная эпопея, и ширина, и глубина.
Вот у Шолохова - получилось, у деревенщиков получилось, а у столичных корифеев - нет. Что у Булгакова отлично получилось - так это своих собратьев, столичных писак, изобразить, что же до романной истории (в обоих смыслах), то жанровая природа «Мастера и Маргариты» многое объясняет.
Благочестивые байки, живущие в околоправославной среде, про встречу Сталина с Матронушкой осенью 1941-го года, после которой он остался в Москве, не эвакуировался - это из той же серии и в том же жанре, что и диалоги Понтия Пилата с Иешуа.
Как бы точнее его назвать? Апокрифическая агиография? Есть в многотомной «Библиотеке русского фольклора» несколько томов «сказок» и «народной прозы», там этот жанр именуется «христианскими легендами».
А вот как не в народном, а в авторском исполнении его назвать - не вем. Нечистая сила и сам чёрт в этих «легендах» часто встречаются, причём не только в «волшебных», а и в «бытовых», и в этом смысле в романе Булгакова «всякой твари по паре», кто-то из волшебной сказки проник в его роман, кто-то из бытовой (если не учитывать «прокладку» собственно литературную, и русскую, и западную, от Гоголя до Гофмана, точнее, даже до Данте).
Одним-то словом понятно как - сказки.
- Вы историк?
- Да, историк! Будет нынче история на Патриарших прудах!..
И вот посреди моря разливанного подобных шуточек, сарказма и коммунальных пошлостей «Вороньей слободки» - вдруг появляется величественный Понтий Пилат.
Более величественный, нежели его собеседник, бродячий философ Иешуа Га-Ноцри. Трагическая фигура под бременем власти. Михаил Ульянов в этой роли у меня сразу вызвал воспоминание о многократно сыгранном им Георгии Жукове.
Если Рим, первый Рим, был велик своими несокрушимыми легионами, то и Москва, советская Москва, прикровенный Третий Рим, в лице полководца Победы Жукова была подлинно велика.
Впрочем, Жуков тут всё-таки сбоку припёку, булгаковский Пилат - это прежде всего сам Сталин. Хотя Понтий Пилат - всего лишь наместник и казнит Иешуа по обвинению в непочитании власти императора Тиверия, не своей собственной.
В этом и трагизм: синица в руке, власть императора, ему понятнее, чем журавль в небе - Царство Божие не от мира сего. Диалоги его и с Иешуа, и с первосвященником, и с Афранием, «начальником разведки» (римляне оккупанты в Иудее) прежде всего об этом и говорят: перед нами практик, а не философ.
Давно когда-то Егор Холмогоров написал статью о том, что Гитлер был мистик, а Сталин - практик, и практик победил мистика. В экранизации Кары Афраний зигует Пилату, и этот жест, понятно, сразу будит соответствующие ассоциации.
Римский прокуратор, наместник императора и военный вождь, жестокий и практичный, чуждый всякой мистике - именно он «страшно кричит» о том, что царство добра и истины никогда не настанет. Есть «реальные законы этого мира», по которым, если ты выступаешь против власти римского кесаря - будешь распят.
Даже если не выступаешь против неё (Богу Богово, а кесарю кесарево), а всего лишь оклеветан иудейским синедрионом, но кто заступится, когда против «свои»...
Читала недавно интересную работу Бориса Галенина, что, дескать, римские воины не запятнали себя участием в казни Христа, у Креста были сирийские наёмники. Для меня такие тонкости излишни, достаточно знать, что Пилат умыл руки. А то получится ещё один роман вроде булгаковского в его оправдание.
Бывало такое, что в лагерях или на поселении «чисто по-человечески» зэк или ссыльный помогал «гражданину начальнику», не головную боль снимал, как Иешуа Пилату, а предсказывал несчастье в семье или с ним самим и помогал его предотвратить|преодолеть, и тогда гражданин начальник тоже пытался ответить добром на добро, как-то помочь всецело зависимому от режима человеку. Есть такие эпизоды и в «Отце Арсении», и в подлинных жизнеописаниях новомучеников.
Это и играют Ульянов с Лавровым в Пилате, это и трогает: когда Пилат орёт, понимаешь, что он сам, несмотря на видимое величие, пешка в той игре, где «поле битвы - сердца людей».
И «нет большего порока, чем трусость». Или, как сказал, другой автор в стихах на смерть Жукова «смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».
Видимо, это не только к тем, первым римлянам относится, но и к московским, и не только к московским - но и к тем, к Пилату.
Булгаков понял его из своего опыта, если сказать предельно жёстко - опыта церковного ренегата. Умер не в лагере за веру и не у стенки, как Гумилёв.
Переживал, что не печатают, ждал милостей от Сталина, не дождался и умер, написав роман о похождениях чёрта в Москве, казнённом Пилатом бродячем философе Иешуа и терзаниях Пилата, у которого «проснулась совесть».
Не понимал, видимо, что непричастность к преуспевающему сталинскому бомонду - это награда, а не наказание. И нагородил много чепухи в своём последнем романе, пытаясь отмыть добела чёрного кобеля, в прямом смысле.
У Гёте Мефистофель превращался в чёрного пуделя, а у Булгакова Воланд поучает Левия что зло - это добро. Прямо как в министерстве правды, в «1984». А ведь Булгакова никто не пытал, в отличие от героя Оруэлла, сам, как говорится, «шёл на контакт».
И даже если попытаться понять роман как плутовской, а Воланда как традиционного героя этого типа романов, плута-выжигу, о котором не по его плутовским речам, а по делам нужно судить, то и тут какая-то нестыковка получается, что вряд ли объсняется «назаконченностью» романа, столько лет писать и не закончить - само за себя говорит, не сходились у автора концы с концами.
Но, повторюсь, Бог ему судья. Из школьной программы давно пора убрать «Мастера и Маргариту». Или, в крайнем случае, давать параллельно с тем эпизодом из Дантовского «Ада», где кружатся как гонимые ветром палые листья грешники во втором круге, среди которых Паоло и Франческа - литературные прототипы Мастера и Маргариты.
А взрослым полезно будет на эту тему - слабости человека перед земной властью - поразмышлять, ибо мы-то что за богатыри... Богатыри - не мы...
В фильме Юрия Кары, есть эпизод, которого нет у Бортко, поскольку нет его в опубликованном тексте романа. При встрече на Патриаршах прудах Воланд предлагает пролетарскому поэту Ивану Бездомному растоптать начертанное им, Воландом, на песке вполне иконописное изображение лика Христа, прорись лика Спаса Нерукотворного.
Иван Бездомный, которого играет Сергей Гармаш, сначала отказывается, но когда Воланд называет его «интеллигентом», оскорблённый, приходит в ярость и топчет лик Христов.
Сцена эта напомнила мне «Мерзейшую мощь» Клайва С.Льюиса, там главный герой, молодой социолог Марк, без зазрения совести кропавший лживые статейки в разные газеты даже не столько ради карьеры в могущественном ГНИИЛИ, а из упрямства и тщеславия, когда оказывается в предельной ситуации, перед последним выбором, когда предлагают ему его мерзейшие кураторы растоптать Распятие, вдруг, впервые в жизни, вместо того, чтобы послушаться их и плюнуть на «ничего не значащее изображение Того, Кого не существовало» - наоборот, задумывается о Христе.
«Вот что бывает, когда правда встречает неправду, вот что делает неправда с правдой и сделает с ним самим, если он правде не изменит. Это - крест...
Предположим, правда безпомощна, над ней глумятся, её терзают, убивают, наконец. Ну и что? Почему не погибнуть вместе с ней? Ему стало страшно оттого, что самый страх исчез. Страх прикрывал его, защищал его жизнь, чтобы он не совершил того безумия, которое совершает сейчас, когда говорит:
- Да будь я проклят, если это сделаю!»
«Мерзейшая мощь», в отличие от «Мастера и Маргариты», роман действительно христианский, и хотя в нём тоже есть и отрезанная голова, и бесы во плоти и наяву, но отличие в том, что писал его христианин, имеющий представление о духовной брани, автор «Писем Баламута», переписки мелкого беса со своим куратором.
Попала ли в фильм Кары эта сцена из какой-то редакции романа или придумал её сценарист - в любом случае продолжения у неё нет, Берлиоз гибнет под трамваем, а Иван Бездомный в тот же вечер в погоне за Воландом с присными цепляет на грудь иконку (в фильме эта иконка святителя Николая), не вспоминая и не сокрушаясь о том, что растоптал лик Христов.
И что-то очень знакомое есть в этом быстром переобувании героя, впрочем, у Кары есть и другая отсебятина в фильме, Гитлер и Ленин со Сталиным на балу у сатаны, и даже Петр I там же.
А Валентин Гафт, сыгравший у Кары Воланда, у Бортко сыграл первосвященника и Берию... По мне так подобная «актуализация» к роману ничего не прибавляет и остаётся на совести экранизаторов, вот разве что эпизод с Бездомным и ликом Христа знаменателен именно потому, что повисает в воздухе - и приводит на память «Мерзейшую мощь».
Льюис показывает, что «обычный», «современный», «маленький» человек, именно потому, что он человек, может в предельной ситуции выбрать Христа. А Булгаков показывает нам «по атеисту в каждом окне» и тем самым словно вопрошает: зачем Христос всем этим людям, посмотрите, плюнули и растёрли... И разве что Пилату, Левию и синедриону есть до него дело, толпе Он не нужен, ей нужен Варраван, разбойник и убийца.
Оставим подобные картины на совести автора. Трудно теперь судить, действительно ли Англия была в середине XX века более христианской страной, чем СССР, или права была героиня советского фильма «У озера», говорившая:
- Каков человек - таким и мир откроется ему.
Описанную Булгаковым предвоенную бесовщину, фокстрот «Аллилуйя» и прочие непотребства война в значительной степени выжгла. Но не до конца. И именно то, что на наших глазах «мерзейшая мощь» в который раз набирает силу, у меня и пробудило заново интерес к булгаковскому роману.
Он-то описал «сливки» московского предвоенного атеистического общества, и всё более-менее цензурно, а если попробовать нарисовать нынешнюю картину жизни в том же слое - одной сатирой и гротеском, боюсь, не обойдёшься, никакого сюра не хватит...
