О народном артисте СССР Игоре Александровиче Моисееве, русском балетмейстере и хореографе, создателе блистательного ансамбля, в репертуаре которого около трехсот танцев народов мира, одна из зарубежных газет писала: «Если концерты русского балета не заставят вас аплодировать, неистовствовать, топать ногами от удовольствия, значит, вы не совсем нормальны».
Он родился в Киеве, в семье адвоката дворянского происхождения из Орловской губернии, выпускника философского факультета Гейдельбергского университета, и модистки с нежной фамилией Грэн – «полуфранцуженки-полурумынки», как говорил сам хореограф. Его мама была замечательной портнихой и к ней валом валили заказчицы. Шитье мадам Грэн было настоящим творчеством. Глядя на ее изделия, сын понял, что оно, творчество, может проявляться во всем.
Но грянул 1917 год, и началась совсем другая жизнь. Благополучие сменила бедность. Но юношу не слишком волновал быт. Вернее, совсем не интересовал.
Балет появился в его жизни случайно. Отец Игоря увидел уличную драку. Вернувшись домой, рассказал о ней сыну и заявил, что завтра же запишет его в… балетную школу – чтобы уберечь от дурного влияния. Заодно он выработает правильную осанку и манеру держаться.
Моисеев занимался в студии Веры Мосоловой, бывшей танцовщицы Большого театра, о котором она много рассказывала своему ученику. Но он мечтать даже не смел о том, что Большой скоро войдет в его жизнь.
…В главном театре страны Моисееву прочили большое будущее. И он оправдывал надежды. На первую зарплату купил чайник. Мама очень обрадовалась – они давно уже кипятили воду в том, что протекал.
Увы, театр – это не только храм Мельпомены, где царит высокое искусство, но и скопище интриг, закулисных сплетен, тлеющая зависть. Моисеев был порывист, горяч, ввязался в разборку. И – был изгнан из театра.
Однако со своей участью не смирился и пошел жаловаться самому наркому просвещения Анатолию Луначарскому. Сделать это посоветовала будущая народная артистка СССР Наталья Сац, работавшая тогда в труппе Большого. Она была родственницей жены наркома.
Луначарский выслушал молодого человека, и на следующий день его восстановили в Большом. Моисеев, видно, вызывал доверие. Луначарский стал – как же просто было тогда подружиться с самим наркомом! – приглашать его к себе на знаменитые «четверги».
В роскошном жилище пламенного большевика Моисеев познакомился с поэтом Владимиром Маяковским, французским писателем Анри Барбюсом, режиссером Александром Таировым, другими знаменитостями. Они вкушали яства, обсуждали вопросы искусства, поигрывали в бильярд.
Хотя в Большой он вернулся, ролей ему не давали. «Мой творческий простой длился более года, – вспоминал Игорь Александрович. – Даже коробка с гримом, которую выдают артисту в начале сезона, оказалась у меня нераспечатанной. Для молодого артиста, уже ставшего солистом театра, положение было невыносимым. Я ежедневно приходил в театр, выполнял со всеми класс и после этого оказывался свободным».
Неожиданно повезло – партнер известной балерины Екатерины Гельцер Иван Смольцов сорвал себе спину, вздымая в воздух изрядно полноватую приму. Тогда ей кто-то посоветовал: «Попробуйте Моисеева. Молод, здоров». Разумеется, он был рад: играть с примой – великая честь, но… Дуэт получался не очень складный. Моисеев сам об этом рассказывал так: «Однажды, помню, шла "Вакханалия" Сен-Санса – я подхватываю Гельцер на руки, начинаю кружить, кружить, кружить и у меня уже перепуталось все – где зал, где задник, я бегу прямо на темные кулисы, а сзади них – стена, и с разбега я ее брякаю об стену. У меня было впечатление, что я Гельцер если не убил, то уж точно искалечил. Чувствую себя ужасно виноватым, начинаем мы ее обдувать, положили на диван, она немножко полежала, потом открывает один глаз и говорит: "Об этом никому ни слова". И никаких упреков…»
Тем не менее Моисееву давали новые роли. Но он вдруг почувствовал, что это ему неинтересно. Хотелось ставить танцы самому, быть режиссером, художником. Вскоре так и произошло. Дебют в новом качестве оказался удачным. Моисеев поставил балет «Футболист», который прошел с успехом.
Потом поработал над танцами в спектакле «Принцесса Турандот», затем – в «Кармен».
То, что делал Моисеев, нравилось начальству Большого. Но идеи молодого хореографа уже простирались дальше – он мечтал создать целый ансамбль народного танца. И написал письмо с таким предложением председателю Совета народных комиссаров Вячеславу Молотову. Тому идея понравилась, он наложил резолюцию: «Предложение хорошее. Поручить автору его реализовать». Но в той благосклонности таилась и скрытая угроза: не справишься – пощады не жди…
К счастью, у Моисеева все получилось – в СССР появился первый в мире ансамбль, занимавшийся художественной интерпретацией танцевального фольклора народов мира.
«Я не вижу более праздничного, жизнелюбивого вида искусства, чем народный танец, – говорил Моисеев. – Он румянит щеки, зажигает кровь мышечной радостью. У народного танца нет служебного хореографа, он рождается из окружающей среды. Мы не коллекционеры танцев и не накалываем их, как бабочек, на булавку. Мы подходим к народному танцу как к материалу для творчества, не скрывая своего авторства».
Впрочем, поговаривали, что Моисеев «ушел в народ» не только из-за привлекательности национальных танцев. Ставить балетные спектакли в Советском Союзе было небезопасно. Зоркие и чуткие большевистские критики могли уловить в музыкальных аккордах и танцевальных па тлетворный буржуазный дух или что-нибудь в этом роде.
По приказу «сверху» Моисеев стал режиссировать и физкультурные парады на Красной площади. Главному зрителю – Сталину они пришлись по вкусу, и он пожелал, чтобы тот ставил их и впредь. Вождь разбирался в музыке и знал в ней толк. И потому берег ансамбль и его художественного руководителя. Моисеева – признак высочайшей благосклонности генералиссимуса – начали приглашать на торжества в Кремле.
«На кремлевских банкетах мимоходом решались проблемы, казавшиеся делом многих лет – вспоминал Моисеев. – Как-то за несколько месяцев до войны в Кремле проходил очередной банкет. Сидя за столом, я почувствовал, что кто-то положил мне на плечо руку. Все замерли.
– Ну, как дела?
За моей спиной стоял Сталин. По молодости или по незнанию я не испытал в тот момент страха, но трепет, конечно, почувствовал.
– Плохо, Иосиф Виссарионович, дела.
– А почему плохо?
– Нет помещения. Например, «Подмосковную лирику» я ставил на лестничной площадке.
Сталин нахмурился, сделал жест рукой – и как из-под земли перед ним вырос Щербаков, бывший тогда первым секретарем МК партии. Сталин, указывая на меня, сказал ему:
– У них нет помещения. Надо найти. Завтра доложишь.
Повернулся и ушел.
На следующий день Щербаков вызвал меня к себе. Подвел к карте Москвы, которая висела у него за спиной, и предложил: «Выбирайте». Так незадолго до войны мы въехали в помещение Концертного зала имени П.И. Чайковского».
Моисеев вошел в «ближний круг». Хотя никогда не стремился попасть в число приближенных к власти – ни в эпоху Сталина, ни во времена других советских правителей. Он мог лишь похвалиться тем, о чем напрасно мечтали в СССР другие творческие личности – никто и никогда не вмешивался в его работу.
Единственное, на чем многократно настаивали чиновники высокого ранга – чтобы он вступил в партию. Их аргумент всегда был одним и тем же: «Беспартийный не имеет права руководить коллективом». На этот аргумент Моисеев отвечал своим: «А создавать ансамбль и работать с ним я имею право?»
Он часто повторял, что живет по принципу древнекитайского философа Лао Цзы: «Созидай, но не обладай, трудись, не ища выгоды, добивайся цели, но не гордись». Его выручало то, что он был необходим. И высшему руководству страны, поскольку ансамбль Моисеева был визитной карточкой Советского Союза за рубежом, и зрителям, которые наслаждались высоким искусством.
По собственным словам, Игорь Александрович действовал по принципу: поближе к кухне, подальше от начальства. Но «кухней» для него были не деньги, не блага, не ордена, а работа. Он трудился постоянно, непрерывно – всегда.
Его жена, Ирина Алексеевна, вспоминала: «Он даже спал, шевеля ногами во сне, – все время ставил и репетировал».
Танцоры его боялись, в лучшем случае – опасались. Когда он входил в зал, все мгновенно вскакивали и с трепетом ждали указаний. Артистов он никогда не хвалил, даже после грандиозных концертов. В его ансамбле не было солистов – каждый мог заменить каждого. «У нас все равны – и в классе, и на сцене, – говорил он. – В одном танце можно солировать, а в другом – стоять в кордебалете. Как в большой семье».
Однако при всей твердости и непреклонности нрава, Игорь Александрович не считал себя жестким, тем более, диктатором. «Я – строгий», – поправлял он. И уточнял: «Не только по отношению к танцорам, но и к себе».
Он постоянно держал форму. Когда ему было без двух лет девяносто – всего Моисеев прожил 101 год с лишним, – он не только рассказывал, как и что надо делать, но и показывал движения под музыку. Да так ловко, что танцоры, моложе его на десятки лет, не могли повторить.
Главный принцип Моисеева: «Неизбежное встречай достойно». Хотя крупных неприятностей у него не бывало, провалов его ансамбль не испытал. Зато побед, триумфов, восторженных оценок прессы было сколько угодно. Секрет успеха был в том, что мэтр к этому успеху не привыкал. Всегда волновался, терзался, был недовольным собой и артистами.
При Моисееве ансамбль народного танца побывал в шестидесяти странах мира. Он с улыбкой рассказывал, что однажды за границей критики затеяли спор. Одни писали: «Русские были вынуждены так хорошо танцевать, потому что иначе их бы сослали в Сибирь». Другие вздумали, что танцоры – натренированные сотрудники КГБ. Но им резонно возражали: «Если чекисты так танцуют, то как же должны танцевать настоящие артисты?!»
Ансамбль благодарили по-разному: овациями, цветами, звучными комплиментами. Но были и совершенно необычные. После спектакля в Нью-Йорке к Моисееву подошла красивая, со вкусом одетая женщина и попросила разрешения поцеловать его руку. Он удивился, но согласился.
Получив поцелуй, Моисеев спросил у женщины ее имя. Она ответила: «Марлен Дитрих».
…Уже в очень преклонном возрасте его спросили, достиг ли он всего, о чем мечтал. Мэтр сделал большие глаза: «Конечно, нет! Что-то надо закончить, а за что-то еще даже не принимался. Планов много, и отдыхать пока рано».
Игорь Александрович работал с коллективом до самого ухода. Уже совсем слабый, в больничной палате, смотрел репетиции, записанные на видео, и давал рекомендации.
Смерти он не боялся. Тревожило другое – на кого оставить ансамбль, в который вложил семь десятилетий своей жизни: «Меня спрашивают: почему вы не воспитали себе наследника? Мне приходится прибегать к таким, может быть, дерзким примерам: "А почему Пушкин не воспитал себе наследника? Почему Лев Толстой не воспитал?" Талант не наследуется. Талант питается собственными усилиями. Он ни в коем случае не должен быть похож на того, кто был до него. Он должен быть самим собой…»
Сегодня в репертуаре Государственного академического ансамбля народного танца имени Игоря Моисеева – много постановок гениального хореографа. Да и он сам, Игорь Александрович, неотрывно наблюдает за репетициями с портрета. И артисты, как прежде, под его взглядом робеют. Сделав неловкое движение, замирают, словно боясь услышать жесткую реплику мэтра...
.jpg.webp)
