— Ты самая прекрасная в мире. И ты — моя. Ни о чем не беспокойся. Я люблю тебя...
Так вот, в свои «серьезные» годы я получила признание как школьница. Мне и смешно, и радостно. Оказывается, это очень здорово и приятно — любить длинными заячьими ушами и быть «зайкой». И получать цветы на Новый год.
Приятно, когда тебе предлагают кофе в постель, — и приносят. Когда накрывают праздничный стол. И генералят на кухне после пышного приема гостей. Когда во всем оберегают. И не дают рулить авто.
Когда с любовью глядят в твои глаза и говорят по сербски: «Жúвили»...
И елку он поставил в середине декабря. И нарядил. Все сам. Я ни при чем.
* * *
— Я любою эту женщину, — говорит он друзьям за столиком в кафе, прижимая к себе мою руку.
Но откуда эта нежность у бывалого вояки? Его слова, конечно, смущают меня, однако я спрашиваю с наивностью глазами:
— ???
Молчание. Сигарета за сигаретой, а сквозь дым — взгляд прищуренных, пристреливающих меня карих глаз.
— Ты хорошая...
— ??? — глупо спрашиваю.
— Это моя тайна.
— Ну скажи... — как ребенок допытываюсь.
— Не хóчу. Эта тайна — мóя, — отвечает, а сам своей медвежьей ручищей все сжимает мои пальцы.
«Волчара ты одинокий! Сколько лет по горам скитался! Откуда же у тебя столько нежности?»
— Эту песню мы посвящаем Елене и сербскому воину Ратко — объявляют кафэшные музыканты.
— Потáнцуем? — спрашивает с акцентом.
Мы медленно, но в такт плывем по центру зала. Он — на израненной ножке, я — на каблучках. Глаза в глаза, душа к душе, рука в руке. Как же это радостно — тихо притаиться на плече любимого мужчины!
— А мы подходим друг другу... — в который раз говорит он мне, мягко прижимая к себе своими лапищами, и добавляет:
— Я дáвно не тáнцую, но с тóбом хóчу, — сербский акцент стал мне давно родным и понятным.
Под старую и мелодичную песню о любви мы хорошо слышим друг друга, ведь мы молоды и на двоих нам сорок его лет. Мы готовы быть рядом друг с другом, как сказал он, «до конца».
Эти слова — «до конца, до конца», — он произнес в первый же месяц, когда вернулся в Россию из Сербии, глядя мне прямо в глаза.
Спасибо, ребята музыканты!
Дома, уже согретый теплом танца, он завершил этот прекрасный вечер словами:
— Ты знаешь, а ведь ты очень умная...
Со страстью в голосе произнес.
Я смеюсь. Что за странный комплимент мне отвесили только что! Неужели это сказал влюбленный мужчина?
* * *
Сколько бы ярких ароматов и запахов не оседало в моей памяти, как например, аромат прекрасной «Мадемуазель Коко» или пряный запах испанского побережья, я понимала, что еще одна яркая неповторимая смесь не дает мне покоя, вызывая чувственную реакцию.
Я говорю и пишу о «запахе моего любимого мужчины». И имею в виду не марку его сигарет и не название его парфюма. И даже не изысканный вкус сербских блюд, приготовлением которых он владел в совершенстве. И не запах бензина от его крепких рук. И не чувственный аромат кожи его красивого тела. У моего мужчины был один и только мною узнаваемый аромат. От него пахло надежностью. Всегда. И даже тогда, когда мы точили друг об друга свои невоздержанные языки.
Возможно, что так нельзя писать, и мужская надежность в глазах цензоров не имеет ароматов. Но, вне зависимости от правил русского языка, я думаю именно так. И сейчас, отставив грамматику и правила писания, предаюсь образным чувствам, которые сами льются на бумагу, двигая и управляя моими мыслями.
Это странное чувство — надежность любимого мужчины — имело для меня крепкий и неповторимый аромат, настолько же чувственно обоняемый, сколько и ощутимый сердцем. И это было реальностью. Проявлялось оно, как ни странно, наиболее ярко после наших ссор, а точнее сказать, после выяснений, кто кого и насколько сильнее в конечном итоге любит.
В этих случаях я всегда больше сомневалась в его чувствах, чем верила им, но у него неизменно оказывалось больше аргументов в свою защиту. Если я задавала ему вопросы, куда он пошел или где был, он никогда не оправдывался и не прятал глаза.
Говорил только, глядя прямо на меня:
— Ничего не волнуйся. Я тебя лýблю.
Но ведь мы, женщины, народ ревнивый. Ушел с друзьями — и бессонная ночка наша. Ох уж эта пагубная жгучая страсть — ревность! Ведь вернулся же. Хорошо понимая, что ветром костра не затушишь, я старалась говорить с ним тихо и неторопливо и громких разговоров никогда не заводила. Во мне говорили мудрость и опыт, и я старалась не разрушить, а сохранить наше доверие друг к другу.
Наш диалог строился примерно в таком русле.
— Где ты был?
— Зачем спрашиваешь? Я отдыхал с друзьями.
— Я не против друзей, я против того, чтобы ты отдавал им наше тепло. Оставь частичку своего тепла дома и иди. А ты уходишь и не оставляешь мне ничего.
— Я твой.
— Дыши со мной, — не унималась я. — Мало женщину взять, ее надо еще удержать.
— Я ничего плохого не делаю...
— Любовь, конечно, приходит. Она есть. Я знаю это по своим родителям. Но ведь она и уходит, если ее огонек поддерживает только один из двоих. Я поддерживаю наш огонек. А ты? — говорю с обидой.
— У нас так принято: по выходным отдыхать с друзьями в мýжеской компании.
— Пойми, у нас принято, чтобы мужчина ночевал каждый день дома.
Вот и вся разница: он — серб, а я — русская. У сербов — так, а у нас — так. И спорить бесполезно. Или принимай, как есть, и терпи. Или — не удержишь. Это знают все русские, замужем за сербами. И понимают, о чем я доношу.
— Но это мýжеская компания. Я люблю посидеть с мужúками, поговорить, попить пива.
— А я в это время не сплю...
— Зачем не спишь? Спи спокойно, — он искренне не понимал моих ревнивых и обидчивых речей.
— Ты пойми, что ночь дается двоим для нежности и любви, когда два сердца стучат рядом.
— Но я люблю тебя! — упрямо твердил он.
— А что такое по-твоему любовь? Я помню, как мои родители могли ночь напролет разговаривать друг с другом. Если у кого-то из них возникала проблема, они подолгу не спали, просто были рядом и выговаривали свои беды, согревая друг друга словами. Ночь — это восемь часов тепла, нежности и сердечной привязанности, когда можно без слов залечить все обиды и раны. Жить надо как в песне: «На двоих одно утро...»
Молчание в ответ.
— Если хочешь, чтобы я думала о тебе, тогда и ты думай обо мне, — не унимаюсь я.
— Я и думаю...
Он сжимает меня в своих лапищах и не дает больше говорить... И, кажется, не хитрит. Он любил запах ванúли и сам был для меня как яблочный ванилин — мужчина, от которого всегда пахло надежностью.
* * *
Ревность, как полынь-трава, как жгучая крапивка, засоряет чувства, не дает покоя, лишает разума и окрадывает счастье. Липучая, как репей, она и тебя самого изнуряет подозрением и недоверием к любимому человеку. Ревность — чувство не от сердца, а от страсти, от наваждения, разъедающего сознание, поглощающего сердце и разрушающего любовь.
Как справиться с ней? Только заставить себя понять, что давая место ревности в своем сердце, можно потерять капризную королеву-любовь, которая строится на взаимном уважении и доверии друг к другу. Ты можешь годами стяжать любовь и уважение к себе и лишь за одну секунду, за одно обидное слово, сказанное тобой, за одно только подозрение потеряешь все.
Любовь имеет мембрану — тонкую, нежную, трепещущую при каждом «дуновении» одного лишь неосторожного слова или взгляда. Лучше лишиться своего злого и невоздержанного языка, чем потерять то, без чего ты уже не можешь дышать.
* * *
— Отдай мне свое сердце, — смеясь, говорила я.
— Оно — твое, — вполне серьезно отвечал он.
И я должна была верить этим словам.
Но где-то в глубине своих противоречий я отталкивала эту правду и предпочитала быть водонепроницаемой. «А зачем верить...», — рассуждала я, и это была моя защитная реакция перед сильным мужским чувством. Я боялась ошибиться, вполне естественные страхи владели мною. Разве можно любить, если ты стоишь на таком недостижимом расстоянии, которое никогда преодолеть уже было невозможно. Он родился лет на «ять» позднее меня.
— Я старик, — часто слетало с его уст. — Мне сто лет.
«Намучился я...», — эти слова он произнес только однажды, когда вернулся из своей Сербии, чтобы сделать мне предложение, и я надолго запомнила эту щемящую фразу.
Не знаю, какие убеждения владели тогда его сознанием. Мне было понятно только то, что он искал теплого и надежного пристанища своему сердцу. Может быть, в его понимании это и была любовь, и именно поэтому он с такой уверенностью отворил мне врáта (сербск. яз.)своей души. От меня же требовалось только поверить его чувствам и ответить.
Змея и лягушка
Есть в Ратко какое-то пацанское озорство и удаль. Как-то он рассказал мне одну историю. Это случилось недалеко от его родительского дома в Боснии. Был он в лесу, забрел то ли за грибами, то ли за ягодой какой. Оглянулся по сторонам, видит — змея натягивает беззубый рот на бедную лягушку. Глаза маленькие, холодные, гадкие, рот растянула шире головы, только лягушкины лапы из змеиной пасти торчат и шевелятся. Вот-вот заживо проглотит зеленую, гадина!
Но не тут-то было. Не дал Ратко змéю обедом насладиться. К-а-а-а-к подскочил, к-а-а-а-к прыгнул со всей силы на змеюку... Хрясь... А лягушка-то и вылетела из своей ползучей «кастрюли»... И подалась восвояси.
Может, конечно, и приврал Ратко, что ожила зеленая. Но факт рассказа остается фактом — спас сербский Иван Царевич ту лягушку. А лягушка, видимо, сказочной оказалась и превратилась в Русскую Царевну.
Много у сербов в жизни интересного и поучительного случается. Меня поразил один пример из книги о житии и чудесах святителя Василия Острожского, чьи мощи покоятся в Черногории в Острожском монастыре.
Так вот, одна хозяйка из села О., округа города Бара, не почитала Божиих праздников и в воскресные дни трудилась по хозяйству с особым рвением. В один из воскресных дней она пекла хлеб и пошла за дровами недалеко от дома. И тут ей на голову из стоящего неподалеку жбана выпрыгнула змея. В страшном крике она пыталась сбросить змею с головы, но тщетно. Никто не смог стянуть с ее головы страшную удавку.
В ужасе женщина решила пойти в монастырь Острог, чтобы помолиться и избавиться от гадины. Как только она дошла до Дольнего монастыря и стала пешком подниматься в Горний, змея вдруг сама спрыгнула с ее головы и скрылась в лесу. Наутро, когда женщина, возвращаясь домой, дошла до того места, где избавилась от змеи, та с молниеносной быстротой снова вспрыгнула ей на голову. И каким только способом бедная женщина ни пыталась освободиться от змеи, все было напрасным. В мучениях женщина через некоторое время скончалась. Это был 1959 год.
Так что же это за страшная история? — я никак не могла забыть бедную женщину. — Не урок ли это в том, что мы как змеенышей носим на себе нераскаянные злые дела, которые живут с нами до самой нашей смерти. А может быть, змея — это символ трехглавого иноверного змея-горыныча, оплетающего сербское сердце? И пока молится Сербия, пока кается и защищает свои монастыри, не выпьет кровь ее сердца натовская, азиатская и новоевропейская змеиные головы.
И пока славные сыны Царя Лазаря имеют боевой дух и хранят верность свято-саввиным заветам, пока учат своих детей любить могилы православных предков и защищать Кресты своих задушбин, пока помнят о Косовской Голгофе, не посмеет змей, обвивающий голову сербской нации, выпустить смертельную дозу своего яда.
