Цветы — и розы, и лилии, — Ратко дарил мне по особым датам и постоянно. Но орхидеи...
Орхидеи — это особая наша история и тайна.
Эта привычка — дарить мне безумно красивые орхидеи — появилась у Ратко на десятый год нашей совместной жизни. Почему именно в это время, не понимаю, но не всегда одним только словом «Люблю» он мог оправдать свои вечерние прогулки с друзьями.
Уйдет, ничего не скажет, не объяснит, придет поздно, молчит, замкнется и даже наутро ничего не хочет рассказать... И я долго не понимала его нарастающую депрессию, но о чем-то все-таки догадывалась. А дело в том, что в те редкие дни, когда на Урал приезжали его земляки-сербы на больших фурах, он, образно и дословно выражаясь, гонялся за своими балканскими мечтами.
В чем тут смысл, скоро поясню...
А пока — об орхидеях.
Придет, бывало, Ратко поздненько домой, я уже сплю и слóва не успею сказать, а он, как ни в чем не бывало, вытянет руки вперед, закрывая себя каким-то длинным бумажным свертком, и бац мне на кровать небрежно пакет положит...
— Ну не будú ты меня, завтра рано вставать, — ворчу, недовольная тем, что вторглись в мои сны.
— Это тебе... — немногословен Ратко.
Я, сонная, встаю, разворачиваю ночной презент и... охаю-ахаю от неожиданности.
— Ой, мамочки, какая красота неземная!
«Орхидея... Кто ты?.. Фея?» — приходят на ум стихи Маргариты Элго.
На крепком зеленом стебле, вся увешанная словно оскольчатыми цветами, нежная, восковая, пýдровая орхидея вызывает у меня неописуемый восторг и какую-то тайную гордость. «Это мне?». Никто никогда не дарил мне такой волшебной красоты. Я просто таю, не в силах даже толком выразить своих восторженных чувств.
А он ждет моих восторгов, понимает, что совершил «самоотверженный» подвиг. В этом году ему оформили пенсию по инвалидности, какой-никакой, а личный доход наметился. И он тут же мне сообщил:
— С каждой пенсии я буду дарить тебе цветы...
Я не ожидала, что Ратко свои слова так быстро в дело обернет, а он не только обещание сдержал, а еще и самые красивые и дорогие цветы выбирал — изысканные, чудные орхидеи. В этом именно и заключался его маленький подвиг. И дарил всегда орхидеи разного цвета: белую — как символ чистой любви, розовую — как символ привязанности, радости и счастья, пеструю — как символ страстного желания, фиолетовую — как символ восхищения, лавандовую — как символ женской красоты, желтую — как символ настоящей дружбы, темно-красную — как символ творческого вдохновения...
А вот орхидею с зелеными цветками и с желто-красными осколками внутри я раньше никогда не видела. Но и это метрóвое чудо мне преподнесли однажды. «Наверное, зеленая орхидея — это свежесть весны, нежность чувств и изысканность вкусов», — так мне хотелось думать.
Ну, а что же я?
Только и молвила:
— Спасибо, сербское солнышко!
Это чудо повторялось каждый месяц, пока он не передарил мне орхидеи всех возможных цветов.
Вот опять наступило 23-е число.
Получил пенсию. Дома, конечно, не сидится. Закоренелые привычки не отпускают. Посидеть с дрýгови (сербск. — авт.), себя показать, на мир посмотреть, где, что творится в этом мире без него...
Уже вечереет, и что-то долго его нет. «Наверное, — думаю, — сербы приехали на фурах на зауральскую трассу и снова им душу изливает, как по крутым боснийским горам скучает. А может, и сел вместе с ними в большую машину и крутит американским рулем тяжелого трака, пока ночью милиция не видит. Мечту свою балканскую догоняет».
Отец его Стефан часто в Россию приезжал и много дорог российских изъездил — возил в Россию кукурузу и пшеницу. Большое хозяйство у него было, до войны еще. И парк машин-большегрузов во дворе стоял. Но война все разрушила, все отобрала. Отобрала она и здоровье у Ратко, и никто бы ему правá на вождение профессиональных машин уже не дал. На больную его, израненную ногу доктора прописали специальную обувь высотой 20 сантиметров, которая компенсировала последствия его сложных и многочисленных операций. И то спасибо русским докторам, что ногу ему сохранили.
Но, несмотря на диагноз, в Ратко сидело неистребимое желание управлять большими машинами — отцовские гены верх брали. И когда приезжали друзья-сербы с Балкан, он летел, как на зов крови, на сибирскую трассу, усаживался в грузовые иномарки и чувствовал себя сыном своего отца Стефана, выводил высокие, сложные в управлении красавцы-траки «MAN», «Volvo» и «Mersedes» на трассу или парковал их на стоянках.
А то сядет в кабину вместе с хозяевами и сварит там сербский забористый кофе на дорожной плитке, отведает сала сербского или колбасы домашней с красным перцем. И душенька надолго успокоится — до следующей встречи с сербскими дальнобойщиками. Домой придет молчаливый и не особо разговорчивый.
Или, бывало, приедет на стоянку дальнобойщиков зá городом и пьет в дорожном кафé чай, стакан за стаканом, смотрит на дорогу и ждет-ждет чего-то... Может, думает, кто с сербскими или македонскими номерами мимо проедет, уж он-то не пропустит, обязательно представится.
Или позвонят ему и попросят: встречай, мол, гостинцы из Сербии, ракию везем в сербский ресторан. А иногда друзья-сербы помощь окажут и привезут с родины продуктов — сыр настоящий, кофе ароматный; сало, копченое на дымý, и вино красное, знатное, или воду чистую, минеральную из источников знаменитых, горных, или айвар домашний, банок пять. Или меда своего, только что собранного, привезут. Или дочка Раткина носки вязанные из овечьей шерсти, целебные, передаст, да бутылочку ракии из айвы приложит. В общем, Сербия всегда к нам близко стоит, не забывает Ратко.
А продукты в Сербии и Македонии, конечно, славные, без всяких гмо-шных добавок. Сербы — нация, которая всегда здоровьем отличалась, пока натовские стервятники не забросали «подарками» урановыми земли сербские. Долгожителей в горах боснийских и сербских побольше, чем в каких бы то ни было европейских странах цивилизованных. И здоровье это сербам не лекарствами и не врачами, а самой природой дарóвано — от высоких гор балканских, от вершин белоснежных, от рек быстрых и чистых, от лесов диких, нетронутых, от земли плодородной, благословенной.
Вот и тянет Ратко, серба боснийского, к фургонам балканским, пахнут они горами и полями, реками и озерами его, Раткиной, родины!
А пока он мечтает о Боснии своей далекой да о том, как бы снова на фуре прокатиться, обо мне, конечно, забывает. Спохватится, а уже к утру время поворачивается, и наверное, в русском доме его ждут.
Приходит, опять припозднившись. И вроде ругать его надо и говорить что-то такое, а он:
— Иди на кухню, посмотри, что там...
Я иду с полузакрытыми глазами. Захожу на кухню, а там... Лежит на столе огромная фарфоровая орхидея... Все цветочки глазки открыли... Ну и я распахнула сразу глаза и осветила улыбкой всю кухню.
И опять солнечные слова из души выпрыгнули:
— Спасибо, сербское солнышко...
Куда только моя сердитость испарилась.
Ведь снова мне «Люблю» сказали.
Говорят цветоводы, что орхидеи только любимым людям дарят, цветок этот утонченный, особый, и случайно его никому даже в голову не придет подарить.
Вот сегодня мне и преподнесли ту редкую, зеленую орхидею, которую я никогда раньше не видела. Вот она стоит передо мной — редкого, тёпло-зеленого оттенка, который, по старинной шкале цветов, называется «вердепомовый», или нефритовый, или цвет незрелых яблок.
И снова в душе запели стихи Маргариты Элго:
Орхидея... Кто ты?.. Фея?.. Вниз сорвавшаяся нота?..
Ввысь взлетающая птица, ожидание полета?..
— Унеси к себе в комнату, — молвил Ратко.
Он очень хотел, чтобы его орхидея всегда была у меня на глазах. И чтобы я любовалась ею и хвалила его, не переставая. И я действительно носила нефритовую орхидею по всей квартире: куда иду, туда и цветок этот царский, причудливый с собой несу. А он только смотрит да все спрашивает:
— Ну как, нравится?
— Спасибо, солнышко!
Стоит на столе «вердепомовая орхидея» цвета незрелых яблок, а над ней — желто-оранжевое солнышко. И я вспоминаю, что однажды, ожидая Ратко из Сербии, купила на кухню оранжевое соломенное солнце с веселыми глазами и назвала его «сербским солнышком».
А сейчас, ночью, я греюсь в лучах своего сербского солнышка Ратко, и мы только вдвоем с ним знаем, сколько орхидей и какого цвета озвучили мне его признания в любви.
Говорят, что цветы орхидеи, «прекрасные бабочки крылья», распускаются перед Новым годом, по восточному календарю, поэтому ее считают символом весны, молодости и любви!
