Не пытаясь скрыться от Бога

Фильм киевского режиссера-документалиста Александра Запорощенко «Где ты, Адам?» (продюсер — протодиакон Александр Плиска) породил резонанс, совершенно нетипичный для фильмов, во-первых, документальных, а во-вторых, посвященных духовной, церковной теме, рассказывающих о сегодняшнем Православии. Зрители говорят и пишут о сильнейшем потрясении, о том, что они вышли из кинозала другими. Что же показывает нам режиссер Запорощенко?

Начнем с того, что он именно показывает, а не рассказывает. Мы привыкли к тому, что в документальных лентах огромную работу делает закадровый авторский текст; в «Адаме» же его нет совсем. Никто ничего не объясняет, не комментирует, не подчеркивает: зрителю предлагается увидеть и понять все самостоятельно, без авторской указки. Мы просто становимся свидетелями повседневной жизни афонского монастыря Дохиар, духовник (старец, геронда) которого — архимандрит Григорий (Зумис), он окормлял Дохиар 38 лет и ушел со Святой Горы на небеса в октябре 2018 года. Крупный план в самом начале фильма — глаза геронды Григория — решающий: зрителю очевидно, что лгать эти глаза не могут, такую роль не сыграешь. На нас смотрит гражданин Небесного Отечества. Не в камеру и не просто в пространство смотрит, но именно в каждого из нас. Взгляд полон кротости, не имеющей ничего общего со слабостью. Эта кротость непривычна для нас, иноприродна миру, в котором правят агрессия, тщеславие и гордость, в котором человек подавляет человека, не считаясь с его личным достоинством и свободой. В пространстве фильма «Где ты, Адам?» мы защищены и свободны. Свободны посмотреть, задуматься, задать себе вопросы, сделать выбор.

Мы видим титанический труд монахов, которые вручную (с тачками, как на Магнитке) укрепляют берег, строят набережную перед монастырем. Видим, как они отрясают оливы, распиливают промороженную рыбину, готовят трапезу для себя и паломников; как они молятся в темном храме ночью; как общаются меж собой, причем это общение не всегда протекает без проблем и конфликтов, потому что и тут у каждого свои особенности, свои травмы, родимые пятна, принесенные из мира.

На наших глазах происходит прощание с миром — совершается монашеский постриг. Сам факт того, что мы становимся свидетелями пострига на Афоне, уже невероятен, и эти кадры невозможно забыть. Кажется, мы слышим стук сердца постригаемого, который, отвечая на вопросы старца, говорит, что желает подвижнического жития и готов оставаться здесь, в обители, в полном послушании до последнего своего земного вздоха. Мы видим слезы старца Григория — это слезы радости за духовное чадо, созревшее для решительного шага, и одновременно слезы жалости, ведь новоначальному афониту предстоит очень трудное восхождение. (Мне было радостно узнать, что молодой дохиарский постриженик — россиянин, крымчанин; об этом рассказал режиссер в своем интервью).

А потом мы видим, как седые монахи по-детски играют с яркими пасхальными яйцами, как эта игра называлась в России — стукалки? Такая детскость не имеет ничего общего с инфантильностью — она, напротив, проявление духовной взрослости: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное (Мф. 18, 3). Афон, действительно, порог Небесного Царства (недаром паломники говорят об «особом воздухе»). Но вместе с тем, он — место обитания обычных грешных людей, таких же, как мы. Просто эти люди сделали не совсем обычный выбор… и стали не такими, как мы, даже и при большом личном несовершенстве кого-то из них, может быть.

В фильме много животных, и один из его героев говорит, что мы должны уметь утешаться каждой Божией тварью. А то, что неразумная тварь утешается святым человеком, известно издревле: многие жития рассказывают о дружбе диких и грозных зверей (львов, медведей) со святыми подвижниками. Почему так? Потому что от подвижников исходит тонкий запах рая, мира, не поврежденного грехом, не знающего вражды и пищевой цепочки; а бессловесные чуют этот запах. Ни львов, ни медведей в Дохиаре, конечно, нет, зато есть овчарка с парализованными задними лапами, отчаянно ползущая к старцу, ищущая его ласки. Есть и другая собачка, подаренная кем-то геронде Григорию, вполне здоровая и симпатичная — мы видим, как любовно расчесывает он ее пышную шерсть. Но говорит при этом — не о собачке, а, опять же, о каждом из нас.

Не потому спрашивал Бог в Эдемском саду Адам, где ты? (Быт. 3, 9), что не знал, где Адам прячется, а потому, что Адам должен был осознать свое падение и раскаяться. Но Адам отвечает Творцу иначе: голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся (10). В фильме мы видим людей, которые не скрываются, но стремятся отвечать Богу честно. Для Александра Запорощенко, работавшего над фильмом не один год, именно эта мысль стала решающей в выборе его названия. Вот что рассказал об этом он сам: «Я долго искал подходящее название. И однажды к нам в Киев приехал иконописец из Дохиара. Мы с ним гуляли по Ботаническому саду, и он меня спросил: «О чем твой фильм? Что ты хочешь им сказать?» Я ответил, что мы — люди, живущие в миру — как Адам, продолжаем прятаться в кустах, изобретаем множество одежд, чтобы прикрыть душевную наготу. А монахи Дохиара — они как новый Адам, живут пред Богом без стыда и говорят: «Господи, прими нас такими, какие мы есть, обнаженными, в наших грехах. Мы хотим с Тобой встретиться». Вот из таких размышлений и родилось название «Где ты, Адам?». Потом его одобрил и геронда Григорий» (www.pravoslavie.ru).

А продюсер фильма отец Александр Плиска в своем интервью говорил, что фильм — о каждом из нас: «Он имеет, если хотите, обратную перспективу православной иконы, где центром становится сам зритель. Уникальность ленты в том, что во время просмотра каждый понимает, что это фильм отчасти о нем. Это фильм о твоем поиске. О поиске даже не Бога, а просто самого себя среди сомнений на просторах своей жизненной истории» (www.foma.ru). Как зритель, соглашаюсь с продюсером: я просмотрела несколько вполне качественных документальных фильмов об Афоне, и все — с интересом, но в них показывали жизнь, не имеющую ко мне прямого отношения. А «Где ты, Адам?» я восприняла — как вопрос, обращенный именно ко мне: где я сейчас, кто я перед Ним, как мне жить дальше?.. Фильм Александра Запорощенко не создал во мне ощущения удаленности и недоступности. Напротив: всё, показанное в нем, вошло в меня, заговорило со мною, стало в какой-то мере моим: и бетономешалка на стройке, и осенние паутинки в пустых глазницах черепов монастырской костницы, и тарелки с хлебом на длинном-длинном столе трапезной, и слабый голос старца, поющего пасхальную песнь.

По инерции нам кажется, что раз Афон — это Греция, то там благодатная южная природа и всегда тепло. Но это не совсем так: афонская природа бывает весьма сурова. Последние кадры фильма — горная зима с сильным ветром, снегом и обледенением. Крест на вершине Святой Горы оброс белой корой, заброшенная келья завалена снегом. Нет, это не в кустах рояль, это пианино в келье монаха Авеля: старец Григорий сказал, что он не должен забывать музыку. В келье темно, на клавиши падает тусклый свет из окна, за которым — то ли метель, то ли дождь: монах Авель играет Шопена. А мы, уставшие, может быть, от своих скорбей и тревог, думаем о людях, которые по доброй воле предпочли «нормальной жизни» тяжелейшее восхождение.

Газета «Православная вера» № 20 (664)

Марина Бирюкова