Память, озаренная прощеньем

Источник: Православие и современность

Наталье Лясковской - поэту, переводчику, общественному деятелю, автору замечательных детских стихов и фундаментального труда о святой блаженной Матроне Московской, человеку с нелегкой судьбой, знающему жизнь, как говорится, не из книжек - мы благодарны за искренность и прямоту, с которой она рассказывала о себе, своей вере, своей любви и надежде. Строчка из ее стихотворения - «Ничего в моей памяти нет, что прощеньем не озарено» - не только помогла найти заголовок для публикации, но и показала, к чему должен стремиться каждый из нас.

- По Вашим стихам я знаю, что у Вас было травматичное детство. Возможно, Вы не хотите, чтоб это в беседе нашей звучало, это понятно; но все же, насколько возможно, расскажите, что было в Вашем детстве такого, что посеяло в Вас семена веры?

- Да, травматичное - подходящее слово... даже часто драматичное. Все началось со встречи родителей. Она была «неправильная». Моя мама приехала в город из села Синьки, за 40 километров от Умани. У себя в селе она была бойкая, певунья, танцовщица, в постановках играла. Школу закончила на отлично, хотела ехать в Одессу поступать в театральное училище, но бабушка Настя не разрешила. «У тебя, - сказала, - мама умрет, а ты по сцене скакать будешь да скалиться!» И мама поехала со своей старшей сестрой Надей в ближний районный городок на курсы кройки и шитья. Ослушаться бабушку сестрам казалось невозможно: лишиться ее поддержки означало пропасть. Бабушка Настя была кремень: она казачка, ей было лет семь, когда ее семья пришла с Урала на Украину пешком - лошадь в пути пала. Почему они поднялись с родных мест, от кого бежали, скрывались - немногословная бабушка никогда не рассказывала, но очень скучала по родине и часто пела красивые печальные песни на русском, которых я ни от кого тогда не слышала: «Ночь проходит, а я у порога. / Словно тополь у края села. / Где ж ты, милый, какая дорога / Далеко от меня увела...», «Ой, бедная избушка стояла край села, а в той худой избушке - там вдовушка жила», и про то, как девушка плакала на берегу моря, и вдруг видит: плывет огромный корабль, а на корабле - ее любимый... Я трепетала, буквально впитывала слова, мелодию, так это было прекрасно! Через много-много лет мы ехали все вместе в Одессу на машине и, чтобы папа (отчим) не уснул за рулем, пели задорные украинские песни. Случилась пауза - и я вдруг мощно завела «Ночь проходит». И строгая наша бабушка зарыдала в голос, не смогла сдержаться: «Наташа, ты помнишь!». А я маленькая была как губка, все впитывала, ничего не растеряла. Потом написала «Старую песню о войне» - это про двух товарищей, которые ко вдове попросились ночевать, и она не узнала сына и мужа, на которых давно похоронки пришли... Украинские тоже я запоминала влёт, тогда люди много пели. «А мiй милий мене дуже любив, / а вiн менi красну сукню купив! / А та сукня так до мене пристала, / що я з постiлi сiм недiль не встала!» - пела бабушка и объясняла: «Ты ж понимаешь, про что это? Это не о том, что он ей красное платье купил, это ж он ее бил так, что платье все было в крови и к телу пристало, а она не могла семь недель с постели встать!». Беда врезалась в душу - я видела ж все это своими глазами. Наш сосед через дорогу, дядько Иван, вроде неплохой, но безумный в опьянении, пробил своей жене Ксене темя «карафином» (графином), осколок вошел глубоко, она упала... он решил, что убил, пошел и повесился в хлеву.

Бабушка в церковь не ходила, потому что закрыли ее еще до войны. Победил религию коммунизм, видите ли. А она была по молодости смышленая, умница - аж в депутатки ее выбирали. Не знаю, висели тогда у нее иконы или нет, но она их сохранила: и маленькие почерневшие иконки Богородицы, и большую старинную «Троицу», которой ее мама - моя прабабушка - благословляла венчаться с дедом Яковом. Как война началась, бабушка утопила в выгребной яме за хатой все свои мандаты и награды советские, а иконы достала и повесила. Господь сохранил ее и детей, и дед Яков дошел до самого Берлина, но умер от рака печени через три месяца после возвращения. Бабушкина «Троица» теперь у меня, но попала она ко мне кружным путем, у нее есть своя непростая история...

Утром затемно и ночью, повалившись на лежанку, бабушка тихо коротко молилась, крестилась. Слов не было слышно.

Родина моя - невероятные просторы, благодатные пшеничные и кукурузные поля, сладкое марево, колышущееся над гречишными посевами, прошитыми тяжело гудящими, обалдевшими от счастья пчелами, райские сады, благодать... Но и тяжкий, тяжкий труд. Бабушка работала с четырех утра до поздней ночи: своего огорода гектар, два сада, малинник, корова, свиньи, мелкая живность всякая... А еще ж надо было в колхозе отрабатывать!

Конечно, молодым девушкам Наде и Вале - моим маме и тете - не хотелось всю жизнь спину гнуть, и они понеслись в город за счастьем. Поступили на курсы, тетя Надя закончила их, а мама не успела - повстречала красавца «шофера» (так тогда говорили, делая ударение на «о»): зубы крепкие, белые, улыбнется - ямочки на щеках, чуб кольцом, ясные серые глаза, вот таков был Виктор Лясковский. Нет, и не сказать, чтоб влюбилась - слишком уж приставуч, но неопытной деревенской девушке льстило, что за ней такой ухарь ухлестывает. Через месяц папаша спросил: «Когда же мы будем вместе?». А она ничего не поняла и попалась в ловушку... Забеременела, пришлось ей замуж выходить.

Так что я - ребенок нежеланный, нелюбимый. Как-то мама мне сама призналась в этом. Из-за меня она на много лет «голову завязала», жила с нелюбимым, а потом и ненавидимым человеком. Ведь тогда так воспитывали, что позор выходить замуж, не будучи девственницей, а уж с ребенком на руках кому ты вообще нужна?!

До школы мы с двоюродным братом Вовкой почти безвылазно жили у бабушки в Синьках. По ее настоянию нас крестили - в Умани, в храме Святого Успения на Мещанском кладбище, в том самом, где во время Великой Отечественной войны служил «развеселый» епископ Таганрогский Иосиф (Чернов). «Развеселым» его назвал писатель Борис Полевой в своей книге «В большом наступлении» за то, что архипастырь сей, проведя 66 дней в застенках гестапо, был чудом спасен и после того уже всегда пребывал в добром расположении духа и ничего не боялся...

Мама моя никогда в храм не ходила, более того, я была убеждена, что у нее - по ее поступкам, высказываниям, по ее жизни - и веры никакой быть не может. Но когда я воцерковилась, она подарила мне хранившееся у нее старинное Евангелие. На Украине часто вера сводится лишь к обрядовости: яйца красить, куличи (паски) святить на Пасху и букетики «на Маковея» чтоб батюшка обильно окропил святой водой. Наиболее серьезно подходили к похоронам: священник отпевал, люди молились, как умели. Деток многие крестили, потом пошла мода на венчание. Опять же - ну, так надо, да и всё. К чему это привело? К большой беде... Украина расколота, захвачена католиками, баптистами и свидетелями Иеговы.

Несколько лет назад иеромонах Роман (Матюшин-Правдин), с которым я тогда много общалась, вдруг написал мне: передайте вашей маме, чтобы срочно исповедовалась и причастилась! Ей угрожает большая опасность! Я перепугалась, думала - со здоровьем что-то. Позвонила, просила ее сделать так, как отец Роман велел. Она ответила: «Я ходила в этот ваш храм, а с меня только гроши лупят, купи то, купи сё, а никому до меня дела нет! Не пойду больше!». А через полгода я узнала, что она уже в секте - «в Иеговы пишла», как она выразилась. Горе горькое для меня...

нет не думай что ты виновата мой свет хоть на маково в чем-то зерно
ничего ничего в моей памяти нет что прощеньем не озарено
ты мне родина ты сокровенный исток с каждым днем все сильнее любя
я в молитвы дочерней охранный платок нежно кутаю мама тебя

- Как начинался Ваш путь в литературу? Вы ведь рано стали известны как поэт...

- Все складывалось само собой... Я читать научилась - сама не понимаю как. Никто меня не учил. Обнаружилось это случайно. Мне было лет пять, летом вся семья сидела за столом - то ли копали картошку в тот день, то ли еще что, и зашли пообедать. Стол был накрыт газетой «Звезда», на нем нехитрая еда: картошка в мундире, помидоры, лук, сало. Налили по стопке, выпили. Вдруг соседка говорит маме: «Валя, дывысь, твоя мала начэ чытае!». Все засмеялись. Газета лежала ко мне вверх ногами, и я так и стала ее читать - вверх ногами.

И с тех пор я давай читать все подряд, прямо как болезнь у меня началась, мания. Мама срывалась, кричала: «Хватит бесполезным делом заниматься, глаза портить! И так в очках уже, все равно что девка без ноги!» Папаша ее довел до такого состояния - изменял и при этом ревновал дико, с ножом бросался. Бил ее зверски, чем попало - ремнем по животу, железным штырем от зонта... Я бросалась ее защищать - отчаянно, как камикадзе, однажды прокусила ему рубашку нейлоновую. Ночью вылезала в форточку, бежала к телефону-автомату звонить в милицию (отец обрезал провода домашнего телефона). Я в одной сорочке, уже лет двенадцати, а на углу какие-то жуткие мужики кучкуются, смотрят на меня... сейчас страшно вспомнить. Но меня отец не бил. Мама ему сказала: «Если тронешь Наташу, я тебя посажу, она ж больная» (у меня с шести лет жуткая астма началась).

От такой действительности надо было хоть иногда как-то укрыться - и я запоем читала, читала, читала... А потом стала сочинять. Это было такое ранее мне неведомое наслаждение - рифмовать! Счастье - и ничего для этого не нужно: ни краски и кисточки у мамы просить (я рисовать тоже очень любила), ни скрипку - я хотела, но денег на музыкалку не было; только голова нужна, а она всегда при мне... и никто не видит, что ты там делаешь, что сочиняешь. Какой подарок от доброго Господа бедному ребенку! И никто мне не мог помешать - ни люди, хоть бы они вокруг даже водку пили и матом ругались, ни звери, ни погода. Дико, должно быть, смотрелся очкастый некрасивыш, бродящий под дождем без зонта по улицам и разговаривающий сам с собой. Ведь были эти странные взгляды встречных прохожих - я их вспомнила и осознала через много лет, догнало меня. Помню, тащу брата в садик перед школой, мне лет восемь, а в голове у меня - поэма «Бал цветов», красиво, чудесно, волшебная страна...

Так я и жила - «все равно что без ноги». Но в школе, в старших классах, мне несказанно повезло: Бог послал мне Надежду - настоящего Учителя, Надежду Филипповну Жуковскую, она преподавала русский и литературу. Она - моя школьная мама, настоящая, добрая, умная, искренняя... без единой натяжки: лучшего человека я в жизни не встречала. Господь так устроил, что после многих лет мы снова стали общаться, и дня не проходит, чтобы я не молилась о ее здоровье, не посылала ей мысленно своей любви и сердечного привета! Это был бесценный дар. Только благодаря ей я поняла, что читать - это не грех, который надо скрывать, что это хорошо. Что писать стихи - это прекрасно! Как она читала наши тогдашние опусы, как бережно относилась к нам... как к настоящим людям, а не к условным каким-то «ученикам». Если бы не Надежда Филипповна, меня бы не было такой, как я сейчас...

А когда я приехала в Москву поступать в Литературный институт, мне снова очень повезло. В Москву меня друг Юра Макусинский вытащил (он учился классом старше), да и надо мне было уехать: родители мои к тому времени развелись, и мама снова вышла замуж, родилась младшая сестра. И все мы толклись в махонькой двухкомнатной квартире, которую мама когда-то выбила на работе. До этого мы снимали времянку - летний домик с земляным полом.
В Лит мы с Юрой, конечно, не поступили, тогда нужно было два года рабочего стажа, а мы после школы. Кинулись в абитуру МГПИ - не добрали баллов. Возвращаться нельзя было, некуда было возвращаться. И я пошла работать на Останкинский завод фруктовых вод. Он остался в моих стихах:

кому мечта завод фруктовых вод ну а кому совсем наоборот
общага тёмные неведомые страсти
у каждого свой путь и свой талант о роза марковна der luder комендант
часть жизни даже смерти ты отчасти
как я люблю вас дальние теперь
устав от лжи предательства потерь
девчонки сплав тюрьмы и комсомола...

Юра познакомил меня с разными интересными людьми, в том числе с будущим первым мужем - поэтом Александром Ерёменко. А наша заводская общага, представьте, находилась в двух шагах от общаги Литинститута! И я окунулась в общение с самыми интересными на тот момент для меня людьми - молодыми поэтами, художниками, философами, актерами, среди которых были и настоящие гении, и авантюристы, и дельцы, и фанатики... А я опять - впитывала, впитывала! Смотрела, слушала, училась. На заводе я написала стихи, по которым меня принял в свой семинар Евгений Михайлович Винокуров. Вы думаете, это были стихи о рабочих, быт общаги и т. п.? Нет, об этом я написала через почти 50 лет. А тогда я все еще пряталась в сказочное, в тайное: в холодном цеху, в грязи, где в дыру на полу сливали бракованные «Саяны» и «Буратино», на обратной стороне ведомости (другой бумаги не было) я писала:

Я упаду, когда стемнеет,
когда печаль заиндевеет,
упряма и тиха,
когда в окне звезда зажжётся
и отразится, как в колодце,
в округлой синеве стиха...

Я упаду на дно колодца,
вода стремительно совьется
кругами на торце,
хлестнёт в цементную оправу,
а посредине - Боже правый! -
я
с удивленьем на лице.

И дети, женщины, мужчины,
опустят с плеч свои кувшины,
пришедши за водой,
и - непонятно как - польётся
лицо моё
со дна колодца
по морде лошади
гнедой...

Рано начала печататься я тоже как бы случайно, ничего специально для этого не предпринимала. Муж-то гением считался, вокруг него всё вились разные люди. Некоторые стремились помочь. Особенно нашему быту дивились обеспеченные москвичи: мы снимали разные углы, таскали ребенка за собой, питались как попало, часто голодали. Ерёма так считал: сначала всё гостям, а потом уже мы с Марком. Я постоянно искала подработку. Кто-то предложил выступить за деньги - хорошо, напечататься - еще лучше. Однажды пришла милая женщина из газеты «Водный транспорт», подивилась на наше житье-бытье и взяла для публикации мои стихи для детей: у них «детский уголок» был в газете. Так получилась моя первая публикация. Хотя я считаю первой публикацией подборку в сборнике молодых поэтов «Дерзость», составителем которого была поэт Лариса Васильева. Тогда как раз усиленно принялись «работать с молодежью», стали нас «открывать» и даже печатать в серьезных издательствах. Лариса Николаевна призвала к себе тех, кто тогда считался «молодыми», - Александра Ерёменко, Ивана Жданова, Юру Юрченко, и поручила им «привести товарищей». Вот в подборку этих «товарищей» положил Ерёма и мои стихи.

- Вопрос о Вашем материнстве - тоже, как я понимаю, сложном, трудном, болезненном (впрочем, бывает ли оно другим?). Можете ли Вы рассказать, как оно Вас изменило и как взрастило? Что изменилось - от старшего сына к младшему?

- С «гением» жить тяжко - я с трудом выдержала пять лет. В ходе развода я поступила в Литинститут на заочное, что тоже было чудом при тех обстоятельствах. Девушка в приемной комиссии закрыла глаза на то, что у меня не было паспорта (и прописки тогда не было), разных справок, а за руку я всюду таскала за собой четырехлетнего ребенка. И это при том, что на первом собрании ректор Пименов объявил нам: «Некоторые из вас имеют уже детей. Так вот: забудьте на время, что вы отцы и матери!». Экзамены я тоже сдала чудом - через пять лет после окончания школы, практически без подготовки.

Много было у меня в жизни чудес... даже место в детсаду после переезда в общежитие Лита мне дали без очереди, хотя тогда люди стояли в очереди на сад годами, а в приемной учреждения, куда я пришла просить помощи, творился настоящий ад...

На долю моего старшего сына Марка пришлось очень много тягот: безденежье, иногда даже голод, съемные квартиры и углы, иногда жуткие, общаги. Он часто оставался дома один, с девяти лет сам передвигался по Москве, сменил семь школ, потому что мы часто переезжали. Когда у меня не было прописки, школы закрывали глаза на это. Мы были бедны и не сдавали деньги на шторы, но к сыну относились хорошо, никакой обструкции ни со стороны учеников, ни со стороны педагогов не было. У меня хранятся трогательные открытки и записки от учителей. Марку досталась моя первая сильная материнская любовь, но ведь мне едва исполнилось 18 лет, когда он родился... Я наделала много ошибок, но всегда любила и люблю его.

Мой второй сын, Николай, вырос, не зная забот и печалей, в полноценной, довольно обеспеченной семье. Он никогда не голодал, объездил с отцом полмира, мы старались дать ему всё, что было нам доступно. Все свое время, всю свою жизнь я уделяла ему - он не ходил в сад, в школу долго его провожали и встречали, я его учила читать и писать (он тоже рано начал - в четыре года), я отзывалась на любое его движение... Казалось бы - должен был вырасти эгоист, потребитель. Но нет! Коля взял самое лучшее и от меня, и от отца. Он добрый, справедливый, честный. Чистый. Он окончил школу с золотой медалью, поступил в престижный вуз - в МИФИ, при этом мы ни в чем ему не помогали. Никаких репетиторов, никакого блата! Сразу после окончания школы его отец сбежал из дома к другой женщине. Для сына это был большой удар, первое в жизни большое горе. Нет, второе: за несколько месяцев до этого у его отца нашли рак, Коля очень переживал, у него самого в 16 лет открылась язва... Но в тяжелой ситуации Коля поддерживал меня как друг, как сын, как взрослый, как брат, я бы даже сказала - как исповедник. Только он видел и знал, что со мной тогда происходило. Я бралась за любую работу, почти не спала. Коля проучился в институте три года и бросил его, когда я надорвалась и попала в больницу с тяжелым диагнозом. Теперь он - глава семьи. Он работает, заботится обо мне, во всем меня поддерживает, понимает меня, как никто другой. Любит и жалеет меня, а я люблю и жалею его. Так и живем...

как стёрся образок Матроны истаял на моей груди
на медный краешек неровный сынок с печалью не гляди
под этой ношей непосильной смогла бы разве выжить я
когда б не маленький оксидный значок иного бытия
впитало сердце жизнь металла вклеймился в тело лик родной
чтоб я дышать не перестала не сдохла в яме выгребной
чтоб для тебя голубкой билась забыв о сломанных крылах
да призывала Божью милость на аш-цепи в антителах
наш быт библейский прост и светел целуешь в голову меня
в шесть ровно телефонный петел нам возвестит начало дня
который даст тепла и хлеба а больше и просить грешно
пока вдвоём мы смотрим в небо пока оно у нас одно

Я не стану здесь рассказывать о дочери Нине, это тяжелая история, она умерла. Но она тоже была - мечта моя, доченька моя...
Есть женщины, которые в браке больше любят мужчин, а есть те, кто больше любит детей. Я из вторых - для меня дети важнее всех мужчин на свете, вместе взятых. И никакая «любовь» к мужчине не стоит того, чтобы поставить ее выше любви к детям! У меня много стихов, посвященных моим детям. И почти нет таких, которые посвящены любви к мужчине - мне нечего им сказать.

- И еще: как так сложилось, учитывая, что Ваша жизнь вообще складывалась очень и очень непросто, что Вы пришли в Церковь окончательно? Кто стал Вашим учителем, духовным маяком для Вас?

- У меня в жизни было не так много людей-светочей, благодаря которым «спасается вся округа», но мне хватило, чтобы безоглядно предаться христианству. Первой настоящей христианкой, которую я встретила в жизни, была Галина Брусиловская. Я работала в ее семье няней младшего сына Кирилла. Мне было 24 года. Знаете, нет ничего более действенного, чем личный пример! Галя была человеком очень сдержанным, мягким, она никогда ни на кого не повышала голос, не ругалась, но в ней чувствовался стальной стержень характера. Она была невероятно терпелива - там, где почти любая мама накричала бы на провинившегося малыша, она тихим голосом, полным любви, внушала ему, что так поступать нельзя. Она никого не поучала, не претендовала на роль наставницы - упаси Боже. Просто я постоянно видела перед собой человека, который не только исповедует заповеди Христовы, не только исполняет молитвенное правило, положенное православному верующему, но и реально живет по заповедям: я ни разу не видела, чтобы она их нарушила, чего бы ей это ни стоило. Галя для меня - точка отсчета моего воцерковления. Мы общаемся до сих пор, я по-прежнему отношусь к ней с неофитским трепетом и за многое ей благодарна...

Второй столп моей веры - легендарный человек, протоиерей Сергий Вишневский-старший, тогда - настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Знамение» на Рижской. Так вышло, что он венчал нас со вторым мужем и стал духовником на всю жизнь. Я таких священников прежде не встречала: хотя он уже был в годах, но всегда очень подвижен, худенький, легкий на подъем, он был любопытен, как ребенок, к окружающему миру и людям, очень любил узнавать новое в живописи, в поэзии, истории, музыке. Он не просто слушал, он наслаждался творениями Чайковского, Рахманинова, Вивальди и других любимых композиторов. Через несколько лет он оставил всё московское и уехал в Ярославскую область, в село Флоровское - восстанавливать храм, в котором когда-то служил его дед. Именно там под началом отца Сергия мой сын Коля получил понятия о службе как живом действии, а не «стоянии», как чаще всего происходит, например, в Москве: сначала читал часы, затем мы по благословению батюшки купили сыну стихарь, и он стал алтарником. Обычно мы приезжали на Крещение и Пасху обязательно, а там - как выйдет с оказией, душа постоянно стремилась во Флоровское. Прибирались в храме, на кладбище и в доме, кололи дрова, пели в хоре, обычно состоявшем из крепкой старушки-старосты, которая приходила через болото в высоких сапогах, матушки Александры Алексеевны, если ей удавалось приехать, а в последние годы - незаменимой батюшкиной помощницы Гали, двоюродной сестры матушки Ольги Гобзевой, и всех, кто смог приехать. Из Ярославля иногда присылали дьякона, а иногда - нет, тогда отец Сергий во время службы то и дело вылетал из алтаря, на ходу проговаривая-распевая свой текст, быстро переворачивал лежащие на треножнике перед «хором» книги, тыкал нам пальцем - что петь, заставлял закладки и снова убегал в алтарь. Сердился, когда мы что-то путали. В эти мгновения мы трепетали! В нем сочетались младенческая чистота сердца, мягкость и доброта со строгостью и чуть ли не святительской грозностью... Всякий раз где-то в середине долгой службы нам казалось, что силы покидают его: лицо бледнеет, голос едва слышен, ноги подволакивает. Еще бы - после Великого поста, да с такими нагрузками, да и возраст уже был почтенный! Становилось так тревожно за него, родного... Но вот отец Сергий снова выходит на солею и возглашает: «Христос воскресе!» - и голос его наливается силой, звучит на весь храм, щеки розовеют, глаза сверкают! По окончании службы мы, намного более молодые, еле шевелимся, а он нас то «рассвет встречать» зовет (а рассветы там дивные!), то разговляться: за столом долгие душевные беседы беседовать, любимые песни петь...

И наконец, судьба свела меня с иеромонахом Романом (Матюшиным-Правдиным). Его творчество, его влияние многое изменили в моей жизни. Знаете, люди приходят к вере разными путями. Кто-то прочтет в соцсетях незамысловатый стишок - и человека пробьет, сердце откликнется и откроется Свету Христову. Кому-то сразу творение святых отцев подавай. А кто-то услышит духовные песнопения иеромонаха Романа - и обратится к Богу. Его песни, по моему глубокому убеждению, привели в храм больше народу, чем иные образцовые проповеди. Я считаю творчество иеромонаха Романа и его самого уникальным явлением русской культуры, русского духа, русского мира.

- Ваша женская судьба оказалась непростой. Подробностей не нужно, нужно другое: что бы Вы сказали всем тем женщинам, которым не досталось «классического» счастья, которым пришлось перенести личные потрясения, измены, разводы?.. Многие из них живут с чувством вины («Я такая, что у меня все вот так...»), другие заражаются «защитным» цинизмом. А как, на Ваш взгляд, нужно все это понимать и принимать?

- Что бы ни было в прошлом, я считаю себя счастливым человеком. Поначалу выручал характер: я ранимая, эмоциональная, но и достаточно ироничная по отношению к себе. «Спасибо за урок!» - говорила я мысленно людям, которые причиняли мне боль и зло. Если воспринимать беды и несчастья как опыт, как топливо для работы души, для духовного самосовершенствования, то рано или поздно возблагодаришь Бога за всё. И будет вам счастье...

- Ваши стихи очень земные, я бы даже сказала - повседневные. Почему так и как Вам удается поднять повседневность на высоту поэзии?

- Повседневные? Впервые слышу такое определение по отношению к моим стихам. С Вами многие не согласятся! «Слишком сложные, ничего не поняла, пишите попроще, заумные, слишком много непонятных церковных слов - православнутая на всю голову» - и так далее, и тому подобное то и дело пишут мне читатели. Ну, что делать, принимайте, какие есть, какие Бог дает: в угоду кому бы то ни было ничего не делаю. Например, сказали бы мне прежде, что я буду писать без знаков препинания, я бы не поверила. И вдруг в последние годы стала писать без знаков препинания. Душно, тесно, словам воздуха в путах пунктуации не хватает. Да и заставляет читателя еще и еще возвращаться к тексту, вникать, стараться понять: не зря же я закладываю в стихотворения столько смысла, подтекста, аллюзий и т. д. - обогащайтесь... А те, кому лень это делать, кому это не нужно, поищите другие.

- В одном из своих стихотворений Вы называете Господа Бога своим главным Читателем. Не могли бы Вы это немного расшифровать?

- Это очень важный вопрос для меня. Помните, Юрий Поликарпович Кузнецов якобы когда-то сказал, что женщина, когда пишет стихи, смотрит на мужчину, и только мужчина смотрит прямо на Бога. Может, когда-то так и было. Но духовный мир человека постоянно изменяется, откликаясь на вызовы истории, социума, современности. Когда я писала книгу о старице Матроне, вдруг выяснилось, что женщин-стариц до сравнительно недавнего времени не было. А ведь еще апостол Павел сказал, что в христианском подвиге «несть мужеский пол, ни женский», то есть за святость жития равно почитаемы и мужчины и женщины. Однако оценка роли женщины не только в общемировом пространстве, но и в рамках православного христианства лишь в последние полтора столетия претерпела глубинные изменения. Богоборческая советская власть, планомерно уничтожавшая не только представителей духовенства, но и мирян, радикально изменила на много лет вперед процентное соотношение мужчин и женщин в среде носителей и хранителей православной веры. В годы гонений силами НКВД было истреблено 78,8% священнослужителей. По данным правительственной комиссии по реабилитации жертв политических репрессий, только за 1937-1938 годы было арестовано около 165 тысяч православных священнослужителей и около 107 тысяч из них расстреляно. С ними зачастую погибали их жены и дети. Но уцелевшие женщины-христианки самого разного положения в обществе и социальной принадлежности, рискуя жизнью, хранили иконы и служебные книги, участвовали в тайных богослужениях, записывали и передавали слова духовных отцов и наставников. Женское православное подвижничество ХХ века - это уникальный религиозный и социоисторический феномен.

В ходе сложных исторических процессов многие женщины обрели определенную внутреннюю свободу. Уже не через мужчину избирают они род деятельности, правила жизни, религию, мировоззрение. Они свободны, самодостаточны, они крупные и яркие личности и способны самостоятельно всё это решать. И, реализуясь в творчестве, такие женщины смотрят не на мужчину, а прямо на Бога. Надеюсь, что это и обо мне тоже.

- Кстати, Вы состоите в Международном Союзе православных женщин. Что это за организация? Почему Вы решили принять участие в ее работе?

- За века, проведенные в молитвах и трудах, в ежедневном духовном подвиге, две сущности женщины-христианки, представленные в Евангелии Марфой и Марией, слились в одно целое, возник современный тип русской православной женщины. Именно такие женщины объединились для консолидации работы в духовно-просветительской, культурной, благотворительной и иной общественно полезной деятельности, оказания помощи школе в воспитании подростков в духе традиционных православных ценностей, оказания помощи детям, малоимущим матерям-одиночкам, социально незащищенным членам общества. Это, упаси Боже, не значит никакого феминизма, никакого соревнования с мужчинами! Женщины-христианки остались нежными и мягкими, хорошими женами и матерями, согревающими и оберегающими семейный очаг. Но сегодня многие из них реализуются еще и во многих видах искусства, проявляют себя в науке, успешно управляют бизнесом, занимают высокие посты в хозяйственных организациях, общественных и государственных структурах, правительстве России. Среди главных целей СПЖР - предупреждение абортов, борьба с распространением табакокурения, пьянства, наркомании, защита прав женщин. К сожалению, по состоянию здоровья на данный момент я не могу принимать полноценного участия в работе Союза, но, надеюсь, наступит время, когда я вернусь к работе.

- Существуют ли для Вас понятия «успех», «литературная карьера» или, как сейчас выражаются, «раскрученность»? У меня сложилось впечатление, что Вы вообще об этом не думаете, что совсем нет у Вас такой цели - быть знаменитым поэтом, писателем; что, творя, Вы идете по какой-то иной дороге. Если да, то по какой?

- Вы правы - я ничего не делаю для «раскручивания» себя. Пусть Господь Бог меня раскручивает, если надо. А если не надо - мне и так хорошо. Мне что, читать стихи по ночным клубам, что ли? Стендапить в телевизоре? Ведь популярность у нас теперь оттуда идет. Да и не нужна мне популярность свыше того, что есть. Я и так, может быть, свыше заслуженного одарена друзьями и читателями: столько любви и понимания, как в последние годы, я никогда в жизни не имела. За всё слава Богу!
Иду своей дорогой? Скорее, торчу как самая высокая и нелепая в своей этой особости кукуруза в красивом ровном поле.

- Как Вы решаете для себя тонкий вопрос сочетания духовной жизни и творчества, творческого акта и молитвы?

- Никак не решаю, всё происходит одновременно - молитва, «творческий акт», мытье посуды, тревога о сыне... Единение Марфы и Марии в действии. В стихах есть всё.

Журнал "Православие и современность", № 44 (60)