Прошлым летом у отца Димитрия умерла старенькая прихожанка бабушка Фрося. На этот раз по-настоящему. Однажды она уже «померла» лет, наверное, пятнадцать назад. В то время ей было за восемьдесят.* * *
Позвонили тогда отцу Димитрию родственники: «Совсем плоха – Вас зовет... Но слаба так – боимся, до приезда не дотянет».
Слава Богу, тот неподалеку как раз был.
«Приезжаю, исповедую, причащаю, – рассказывает батюшка. – Пытаюсь с ней поговорить, поддержать. А она слабенькая такая, желтая вся. Еле дышит. Только улыбается и радостно так на меня смотрит. А когда грехи называю (сама она не могла уже), слезы у нее текут. И кивает еле-еле. Мол, «грешница я. Во всем грешна...» Тут же и врач пришел. Сказал – готовиться, так как жить ей осталось максимум неделю, и то если очень повезет. В больницу забирать не стал: «От старости не лечат. А так среди своих...».
Ушел отец Димитрий от бабушки Фроси.
«На глазах слезы, – вспоминает, – а в душе благодать, что человек причаститься успел. В храме всем сказал, что она скоро нас покинет. Прихожанчики мои все зашли с ней попрощаться».
Тогда отцу Димитрию нужно было уехать в столицу по своим священническим делам, поэтому он ненадолго выпустил бабушку Фросю из вида. Вернулся, а через несколько дней, глядь, а «умирающая» в храм пожаловала. Люди на нее как на привидение смотрят, а она, как ни в чем ни бывало, давай к иконам прикладываться, всем кланяться и на подсвечниках красоту наводить.
Отец Димитрий к бабушке Ефросинье направляется, думает, как бы потактичнее спросить, как так получилось, что она еще не в Царствии Небесном одесную Христа. А она уже сама ему навстречу спешит, клюкой перебирает.
«Батюшка, – говорит, – батюшка, Вы меня тогда причастили, и я поправляться стала. Сейчас совсем как новенькая. Доктора вон вчера напугала. Он меня на улице встретил и аж руками замахал, сердешный: «Вы что! Вы как! Вы ж по всем законам медицины помереть уже должны!» «Ну, простите, – отвечаю, – что подвела медицину. Я старалась. Даже причастилась напоследок».
* * *
А через какое-то время всем стало ясно, почему Господь с ней чудо такое сотворил.
«Во всем всегда есть смысл, – любит повторять отец Димитрий. – Всё с нами по Божией любви происходит. Обо всем Он печется».
В общем, забеременела тогда незамужняя внучка бабушки Фроси Катя. Было ей далеко за сорок лет. Кавалер как узнал, так и растворился на украинских просторах. Родня тоже желания помочь особо не изъявила.
И собралась Катя аборт делать: «Мужа нет, кавалер исчез, работу еле нашла – что, теперь бросать? А чем я ребенка кормить буду? Да и не девочка уже я… стыдно в таком возрасте рожать – голова вон вся седая».
«Безобразить ей, седой, было не стыдно, а рожать, значится, стыдно! – застучала по полу клюкой всегда кроткая и смиренная бабушка Ефросинья, чем немало удивила и внучку, и родню. – Я буду с ребятенком нянчиться! Усё!»
И для убедительности так шарахнула палкой об пол, что с потолка штукатурка посыпалась. И кот по кличке Лишай (потому что подобрали его котенком больного и всего плешивого), который по своим кошачьим меркам был едва ли не в два раза старше бабки Фроси и считался недвижимым инвалидом, такого дёру дал, что его двое суток найти не могли…
Пока жива была старая Ефросинья, во второй раз не померла уже взаправду, нянчилась с ребенком, как и обещала. Он в «бабе» своей души не чаял, как и она в нем. В храм к отцу Димитрию его водила, пироги ему пекла, песни пела, в игры какие-то «старинные» играла. И рядом с ним сама молодела. «Ради него меня Боженька и оставил», – всё повторяла.
Мать, великовозрастная внучка Катя, даже ревновала. Ведь сама сынишку любит без памяти. Но понимает, что только благодаря бабушке Фросе Данилка и родился. И только благодаря ей они его и поднимают. И растет чудесный мальчишка этот на радость всем. А бабушка Ефросинья верила, что, пока она им нужна, Господь ее не заберет. И сил ей даст столько, сколько нужно.
Когда она умерла, тот уже подростком был. Сам ей опорой стал. Ведь бабушке Фросе на момент смерти уже за сто перевалило.
* * *
«Удивительная это была смерть. И удивительная старость, – рассказывал мне отец Димитрий. – Молодость ведь дается всем. Ну, или почти всем. А старость, особенно блаженная, мирная, в любви, далеко не многим. К ней идти надо, всю жизнь себе эту старость готовить... Даже слабоумие у стариков разное... Знаешь, много раз замечал: разум постепенно угасает, и в человеке просыпается настоящее, то, чем он в глубине души жил. Не всегда, конечно, но часто. Вот вроде порядочный был мужчина, благообразный. Началась деменция, и как зверь в нем проснулся. А потом узнаешь, что и человеком он был так себе. Жене изменял, воровал, детей бросил... А кто-то тихий и светлый становится как ребенок. И жил, как оказывается, тоже тихо и светло... Как Ефросиньюшка моя...»
...Девушкой во время войны потеряла Фрося родителей. Отца убили, мать от пневмонии померла. У нее же на руках. Осталась с двумя младшими братьями. Была им вместо матери.
Потом замуж вышла, своих четверых родила.
Муж Иван хороший был человек. Братьев ее как родных сыновей принял. Всех они с Фросей подняли, выучили. Самой же ей было не до учебы. Только читать и писать научилась.
Очень Псалтирь любила, почти наизусть знала. Помнит, как девочкой бабушка с мамой ее в храм водили. Пока он еще открыт был.
«Рассказывала она мне, как мама ее иногда пела на клиросе, – вспоминал отец Димитрий. – Хотя какой там клирос в маленькой церквушке. Три бабушки в уголке. Посадят Фросю тут же на лавочку, она слушает. Зимой холодно, а как запоют, так, говорит, как будто периной ее укрывали».
Когда его закрыли, дома молилась с мамой и бабушкой.
Завет отца своего помнила всегда: как бы самому трудно ни было, голодного накорми и обогрей. И муж ее Иван такой же был. Жили бедно, но никому отказа не было.
«В деревне рассказывали, что к Ивану с Фросей даже Богородица приходила, – говорит отец Димитрий. – Те, кто еще жив и помнит. Было это зимой. Как раз голодный год. У соседки ее Дарьи муж умер. Осталась она с тремя детьми. Постучалась к Фросе с Иваном. У тех только хлеб был. Да какой там хлеб! Хлебец из остатков. Детей куча. Сами голодали. Так они и его отдали. Потом стук в дверь. Выходят – на пороге хлеб лежит, завернутый в тряпку какую-то. Свежий, теплый еще. И никого. Даже следов на снегу нет. А на следующий день люди говорили, что женщину в деревне видели. И верят, что Богородица это была. И я верю. К кому ж Ей приходить, как не к Ефросинье... Иван в реке утонул лет пятьдесят назад. Пьяного полез спасать. Спас, а сам погиб. Дети к тому времени уже выросли, и Ефросинья всю себя внукам отдала. Никогда не роптала, не жаловалась. А потом вон правнука еще Данилку вырастила... Когда храм у нас открыли, она первая прибежала помогать. Кирпичи таскала, мыла-драила, просфоры пекла... Всё делала, пока силы были».
* * *
Тихо-мирно умирала бабушка Фрося. Сначала разум начал угасать. То всё понимала, рассуждала, то провалы.
«Когда провалы эти были, она псалмы пела, молитвы разные, – рассказывал отец Димитрий. – Сядет тихонько на стул и поет. Или на кровати лежа. Один раз рассказала мне, что не помнит, что минуту назад было. А вот детство свое помнит хорошо. Как, девочкой тогда на клиросе сидела. И тепло ей было в эти моменты, радостно. Вот она, блаженная старость. Когда настоящее в человеке просыпается, самое дорогое. Однажды в себя пришла, спрашивает: «Где я?» «Дома», – отвечают. «А что я сейчас делаю?» – «Молишься, бабушка». – «Вот ведь радость какая!» И сияет вся».
Отец Димитрий рассказал, что умерла она на его глазах. Он тогда причастить ее зашел. В себя пришла, со всеми попрощалась. Успокоила всех, что хорошо ей сейчас. Домой уходит – туда, на «небо». А потом опять разум угас. Никого не узнавала. И псалмы запела. Так и умерла, молясь.
Отпевал бабушку Фросю тоже отец Димитрий.
«Знаешь, иногда отпеваю человека. И такое чувство тягостное. Как камни ворочаю. И тяжело вот это петь: «Со святыми упокой...». А тут так легко, радостно было. Будто душа ее прямо туда, к Отцу, летит. И слезы, и радость. И казалось, что Христос рядом».
Источник: Прихожанин
