Русский духовный театр у нас в России единственный и неповторимый. Тридцатый год он, театр «Глас», не перестает удивлять своего зрителя, который тоже у него свой, особенный. И тоже неповторимый. И весьма помолодевший в последнее время, тридцати лет от роду или чуточку поменьше, что и любимый театр, который все эти годы делает Никита Сергеевич АСТАХОВ - актер, режиссер, сценарист, заслуженный деятель искусств Российской Федерации. 1 мая художественному руководителю театра «Глас» исполняется 75 лет. Накануне корреспондент портала «Приходы.ру» встретился с юбиляром, расспросив его о театре, спектаклях, зрителях, о нем самом и, конечно, о том, с чего все начиналось.
- Театр родился на Пасху, в храме Покрова Пресвятой Богородицы в Филях (это был тогда филиал музея Рублёва) спектаклем «Светлое Воскресение», посвященным 1000-летию Крещения Руси. Именно этот спектакль стал краеугольным камнем в репертуаре нашего театра. Для репертуара театра направление духовного поиска - очень сложный путь, потому что мы не знали, как себя вести. Поэтому выбрали тогда только одну статику - главное: слово, мысль. Единственное выразительное средство - это соответствующее видео и звучание хора.
Впервые почти тридцать лет тому назад Вы вышли к зрителю с таким спектаклем, каких советское общество вообще не знало. И не побоялись?
- Мы рискнули выйти с этим материалом и произвели фурор. Да, люди совершенно не были к этому готовы, действительно произошло преображение в России, потому что, как написали в ТАСС, появился первый русский духовный театр. Спектакль «Светлое Воскресение» очень трудный, он скуп чисто театрально, но очень глубок по сути. И я говорю, что хоть один раз в год, но мы его должны играть, чтобы сохранить эту память. И хоть трудно один раз в год играть, но это необходимо - это некий камертон, чтобы не сбиться.
И всегда играете в Пасхальные дни?
- Да, в основном. Надо сказать, впервые на этот спектакль пришли в основном верующие люди, интеллигенция. Это было удивительно и, конечно, нас очень полюбили, у театра сразу появилось очень много друзей. Раньше мы назывались Московским театром «Глас», но нас стали называть Русским духовным театром, когда мы получили статус государственного театра - это был 1991 год.
А кто автор спектакля?
- Мы с Татьяной Георгиевной (Белевич - прим.ред.). Таня пораньше в Церковь пришла, а у меня были сложности комсомольские, захват мозгов коммунистической идеологией. Поэтому в этом плане у меня очень сложный путь. Когда стал прихожанином, скоро пошел момент воцерковления. Я сразу стал думать о том, что меня раздирает на две части: с одной стороны, я хожу в храм и приобщаюсь к высочайшему звучанию евангельскому, а, с другой, - в моей работе веду себя как атеист и несу белиберду со сцены. Мне было очень неловко и неудобно, и я захотел соединить свое христианское мировоззрение с профессией, чтобы не особенно врать и зрителю, и самому себе.
Так зародилась идея создания театра?
- Да. В этом неудобном духовном положении - вывихе - стали думать, как сделать театр. Мучились мы довольно долго. И к батюшкам обращались, кому только мы это все не читали. Владыка, ныне покойный, Алексий (Фролов) тогда учился в Троице-Сергиевой Лавре. Он посмотрел материал, который мы ему привезли, и говорит: «Очень интересно. Это очень большая помощь для Церкви - то, что вы делаете. Я несерьезно относился к театру, но то, что вы задумали сделать, очень сильно». Он полностью одобрил сценарий, без замечаний почти. Так мы получили благословение.
Потом архимандрит Иннокентий (Просвирнин) - мы к нему пришли в Издательский отдел и прямо там в конференц-зале сыграли «Светлое Воскресение». А ему было некогда, у него была деловая встреча. Он собирался посидеть на начале спектакля, посмотреть минут пять и уйти. Но просидел весь спектакль. Потом пригласил к себе в кабинет и еще два часа или больше мы разговаривали. Он определил наш путь. Сказал: «Вам будет очень тяжело, даже не представляете, как вам будет тяжело, потому что вы являетесь предтечей возрождения русского слова». И для начала организовал нам первые гастроли на Север России, прямо сразу позвонил.
Вы уже на тот момент были крещены, стали православным?
- Да, я уже ходил в храм и даже написал заявление в партию: «Прошу не считать меня коммунистом с начала Рождественского поста». Совершенно легко так написал... Партком собрался и говорит: «А когда Рождественский пост?» Потрясающе: впервые в парткоме заговорили о Рождественском посте. Это было уникально!
Еще помню, как мы выступали в зеленом театре в Сокольниках на две тысячи мест, очень много народу тогда собралось. Я вышел читать текст Евангелия от Иоанна и вдруг с шестого-седьмого ряда встает человек синего цвета, подходит к сцене и крутит перед моим носом пальцем: «Это неправда». А я вспоминаю слова отца Иннокентия о том, что предстоит, и мой текст как раз подходит к этой бесовщине. «Сие есть заповедь моя: «Да возлюбите друг друга - имеющий уши да услышит». Говорю ему: «Вы понимаете соединение...», - но он поворачивается спиной, уходит и как дверью грохнет! А зал был необыкновенный - все со свечками, верующие. Потом уже нам сказали, мол, вот такие бесноватые будут приходить к вам, готовьтесь. Мы, конечно, в тщеславии жили, как все художники привыкли к цветам... А здесь, смотрю, люди несут и кладут прямо на сцену конфеты, печенье, пирожки. Удивительно!
Как на канон...
- Да. Я смотрю и никак не пойму, почему цветов-то нет. И тут я понял, что у нас совершенно другой зритель.
Вы тогда уже на Малой Ордынке были, или еще этой площадки не было?
- Тогда мы были в ЦДСА - Центральном доме Советской Армии. Нас приютили, и мы там сыграли спектакль «Светлое Воскресение». Там два зала - один на 400 мест, а другой побольше, на восемьсот. Мы решили сделать акцию ко Дню Советской Армии: соединить в зрительном зале верующих военных с верующими гражданскими, священниками, и пригласили их на этот спектакль. Нас тогда телевидение очень много снимало. Мы обзвонили каждого батюшку, каждого военного - полковников, генералов. Все: «Да, мы верующие, мы придем...» Таким образом определили зал: треть - в мундирах, треть - в подрясниках и треть - в гражданском. Выхожу, смотрю в зал - ни одного мундира. Вот, что такое военная карьера: пришли, но струсили, не надели военную форму.
Как изменился зритель, и изменился ли он за почти тридцатилетнюю историю театра?
- Да, за тридцать лет произошли изменения. Сначала была «православная элита», как бы православная интеллигенция, в основном, женщины, и куда бы мы ни приезжали, это был наш зритель. Но проходит пять лет, и их становится меньше. Десять лет - еще меньше. А сейчас можно сказать, что у нас молодежный театр, приходят не только люди верующие, но и те, которые еще сегодня далеки от Церкви.
Никита Сергеевич, мы еще вернемся к театральной жизни, а сейчас хочется узнать о Вас лично. Я покопалась в интернете, и как-то о Вас там очень мало сведений, практически ничего не нашла. В основном везде представлена Ваша театральная деятельность. Откуда Вы, какие Ваши корни?
- Я из театральной семьи. Мы недавно проводили вечер, посвященный династиям. К сожалению, у нас пропадают актерские династии. Лазаревы остались, Немоляевы, Коршуновы, Садовские в Малом театре, театре «Сфера», а так всё нет. У нас как раз династия. У меня отец - актер, мать - актриса. Родился я во Владивостоке. В Краснофлотске мать влюбилась в отца. Он был моряком и уже был и актером, и режиссером. Во Владивостоке был военный театр - корни оттуда. Мать была изумительной актрисой: маленького роста, очень смешная.
А ее имя?
- Клавдия Степановна Чернова. Она как раз приветствовала то, что я по театральному пути иду, и даже со мной готовила монолог Бальзаминова из Островского.
К поступлению?
- Да. Но отец был против. Сам он к тому времени покинул театр и пошел по партийной линии. Мощно пошел: стал начальником театрального отдела, руководил всеми театрами в СССР. И он был совершенно против того, чтобы я пошел по этому пути.
То есть Вы жили во Владивостоке лишь в детстве?
- Лет до пяти, потом вернулись в Москву.
Вы единственный ребенок?
- Я единственный ребенок, избалованный у матери. Мама с папой разошлись. Мой отчим тоже актером был, периферийным, из Караганды. Очень сильный актер. И с периферийными актерами мы встречались у нас дома, в семье. Я на Таганке жил. В праздники обычно к нам приезжали гости и куролесили: устраивали домашние спектакли, такие капустники делали, такие штуки отпускали! И мне так это дело нравилось... Очень хорошие люди, очень много юмора, очень остроумные все. Один актер Николай Николаевич Николаев - мощный такой периферийный актер - еще когда я поступал в театральный, сказал мне: «Только, Никита, нос не задирай. Как задерешь нос - будешь плохим актером». Это закон театра.
А почему Вы выбрали именно «щепкинскую» высшую школу Малого театра? Нравился Малый?
- Это вышло случайно. Я тогда не разбирался, в чем разница, а она довольно большая. К примеру, Вахтанговская школа и ГИТИС - совсем разные. От моего дома шел 24-й автобус, и он подходил как раз к Щепкинскому училищу. Я проезжал, смотрю и думаю: дай попробую. И первый год не поступил. Мне кажется, папаня приложил руку: позвонил и сказал, чтобы не принимали меня. Такое мое ощущение, потому что по сценической речи жестко сказали, что ничего не получится, что сиплый голос - две ноты. А я тогда еще не знал, что у великого Щепкина было только три голосовых ноты. Сказали «ж», «ш» шипит, сипит. Выдали справку, что по сценической речи актер никогда не будет владеть словом. По полной программе выдали!
Но это Вас не сломило?
- Нет. У меня так: когда трудности, тогда сразу азарт, интерес появляются, и я начинаю бодаться. Уже на следующий год поступил и во ВГИК, и в Щепкинское сразу. Надо было выбирать - я выбрал театр. И не жалею. Первый курс отучился вместе с Инной Чуриковой - это курс Волкова и Цыганкова, сумасшедшая профессура! То, что они там нам показывали, - высочайший уровень. Потом со второго курса взяли и забрали в армию. Какие только письма не писали: он видный студент, надежда театра - забрали на три года в Германию, и все дела. Когда через три года я вернулся, то попал на курс к Коршунову Виктору Ивановичу и Соломину Юрию Мефодьевичу. Худруком был Коршунов, а Соломин преподавал. Он только начинал тогда, у него взлет был быстрый. Помните «Адъютант его превосходительства»? Он же очень подвижный актер, талантливый, быстрый. И потом, очень разнообразный: не просто красивый актер для мундира, но у него и прекрасные комедийные роли. Закончил у Виктора Ивановича. Я блистательно играл в институте и в общем-то уже набрал уважение и авторитет актерский в институте. И Андрей Александрович Гончаров из театра имени Маяковского меня уже с четвертого курса на роль взял. Я как-то умудрился соединить работу в театре и выпускные спектакли, дипломные работы, хотя было так сложно! Педагоги говорили: «Ты студент», а Андрей Александрович говорил: «Я выпускаю спектакль с тобой». После этого меня Акимов в Ленинград приглашал работать, Коршунов - в Малый театр.
А почему в Малый театр не пошли?
- Я очень полюбил Гончарова, просто был влюблен в него. Конечно, он очень большое влияние оказал на меня. В нем было соединение педагогической деятельности плюс постановочная работа. А актерски и режиссерски что он делал! Потом у меня с ним произошел инцидент, не буду говорить какой.
Вы сами ушли?
- Да, я сам ушел, потому что был очень сильный конфликт. Я совершенно не обижаюсь на него, потому что у меня в памяти осталось все самое лучшее. Потом не мог устроиться долго ни в один театр. Испытание... Думаю: «Куда ты, мальчик, пойдешь, что с тобой будет?» - и ухнул в эстраду. Читал, играл.
Там Вы познакомились с Татьяной Белевич?
- Несколько раньше там началась наша семья, и через нее я в Церковь пришел. Татьяна Георгиевна очень серьезный человек - миссионерка. И, может, от этого у меня родилась мысль: «А почему театр не может в русле помощника Церкви работать?
Это какая-то удивительная идея, вот таким образом она и родилась, да?
- В бане родилась (с улыбкой). У Станиславского и Немировича-Данченко в ресторане, а у нас - в бане. Я сидел с батюшками отцом Георгием Докукиным и Александром Никулиным. Отец Александр, в прошлом актер и режиссер замечательный, а сейчас на Урале служит священником, в деревне, называет себя «деревенским попом». Он такой актер! Уж на что я комедийный актер, но когда с ним первый раз встретился, то всю ночь просто лежал от хохота: мы отмечали Рождество, и он такие перлы актерские выдавал! Тогда он был чтецом в храме. И я пришел в эту компанию уникальных верующих интеллигентных людей в храме в честь иконы «Всех скорбящих Радость».
Возвращаясь к театру, хочу спросить, как появилось это название - очень удачное, на мой взгляд, - «Глас»?
- Как-то сами додумались. Показалось, что отвечало нашему настроению. Люди говорили, это «Глас вопиющего в пустыне». И потом мы как бы «закодировались» - атеисты, люди государственной системы, не понимали, что это такое, но все верующие поняли сразу, кто мы. И мы сразу определились, для кого работаем. Первое время мы работали для тех людей, которые в театр не ходят, - верующих людей, которым это все близко. Это сейчас у нас аудитория молодая, которая все время ищет.
Говоря о духовных вещах со сцены, не боитесь остаться сегодня без зрителя?
- Это наш крест, мы живем на Руси, поэтому врагов всегда очень много. И мы так привыкли к этим синякам... Я все время удивляюсь: почему не закрыли театр? Почему коммунисты не закрыли? Наверное, мы выжили в то время потому, что именно в коммунистических комитетах были люди, которые «плечо подставляли». Мы даже их не знаем лично. А не боюсь, знаете, почему? Архимандрит Иннокентий (Просвирнин) говорил: «Не обращайте внимания на количество людей в зрительном зале». Я думал: что это такое? Ведь он человек не театральный, про что говорит? А он говорил о том, что наступит время, когда будут полные залы, и наступит время, когда будет пять-шесть человек в зале на тысячу мест. Я понял серьезность этого дела и приучил актеров к тому, что если мы приходим в зал, где 600-700 мест, а там сидят четыре человека, то мы будем играть. Я говорил и говорю: «Играем на двести процентов для них - они пришли!» Я сам себя научил этой ответственности и актеров тоже. Это служение уже! Ушло это актерское потребительское - давай цветы, давай битком зрительные залы, давай «ура», не могу без аплодисментов, мать родную продам за роль. Возник вопрос о служении. Сейчас молодые актеры приходят. И как раз именно этому хочу их научить. Не то что там: «Давай Голливуд, деньги и так далее».
Без денег тоже нельзя - кормиться надо.
- Все так говорят, а на самом деле никто в это не верит - это ерунда. Порой спросишь: «Матушка, у Вас какая пенсия?» - «Шесть тысяч». - «Как шесть тысяч?! А как же Вы живете?» - «Никита Сергеевич, на макароны-то хватает. А в субботу я их подсолнечным маслом полью. А в воскресенье, Вы знаете, я их сыром посыплю!» У меня челюсть едет в сторону - понимаете, какие люди!
Вы сказали, что сейчас в театре состав обновился. Откуда к Вам приходят актеры?
- Я всех называю блатными.
То есть по звонкам?
- Между собой договариваются. Но бывает иначе. Одна, я помню, пришла: рост 180, декольте, мини-юбка. Я ее спросил: «Вы хотите в духовном театре работать?» - «Да, я подумала, почему бы мне в духовном театре не поработать». - «Что Вы прочитаете?» - «Может, Вам "Отче наш" прочитать?» - не без юмора рассказывает Никита Сергеевич. - Разные приходят. Но, в основном, кто-то кому-то позвонил, или же просто показываются, как во все театры. А бывают и «неудачники»...
В каком плане?
- Конфликты с режиссурой, потому что режиссура в светских театрах раздевает актеров, и не все с этим согласны, начинают бунтовать.
Да, сейчас в театр невозможно ходить, потому что там что-то страшное происходит, даже с классическими вещами.
- Это наша боль, понимаете, я страдаю и переживаю. Но я убежден, что это временное явление и мы должны через него пройти. Помните, была жесткая идеология, потом она разрушилась, и художники растерялись, они не знают, что сейчас делать. Поэтому идут сразу по легкому пути, чтобы заработать деньги. А заработать можно антрепризой. Давайте, мол, покажем безобразие, и пойдет массовый зритель. Замечу, это временно. Потому что жена мужа на безобразие не поведет. А жены у нас умные все. Зачем же она будет водить мужа, чтобы развращать его, - это же глупость. Поэтому эта пена скоро рассыплется - семья не поддержит.
У вас замечательные спектакли, удивительная режиссура, не похожая ни на один театр. И я думаю, что ваши спектакли отвечают предназначению театра - они воспитывают нравственность, повышают культуру в обществе, культуру с большой буквы, которой у нас сейчас так не хватает.
- Я специально поставил «Село Степанчиково» и играю сам Фому - он тоже занимается воспитанием нравственности. Батюшка пришел, посмотрел и говорит: «Никита Сергеевич, у Достоевского Фома - это же наш сегодняшний лидер на любом поприще. Поэтому эту вещь - воспитание нравственности - я даже вслух не произношу. Это опасно. Можно самому сбиться. Вообще, не надо никого учить. Само придет.
У Вас удивительный музыкальный коллектив.
- Да, музыкальный коллектив - это моя мечта. Мама следила за моим музыкальным образованием и в шестом или пятом классе привела меня в музыкальную школу. Попал я на очень суровую женщину, которая прослушала, как я гаммы пою, и сказала: «Не надо никогда его водить в музыкальные учреждения». Это не то чтоб обидно было... Я вдруг понял, что, оказывается есть места, куда мне нельзя ходить. И это так мне, мальчику, запало в душу!
Помните, когда была хоровая капелла Юрлова, и на нее было невозможно попасть, а я, еще далекий человек от Церкви, туда попал. И когда они запели молитвы, чувствую, как пополз в кресле, не понимая, что со мной происходит. А я уже актером тогда был. В антракте подходит знакомая из МГК партии и говорит: «Ну, Никита, как впечатление?» Я не знаю, что сказать, у меня какое-то полусознательное состояние, на меня это очень сильное произвело впечатление. «А мы это наизусть знаем», - говорит представительница МГК КПСС. Я думаю, в каком мире я живу! Говорят одно, делают другое, молятся третьему. Помню, как я снимался на Алтае у Шукшина в «Печках-лавочках» и видел, как над ним издевались, называя его «деревенщиной» за спиной. Глядя на эту гадость, сказал себе: «Если когда-нибудь от меня будет зависеть репертуар театра, я этого автора подниму». Шукшин же почти нигде не идет сегодня, а у нас - два спектакля. Это мое обязательство, которое я юношей дал себе. И то же самое с музыкой! В память о том, как меня жестоко отбрили, я создал театр, который бы можно было назвать и «музыкальным».
Вы упрямый человек...
- Да, я упрямый. У меня теперь все драматические актеры поют. Понимаете? Все! Вы смотрели «Горящие письма Гнедича»? Они поют лучше, чем вокалисты. Где-то 50 процентов этого спектакля - романсы. И это потрясающе. Зал ревет. Женщины, ну это понятно, - спектакль же про любовь, - но и мужики ревут. Это забытая совершенно пьеса Гнедича. Станиславский с нее начинал дебютировать как режиссер и сам играл главного героя. Вот Вы говорите, ужасное общество и так далее, но ведь сидят и ревут на спектакле про любовь! Я как-то взял и со стороны посмотрел, когда были на гастролях, посмотрел и - у зала рот раскрыт, все ловят. Понимаете, как людям хочется, чтобы со сцены говорили о любви!
Никита Сергеевич, еще очень хочется спросить о наболевшем: что все-таки происходит с театральной площадкой, со зданием театра?
- Пока все это висит в воздухе. Дали здание в Лефортово. Там между двух зданий середина здания, постройка 30-х годов, внизу котельная, которая отапливает весь район...
И Вы приняли?
- А что делать, ведь наше здание на Малой Ордынке у нас отобрали. А здесь, где сейчас находимся, аренда. Департамент культуры платит за это помещение миллионы. Ну что это за зал? ЖЭК! Сразу гордость во мне проявляется, да я бы в зал такой вообще не пошел. Один туалет на все здание - что это за неуважение. Я себе сказал: ты должен терпеть. Хотя я уверен, что у нас все получится. Но года... Вот, о чем надо думать - 75 лет исполняется.
Как собираетесь отмечать юбилей?
- Готовлю выступление, кое-что придумал интересное. С благословения Патриарха Грузии Илии я поставил «Развязку "Ревизора"». Он спросил: «Духовный театр русский?» А потом: «Я хотел в Грузии сделать Грузинский духовный театр, но у меня не получилось, а у вас в Москве получился духовный театр! Вы скажите своему худруку, чтобы он поставил «Ревизора», но только так, как он его написал». Так и сказал, передайте ему, что я благословляю поставить «Развязку "Ревизора"». Я поднял все материалы: «Развязка» была написана через десять лет после «Ревизора». Читаю - это совершенно другое произведение. Это космическая трагедия о Ревизоре, который ждет всех людей и которого заменяет на время какая-то пустышка в виде Хлестакова - тряпка, шелкопер, бумагомарака. Я обалдел. Как же мы это пропустили?! Как это возможно? Интеллигенция не знает этого.
Никита Сергеевич, встреча с Татьяной Георгиевной Белевич судьбоносная для Вас? Могли бы состояться и Вы, и театр «Глас» без нее?
- Нет, наверное, нет. Во-первых, это все внутренне связано, очень все серьезно. Именно благодаря ей у меня возникла мысль о театре. Мы оба создатели театра, да еще батюшка - отец Георгий. А дальше - это структура, это администрация. И это надо организовать, и то. И мы с ней разделили: она взяла административную часть, а я - художественную. И она все годы прет это дело. Она же актриса комедийная, очень смешная. А то, что она делает в «Елизавете Федоровне», не знаю, кто так может сыграть! Это святость, такая святость... Как Станиславский говорил: «Самое трудное - сформулировать задачу для актера». Если бы я знал, - продолжал он, - как ее сформулировать для каждого актера и для каждой роли - мне бы тогда надо было памятники ставить на каждом перекрестке». Это крайне трудно. И вот я ей говорю: «Таня, ты играй так, как будто ты умерла и вспоминаешь свою жизнь». И пошла глубина. Посмотрите, как она играет, она вспоминает, как она прожила жизнь.
Она за эту роль получила первую премию - Гран-при - и спектакль получил первую премию. Ведь нас все время прокатывали, ничего не давали. А тут говорят: «Будет номинация. Останьтесь». Я остался и, вижу, сидят две женщины, лет 35 примерно, на меня смотрят: «Вы театр "Глас"»? А знаете, когда объявили: «Гран-при получает...», то мы вот так за вас кулачки держали». Я чуть не заплакал, услышав это: кулачки они держали за нас! Переживали, чтобы театру дали премию, потому что понимают, что во многом такой духовный театр обходят стороной. Это, наверное, специально делают, потому что если обращать на него внимание, то тогда многое надо пересматривать в культуре. Тогда надо деньги не туда вкладывать.
P.S.:
Наверное, было бы неправильно закончить это интервью, не поговорив о юбиляре с его самым близким человеком - соратницей, коллегой и супругой одновременно Татьяной Георгиевной Белевич. А спросить у нее хотелось о самых простых вещах, к примеру, какой он, выдающийся режиссер и бессменный художественный руководитель, за порогом театра? Чем живет, какие имеет увлечения, что любит?
- Кроме театра, у него есть такая страсть, как большой теннис, - любезно сообщила Татьяна Георгиевна. - Он не пропускает ни одной тренировки.
А что еще любит, помимо тенниса?
- Шахматы.
С компьютером дружит?
- Нет, совсем нет. Он даже телефон не берет. Поэтому все вот эти дела мне приходится делать. А он - с книгой...
Какие лакомства любит Никита Сергеевич, что Вы ему готовите?
- Я ему ничего не готовлю. Мне некогда готовить. Мы же целый день здесь, приезжаем поздно.
Но я знаю, что у вас есть дача, которую вы любите и куда ездите в выходные дни.
- Да, как приедем на дачу, я люблю борщ сварить, настоящий такой борщ! А еще он мясо, шашлыки любит, хотя абсолютно не прихотлив в этом плане.
Татьяна Георгиевна, Никите Сергеевичу - 75! Что Вы хотите пожелать своему мужу?
- Здоровья, прежде всего. Сил духовных, телесных, потому что воз он тянет очень большой. И он большой трудяга. Сейчас все говорят (я не люблю этой придумки), что трудоголик - это вроде алкоголика, который приобрел такую зависимость. А раньше называли просто - трудолюбивый человек, который добросовестно работает. И о нем надо сказать: он просто большой труженик, потому что очень много трудится - все выходные дни. Я ему все время говорю, что надо уметь отдыхать. Но он не из тех людей, которые пойдут на пенсию, он останется верным сцене до конца.
Беседовала Анна ПАНИНА
Фото из архива театра «Глас»
