Историософия как ядро политики исторической памяти

В течение долгого времени историческая память в Беларуси находилась на периферии государственного внимания. Соответственно, политике исторической памяти также отводилось мнение в низших слоях иерархии государственных приоритетов. В значительной мере это было обусловлено наследием мировосприятия и соответствующего научного мировоззрения, сложившихся в советскую эпоху, хотя и имевших весомые предпосылки и из дореволюционного периода.

Указанное наследие является двояким. Во-первых, оно обусловлено нигилистическим характером большевистской оценки предшествующей истории Руси, в том числе великороссов и белорусов: вся предшествующая социалистической революции отечественная история признавалась лишь предуготовлением к «новой эпохе», которая, согласно постулатам материалистической диалектики, должна была признать всё «старое» общество отжившим своё, препятствующим прогрессивному развитию и требующим своего «снятия» через «диалектическое отрицание», то есть, – тотального отвержения. Сущность противоречий «старого» общества виделась в межклассовой борьбе за экономический интерес, сопровождавшаяся эксплуатацией и угнетением трудовых классов. Таким образом, историческая память советского народа должна была строиться на предельном отрицании «старого мира» и полном сосредоточении на строительстве «нового» (с 1917-го года), в котором всевозможные многообразные противоречия должны были быть сняты благодаря социалистической системе собственности и хозяйствования и его бесклассового характера.

К данной политико-идеологической наследственной причине периферизации глубокой исторической памяти добавлялась и более глубинная, онтологическая, выраженная в маркистско-ленинской теории социально-исторического материализма, в частности, в учении об экономическом базисе и идеологической надстройке и сугубой детерминированности второй первым. Вопреки учету оговорки Фридриха Энгельса об обратном воздействии социальной надстройки на базис, догматика марксизма строилась, а советская идеологическая практика исходила именно из односторонней каузальности. В рамках указанной онтологии естественная прогрессивная эволюция экономических отношений автоматически ведет к победе коммунизма, несмотря ни на какие субъективные препятствия. Но если учесть и последние, как естественное порождение классовой борьбы (закрывая глаза на ее ожидаемое затухание в социалистическом и формально советском обществе), то идеологическое внушение, подкрепленное силовым аппаратом, должно было свести на нет эффективность и, соответственно, значимость политики исторической памяти, как и прочих отраслей гуманитарной политики.

Однако для предметного понимания важно проследить за логикой марксистской общественно-исторической онтологии до самой ее глубины. Марксизм возник как неотъемлемая часть западноевропейской генетически революционной секулярной философоско-политической мысли, наиболее близкой даже не немецкой просвещенческой, но англосаксонской традиции, проходящей магистральным путем от схоластического номинализма, сенсуализма и эмпиризма к позитивизму. Несмотря на все острополемические ухищрения, марксистско-ленинский материалистический объективизм находился в бесспорном единстве с позитивистским субъективным идеализмом, поскольку последний представлял лишь гносеологическое сопровождение позитивистского отрицания научной достоверности, а потом и онтологической действительности всякого бытия за пределами чувственного восприятия. Из науки (европейской, но с претензией на универсальность) еще со времен «Нового органона» Френсиса Бэкона [1, С. 236-243] полностью изгонялась метафизика – признание сверхчувственных начал и плана бытия: как в самой чувственно воспринимаемой действительности, так и за ее пределами.

Согласно единому марксистско-позитивистскому англосаксонскому мировоззрению в приложении к природе общества и общественно-историческому процессу, у человеческих общностей и истории их бытия нет и не может быть никаких начал, источников, движущих сил, которые бы находились за пределами самих субъектов исторического бытия. Соответственно, невозможно говорить о логосе общественного бытия и истории, который требовал бы своего умозрительного постижения и практического следования. Формальная логика как таковая, по которой бы закономерно осуществлялось воспроизводство материального бытия и его общественного проявления, не отрицалась, иначе носителям материалистического мировоззрения пришлось бы стать на позиции онтологического анархизма и гносеологического агностицизма (алогизма, иррационализма, анархизма), что, впрочем, постоянно их и сопровождало. Однако высшая логика, глубинный и целостный смысл (логос), которые бы лежали в основании устройства мироздания и его антропологического уровня, были несовместимы с материалистическо-позитивистской картиной мира. Эта несовместимость на практике выливалась в ненаучные формы аргументации: марксистко-ленинская догматика под предлогом мнимой защиты «классовых интересов трудящихся» мечом и огнем уничтожала какие-либо ростки метафизики.

Отрицание сверхчувственных логосных начал видимого и невидимого бытия, общества и его истории, означало отрицание и какой-либо философской логики для их постижения. Здесь следует отметить, что сами понятия «марксистской философии» и «позитивистской философии» в строгом значении являются оксюмороном, самоотрицающим понятием. Действительно, марксизм выстраивает объективно-материалистическую картину мира, как и позитивизм свою субъективно-материалистическую, затрагивая многообразные феномены общественного бытия. Однако глубинного логоса, который требует философского познания (в том числе диалектического) и в случае частного и общего раскрытия которым порождает мудрость (как предмет и движущую силу философии), в марксизме и позитивизме быть не может по определению. Поэтому известный процесс изгнания метафизики из науки, философии и социальной философии в рамках движения западноевропейской мысли через модерн к постмодерну, является ничем иным как убийством (смертью) философии как таковой.

Таким образом, мы можем вывести простую формулу позитивистко-материалистического понимания истории, которое сложилось в социалистическую эпоху в условиях марксистско-ленинской монополии на теорию и учение и органично дополнилось западным постмодернизмом после распада СССР и монополии социально-исторического материализма. Эта формула транзитивна: переход от веры в отсутствие какой-либо историософии (высшего смысла) за пределами сущностно антиисториософского учения об устройстве и развития общества по законам технологического прогресса, сопровождающегося прогрессом экономических отношений и вытекающей из него идеологическо-культурной надстройки, сущность коего состоит в максимальном удовлетворении постоянно растущих материальных потребностей (составляющих интерес) при помощи ограниченных ресурсов, сопровождаемой классовой борьбой за эти ресурсы, – к вере в отсутствие в высший смысл (историософию) как таковой за пределами борьбы за удовлетворение этого интереса. По словам видного представителя современной глобальной леволиберальной (неотроцкистской) элиты Юваля Харари, консультанта знаменитого выдвиженца «черной аристократии» Клауса Шваба: «Люди – это животные, которых можно хакнуть. С идеей о том, что у человека есть душа и дух, что никто не знает, что творится внутри них, и что человек обладает свободой воли, покончено» [2].

Что это означает для исторической науки и государственной политики исторической памяти вообще?

Историческая наука как прикладная часть обществоведения должна была вместе с ним отказаться даже от допущения высшей премудрости как движущей части истории, наличия метафизических начал онтологии общества и истории – ее системообразующих сущностей-субъектов (народов, церквей, государств, миров-цивилизаций, культурно-исторических типов, также классов, партий, корпораций), законов бытия во главе с законом целостности и единоначалия, целей, выходящих далеко за пределы животного интереса, наконец, историософской методологии в попытках постичь вышеуказанные сущности. Она должна «просто констатировать факты», в крайнем случае, систематизировать их и давать им толкование, исходя из самых приземленных, выдаваемых за эталонно-научные, рационалистических априорных предпосылок (аксиом) по типу описания броуновского движения социальных атомов и их ассоциированных коопераций (социумов), побуждаемого простейшими интересами самосохранения, самовоспроизводства и снятия дискомфорта. Оставим в стороне то, что ни одна научно-историческая практика (включая материализм и позитивизм в самой вульгарной форме) не способна сама держаться этого противоречащего жизни императива.

Что же означает такой «символ веры» для соответствующей государственной политики исторической памяти? На первый взгляд, это должно было бы означать задачу государства попросту обеспечивать максимально точную и прозрачную передачу «просто фактов» – накопление, фиксацию, трансляцию – своим гражданам.

Однако этого нигде в мире с господствующим материалистическо-позитивистским мировоззрением не происходит, и менее всего – в достигших состояния «свободы, равенства и братства» (а также «достоинства») европейских постреволюционных обществах, включая советское. И в этом царит полная закономерность: в обществе и даже самой исторической науке (а также институциональной системе трансляция ее слова в общество), которые отвергли высшие начала и смыслы, высшие законы и цели, воцаряется диктатура произвола, причем в наиболее низменном виде, как это было разобрано античными философами еще в дохристианскую эпоху. Именно тогда над десофизированной наукой начинает довлеть субъективная идеология (как «превращенная форма сознания»), служащая корыстным интересам господствующих классов и групп – и в реальном коммунистическом обществе, в первую очередь.

Однако такое господство снова же – только первичный уровень действия диалектических законов. Поскольку, в действительности, мироздание заключает в себе высший духовный уровень, подчинено на всех своих уровнях духовным законам, узкий корыстный интерес (в том числе коллективный) не может долго удерживать власть над умами широких слоев населения, тем более, наиболее мыслящей его частью, и уступает ее альтернативным формам метафизики и, в частном проявлении, историософии, только подчиненным не высшим, а низшим духовным началам. Это наиболее ярко отразилось на отечественной истории, когда на смену марксистско-ленинской схоластике, ритуально воспроизводившейся и утратившей всякое общественное доверие (более всего со стороны самих партийных идеологов), пришла россыпь вольных мистических спекуляций, причем неизменно контролируемых и сопровождаемых центрами «мягкой» силы, не разделяющих позитивистскую онтологию и гносеологию, но при этом зачастую являющихся ее главным излучателем. На современном этапе собирательным эталоном такой силы служит Фонд Джорджа Сороса.

Хрестоматийным примером данной закономерной эволюции историософии и исторической науки и ее предельной степенью служит гипермистическая украинская националистическая мифология, основными носителями и разработчиками которой являются бывшие партийно-комсомольские работники, журналисты и теоретики «научного коммунизма и атеизма». Генератором трансформации одного в другое послужил украинский филиал Фонда Сороса «Вiдродження».

Однако не удалось этого избежать и белорусскому народу и государству. Похожим путем, только гораздо меньшими темпами (благодаря внетеоретическим факторам, усиленным в 1994 году), происходила эволюция отечественных эталонов исторической методологии и соответствующего состояния исторической памяти и самосознания народа. Государство отвело политике исторической памяти (и в целом гуманитарной политике) периферийное значение в общей государственной стратегии и позволило научной и в целом гуманитарной интеллигенции, сформированной на канонах марксизма-ленинизма, «самой» определять парадигмальные рамки исторической науки и соответствующее их наполнение.

К данному «свободно-демократическому» процессу активно подключились далекие от верности рыночным принципам «невидимой руки» вышеуказанные центры «мягкой» силы, которые, в условиях ограниченности свободы НКО, стали действовать преимущественно через респектабельные филиалы фондов ООН. Общественный закон, сформулированный Збигневом Бжезинским в дополнение к известному изречению Наполеона Бонапарта, согласно которому «нежелающий кормить свою гуманитарную интеллигенцию [в том числе духовно и идеологически] будет кормить чужую гуманитарную интеллигенцию и чужую армию» (до последнего оставалось пройти небольшой путь).

Формат публикации не позволяет остановиться подробно на вопросе содержательного наполнения исправленного государственного (глубже – и научного) подхода к истории и политике исторической памяти. Текущая задача состоит в определении его общего вектора.

Безусловно, метафизика и философия как ее методологическое исполнение должны быть возвращены в историческую науку, в том числе через сплочение взаимных усилий ученых-историков с богословами, философами и представителями частных гуманитарных наук. Одновременно историософия должна занять свое правильное место в качестве ядра политики исторической памяти. В сознании ученых, чиновников и народа в целом должно восстановиться осознание максимы: «недостаточно знать, но необходимо и понимать», а понимать возможно только через подведение рассудком частного под всеобщее – отдельных фактов или даже целых явлений и событий под высшие априорные (трансцендентальные) основы.

Имеются ли у отечественной науки основания для полноценной ресофизации исторической науки и просвещения? Безусловно. И таковым основанием является Христианство – христианское вероучение, основанное на божественном Откровении (с которым не может сравниться личное откровение К.Маркса, А.Тойнби или К.Поппера), содержащееся и раскрывающееся в Священном Писании, святоотеческом Священном Предании и у трудившихся в согласии с ними ученых. Среди примеров таковых можно привести такие труды, как «Религиозно-философские основы истории» философа Льва Тихомирова [3], «Метафизика истории» профессора В.А.Катасонова [4], «Очерки русской историософии» митрополита Иоанна (Снычева) [5], «Война и Библия» святителя Николая Сербского [6].

В самых общих чертах можно указать и на основополагающие постулаты православно-христианской историософии (нельзя забывать, что англосаксонский позитивизм является изводом протестантской квазиисториософии, а марксизм весьма близко к такой же талмудической).

Прежде всего, человеческая история представляет собою одновременно путь человеческого рода к вечности, качественный характер которой (для каждой личности и сообщества) определяется на самом указанном пути, и вкупе арену борьбы добра и зла, средоточие которой находится в сердце человека. Таким образом, все общественные институты, идеологии, культурные феномены в целом получают свое значение, исходя из того, из каких внутренних (сердечных) духовных источников они произрастают, служат ли они добру, совпадающему с волей Божьей, либо противоречащему ей злу.

Всякие коллективные сущности (от семьи до народов, государств и даже миров-цивилизаций) представляют собой не чисто номинальные (номиналистичные) абстракции, реальное образование материи которых подчинено законам индивидуальных (атомарных) столкновений, но реальные богозданные сущности (либо их искажения). В частности, народы с конституирующим их языком, избираемой религией и производимой культурой – это не некие временные и случайные конгломераты, возникшие в результате борьбы объединенных индивидов за животные интересы, а богозданные организмы, имеющие свои характеры, свою душу и служащие богоустановленным для них призваниям либо отказывающиеся от служения в пользу самовольного. Именно поэтому справедливы слова философа В.Соловьева: «Идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности» [7, С. 137].

Развивая данные историософские основы с последовательной логичностью и продвигая их средствами просвещения в широкие народные слои, отечественная наука и государственное руководство вполне способно восстановить здоровое, глубокое и критическое историческое сознание и самосознание народа, возбудить у него подлинный интерес к мировой и отечественной истории, утвердить на нем искренний и, что наиболее важно, деятельностный патриотизм.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бэкон, Ф. Сочинения. В 2-х томах / Ф. Бэкон. Т. I. – М.: Мысль, 1971.

2. WEF lead advisor Harari: Humans are now hackable animals; free will is over [Электронный ресурс] // Globalism news. – Режим доступа: https://globalism.news/2022-06-19-harari-humans-now-hackable-animals-free-will-is-over.html. – Дата доступа: 25.12.2023.

3. Тихомиров, Л. А. Религиозно-философские основы истории / Л.А. Тихомиров. – М.: Издательство «ФИВ», 2012.

4. Катасонов В. Ю. Метафизика истории / В.Ю. Катасонов. – М.: Институт русской цивилизации, 2017.

5. Митрополит Иоанн (Снычев). Русская симфония. Очерки русской историосифии / Митрополит Иоанн (Снычев). – СПб.: Царское Дело, 2004.

6. Св. Николай Сербский (Велимирович). Война и Библия / св. Николай Сербский. – М: Сибирская Благозвонница, 2023.

7. Курочко, М.М. Русская идея Владимира Соловьева / М.М. Курочко // Пространство и Время. – 2010. – № 2. – С. 137-139.

Куницкий Дмитрий Валерьевич, научный сотрудник Института философии НАН Беларуси, Минск

По материалам Международной научно-практической конференции «Сборник материалов Международной научно-практической конференции».