Название настоящей статьи я позаимствовал у известного филолога и философа-евразийца Н.С. Трубецкого, чья статья с таким названием была опубликована в книге IV сборника «Евразийский временник», выходившего в Берлине, год 1925. Основная идея статьи – необходимость построения национальной православной культуры сегодня так же насущна, как и сто лет назад. Что изменилось, так это ситуация с «другими».
Среди «значимых других» остаются, конечно, люди Запада. Они сегодня очень непохожи на тех, какими они были ещё сто лет назад. Так что привычное и употребляемое Трубецким определение «романо-германские народы» становится уже некоторой натяжкой: в них всё меньше романского и германского; в истории цивилизаций на стадии их умирания постепенно стираются их индивидуальные черты. Европа, «отзвонивший звонарь», многими своими видами напоминает позднюю Римскую империю. Принятая там идеология глобализма ещё усиливает смешение всего со всем, в ходе которого компоненты, попавшие в эту смесь, утрачивают первоначальный цвет, запах и вкус.
Плюс ко всему Запад совершил вираж в сторону «кривой культуры» (queer culture), сделавшей из обносившей на Западе идеи свободы дивное употребление: человек теперь призван «освободиться» от того, что дано ему природой: будь то внешность или пол и т.д. Сбывается предсказание известного австрийского философа Г.Зедльмайера, сделанное более сорока лет назад: в его конце Запад ждёт безумие. Понятно, что элементарная профилактика обязывает нас в меру возможности обособиться от него.
Вторыми «значимыми другими» были для евразийцев люди Востока. Среди которых они в первую очередь выделили туранские (тюркские) народы, составлявшие большинство азиатцев, населявших Российскую империю. Согласно евразийцам, эти народы образуют как бы надёжный тыл русского мира и его естественный резерв. Во-первых, потому, что близки русским религиозно – ибо православие для массы русских есть «бытовое исповедничество», и не более того (что фактически означает сведение религии к определённым образом организованному быту), и таков же примерно уровень религиозности у наших мусульман и язычников.
Во-вторых, потому, что близки культурно – на некоем «низовом» уровне (тот же Трубецкой в другой своей работе пояснил, что имеются в виду: «пятитонная гамма» народного пения, некоторые движения танца и т.п.).
Сегодня мир Востока представляется совсем в другой «оптике»: мы видим, как ислам выпрямляется во весь свой огромный рост, а нашим, скажем так, контрагентом на Востоке становится весь исламский мир, а не только отечественное мусульманство.
Если воспользоваться терминологией евразийцев, ислам – одна из трёх главных «идей-сил», которые Восток противопоставляет миру, вчера ещё называвшемуся христианским, а сегодня ставшему преимущественно антихристианским. Две другие – это буддизм (и производный от него индуизм) и конфуцианство. Последнее содержит в себе положительную этику, но в метафизическом отношении довольно убого; суждение Марко Поло, услышавшего в Китае «шёпот духов, уводящих в сторону» (от христианства) и сегодня сохраняет силу. Буддизм – высокая религия, но он несёт в себе сильный отрицательный заряд, отчего даже в Индии круг его последователей остаётся ограниченным (индуизм есть полуудавшаяся попытка сочетать его с положительными началами). Иное дело ислам – одна из трёх «авраамических» религий, близкородственная христианству.
Исторически «мусульманский материк» интимным образом связан с «мусульманским материком», как и ислам – с христианством. Г.К.Честертон, католик, даже считал. Что «в сердце Азии он (ислам) как бы представляет душу Европы. И меньше всего он обязан Азии, древнему миру традиций (языческих и зачастую глубоко безнравственных. – Ю.К.), окаменевшего этикета (старый Китай? – Ю.К.) и бездонных головоломных философий (Индия? – Ю.К.). Такой Азии он показался западным, угловатым, чужим, поистине, он пронзил её, словно копьё» (Честертон Г.К. Вечный человек. М., 1991, с. 240).
Напомню о принципиальных схождениях между двумя великими религиями, исламом и христианством. Общее на догматическом уровне: принцип Откровения через избранных мужей, единобожие, схема движения времени от поэтапного сотворения мира и грехопадения к концу истории и Последнему Суду. Общий план мироздания – почти одинаков. Главное расхождение – в половинчатом, назовём его так, понимании фигуры Иисуса Христа: мусульмане хоть и признают бессеменное рождение Его от Девы Марии наитием Духа, не считают Его Сыном Божиим, а всего лишь пророком, то есть только человеком, несмотря на сверхъестественное рождение не способным выйти за рамки человечности, хотя бы и в высшем её проявлении.
Нельзя поэтому избежать определённого противостояния между двумя религиями. Мы будто поднимаемся на одну и ту же гору, но христиане подбираются ближе к Богу, достигая головокружительной высоты, а мусульмане останавливаются на площадке пониже, но более, как они считают, «надёжной» (это не относится к великим мусульманским мистикам, которые тоже воспаряют – не догматически, но эмоционально – в умонепостигаемую высь). А «надёжным» они считают только Шариат – в основных чертах это тот же христианский Божий Закон. Но в христианстве отношение к последнему – двойственное: он одновременно и принят, и превзойдён. Закон дан через боговдохновленного Моисея, но христианин может слышать Бога также и «непосредственно», то есть через Христа и Св.Духа, и потому видит в Законе, по слову апостола, «покрывало, лежащее на сердце» (2 Кор. 3:14-15).
Вернёмся к современной ситуации. Увы, слишком много стало на «христианском материке» тех, кому голос Бога непосредственно или «через покрывало» равно не слышен. У мусульман вера крепка – не в последнюю очередь потому, что она менее сложна и в большей мере опирается на Закон. Зато опора на Закон делает их решительными врагами Запада в его нынешних кондициях.
Было время, мусульман, особенно тех из них, кто принадлежал к верхним стратам, смущали роскошества, которые можно было наблюдать в западных «садах культуры». Это время ушло: где были сады, всё больше места занимают мусорные свалки. Особенно непримиримы мусульмане к вывертам западной «кривой культуры». К примеру, гомосексуализм характеризуется у них, согласно с Кораном, как «срам и падаль». В Европе приятие подобных извращений отчасти было подготовлено культурными средостениями – скажем, чтением Сафо и Оскара Уайльда. У мусульман если и были подобные извращения, то давно заглохли (в персидской классической поэзии XII–XV вв. есть намёки на гомосексуализм без осуждения его, но подобные огрехи остались в далёком прошлом).
Мир ислама должен стать нашим могущественным союзником в духовном противостоянии с ополоумевшим Западом – противостоянии, которое почти наверное продлится ещё неопределённо долго. Хотя это очень неоднородный мир, внутри которого существуют разные «участки» и с некоторыми из них неизбежна размолвка и даже прямое столкновение.
К тому же некоторые «участки» постоянно конфликтуют друг с другом: сунниты выступают против шиитов, как и шииты против суннитов, те и другие против суфиев, ваххабиты против всех остальных и т.д. Прогнозисты считают, что в ближайшем будущем весь Ближний Восток охватит большая война, религиозно мотивированная и «рассеянная» географически. Конечно, в деле защиты той или иной веры гораздо лучше обходиться без войны, но нельзя не признать, что религиозные войны скорее могут быть оправданы, чем войны «за землю и воду».
Очевидно, не утратило силы сказанное в своё время Н.Я.Данилевским: история на Ближнем Востоке совершается в громах и молниях, как Саваоф с вершины Синая, а «мелкую текущую дребедень событий… оставляет канцеляристам» (Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 2011, с. 360).
Примечательно, что достойными противниками мусульмане считают не «крестоносцев», как называют евро-американцев (подлинные крестоносцы былых времён сильно удивились бы, узнав, кого сегодня так называют), но мусульман иного толка. А их историки особый интерес испытывают к эпохе религиозных войн в Европе (XVI–XVII века), в которых, как они считают, европейцы проявили себя наиболее достойным образом. И в которых, между прочим, играл определённую роль и фактор ислама. У лютеран в их борьбе с католичеством случались полемические перехлёсты, к ним можно отнести известное высказывание Лютера: «Лучше быть турком, чем папистом». А вот кальвинисты (гугеноты, пуритане) последовательно проводили линию на союз с исламом; у самых решительных из них, нидерландских гёзов (это были совсем не те жизнерадостные гёзы, которых выдумал Шарль де Костер в книге о Тиле Уленшпигеле) на шляпах красовался исламский серебряный полумесяц и сражались они зачастую под красным знаменем Халифата.
Раздоры меж мусульманами должны задевать и нас, не только для вящего понимания происходящего на Ближнем Востоке, но и потому, что у нас есть своё многочисленное мусульманство. Оно теперь есть и в Европе, где оказывает возрастающее давление на европейскую жизнь. Центральный вопрос, вокруг которого ломаются копья – о Шариате.
Никто из мусульман, конечно, не отвергает Шариат, вопрос лишь в том, в каком объёме его принимать. Ядро Шариата – это, повторю, Божий Закон, переданный через Моисея. При Мухаммеде он оброс поправками, учитывающими реальное состояние нравов и, с другой стороны, учитывающими усложнение жизни. В своём тогдашнем виде, ставшем «классическим», Шариат был жесток. Достаточно напомнить о наказаниях за воровство (отрубается кисть правой руки, а в повторном случае ещё и стопа левой ноги) или о побивании камнями неверных жён.
С течением времени система наказаний постепенно смягчалась, пока живший в Дамаске богослов и по совместительству кади (судья) Ибн-Таймийя (1263–1328) не попытался обратить вспять наметившийся тренд (подробнее об этом деятеле я писал в своей книге «Око бури. Проблемы исламского вызова» (М., 2020)). Ибн-Таймийя потребовал сделать Шариат ещё более жестоким, наказывать не только оступников и отступников от ислама, но даже тех, кто не согласен с ним в каких-то подробностях, «обращать в мясо для хищных птиц», детей их обращать в рабство и т.п. (Стоит заметить, что в некоторых исламских сайтах, обращающихся в РФ, Ибн-Таймийя – один из самых цитируемых авторов). В Дамаске его в конечном счёте сочли безумным и посадили в тюрьму, где он и умер.
Прошло четыре столетия, прежде чем Ибн-Таймийя обрёл последователя – им стал богослов Аль-Ваххаб из Аравии, выдвинувший принцип «В исламе не должно быть ничего лишнего». Вот у него нашлось множество сторонников, первоначально – в его родных пенатах; хотя это, может быть, слишком милостивое выражение о краях, о которых русским поэтом сказано «иконически»: «Пустыня. Кактус. Злой верблюд». Но Байрон в поэме «Дон Жуан» провидчески угадал, что, может быть, настанет день, когда ваххабит,
Чей предок, словно тать,
Разграбил усыпальницу Пророка,
Пойдёт пятою Запад попирать.
Ваххабиты исповедуют резко выраженный духовный эгалитаризм (след традиционной для аравитян военной демократии?), отвергающий любое посредничество между человеком и Богом; самого Мухаммеда они «поставили на место»: хоть он и был Пророк и устами его говорил Аллах, при всём том он оставался простым смертным и особой усыпальницы, считают они, не заслужил. Что касается Шариата, то они «обогатили» его изуверством, которого до них в нём не было и только Ибн-Таймийя сделал его возможным.
Современный ваххабизм – это также и даже в первую очередь реакция на западные нравы, западную распущенность. Либеральной вольготе Шариат в его ваххабитском варианте противопоставил, помимо морального Закона, ещё ужесточённого, множество других правил, мелких, а то и просто комичных, например, вставать с постели с правой ноги, носить бороду строго определённой длины, не дуть на горячую пищу во время еды и т.п. Но эти «излишки» несвободы ничуть не более несуразны, чем «излишки» свободы, каковые демонстрирует человек, выросший в лоне евро-американской цивилизации и зачастую напоминающий морское беспозвоночное с протянутыми в разные стороны щупальцами, отдавшееся на волю волн.
Такой Шариат откровенно враждебен культуре. Заметим, что вообще Божий Закон находится в трудных отношениях с культурой, поэзией в широком смысле этого слова. Потому что в «творческих порывах» могут быть перемешаны, зачастую до неразличимости, божественные и демонические начала. Но без поэзии нельзя. Даже божественные книги без неё не обходятся, это относится и к Библии (как к Ветхому, так и к Новому Завету), и к Корану. Напомню, что некоторые места в Коране у самого Пушкина вызвали восклицание: «Какая смелая поэзия!»
В истории ислама были такие времена и такие места, где и когда Шариат отступал перед культурой. Это «страна Аль-Андалуз» (мусульманская Испания) в конце I – начале II тысячелетия, некоторые оазисы в египетско-сирийском государстве Фатимидов примерно того же времени и особенно в Персии XII–XV веков, где появилась на свет великая поэзия, по авторитетному суждению Гёте (нашедшему в ней свою «вторую родину») сравнимая с вершинными творениями европейской поэзии. «Творческие порывы» увлекают поэтов в сторону от ислама, но не настолько, чтобы с ним порвать. «Ноги свободным не свяжешь», декларирует Хафиз, но не собирается отказаться от псевдонима, который себе выбрал (хафиз – профессиональный чтец Корана). И Омар Хайям, более других подверженный обвинениям в ереси, протестует:
Уж если я, такой, как есть, неверный,
То правоверных в мире не найти.
Но дальше происходит что-то подобное климатическом явлению: повсюду в мусульманском мире культура отступает под давлением Шариата. Это произошло даже в Персии, хотя чувство красоты, свойственное, как говорят, арийскому племени, издревле населявшему Иранское плоскогорье, никуда не исчезло, но перетекло в религию: к XVI веку окончательно сформировался шиизм, ставший в Персии государственной религией.
Выдающийся французский ориенталист Луи Массиньон (он, кстати, первым из европейцев посчитал, что ислам – не «подражательная религия», но основан на самостоятельном Откровении, явленном Мухаммеду в «ночь мираджа») указал на глубокие отличия шиизма в рамках ислама. Для шиитов Бог так же далёк и недоступен, как и для суннитов, но пространство, отделяющее Его от человека, не пусто, оно населено ангелами, представляющими в «очищенном» виде человеческие мечтания и пожелания. Мир ангелов также будит воображение и способен наставлять человека на земных путях. Наконец, мир ангелов демонстрирует красоту, капли которой проливаются на землю – отсюда знаменитая персидская миниатюра, утвердившая себя наперекор запрещению Шариата изображать людей и зверей.
Всё это непростительная ересь для суннитов и особенно для ваххабитов. Говорят, что ваххабиты крепко спят и не видят снов, а шииты видят цветные сны, за что ваххабиты их ненавидят.
Власть Шариата ограничена и у суфиев. Тема суфизма для нас особенно важна, учитывая, что традиционное мусульманство на территории России является суфийским по преимуществу. В своё время оно было принесено в наши края не мусульманскими воями, но дервишами (подобие странствующих монахов) и это оказалось принципиально. Ибо дервиш следовал сказанному в Коране: «И склоняй свои крылья пред тем, кто следует за тобой из верующих» (сура «Поэты», 215). Суры Корана прозвучали для них не отвлечённо от реальностей, в которую они были погружены (это путь ваххабизма, вербующего себе сторонников в гулкой пустоте), но в интимной связи с нею. Суфии приняли уже сложившийся фольклор, по-своему его просветили и одухотворили. Художественно-мистическое, впору так его назвать, мышление суфиев объемлет мир сей и возвышается над ним одновременно.
Важно также, что суфиев не увлекает идея Халифата, что за некоторыми исключениями позволило им относительно легко вжиться в Русское царство.
Наиболее жёсткий и жестокий вариант Шариата практикуют ваххабиты, которые также пытаются осуществить идею Халифата. Последняя по времени попытка такого рода предпринята Исламским государством, ИГИЛ, как оно называлось до недавнего времени, но с почти полной потерей для него «Ирака и Леванта» стало ИГ-К, где «К» означает Khopasan, Хорасан. Это территория в центре Афганистана, в отрогах заоблачного Гиндукуша, где ИГ выгородил себе земное царство.
ИГ хорошо известно, как террористическое формирование, и в этом качестве запрещено во многих странах, включая Россию. Но в мире не так уж часто встречается что-то, чему можно дать однозначно позитивную или негативную оценку. ИГ-К – инкубатор бестрепетных убийц, но это также сообщество, отмеченное такой напряжённой религиозностью, какую сегодня не часто встретишь. В этом его отличие от других мусульманских «ультра» – от таких организаций, как Аль-Каида, Братья-мусульмане и соседний Талибан. Те более прагматичны, больше заботятся о внутреннем устроении выпавшего им или хотя бы только мечтаемого царства-государства. ИГ же устремлён, прежде всего прочего, в «области заочны», ждёт Конца света и как будто даже призывает его. Пожалуй, это исламский, как бы соперничающий аналог православного Катехона, преграждающий путь «сыну погибели», не очень отличающемся от того, каким он представлен в православии. Хотя, таков парадокс, «сыну погибели» отведено определённое место и внутри самого ИГ.
Заметим, что среди западных «других», точнее, среди западной молодёжи находится немало тех, кто восприимчив к зовам «рассерженного», надрывного ислама, как поту-, так и посюсторонним.
Сначала о потусторонних. Запутанность современной цивилизации вызывает у многих молодых людей на «христианском материке» отвращение к позитивному мышлению любой направленности. Тонкий яд отравляет их сердца – склонность к самоубийству, нередко сопряжённая с желанием увлечь с собою на тот свет всё окружающее. Нездоровое это чувство было известно и раньше; не Фрейд открыл его, пушкинский Вальсингам знал о нём не меньше Фрейда. Вот из этой категории ИГ вербует себе сторонников, стараясь канализовать названное чувство в рамки апокалиптических представлений. Игиловцы хотят «помочь» Аллаху, который их на это не уполномочивал, расправиться с человечеством.
Что касается посюсторонних зовов, то они упираются в Шариат. И к ним восприимчивы не только мусульмане (как живущие на Западе, так и обдуваемые западной перегарной культурой в самих мусульманских странах), но всё больше также и западные люди. Историческая память подсказывает евро-американцам, что христианский Божий Закон, в его ужесточённом варианте близкий Шариату, является частью их собственного прошлого. Даже если не брать в расчёт кратковременное правление Савонаролы во Флоренции в далёком XV веке (чьи «костры тщеславия», на которых сжигалась культура, стали вдруг вызывать восхищение в европейских и даже российских интеллектуальных кругах в начале XX века), достаточно вспомнить, сколь много места в пространстве-времени западной истории занимает пуританство. В Америке, например, ещё в XIX веке в некоторых штатах были запрещены театральные постановки; хотя актёров там уже не убивали.
А постоянно растущая иммиграция мусульман, многие из которых живут по Шариату, показывает западным людям, что это не какой-то диковинный реликт, не чудище одноглазое, что он и в западной жизни выгораживает себе место. Во многих городах Англии, США, других стран существуют анклавы, где обосновались мусульмане и где не действует светское законодательство, которое уже заменил «благоуханный», по определению приснопамятного Аль-Ваххаба, Шариат.
Что ж, на фоне дурно пахнущей западной культуры или, точнее будет сказать, заменителей культуры Шариат в значительной своей части и вправду благоухает.
Особый резон принимать ислам, преимущественно в ваххабитском его варианте, есть у университетской молодёжи. Её в нём привлекает эгалитаризм и нигилизм в отношении всего того, что выходит за пределы Шариата; «дух пустыни» ими владеет. Прот.Георгий Флоровский в ещё благополучной по видимости Америке 1957 года провидчески писал: «Зов пустыни вновь обретает всё большую настойчивость и мощь» (Прот. Г.Флоровский. Догмат и история. М., 1998, с.289). С этого краю воинствующий исламизм смыкается с движениями троцкистского типа.
Саади (XIII век) писал:
Но, друг, ведь ты богат!
С противоядием не страшен враг!
На консервативной стороне в Америке находятся те, кто считает, что в разлагающемся теле культуры, источающем смертельные миазмы, ислам – полезный антидот (противоядие). Но токсикологи знают, что противоядие следует употреблять в меру; слишком сильное противоядие может оказаться по-своему вредным. Так ислам в ваххабитском его варианте ведёт к истреблению культуры – а без неё не обойтись никому из тех, у кого нет вкуса к пустынножительству.
По удачному определению Джалаладдина Руми, религия и культура соотносятся друг с другом, как «базилика истин» и «сад тонкостей». К сожалению, «сад» европейской культуры (своеобразной частью которой всегда была русская культура) в значительной мере превратился в мусорную свалку. Что отнюдь не перечёркивает её исторического значения. Есть своя доблесть в том, чтобы ходить нехожеными путями, каковы бы ни были результаты хождения. Европейская культура – это культура проб и ошибок. Если говорить о прошлом – великих проб и роковых ошибок, и приговор ей должен будет вынести нечеловечесий Суд.
Какие-то идеальные отношения между «базиликой истин» и «садом тонкостей» вряд ли возможны; понятие антиномии здесь не лишнее. Но сейчас для «христианского материка», реального или бывшего, судя по всему, назрел поворот к законничеству, и Шариат может стать соучастником этого процесса, хотя в максималистском варианте он и выглядит диковинным.
Более всего отталкивает в составе Шариата ущемление женщин, реальное или мнимое. Но это просто другая крайность в сравнении с той, какая существует в Европе. Раскованность в отношениях полов, характерная для Европы, имеет свои плюсы, но и относительная неприступность мусульманки (облачённой в глухую одежду и сопровождаемой на улице мужчиной) имеет свои. Её «домашность» не очень далека от православной традиции «замкнутой жизни женщин» (И.Ильин).
Прописанный в «крутой» версии Шариата обычай побивать камнями неверных жён, конечно, ужасен, только надо иметь в виду, что ровно такому же наказанию подвергаются мужчины, оклеветавшие ни в чём не повинных женщин.
Некоторые клаузулы Шариата кажутся специально придуманными наперекор западным обычаям. Таково, к примеру, требование «никогда не смеяться» (точно такое было, между прочим, у пуритан), которое можно рассматривать, как ответ на избыточное в нашей стороне комикование, зачастую переходящее в «ржач».
Нынешнее состояние человеческих душ на «христианском материке» (и Россия тут не исключение) таково, что только горькое лекарство может их оздоровить. Шариат для мусульман и Закон Божий для христиан – единственно возможное лекарство такого рода. А соперничество их останется: равновесный ислам – достойный соперник христианства. Преувеличенные надежды на диалог между ними, на мой взгляд, следует оставить: догматически обе стороны останутся на прежних позициях. Соперничество их должно выразиться в демонстрации возможностей, как в собственно религиозном, так и в цивилизационном смысле.
Юрий Михайлович Каграманов, культуролог, публицист, член редакционного совета журнала «Новый мир»
