От редакции: Наш постоянный автор и член «Русского Собрания» профессор Татьяна Беспалова в своей статье предлагает переосмысление проблемы современных войны и мира. Эта проблема особенно актуально звучит в контексте ведущейся Специальной военной операции. Не со всеми выводами автора можно согласиться, но повод для размышления она предлагает основательный. Поэтому мы предлагаем вниманию читателя её статью.
«Худой мир лучше доброй войны» (Цицерон)
«Первое, о чём должен знать правитель, когда собирается повелевать гражданами, это когда воевать, а когда не воевать!» (Сократ)
Проблема миротворчества с начала СВО сразу получила негативную коннотацию не только в России, но и на постсоветском пространстве, хотя онтологически позиция мира всегда сильнее, любая война ведётся с целью достижения мира. Вот только какого мира и на каких условиях? Желание мира и стремление к нему стали трактовать как предательство и измену Родине, что представляется недопустимым с точки зрения диалектического взаимодействия философии войны и философии мира.
Проблему миротворчества предлагается рассмотреть в двух аспектах — как посредничества в процессах решения современных конфликтов и как политической позиции, основанной на философии мира (от абсолютного пацифизма до атомного — классификация Х.Сисе). В зависимости от выбранного аспекта можно вести речь о кардинально различных смысловых измерениях феномена миротворчества.
В условиях современных типов войн «организованное применение оружия часто обходится слишком дорого, а содержание победы создаёт предпосылки для нового насилия» (Сисе Х. Справедливая война. О военной мощи, этике и идеалах. М., 2007, с.25-30), поэтому, помимо традиционного понимания jus ad bellum (военное право), особое значение приобретает jus in bello — какие действия правомерны во время войны? Уточним, во время современной войны.
Насколько детально проработано философское обоснование современной войны? Создано ли необходимое нормативно-правовое поле для ведения новых типов войн — войн в «серой зоне», гибридных войн, ментальных, электронных, информационно-психологических и прокси-войн? Как изменилась антропология войны и традиционные ценности, мотивирующие военное противоборство в 21 веке? В чём заключается смысл победы в гибридной войне? Почему неправомерно описывать новый тип войны старым языком?
Суть войны в «серой зоне» заключается в нарушении закона, совершении краж, ежедневной тотальной лжи, шпионаже, экономическом принуждении, агрессивных информационных операциях, кибератаках, покушениях, терроризме, саботаже, ведении опосредованной войны (см.: Савин Л. Гибридная война и серая зона. М., 2022 —С. 82-84). Меняется не только сущность войны, её «этика», «законы ведения войны», мотивация участников войны, но и цели, задачи, смысл победы. Эта война не является «новой» с точки зрения своего происхождения (войны партизан, диверсантов, повстанцев, убийц), новизна в интенсивном характере войны, войны из засады вместо боя, путем проникновения вместо агрессии, стремлении к победе, разрушении и истощении врага, вместо вступления с ним в бой (там же (из выступления Кеннеди 1962 года), с.80). Такой тип войны позволяет сдерживать прямое военное противостояние, минимизировать количество жертв, но ценой этого сдерживания становится трансформация роли человека и человеческого (зависит от конкретной военной ситуации), разрушение иных привычных социальных связей.
Средства войны в «серой зоне»: 1. Избегание роста эскалации, улучшение позиций, участие в насилии через посредников, запутывание противника с целью сохранения более низкой эскалационной планки. 2. Латентная связь между использованием тактики «серой зоны» и обеспечением безопасности. 3. Многомерность средств, использование всего спектра государственной власти с целью скрыть истинные намерения. 4. Дезинформационные операции как для поддержания стабильности в государствах, так и для разжигания социальной и политической нестабильности. 5.Размывание границ между государственным и частным сектором, использование частных компаний для подрыва государственной деятельности (там же, с.100-111).
Попытки описать войны будущего можно встретить в целом ряде работ Мартина ван Кревельда «Трансформация войны», Ж. Бодрийяра «Дух терроризма. Войны в заливе не было» и других. Особый интерес представляют идеи Бодрийяра, проанализировавшего операцию «Буря в пустыне», как войну, которой не было. Философ размышляет о новом типе войны, «электронной войне», которая является фикцией в отличие от своей реальной альтернативы — терроризма. Фикция преобладает, реальность «ревнует» фикцию. Современные войны, считает Бодрийяр, это не столько военное противостояние, сколько приручение непокорных (всё, что самобытно и непокорно должно быть поглощено).
Почему такая война ещё более бесчеловечна, хотя сохраняет жизнь? Она отбирает нечто большее, её суть — ложь, позор, унижение. Если противник унизил вас, он должен быть унижен вами до потери лица. Что это, задаётся вопросом автор, война или реклама? И далее, заключает, когда воля к власти и воля к знанию отсутствует, остаётся воля к спектаклю. Отсюда путаница в объяснении военных, технических нюансах, доказательствах. «Электронная война» не имеет политических целей... как в современной коммуникации нет собеседника, так в электронной войне нет противника (есть элементы для нейтрализации). Люди — «заложники информации», война иллюзорна и виртуальна и самое главное — то, что никогда не начиналось, заканчивается, так и не состоявшись (Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Войны в заливе не было. М., 2016, с.33-50).
Суть происходящих событий в глобальном переустройстве мира, в смене одного кризиса другим, в столкновении реального, должного и сущего, в «привыкании» к насилию в любых формах (виртуальных и реальных).
Если соотнести выше обозначенные идеи с происходящими военно-политическими процессами, то станет очевидно, что возник новый тип политической реальности. Раньше событие происходило в реальности и человек как субъект политики соотносил свои действия с реальными вызовами. В информационную эпоху постепенно возникает привычка к факту практически полного отсутствия события в реальности, если о нём не было информации в публичном коммуникативном пространстве. И, наконец, апогей — события не было в реальности, но на основе несуществующего события принимаются реальные политические решения.
«Электронный патриотизм», «электронная сцена» как альтернатива подлинной реальности задаёт совершенно иные «законы» ведения войны, меняет сущность человека на войне, его миссию. Соответственно трансформируется и понимание мира.
Феномен миротворчества как посредничества в процессах решения современных конфликтов и как политической позиции, основанной на философии мира, в условиях войны в «серой зоне», гибридной войны, «электронной войны» — кардинально меняется. Проблема посредничества, как и пацифистского мировоззрения обусловлена тем, что угроза ограниченного использования ядерного оружия не исчезла, а «электронная война» выступает лишь агрессивным фоном для лоббирования совершенно иных политических процессов.
Миротворческую миссию в условиях современной войны берут на себя субъекты, заинтересованные в укреплении собственных политических позиций, так как онтологически «позиция мира» сильнее «позиции войны». Важной представляется взаимосвязь декларируемого политического режима с ведением современной войны. «...Говоря о войне, нам легче принять использование террористических методов демократическим государством, чем те же самые действия со стороны какого-нибудь диктатора. Мы ожидаем большей справедливости от тех, кто сам её проповедует» (Сисе Х. Ук. соч., с.45). Во многом, этим суждением объясняется обмен в дипломатическом поле репликами по поводу сути политического режима и действий, на которые он способен.
Однако, не менее важным для реализации эффективной внешней политики представляется состояние внутренней политики, легитимность действий власти. Ощущение «справедливости» в отношении войн интуитивно, хотя множество философских концепций посвящены глубокому исследованию сущности и критериев «справедливой войны». «Ощущение» справедливости/несправедливости тех или иных войн возникает независимо от знания существующих в научном поле «теорий справедливой войны» (от Ф.Аквинского до современников).
В чем суть таких «независимых» суждений, основанных на «ощущении» справедливости/несправедливости войн?
1. Война, которая ведётся с целью усиления собственной власти и влияния, более сомнительна с точки зрения этики, чем война с целью защиты.
2. Изначально оправданная оборонительная война становится сомнительной с точки зрения этики, если ведётся особо жестокими способами или развязана исключительно из побуждений мести.
3. Война без чётко определённой цели, продолжающаяся на протяжении долгого времени без перспектив к окончанию сомнительна с точки зрения этики и со временем становится ещё более сомнительной.
4. Война, которой можно было избежать, сомнительна с этической точки зрения.
5. Война, которую собственный народ или большинство других стран считает несправедливой или незаконной, сомнительна с этической точки зрения (там же, с.46).
Безусловно, апеллировать к этике в условиях военного времени считается неприемлемым. Тем не менее, именно «ощущение» справедливости той или иной войны становится и мотивацией для её участников, и основой для легитимности Победы. Почему вопрос легитимности Победы не менее важен легитимности власти? Ответ на него будет определять «мир» после войны, его стабильность или хрупкость.
В управляемых гражданских войнах, современных типах войн произошёл отказ от этикоцентризма, который определял «культуру войны». Договорный характер военных противостояний известен издавна, но как раз современная война, идущая в агрессивном информационном поле, формирующая новый тип политической реальности, идёт за рамками «законов» ведения войны. Международное право не регулирует новый тип войны, более того, Совет Безопасности ООН выдаёт мандат на проведение военных акций, не попадающих в статус «оборонительных» (Косово). Миротворческие миссии ряда стран под эгидой ООН включают в себя применение организованного насилия с определённой ролью вооруженных сил. Меняется «язык» войны — речь идёт о «нейтрализации определённых элементов», «поражении цели», «политических акциях» и иных формах военно-политического противостояния. Декларативные цели таких войн никогда не совпадают с подлинными, как и не возникает ощущения их «справедливости». «Войска, которые не верят в свою справедливость, в конце концов откажутся воевать» (Кревельд М. ван Трансформация войны. М., 2008, с.263).
Суть миротворчества в рамках абсолютного пацифизма (неприемлемость/аморальность насилия в любых формах) в предопределённости, субъективации и идеализации реальности с переходом в утопичность. Возможны мировоззренческие нюансы, когда смертельное насилие считается его худшим проявлением, чем его менее жестокие формы.
Миротворчество в рамках институционального пацифизма (возможность личной защиты и защиты семьи вне институтов) обусловлено протестом против организованных форм применения насилия. Отношение к «институциональным пацифистам» в обществе неоднозначно, так как привычные формы служения Родине (армия, милиция, безопасность, разведка) требуют встроенности человека в институциональные формы взаимодействия.
В русле милитаризма (сложно назвать это пацифизмом — применение насилия не всегда не этично) миротворчество ситуативно и становится целью войны. История войн ярко иллюстрирует редкие, но эффектные случаи отказа солдат выполнять приказ по причине неприятия военных действий с точки зрения этики, совести. Например, солдаты, отказавшиеся служить Гитлеру или норвежские солдаты и солдаты других стран НАТО отказывались исполнять свои служебные обязанности по причине несогласия с политикой и стратегией альянса (Сисе Х. Ук. соч., с.24).
В рамках политического реализма существование зла предполагает возможность и необходимость использования военной силы, а международная политика и война находится вне морали. Миротворчество в русле политического реализма — это средство достижения мира за счёт предложения определённых политических условий (более/менее выгодных) с точки зрения защиты национальных интересов.
В русле атомного пацифизма война не имеет права на существование, миротворчество апеллирует к потенциалу ядерного оружия и невозможности ведения войны между ядерными державами. Все попытки «сделать мир безопасным для ядерной войны» не увенчались успехом. Одно из первых предложений введения ограничений на применение ядерного оружия было сделано Генри Киссинджером, суть которого заключалась в договорённости между ядерными державами о применении бомб мощностью не выше 150 или 500 (?) килотонн, хотя Хиросима и Нагаски были стерты с лица земли бомбами мощностью 14 и 20 килотонн. Кревельд, фиксируя, этот факт, задаётся вопросом — зачем воюющим странам, способным достичь такого соглашения, вообще развязывать войну, особенно если она чревата гибелью обеих сторон? (Кревельд М. ван. Ук. соч., с.24). Очевидно, что в случае проигрыша любые договорённости будут нарушены — в этом суть войны.
Однако поиск политиками и военными стратегами способов ведения войн в ядерную эру не прекратился, в прошлом столетии были потрачены грандиозные средства на то, чтобы ответить на вопрос — как воевать в условиях ядерной эпохи, в условиях возможности последней войны в истории человечества? В итоге, во второй половине 20 века пришли к решению — «сделать ставку на обычную войну и наплевать на ядерное оружие» (там же, с.35), именно поэтому можно наблюдать постоянный поиск основными субъектами политики новых территорий, не обладающих ядерным потенциалом, для ведения обычным войн новейшим высокоточным оружием. Хотя каждая из противоборствующих сторон осознает, что в случае проигрыша, ядерный потенциал может быть применен (ТЯО).
В конце 20-го — начале 21-го века война становится цифровой, её суть в перехвате инициативы, уровне разведки, связи. Технологический смысл современной войны кардинально преобладает над сущностным. Научному сообществу ещё предстоит проанализировать новые формы военно-политического противоборства; существующие на данный момент теории пока лишь дают возможность подступиться к этой проблематике. Такой тип войны не может длиться долго по причине «когнитивных рамок» в восприятии «агрессивного информационного поля» человеком. Наступает момент «пресыщения информацией», что влияет и на легитимность власти, принимающей решения на основе «виртуальных» событий и на участников «военных действий». Как меняются цели и задачи в таких войнах? Какова этика современной «цифровой войны»? Ради чего ведутся «цифровые войны»?
Последствия такого типа войны сложно переоценить. Обозначать риски деполитизации, инфантилизма, невежества, самоуничижения общества и многих других следствий манипулятивных технологий нет особого смысла, но главный риск в самоуничтожении политической элиты, которая допускает такой безграничный уровень манипуляций, рано или поздно манипуляции в отношении «толпы» могут быть использованы против власти с целью радикальной трансформации системы и политического режима (см.: Беспалова Т.В. Ментальная безопасность молодежи в условиях гибридной войны // Материалы Международной научной конференции «Системная трансформация общества: информационные технологии, инновации, традиции». Брест, 2023). Не учитывается трансформация ценностей в эпоху роковых событий, которые в период обычных традиционных войн сплачивали народ, а в условиях гибридной войны (ментальной войны, цифровой войны, «электронной войны») — разъединяют. В целом, это проблема национальной и общественной безопасности страны. Научная дипломатия была и остаётся важнейшим ресурсом снятия/переноса конфликтности, её трансформации, смягчения за счёт общих смыслов человеческого бытия, политической конкуренции.
Выводы. Миротворчество как посредничество в процессах решения современных военно-политических противостояний опирается на виртуализированную реальность, которая сдерживает более серьёзное реальное военное противостояние. Без признания сути современной войны всеми без исключения акторами, без создания новых «законов» ведения такой войны, без признания трансформации не только войны, но прежде всего «человека на войне» — миротворческая миссия в 21 веке невыполнима.
Миротворчество как политическая позиция, основанная на философии мира (от абсолютного пацифизма до атомного) требует дополнения новыми теоретическими разработками, в которых будет проанализирована философия мира в условиях современных типов войн.
Миротворчество проявляется в различных политических, дипломатических, научных формах, в том числе допускается применение насилия в определённых пределах, при абсолютном предпочтении силы государства, которая основывается на реальном, а не декларативном суверенитете.
Какой видится новая миротворческая стратегия России?
1. Перенос военно-политического конфликта с Западом в «серой зоне» на украинской территории в другое политическое пространство, что отчасти уже происходит. Не США, не Китай и не ЮАР должны предложить решение конфликта, а Россия путем договорённостей с Украиной и сплочением народов против общей внешней угрозы.
2. Выстраивание реального политического диалога с украинской стороной, возможно при участии Белоруссии. Существуют условия, которые позволят заинтересовать Украину в реальном взаимодействии с Россией, Союзным государством, ОДКБ и другими структурами.
3. Обозначение образа будущего России (и Союзного государства) на самом высоком уровне, Россия должна предложить масштабный политический проект не только для интеграции постсоветского пространства, но и для ряда государств с учётом цивилизационной самобытности и нового идеологического пространства.
4. Возрождение русской идентичности — не через управляемую«войну идентичностей» украинского и русского народов, а через образовательные, культурные и научные практики, через формирование сложного отношения к происходящим событиям, не исключающим «право России на самобытную цивилизационную идентичность». Не исключено применение парадоксальных политических технологий.
5. Учет трансформации символической роли Донбасса после начала СВО (см.: Беспалова Т.В. Трансформация символического ресурса Донбасса после СВО // Русский Донбасс: политические рубежи и культурные фронтиры. Таганрог, 2022, с.33-40), статуса новых российских регионов и их политического значения в процессах возрождения России, Союзного государства.
Беспалова Татьяна Викторовна, член Совета по делам национальностей при Правительстве Москвы, эксперт ФАДН, член Оргкомитета ФНС Движения Добра, Мечты и Победы, доктор философских наук, кандидат политических наук, профессор
Литература:
1. Беспалова Т.В. Ментальная безопасность молодежи в условиях гибридной войны // Материалы Международной научной конференции «Системная трансформация общества: информационные технологии, инновации, традиции». Брест, 2023.
2. Беспалова Т.В. Трансформация символического ресурса Донбасса после СВО // Русский Донбасс: политические рубежи и культурные фронтиры. Таганрог. 2022.
3.Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Войны в заливе не было. М., 2016.
4. Кревельд М. ван Трансформация войны. М., 2008.
5. Савин Л.В. Гибридная война и серая зона. М., 2022.
6. Сисе Х. Справедливая война. О военной мощи, этике и идеалах. М.,2007.
