Генерал Александр Русаков, возглавлявший управление внутренних дел Брянской области с начала моей службы там, поддержал идею провести концерт Максима Трошина в рамках занятия по служебно-боевой подготовке о нравственных и духовных ценностях. Тема в планах была, а ее содержание тогда, в октябре 1993 года, вскоре после трагических событий, чуть не опрокинувших Россию в братоубийственную войну, превратилось в труху.
Большой зал был полон. Максим появился на месте, с которого на время убрали длинный стол президиума, в черной косоворотке с желтой окантовкой ворота, рукавов и опять же с желтым пояском. Брюки заправлены в начищенные сапоги. Юный солист не согласился с тем, как его представили в вывешенном у поста на входе в УВД объявлении о концерте. Максим не посчитал себя «голосом, восхитившим Россию». По его словам, он еще не достиг своим пением больших вершин.
Между тем уже начало концерта было поразительным. Будто в храме пролился голос, а не в стенах строгого ведомства. Офицеры милиции находили созвучие песен своим сокровенным мыслям о судьбах своей Родины, значении православия как спасительной для нее веры.
Этот уже известный в интернете снимок Максима Трошина сделан во время концерта в УВД.
Уже после концерта в УВД мы задержались в моем кабинете, на время ставшем для Максима костюмерной.
Для спонтанного ужина с моими товарищами по прошлой работе на Брянском автозаводе, старшим Трошиным, Юрием Павловичем, и бывшим конструктором Вилием Никитичем, пошли в ход две банки тушенки и галеты из продуктового запаса, обновлённого в моем вещмешке на случай походной жизни после недавних вооруженных столкновений в Москве.
Максим к столу с едой не подошёл. Он уже переоделся, сидел в сторонке, отрешенно глядя в темнеющее к вечеру окно. Односложно отвечал на частые обращения Вилия Никитича, человека мягкого, интеллигентного, который сопровождал Максима по всем концертным площадкам, выполняя роль своеобразного камертона, возвращавшего юного певца после выступлений к ритмам повседневной жизни.
– Это его еще Москва не отпускает, – Вилий Никитич глубоким вздохом признал свое поражение в поединке с настроением Максима.
Речь дальше естественным образом зашла о непосредственно пережитом Трошиными, отцом и сыном, которые в начале октября по собственной воле выезжали в столицу. Надеялись тогда на самое большое, на что можно было надеяться: песни Максима подобно народному снадобью должны были исцеляюще лечь на кровоточащие раны. Усталость и разочарования – с таким грузом вернулись домой. Москва же в те дни была пронизана нетерпимостью, когда каждая из противоборствующих сторон готова была истребить другую.
– Могли ли быть услышаны наши слова «Люди, прозрите и вы увидите, что стоите на краю, гибельном для России!», если один брызжет слюной мне в лицо: «Фашист!». Другой хватает за одежды: «Коммуняка!». Но ты же знаешь, что из КПСС я вышел еще в догорбачевские времена?– Юрий Павлович ждет ответа от меня.
Я же вспоминаю время, когда он в соответствии со своей новой должностью ответственного секретаря в редакции нашей многотиражной газеты, учреждённой автозаводским парткомом, готовился к приему в коммунисты. Юрий Павлович вдруг попросил помочь с испанским языком с тем, чтобы самому в уставе коммунистов Испании прочитать в оригинале положение, якобы разрешающее своим товарищам по партии пить вино и любить женщин. Он объяснил тогда: «Мне это по жизни не надо – не дело партии регулировать природные инстинкты. Но любопытны параметры свободы, которую провозглашаются для коммунистов СССР и коммунистов других стран».
Такой документ испанской компартии, конечно же, найти не удалось, но в процессе освоения новой лексики ставших доступными испаноязычных текстов чилийского поэта Пабло Неруды Юрий Павлович увлекся его поэзией с присущими латиноамериканской литературе фантасмагориями.
– Вилий Никитич со своим именем, производным от инициалов Владимира Ильича Ленина, и есть самое дорогое, что осталось у меня из коммунистического прошлого, – не поймешь сразу, шутит или вполне серьезно говорит Юрий Павлович.
Он же, будучи уже в зрелом возрасте, вышел из КПСС, чтобы затем вместе с семьей принять крещение.
Трошины вошли в Тихвинский храм со стенами, почерневшими от запустения и сырости. Все было залито водой, из которой в несколько этажей высились стеллажи бывшего архива. Юрий Павлович и Максим страдали астмой, но никто из прихода не слышал их жалоб. Оба могли стоять в резиновых сапогах в мартовской жиже, еще хранившей зимний холод, и выгребать лопатой сор и гравий, нанесенный годами борьбы с подтоплениями.
Похожее неистовство проявилось и в служении православной вере. Трошины не стали смиренными наблюдателями за расползанием зла вне церковных пределов.
Обращенные к Своим ученикам слова Иисуса Христа «Вы – соль земли» призывали к заботе о своём окружении и спасении его от грехов и разложения точно так, как почву берегут от оскудения и порчи. Как отмечено в толковании Евангелия от Матфея (5: 13) святителем Иоанном Златоустом, Христос тем самым потребовал от учеников таких добродетелей, которые были особенно необходимы и полезны к исправлению других. При этом им не надо было думать, что предстояли лёгкие подвиги…
Трошины искали соратников для этих трудов. В предпочтениях были политические организации и движения, для которых патриотизм реально стал частью их духовной жизни, а его историческим воплощением явилось Российское государство 18-го – начала 20-го веков, сильное православной верой, монархическим устройством власти, экономикой и армией, обеспечивающей нерушимость своих границ и военную помощь освобождающимся от многовекового порабощения братским по крови и вере народам. Отсюда у Максима и нынешняя сценическая одежда, цвета которой явно были стилизованы под российский имперский штандарт.
Максим когда-то, в тринадцать лет, симпатизировал национал-патриотическому фронту «Память».
– Это – единственный голос, который уже длительное время выступает за Россию под спасительным для нее божественным покровительством, – сказал Максим в передаче радиостанции НПФ.
– Как ты относишься к «Памяти»? Что она для тебя значит уже сейчас? – раз от разу ведущий спрашивал юного собеседника.
– Каким может быть моё мнение об этой организации, если я в ней, так сказать, уже состою, – ответил Максим, оставив без какого-либо дальнейшего пояснения и лишив ведущего возможности выступить со своим комментарием, – вдруг Максим действительно уже значится в списках «фронтовиков»? В таком случае его не стоило бы во время программы агитировать за выбор в пользу «Памяти». Но все должны были объяснить, казалось бы, малое по своему значению словосочетание «так сказать», которое могло быть прочитанным следующим образом: «Я с вами, поскольку и пока разделяю ваши взгляды».
В то время, за пару лет после распада СССР, только в России число националистических организаций с лозунгами из религиозных текстов дошло почти до ста. Таким было время, о котором русский писатель Василий Белов говорил: «А как трудно пробуждаться после атеистического холода, как тянет многих в фальшь сектантства или еще куда…».
Как националистическая политическая партия была зарегистрирована ЛДПР.
Однажды Трошины встречались с Владимиром Жириновским. Было это во время его первого визита в Брянск в череде последующих выборов – президентских и думских.
На памятном снимке строгим, по своему статусу, выглядит лидер ЛДПР. Юрий Павлович украдкой смотрит на Владимира Вольфовича как на товарища по творческому цеху: ведь блеснул же тот своим талантом, с первой фразой в частых телевизионных обращениях смело соединяя большую политику с личными заботами простого человека. Теперь же Жириновский, выезжая в российские регионы, искал, похоже, встречи с яркими людьми, способными нести в массы либерально-демократическую идею. Напряжённо держится перед объективом Павел, младший сын Трошиных.
И только Максим выпадает из этой атмосферы своей язвительной улыбкой. Уже очевидно, что он не возьмёт на себя роль трубадура новой партии. Ему явно не по сердцу нынешняя ситуация. Не первая причина, но надо знать, что квартира, где сейчас принимают московского гостя, Трошиным не принадлежит. Через час они потянутся с пересадками на другой конец Брянска в свою комнатушку в ветхом бараке.
То же жилище ожидает и после концерта в УВД.
– Мы все прошли через партию своего барака, – говорит Юрий Павлович. – Программу этой «партии» составили песни на все случаи жизни, протекавшей на глазах его обитателей, – от рождения до смерти. Есть там и цыганские мелодии, которые ромалэ несли из домов неподалеку. А если серьезно, то абсолютно всё равно, какой партии и её линии придерживается человек, и без того уважаемый за свои порядочность и совесть.
Как раз такие люди, как писатели Василий Белов и Валентин Распутин, которых – и каждого поодиночке, и, отзываясь разом о них обоих, – в России называли совестью русского народа, оказали сильное воздействие на Трошиных в ходе непосредственного общения, и подвели их к Русскому национальному собору,
Максим возглавил молодежную организацию РНС в Брянской области, совмещая общественное поручение с учёбой в школе, службой клириком в церкви, концертами, еженедельными занятиями вокалом с выездом в Москву.
В тот период «соборян» в российской прессе относили к умеренным патриотам и видели их цель «в укреплении всеми возможными средствами существующего государства, будь то российского или советского, когда временами грань между ними становилась совершенно неразличимой».
Уничижительные эпитеты сыпались со всех флангов, где господствовали радикальные взгляды на судьбы России. Но своё влияние и целостность рядов РНС утратило само после того, как его центральное руководство уклонилось от активного участия в судьбоносных для России событиях осенью 1993 года, и соратники вынуждены были действовать по наитию на свой страх и риск.
Отец и сын Трошины и сейчас еще жили впечатлениями московских улиц. Разочарование в прошлых идеалах, а не усталость, скорее всего, довлело над Максимом в кабинете УВД.
Через полгода после этой встречи Юрий Павлович занялся издательской деятельностью, организовал выпуск газеты «Правое дело» и стал её редактором.
Первый номер вышел в начале июля 1994 года, в канун памятного дня мученической кончины царской семьи и привлёк к себе большое внимание. Юрий Павлович проявил себя как человек, не растерявший таланты журналиста, уникальной беседой с недавно назначенным на служение во вновь образованную Брянскую и Севскую епархию архиепископом Мелхисидеком (Лебедевым) из Екатеринбурга, где архипастырь незадолго до этого впервые совершил чин освящения креста на месте расстрела и тем самым открыл вереницу памятных акций, с годами завершившихся канонизацией Царственных страстотерпцев.
Существенная часть публикаций этого номера была также посвящена презентации Всероссийского национального Правого центра, который себя назвал «новой силой». В текстах заявленных декларации и программы вместе с тем угадывались идеи и контуры былого Русского национального собора. Редакционный комментарий был немногословен и осторожен.
Трошины в жизни и в выборе песен руководствовались своей совестью. Но она уже не определялась исключительно нравственной интуицией, с годами стала уже настолько осязаемой, что к ней можно было почти физически прикоснуться во многом из-за её наполнения божественными силами и осознанием ценности этих приобретений.
Подобные процессы уже давно занимали русских писателей и мыслителей. Действием Бога в человеке считал совесть Федор Достоевский. «Совесть есть воспоминание о Боге», – делал вывод философ Николай Бердяев.
Лев Толстой, которого религиозный философ Иван Ильин в своих европейских лекциях относил к истолкователям русской души, определял совесть как память общества, усвояемую отдельным лицом.
Максим Трошин мог бы явиться примером этому умозаключению. «Ах ты, память, память древняя моя!» – восклицал он в своей песне девяностых годов прошлого столетия «Как во Русской во Земле», сознавая, что Россия даже в те худые времена непременно восторжествует, имея за собой большой исторический опыт возрождения после разрухи любой природы и любых измерений:
Как над Русью загудут колокола,// Как из праха встанет Русская Земля...
Максим Трошин всё чаще был востребован устроителями массовых патриотических акций, и его голос любой высоты звучания заглушал шумы раздрая.
Памятуя о том, как трагически оборвалась его жизнь, можно вновь обратиться к Льву Толстому. Слова классика жёстки, но верны своей сутью: «Указания совести безошибочны, когда они требуют от нас не утверждения своей животной личности, а жертвы ею».
Но и без этого признака наличия совести было очевидным, что Максим Трошин являлся её божественным олицетворением. С гибелью юного песенника не стало меньше на земле носителей растревоженной им совести. Напротив, их число сейчас множится теми, кто слушает узнаваемый по редчайшей чистоте и честности голос не только из облачных хранилищ памяти на серверах компьютерной сети, но также из облачных хранилищ в изначальном значении этого термина, таковых, какими они могут быть действительно только в небесах.
Николай Петрович Исаков, полковник в отставке, ветеран боевых действий, кавалер ордена Мужества и медали Русской Православной Церкви прп. Сергия Радонежского 1-й степени, Брянск
