Когда я учился в школе, то к нам на внеклассные часы нередко приводили ветеранов Великой Отечественной войны для воспитательно-патриотических бесед. В основном, мы относились к данным мероприятиям с пониманием, но достаточно формально. Лишь иногда кто-нибудь в конце урока задавал живой вопрос. Типа: «А Вы ведь видели живых нацистов? Какие они?.. Вы жгли немецкие танки (сбивали самолёты)? Их техника здорово горела»? Выступающие ветераны, как правило, красноречием не отличались. Отвечали скупо, иногда путано. Наших душ их рассказы о войне, зачастую, не касались. В этом не было вины героев. Для того, чтобы разбудить души человеческие, рассказчику требуется особый дар Божий – дар проповеди. Проповеди любви.
Мне весьма по душе обсуждаемое «Постановление Администрации Калязинского района». В наше-то время настойчиво, системно, смело выстраивать жизнь района в православно-патриотической парадигме? Явное исключение из правил!
Это – чётко обозначенная мировоззренческая позиция Главы муниципального образования. За которую он, по моим сведениям, не мало претерпел от вышестоящего начальства.
Только я (возможно, напрасно) боюсь формализации этого благого процесса на местах. Ведь даже воцерковлённые люди в обычной жизни мало, чем отличаются от общей массы равнодушных «дорогих россиян». А чиновники, в основном, только на словах поддерживают православные традиции (просто в обществе сейчас трэнд такой).
Что мне хотелось бы пожелать Главе Калязинского района. Строить общение со школьниками, по возможности, не формально. Основной упор делать на ярчайшие проявления христианских подвижников. Скажем, строить беседы о православных традициях нашего народа не на основе теории, а на примерах недавнего времени. Времени, которое «можно потрогать руками». Искать и находить материалы, переворачивающие душу.
Приведу пример. В книге С.С. Козлова «Дежурный ангел» есть замечательный рассказ «НОЧЬ ПЕРЕД ВЕЧНОСТЬЮ». Приведу его целиком, ибо иначе не смогу полностью раскрыть свою мысль.
«Командовал расстрелами в эту ночь комиссар Кожаный. Фамилия это или прозвище, Анисимов не знал. Рассказывали только, что Кожаный был лично знаком с Дзержинским, Петерсом, чекистил где-то на Урале и был награжден именным маузером, которым размахивал по любому удобному случаю, особенно когда излагал контре, а то и своим подчиненным светлые идеи марксизма. Правда или нет, но при этом он перекладывал маузер из правой руки в левую и показывал ладонь:
— Вот эту руку с чувством благодарности пожал Ленин! — и потом, чтоб подбодрить красноармейцев перед очередным залпом, добавлял: — И ваши натруженные честные пролетарско-крестьянские руки пожмет наш Ильич, когда мы очистим от буржуазно-белогвардейской нечисти всю страну, а затем вступим в совместную со всем пролетариатом борьбу за счастливое будущее всего человечества! — после этого следовало: «Заряжай! По врагам трудового народа… Пли!!!» — и на лице его отражалась хищная, прямо-таки природная ненависть к тем, кто сейчас по его команде примет смерть.
Кожаный в своей кожаной куртке казался каким-то двужильным в осуществлении мировых замыслов пролетарских вождей и постоянно поторапливал:
— Быстрее, быстрее! Мировую революцию проспите!
Расстрельная команда заспанно и нехотя вышла во двор, матерясь, протирая глаза, раскуривая одну цигарку на всех. Никто не смотрел в усыпанное звездами и похолодевшее за ночь августовское небо, только ежились с недосыпу да поплевывали в сыроватую тюремную землю. Не смотрели и друг на друга. Близился рассвет, и каждому хотелось поскорее на «заслуженный» отдых. И, наверное, каждый в душе надеялся, что следующий залп будет хотя бы в эту ночь последним. Еще они поглядывали на зарешеченные окна, из которых смотрели иногда заключенные. Чтобы увидеть, что происходит во дворе, а может, и узнать среди расстреливаемых знакомых или родственников, они вставали друг другу на плечи.
При построении рядом с Анисимовым оказался бывший путиловец Федотов. Он был старше всех и пытался все объяснить и каждого ободрить. И сейчас, добивая анисимовский окурок, он то ли Анисимова, то ли самого себя успокоил:
— Ничего, паря, они нас в девятьсот пятом цехами расстреливали, шашками да нагайками.
«А че вы лезли!» — вдруг обозленно подумал Анисимов, но сказать вслух не решился. За такое Кожаный, невзирая на прежние боевые заслуги, к стенке поставит. И свои же затворами клацнут. Мысли его оборвал удивленный и одновременно приглушенный голос Федотова:
— Ба! Да это же владыка!
Анисимов встрепенулся. Караульные вели нового смертника. Это был Петроградский митрополит Вениамин. Одетый в обычную черную рясу, без громоздкого нагрудного креста, он больше походил на старца-схимника, только что вышедшего из затвора после долгого изнурительного поста и нескончаемой молитвы. Ветер бросал длинные серые пряди волос на осунувшееся, с глубокими складками морщин лицо, и то ли была в нем необычайная бледность, подчеркиваемая ночным мраком, то ли исходило от него удивительное, необъяснимое свечение. В глазах же — отрешенность. Он был настолько спокоен и невозмутим, что, казалось, его ведут не на смерть, а отпеть очередного покойника. Руки у него не были связаны, и он, встав у стены лицом к расстрельщикам, перекрестился и что-то прошептал, глядя в ночное небо.
Анисимов тоже помнил Петроградского митрополита. Именно он служил молебен и благословлял полк новобранцев, в который попал Анисимов перед отправкой на фронт. «За Веру, Царя и Отечество…» И теперь, в августе двадцать второго, митрополит, благословивший Анисимова на рать с немцами, стоит у расстрельной стены и, наверное, в последний раз исповедуется перед Самим Господом Богом. Анисимов потупил глаза.
— Ты цель прямо в сердце, чтобы владыка не мучился, — шепнул где-то поблизости Федотов, и Анисимов навел мушку на грудь митрополита Вениамина.
— По черносотенно-религиозной контре.
«А если бы заставили расстреливать царя?! Ведь кого-то заставили. Господи, помилуй мя, грешного».
— Пли!
Анисимов спустил курок. Залп оглушил на мгновение, заставил закрыть открытый при прицеливании правый глаз. Он знал точно — его пуля сейчас разорвала сердце отца Вениамина, и где-то рядом еще шесть раз по девять грамм. Открыл глаза. Митрополит стоял невредимым и все так же задумчиво смотрел в небо. Казалось, собственный расстрел его уже не интересует, душа и разум давно устремились к Тому, служению Которому он посвятил всю свою жизнь. Но тело оставалось невредимым! Из оцепенения Анисимова вывел истошный крик Кожаного:
— Вы что, курвы, мать вашу! Глаза не продрали! Да если бы в ночном бою, да с десяти шагов, да вас давно бы всех любая белогвардейская сволочь перестреляла! Заряжай!
Еще секунда. Клац-клац.
— Пли!
После пятого залпа солдаты зароптали. Растерялся даже сам Кожаный. Для поднятия «боевого духа» он самолично проверил все семь винтовок и сам встал в строй, раскобурив свой именной маузер, приказал сделать пять шагов вперед.
— По моей команде.
— Я слышал, в других странах больше одного раза не расстреливают, — довольно громко заявил Федотов.
— Молчать! Ты мне эту буржуазную демократию брось, а то встанешь рядом за контрреволюционную пропаганду! Фокусник этот поп! Факир, мать вашу! Что, не видали, как в цирке баб распиливают? Заряжай! Пли!
После шестого залпа некоторые украдкой крестились. Стреляли уже почти в упор, но митрополит оставался невредим. Кожаный настолько рассвирепел, что, казалось, окажись сейчас перед ним сам Михаил Архангел, он и его бы приказал расстрелять.
— Заряжай!
И тут стоявший с краю молодой красноармеец, призванный недавно из тамбовской губернии, упал на колени и слезно, как перед иконой, взмолился:
— Батя, помолись, измучились мы в тебя стрелять!
Отец Вениамин встрепенулся и вернулся с неба на землю. Будто позабыл чего. Он беззлобно посмотрел на своих убийц и как-то по-отечески взглянул на солдата, который смущенно поднимался с колен. Грудной голос митрополита вернул ту ночь 27 августа 1922 года к земной кровоточащей реальности.
— Благословен Бог наш, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь, — произнес владыка и осенил крестным знамением расстрельщиков. Кожаного при этом жутко перекосило. Пена ненависти выступила у него на губах. Неистово, с перекошенным ртом он словно вытолкнул из себя:
— П-п-ли.
После залпа отец Вениамин не упал, а медленно опустился на колени. Глаза его были устремлены к небу, где на востоке багровел рассвет. Так и повалился на спину, чтобы даже мертвыми глазами смотреть на небо.
Капитана НКВД Анисимова Тимофея Васильевича арестовали в 1937 году. В вину ему поставили религиозную пропаганду и клевету на советскую власть.
— Так вы утверждаете, что сумасшедший бред гражданина Кожаного, пребывающего с 1922 года в психиатрической лечебнице, о расстреле врага трудового народа митрополита Вениамина — правда? — только-то и спросили его на скором «троечном» суде.
— Так точно. Кроме одного. — Судебные роботы насторожились.
— Отец Вениамин не был врагом трудового народа.
Дальше — как по маслу. Нашли в доме медали за Первую мировую и приляпали к обвинению «скрытого монархиста и агента белоэмигрантской организации». Порылись в делах, которые он вел, а там.
— Получается, что сбившихся с пути, но социально близких уголовников вы, говоря просто, со свету сживали, а разная философско-интеллигентская сволочь и, что примечательно, попы уходили из ваших рук на свободу или получали минимальные сроки для отвода глаз.
Расстреливали Анисимова не у стены. У ямы, уже доверху заваленной трупами. Августовская ночь звала жить, ветер в лицо отгонял плывущий за спиной смрад смерти. Почему-то Анисимов не боялся. Он вспоминал давно забытое: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешного паче всех грешных.» Перед последней командой он еще раз за эти годы вспомнил отца Вениамина. «Отче Вениамине, моли Господа обо мне.» Залп из семи стволов столкнул его в яму, но сознание не угасло. Он просто лежал с закрытыми глазами и слышал, как переговаривается наряд.
— Этот готов. Можно не проверять. Семь дырок на одного. А вот сейчас грузовик придет, то-то будет работы. И откуда столько врагов народа?
— Дак страна-то вон какая.
Самое страшное, что помнил отец Тимофей, а в будущем иеромонах Вениамин, — это то, как он выбирался из-под кучи наваленных на него трупов; самое светлое: когда пришел в себя, увидел, что над ним склонился владыка Вениамин и сказал:
— С именем Господа ничего не бойся».
Подобный материал не может оставить человека равнодушным, оставить слушающего в формальном поле восприятия текущей информации. Да, собственно, это – и не информация. Это есть сильнейшая энергия любви, благодати Божией. Сама Божья Правда, сжигающая равнодушие.
Интересно, что абсолютно по любому историческому событию есть материалы, содержащие в себе неоправданно забытые (или ранее неисследованные) «частности», позволяющие достучаться до самого окаменевшего сердца.
Поэтому, чтобы уйти от формализма, убивающего все благие начинания, предлагаю массово собирать подобные тексты, чтобы в дальнейшем использовать их как основу во всех духовно-патриотических акциях, а в дальнейшем – в повседневной жизни.
Для полного раскрытия моей мысли приведу ещё один пример. На этот раз из истории схватки Пересвета с Челубеем…
Епископ Митрофан (Баданин) на ресурсе «Православие.Fm» сообщил весьма интересную информацию:
«Недавно на собеседовании у Святейшего Патриарха я обратил внимание на картину, висящую в его приемной. Это был подлинник картины Павла Рыженко «Победа Пересвета». На полотне изображена знаменитая схватка непобедимого татаро-монгольского богатыря Челубея и нашего Александра Пересвета — монаха, который по особому благословению преподобного Сергия Радонежского вышел со своим собратом Андреем Ослябей на бой на Куликовом поле.
Великая мудрость и прозорливость замечательного русского святого, преподобного Сергия, проявилась в самой сути этой схватки. Это была битва сил света и сил тьмы. И это вовсе не образное выражение, а самое существо событий, произошедших 8 сентября 1380 года.
Когда мы стояли перед этой картиной, один из игуменов Троице-Сергиевой лавры рассказал нам такую историю. В лавре есть монах, который во времена своей юности, как и многие тогда, был увлечен восточными духовными традициями и боевыми искусствами. Когда началась перестройка, он с друзьями решил поехать в Тибет, дабы поступить в какой-нибудь буддийский монастырь. С 1984 года, когда монастыри Тибета открыли для доступа, правда, по ограниченным квотам, туда стало приезжать множество иностранцев. И надо прямо сказать, что к чужеземцам отношение в монастырях было крайне скверное: все-таки это тибетская национальная духовность. Наш будущий монах и его друзья были разочарованы: они так стремились к этому возвышенному учению, к этому братству, духовным подвигам, мантрам и молитвам. Такое отношение продолжалось до тех пор, пока тибетцы не узнали, что перед ними русские. Они стали переговариваться между собой, и в разговоре прозвучало слово «Пересвет». Стали выяснять, и оказалось, что имя этого русского монаха записано в особой святой книге, где фиксируются их важнейшие духовные события. Победа Пересвета занесена туда как событие, которое выпало из привычного хода вещей.
Оказывается, Челубей был не просто опытным воином и богатырем — это был тибетский монах, прошедший подготовку не только в системе боевых искусств Тибета, но и освоивший древнейшую практику боевой магии — Бон-по. В результате он достиг вершин этого посвящения и обрел статус «бессмертного». Словосочетание «Бон-по» можно перевести как «школа боевой магической речи», то есть искусство борьбы, в котором эффективность приемов боя беспредельно возрастает за счет привлечения путем магических заклинаний силы могучих сущностей потустороннего мира — демонов (бесов). В результате человек впускает в себя «силу зверя», или, проще говоря, превращается в единое с демоном существо, некий симбиоз человека и беса, становясь бесноватым. Платой за такую услугу является бессмертная душа человека, которая и после смерти не сможет освободиться от этих жутких посмертных объятий сил тьмы.
Считалось, что такой монах-воин практически непобедим. Количество таких, избранных духами, воинов-тибетцев всегда было крайне невелико, они считались особым явлением в духовной практике Тибета. Поэтому-то Челубей и был выставлен на единоборство с Пересветом — чтобы еще до начала сражения духовно сломить русских.
На известной картине В. М. Васнецова оба воина изображены в доспехах, что искажает глубинный смысл происходившего. Павел Рыженко написал этот сюжет вернее: Пересвет на схватку вышел без доспехов — в облачении русского монаха великой схимы и с копьем в руке. Поэтому он и сам получил тяжелую рану от Челубея. Но «бессмертного» он убил. Это вызвало полное замешательство татарского войска: на их глазах произошло то, чего в принципе не может быть. Нарушился привычный ход вещей, и пошатнулись незыблемые законы языческого мира.
И по сей день служители духов тьмы, мастера восточных единоборств, хранят память о том, что есть некие «русские», у которых есть свой Бог, сила которого неодолима. И этот русский Бог выше всех их богов, и воины этого Бога — непобедимы».
Аминь и Богу нашему слава!
Игорь Владимирович Кулебякин, публицист, издатель, член Русского Собрания
