В число лучших произведений русской словесности последних десятилетий, без сомнения, можно включить роман Владимира Арсентьевича Ситникова «Эх, кабы на цветы, да не морозы…». Продолжая шолоховскую тему «Поднятой целины», кировский писатель ярко и убедительно показывает её эволюцию до масштабов «гигантского пустыря». Несмотря на драматическое звучание книги, в ней отсутствует душевный надлом, сколь характерный для современной литературы. Это книга-напутствие, созданная в утончённой художественной форме.
Внешняя форма романа – это исповедь крестьянской души, изложенная в виде развёрнутых дневниковых записей и размышлений. Писатель заявляет, что в наследство от дедушки Василия Фаддеевича ему досталось полдюжины старых тетрадей, которые прилежно велись крестьянином на протяжении всей жизни. Таким литературным приёмом «публикатора чужого текста» пользовались многие писатели, начиная ещё с пушкинских «Повестей Белкина». Но содержание романа намного богаче и глубже дневниковых записей крестьянина и представляет собой панораму российской жизни на протяжении почти всего XX века.
Детство в дореволюционной деревне, мечты о лучшей крестьянской доле, первые попытки сельской кооперации, чудесная поездка «вятского лаптя» в Моравию, окопы германской войны, трёхлетнее пребывание в немецком плену, возвращение из плена босым и раздетым в самые жгучие морозы. Картины сменяются одна другой живописнее. Главный герой попадает с поезда в революционную Вятку, а дальше пути нет, потому что сюда наступает Колчак. И томится измученный мужик в двух шагах от родного дома, оставив за спиной тысячи километров пути.
Время от времени голос писателя вклинивается в рассказ дедушки, дополняя его неожиданными штрихами из будущего. Перед читателем открывается книга судеб человеческих, которую, как сообщает рассказчик, «обязательно должна знать молодёжь, иначе не получится никакого продвижения вперёд. Повторение ошибок будет неминуемым».
Документальны имена многих героев романа, того же Петра Алексеевича Прозорова, организатора первых сельских коммун на Вятке, а затем – председателя колхоза «Красный Октябрь» Кировской области. Но их образы присутствуют в тексте не как цитаты из исторических источников. Герои вполне самостоятельно дышат, страдают и свободно живут в художественном пространстве книги.
Название романа – первая строчка из старинной народной песни, которая звучит как горькая дума. Такое заглавие связывает авторский текст с песенными традициями русского народа. Через всю книгу проходит фольклорная линия, выходящая на поверхность то россыпью самоцветных частушек, то золотой жилой «гармонных» историй. А дело в том, что главный герой – Василий Фаддеевич Ситников, имея с десяток деревенских специальностей, ещё и гармонных дел мастер. Гармонь для него – живая душа, имеющая свой голос и дыхание. Да и сам он под старость, задыхаясь от эмфиземы легких, называет себя «рваной гармонью».
Художественным воображением писателя гармонь превращается в многозначный символ. В лютую военную пору, когда вятская деревня голодает так, что даже отощавшего мерина бабы укладывают в сани, чтобы тот не околел в пути, и привозят в санях колхозному конюху, в эту жуткую пору задумывает гармонных дел мастер изготовить лучшую из своих гармоней. Это будет гармонь для его любимого сына Арсентия, от которого нет ни слуху, ни духу. Не хочется верить старику, что его «кровинушка» бесследно сгинул под Ленинградом. Упорно ждёт одряхлевший отец возвращения сына с фронта и ладит ему певучую красавицу-гармонь. Вкладывает в неё мастер свою исстрадавшуюся душу, как бы воскрешая из небытия любимого сына. А чтобы ему не помереть с голоду, нанимается Василий Фаддеевич чинить вдовам и солдаткам сгнившие деревенские постройки, а заодно – и порванные хозяйские гармони, которые давно не бывали в руках сельских «игрощиков». И вскоре голодающая деревня, позабывшая даже вкус хлеба, оживает звонкими голосами отцовых гармоней. Деревенский молодняк, выросший на траве-лебеде, принимает от воюющих отцов эстафету деревенской песенной культуры.
Но самое главное в романе – это не увлекательный сюжет, не драматические судьбы героев, не россыпи занимательных историй Вятской стороны, а чистый родниковый язык книги. Можно сказать, что главным событием романа является именно язык, передающий подлинную интонацию речи русского земледельца – правдоискателя и романтика, который верит в добро и ненавидит ложь во всех её проявлениях. По сути, весь роман – это внутренний монолог крестьянина, который очаровывает своей мелодичностью, покоряет точностью наблюдений за состояниями природы и характерами людей. Органично вплетаются в нить рассказа меткие изречения и слова вятского диалекта. При этом, встречая в тексте диалектное слово, читатель не спотыкается, а легко угадывает его смысл, наслаждаясь музыкой народной речи.
За каждой фразой слышится дыхание главного героя. Перед нами открывается его душа, безмерно любящая сельскую ниву и убеждённая, «что нельзя нарушать извечный кругооборот исполнения обязанностей земледельца». Обаяние героя, его внутренняя красота не отпускает от себя на протяжении нескольких сот страниц. И здесь – о, чудо! – слушая неспешный монолог о крушении надежд крестьянина, об утрате самых близких ему людей, читатель не падает духом, а испытывает на себе терапевтическое воздействие его мудрой речи, словно это не рассказчик, а сам он облегчил свою душу.
Прочитанная книга подводит к удивительному открытию. Хотя и драматична история русского крестьянства – древнейшего племени землепашцев, уничтоженного бездушной цивилизацией машин, но нам достался их изумительный образный язык. Он зафиксирован в романе в живой разговорной форме, как дыхание этих прекрасных людей. Народ-земледелец как говорящее существо продолжает обитать в своём языке и передавать свою мудрость будущим поколениям.
Олег Семенович Четвериков, член Союза журналистов России
