Русская эмиграция XX века - явление неоднозначное и трагическое. Так много боли, вражды, непонимания - и со стороны тех, кто уехал, и со стороны тех, кто остался: иной раз не разобрать, где кончается любовь и начинается ненависть. Мне бы очень хотелось избежать крайних оценок и категоричных суждений - как со знаком плюс, так и со знаком минус. Было так, как было. Любовь к родной стране, которую испытывают в разлуке, отличается от той, что лицом к лицу. Лучше она или хуже, не в том суть. Любовь не предмет для суждения, сравнения и выставления оценок. Но если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто (1 Кор. 13, 1).
Способностью любить щедро наделены мои героини - три русские женщины, прошедшие, каждая в свою меру и в свое время, через «отъезд - смерть», по горькому выражению Цветаевой. Их имена мало что скажут читателю, но, на мой взгляд, они по-своему не менее значимы, чем другие, звонкие имена русских беглецов и изгнанников минувшего столетия.
Три поколения, три судьбы, которые в какой-то момент пересеклись. И эта встреча помогла каждой реализовать себя, выстроить свои отношения с Богом, с миром, с оставленной ими Россией.
Елена Сергеевна
С
Еленой Боровской я познакомилась в нашей американской православной
церкви святой великомученицы Екатерины в Карлсбаде, небольшом городке в
штате Калифорния. Елена принадлежит к так называемой второй волне
эмиграции. Родители Елены были Ди Пи (displaced person), перемещенные
лица, по договору Сталина с союзниками подлежащие репатриации в Россию.
Отец Елены, Сергей Сергеевич Драгичевич, во время немецкой оккупации
работал инженером на водопроводной станции в Одессе. Сотрудничество с
врагом всегда и везде расценивалось как предательство. После
освобождения Одессы советскими войсками отца неизбежно ждал расстрел. В
сорок четвертом семье пришлось принять тяжелое решение - уходить с
румынами. Родители матери были за уход. А мать отца сказала горькие
слова: «Лучше пусть Сережу убьют, но он останется при нас, чем потерять
его навсегда».
Елена Сергеевна вспоминает:
- Я родилась 7 мая 1940 года. Так что когда война кончилась, мне уже исполнилось пять лет. Мы с мамой и папой оказались в американской зоне побежденной Германии. Мы кочевали из одного лагеря Ди Пи в другой, прячась от советских грузовиков. Не успеем приклонить голову - добрые люди нам докладывают, что грузовики едут. Один раз мать и отец не успели собрать все и бежать со мной. Мама спрятала меня в корзину с грязным бельем, меня оставили в бараке, а сами бежали в лес. Меня с четырех лет учили молчать и зря не болтать. Так что я молчала. Смотрю сквозь щели корзинки и вижу, как женщина в страхе разбивает стекло и выпрыгивает в окно второго этажа. Я даже в этом возрасте поняла, какая это катастрофа.
В 1941 году, когда Красная армия отступала и румыны надвигались, чиновники большевистские дали отцу указание отравить воду в водопроводе, чтобы максимально навредить немцам, не щадя при этом своего народа. Отец ненавидел Советы и послал их к черту. Не знаю, как его на месте не расстреляли. Вы знаете, конечно, что многие русские в Одессе надеялись, что Гитлер освободит Россию от большевизма. Но немцы себя показали: они убивали, насиловали и грабили, так же как, само собой, и Советы, только Советы свои были, а немцы - немцы. Сложные времена были, сейчас трудно понять.
Сергей Драгичевич был сыном небогатого помещика сербского происхождения. А его супруга, мать Елены Сергеевны, Валентина Демьяновна Ангелова, из большой зажиточной семьи выходцев из Болгарии. Были такие хутора Ангеловых под Одессой, где жили одни Ангеловы.
Елена Сергеевна знает имена, даты жизни большинства своих многочисленных родственников, она даже составила фамильное древо. А ее одесская родственница со стороны матери, Нина Матвиенко, опубликовала семейную хронику «История одной семьи»: многие были репрессированы, сосланы, расстреляны только за происхождение. На старых фотографиях молодые лица ныне ушедших людей. Среди них и бабушка, и дедушка, и мама Елены Боровской.
В Америке Драгичевичи очутились в 1949 году. Елена вспоминает:
- У отца были золотые руки. В Советах закрывали глаза на то, что он был непартийный, из-за его таланта. Он был блестящий механик, электрик, изобретатель. Он мечтал в США продолжать изобретать. Но бизнесмен он был никудышный. Он изобрел машину, которая делала иголки особые для работы с бархатом. Машина стоила ему два года работы, он отдал ее за бесценок. Покупатель стал миллионером. Мама вписалась в американскую жизнь легче. Помогло знание языков. Она знала английский, польский и сербский. Русский язык у нее был прекрасный, царский, как люди говорили. Она не была такой, что называется, елейно верующей, но она веровала. От нее у меня остались иконы... Я говорю так, как меня моя мама учила. Все, что у меня русское, - это от мамы.
Когда Лене было тринадцать лет, родители отправили ее в русский летний православный скаутский лагерь ОРЮР (Организация российских юных разведчиков). И тут юная американка обнаружила, что она не так уж и правильно говорит по-русски, не знает русских стихов и песен. Вернувшись, Лена попросила родителей найти ей учительницу русского языка. А скаутский лагерь займет важное место не только в ее жизни, но и в жизни ее будущих трех дочерей.
-
В 16 лет я получала разряд дружинницы, мы сдавали экзамены по Закону
Божиему, родиноведению, природоведению. Завершалось все это
торжественным костром. У каждого свой костер, отдельный. Его нужно
самому устроить, разжечь. А скаут-мастер ходит между кострами. Лес,
ночь, звезды, и ты беседуешь с ним один на один. Наш старший
скаут-мастер Андрей Ильинский был не только верующим человеком, он был
очень большим патриотом. И он спросил меня: «Готова ли ты служить
России?». Наверное, этот вопрос он задавал не только мне. Один из кличей
наших скаутских был: «Всегда готов за Россию». Но у меня было такое
взволнованное настроение. И я дала эту торжественную клятву - обещание
служить России.
Елена окончила Колумбийский университет, получив степень бакалавра по истории искусств. Магистра по педагогике получала уже в Гарварде. В 1972 году поступила на службу музейным работником в государственный Смитсоновский институт (Smithsonian Institution). В том же году в день памяти Веры, Надежды и Любови Елена встретила свою судьбу - Владимира Боровского. В 1978 году они тихо обвенчались в храме святого Иоанна Предтечи в Вашингтоне. Венчал их настоятель собора, отец Виктор Потапов.
В 1979 году собор святого Иоанна Предтечи начали перестраивать. Рабочие сняли крышу, не позаботившись о том, чтобы как-то защитить бетонный потолок на время реконструкции. И когда пошел дождь, потолок протек, многие иконы были повреждены. Особенно пострадали вышитые иконы - тринадцать работ, все явно выполненные одной мастерицей. Елену Сергеевну попросили о помощи как специалиста. Шитье было бережно очищено от всех загрязнений: пыли, воска, порой, увы, и от губной помады. Елене Сергеевне, естественно, захотелось узнать что-то о человеке, который так потрудился для прихода. Выяснилось, что вышивальщицу звали Тамара Даниловна Робсман. В то время ее уже не было в живых, но отец Виктор посоветовал Елене Сергеевне встретиться с прихожанкой церкви Натальей Петровной Шеффер, которая близко знала Тамару Робсман и помогала ей в работе над иконами. Наталье Шеффер исполнилось в тот год 90 лет, и она уже передвигалась только в инвалидном кресле. Елена приходила в скромный домик в Джорджтауне, старейшем и самом респектабельном районе Вашингтона, слушала рассказы Натальи Петровны про ее жизнь, про удивительный дар ее подруги, Тамары Даниловны Робсман.
Наталья Петровна
Однажды,
в 20-х годах прошлого века в Москве, в Государственном Историческом
музее, перед византийской иконой Божией Матери остановилась молодая
женщина. Она не могла отвести глаз от любящего и страдающего лика
Богородицы. О чем она думала? Женщина не замечала никого вокруг, а вот
за ней уже давно наблюдал незнакомый человек. «Знаете ли Вы, что это за
икона?» - спросил он. В ответ она призналась в полном своем невежестве.
Незнакомец представился: Александр Иванович Анисимов, археолог и
искусствовед. Женщина назвалась Натальей Петровной Шеффер.
Жизнь Натальи Петровны, урожденной Лукиной, как и большинства людей ее круга и поколения, делилась на две части: до и после революции. Позже, в эмиграции, она опубликует книгу, которую так и назовет: «Дважды рожденная в России». До революции жизнь Наташи полностью определялась происхождением и воспитанием. После первого же сезона в свете недавняя воспитанница Московского Екатерининского института благородных девиц вступила в брак с князем Николаем Сергеевичем Волконским. У нее родились два сына: Дмитрий и Петр. На лето 1917 года молодая мать решила отвезти детей в Евпаторию, подальше от неспокойной революционной Москвы. Это лето в Крыму растянулось на семь лет, в Москву она вернется только в 1924 году. Октябрьская революция, Гражданская война, красный террор, засуха двадцать первого года и последовавший за ней голод - только Божией милостью Наталье Петровне удалось выжить, не попасть под арест и расстрел и уберечь детей от голодной смерти. В той, прошлой, первой жизни ее не учили пилить дрова, растапливать печку, белить потолок, сворачивать самокрутки и мастерить зимнюю одежду из последней уцелевшей подушки. В своей книге она напишет о себе и о своем поколении «воздушных муслиновых созданий»: «Борьба научила нас терпению и уверенности в своих силах, мы открыли в себе энергию, хотя она и была рождена отчаянием... Мы благодарно брались за любую работу и никогда не считали, что работа может нас унизить». При Временном правительстве она организует детский сад, во времена белого правления открывает мастерскую по пошиву дамских платьев и дает уроки французского, при большевиках чинит одежду солдат и преподает эсперанто в военной школе.
В эти же годы она переживает и личную драму. Революция разлучила ее с мужем, больше ей не суждено было его увидеть. Позже Наталье Петровне стало известно, что муж за границей женился на другой женщине. Вернувшись в Москву, она познакомилась с Полем Шеффером, московским корреспондентом «Berliner Tageblatt», немецкой либеральной газеты того времени, и в 1925 году дала согласие на брак с ним.
Встреча в Историческом музее стала для Натальи Петровны первым уроком истории иконописи. Про икону Анисимов рассказал, что это чудотворный Владимирский образ Божией Матери, много раз спасавший русский народ от вражеских нашествий, - святыня Русской Церкви. Икону недавно забрали из Успенского собора Московского Кремля и поместили в музей. Двухтомный труд Кондакова «Иконография Богоматери» Наталья Петровна добросовестно прочитала от корки до корки, хотя мало что поняла с первого раза. Через Анисимова Наталья Петровна познакомилась с подпольными монахинями из закрытых советской властью монастырей, они показали ей образцы и приемы древнерусского шитья. Иконографией под руководством Александра Ивановича Наталья Петровна занималась вплоть до его ареста в 1930 году.
Александру Анисимову было суждено разделить судьбу многих интеллигентов того времени. После выхода в Праге его книги «Владимирская икона Божией Матери» началась травля ученого. Он был уволен со всех мест работы. Его арестовали по обвинению: «шпионаж и вредительство через Центральные государственные реставрационные мастерские». Приговор - десять лет. В 1937 году - еще один приговор: расстрел. Расстрелян в Карелии.
Кустодиев написал портрет Анисимова на фоне лирического русского пейзажа со старинной церковью над рекой. У Максимилиана Волошина есть стихотворение «Владимирская Богоматерь»:
От мозаик, золота, надгробий,
От всего, чем тот кичился век, -
Ты ушла по водам синих рек
В Киев княжеских междоусобий.
И с тех пор в часы народных бед
Образ Твой, над Русью вознесенный,
В тьме веков указывал нам след
И в темнице - выход потаенный.
Стихи были посвящены Александру Ивановичу Анисимову и написаны в год его ареста:
Верный страж и ревностный блюститель
Матушки Владимирской - тебе
Два ключа: златой - в Ее обитель,
Ржавый - к нашей горестной судьбе.
Резко ухудшились в конце двадцатых и отношения супруга Натальи Петровны, корреспондента «Berliner Tageblatt» Поля Шеффера с советским правительством. Ему было отказано в продлении визы, так как он в своих статьях критически отозвался о пятилетке и предсказал наступление голода. Г. В. Чичерин, дипломат и нарком тех лет, в одном из писем писал: «Перелом в настроении Шеффера произошел тогда, когда он женился на Волконской».
В начале тридцатых Шеффер, Наталья Петровна и ее сын уезжают в Германию. Затем в качестве спецкора газеты Шеффер с семьей перебирается в Вашингтон. Когда в 1934 году Шеффера назначили главным редактором «Berliner Tageblatt», Наталья Петровна отказалась вернуться в Германию. Она решила остаться в Вашингтоне. Расстались они добрыми друзьями.
Уроки византийской истории и иконографии не были забыты Натальей Петровной. Двадцать лет Н. П. Шеффер заведовала Славянским отделом в научной библиотеке Думбартон-Окс, крупнейшем центре американской и мировой византинистики. В архивах Думбартона хранятся материалы по православной иконографии, завещанные музею Натальей Петровной. В 1967 году она опубликовала монографию «Русская православная икона». Книга была написана по-русски, издана в Мюнхене за счет автора.
Елена Боровская вспоминает:
«За те годы, что я с ней общалась, она никогда не роптала, единственный ее грех был, что она курила, как паровоз, но это облегчало ей артритные боли в позвоночнике. Она была духовно счастливым человеком, на редкость добрым и спокойным. И я думала: «Господи, неужели я могу жаловаться?». У меня были какие-то остатки обиды на некоторых людей, а после встречи с ней это все как-то растворилось. Я восприняла ее как пример того, как нужно себя вести».
Жила Наталья Петровна на крошечную пенсию, сдавала комнату девушке-студентке и со смехом говорила, что ей много не надо. Любила родину, уважала приемную страну. Никогда не жаловалась, никого не осуждала, всем простила и ничего не боялась в этой жизни. Скончалась она в 1982 году, совсем немного не дожив до девяноста трех лет.
Тамара Даниловна
Главная причина бегства - это, конечно, яростная бескомпромиссная ненависть к большевикам. Детство Виктора Робсмана прошло в глубоко верующей семье, отсюда такая острая боль от разрушения храмов и монастырей, от мученической гибели близких людей, священников и монахинь, которых он знал с детства. Корреспондент «Известий», он видел своими глазами трагедию коллективизации, умирающих от голода детей, а нужно было радостно рапортовать в газете об успехах и достижениях советской власти.
Можно предположить и вторую причину. Робсмана вела по жизни страсть к путешествиям, он был перекати-поле по природе своей. Потому и выбрал профессию журналиста. Отсюда же любовь к Востоку и интерес к восточным языкам. Бегство от зла, странствия, уход - постоянная тема его рассказов.
Но в реальности романтическая доля беглеца оказалась слишком тяжелой ношей для хрупких плеч его жены. В «Персидских новеллах», посвященных «памяти матери моих детей Тамары Даниловны Робсман», он ничего не говорит о том, разделяла ли она его яростное неприятие советской власти. Но вряд ли эта совсем еще юная женщина, подающая большие надежды балерина, тайно пересекла иранскую границу по политическим убеждениям, скорее всего, она просто следовала за человеком, которого любила.
Первым пристанищем Робсманов в Иране оказалась казарма, точнее, конюшня казармы, где разместили молодую пару после пересечения границы. Начальник гарнизона, узнав, что жена Робсмана умеет рисовать, «пришел в восторг - он захотел скорее увидеть и себя, подобно министрам шаха, изображенным в красках на полотне» (так пишет Робсман в «Персидских новеллах»). Но по мере того, как продвигался портрет, странная болезнь овладевала художницей: «сделала ее равнодушной ко всему, кисточки валились у нее из рук и все краски сливались в один черный цвет». Диагноз «лучшего лекаря в околотке», присланного начальником гарнизона, был по сути точен: «Поверьте мне, эта грязная, зловонная конюшня хуже могилы для вашей жены!».
Затем не один год им пришлось провести в персидской тюрьме, нет, не на положении узников, скорее, на положении гостей, которых нужно было спрятать от властей страны, из которой они убежали. Но тюрьма оставалась тюрьмой. «Между тем, всем уже стало известно, что в тюрьме рождается ребенок. Матери и жены вздыхали - какая может быть на нем вина! Не успев родиться - он уже в тюрьме...»
Когда-то Тамара Робсман танцевала в Большом театре, и сама Екатерина Гельцер сказала, что тело ее в танце поет. У нее были поклонники и поклонницы, которых не вмещал зрительный зал. Как давно это было! «В палату вошел сонный часовой. Ему очень грустно, он не хочет огорчить ханум, но пришло время возвращаться ей с младенцем в тюрьму... И, не сознавая, что делает, она обнимает его... смеется и плачет в одно и то же время. Ей так весело - она скоро снова будет дома, в тюрьме... где у нее муж, а у ребенка отец».
Подходит к концу Вторая мировая война, о которой мало что знают два русских беглеца здесь, в этой знойной пустынной местности на краю земли. Муж работает на строительстве дороги, жена растит детей, разводит птицу и стирает белье. Но надвигаются советские танки [1], и опять нужно бежать в зону союзников, снова бежать от «своих» к чужим.
 |  |  |  |
Потом Европа и, наконец, Мекка всех эмигрантов - Америка. Об этой странице их жизни в книгах Робсмана сказано немного, его тема - это Россия и Персия. Поэтому уже не из книги, а от Елены Сергеевны Боровской узнала я о том, как в Вашингтоне в конце сороковых в Иоанно-Предтеченском соборе, основанном святителем Иоанном Шанхайским, нашли друг друга две русские православные женщины: Тамара Даниловна Робсман и Наталья Петровна Шеффер. Наталья Петровна обнаружила у новой прихожанки удивительный дар. Она могла, глядя на пейзаж Шишкина, сделать беглый набросок карандашом, а затем с большой уверенностью и точностью вышить картину, безошибочно подбирая цвета. Сама Тамара Робсман к себе как к художнице всерьез не относилась. Своим истинным призванием она по-прежнему считала балет, но ее талант танцовщицы оказался невостребованным в Америке.
Наталья Петровна предложила Тамаре вышивать иконы для храма. Десять лет продолжалась их дружба и совместная работа. Шеффер, работая в библиотеке Византийского искусства, находила и выбирала сюжеты, снабжала Робсман прорисями икон и иллюстрациями древних прототипов. Профессиональный иконограф, она учила вышивальщицу создавать выпуклости, фундамент, правильно исполнять рисунок и надписи. Были созданы превосходная Плащаница, несколько хоругвей и много икон - всего двадцать две работы. Робсман делала по канве рисунок карандашом, цвет подбирала в процессе вышивания. Порой вплетала металлические нити и бисер. Использовала шнур и веревки на изнанке вышивки для эффекта трехмерного пространства.
Наталья Петровна вспоминала позже, что вышивальщица работала очень быстро, это была в полном смысле слова «живопись иглой»; она вышивала и крестом, и гладью, порой использовала швы собственного изобретения. Для вышитых ею икон характерны яркие цвета и глубокие тени, что не совсем в традициях древнерусской вышивки, более пастельной. Может быть, многолетнее пребывание в Персии сказалось в колористике ее работ.
Та странная болезнь, начавшаяся в персидской казарме, не прошла бесследно, порой она возвращалась приступами неврастении. Работа над иконами помогала Тамаре Даниловне обрести душевный покой, это была возможность реализовать себя пусть не в танце, а с помощью иглы, нити и цвета. И еще это была ни с чем не сравнимая радость труда для Церкви.
Когда она вышивала Архангелов Гавриила и Михаила для иконостаса, врачи поставили ей страшный диагноз. Но она завершила эту работу, не успела только закончить последнюю из четырех вышитых ею икон Владимирской Богородицы, скончавшись в 1956 году.
В IV главе «Персидских рассказов» ее муж писатель Виктор Робсман напишет: «У вышитой ею Плащаницы верующие оставляют все свои слезы, и она, мертвая теперь, живет в ней. Она живет в вышитых ею Архангелах, возносящихся над царскими вратами, в написанной ею иконе Пресвятыя Троицы, напоминающей рублевский образ; она живет в каждом стежке вышитых ею ликов князей-страстотерпцев Бориса, Глеба и Игоря, в которые вшиты все вздохи ее души, все ее надежды и думы о сыне и молитвы к его небесному покровителю. Она живет при каждом крестном ходе в хоругвях, расписанных ею шелком, как акварелью, с которыми славят Христа!»
* * *
Я
сижу у Лены - Елены Сергеевны Боровской - в гостях в ее маленьком
домике. Она кормит меня борщом и слоеными пирожками, мы неспешно
беседуем о прошлом и о настоящем. Так же как когда-то она беседовала с
Натальей Петровной. Только вместо магнитофона у меня планшет. Иконы,
натюрморты и семейные портреты, написанные Еленой, Владимиром, друзьями
дома, фотографии - дочь Надя по профессии фотожурналист, и повсюду, даже
в ванной, книги на русском и английском.
- Как отчаянные и немного умалишенные, - звучит мягкий голос Елены Сергеевны, - мы в 1983 году купили большой старый магазин для будущей нашей книжной и антикварной торговли в селе Ричфилдс Спрингс возле Свято-Троицкого монастыря...
Пятьсот коробок книг, которые нужно рассортировать, отчасти наследство тех времен, отчасти результат собирания всей жизни.
До встречи с Натальей Шеффер Елена никогда не пробовала писать иконы, но уроки живописи брала с шестнадцати лет. Художественный вкус она унаследовала от матери, которая и в восемьдесят с лишним лет рисовала натюрморты. А в годы оккупации, чтобы поддержать семью, расписывала шелковые платки красками на продажу.
В 1985 году Елена Сергеевна написала свои первые иконы к свадьбе старшей дочери Веры. Теорию она знала, недоставало техники. Училась, где могла. Научилась золотить иконы у специалиста по реставрации старинных рам, когда работала в Смитсониан. Наблюдала, как пишут иконы отец Киприан и его ученики в Свято-Троицком монастыре в Джорданвилле, возле которого Елена и Владимир Боровские прожили десять лет. Взяла курс иконописи у русского иконописца, для чего пришлось съездить в соседний штат.
Боровские много переезжали, и в каждом православном приходе нового места жительства появлялись иконы, написанные Еленой Сергеевной. В Финиксе, столице Аризоны, в канун Пасхи 2009 года установлены две новые большие иконы для главного яруса иконостаса церкви святых Архангелов: Спаситель и Божия Матерь. Позже Елена напишет икону «Евхаристия» для пространства над царскими вратами в этой же церкви. Левкас, золото и яичная темпера...
Наталья Петровна Шеффер в 1982 году перед смертью отдала Елене Сергеевне последнюю из четырех вышитых Тамарой Робсман икон Владимирской Божией Матери, ту, которую Тамара Даниловна не успела завершить (единственная икона, вышитая крестом). Долгое время Елена Сергеевна не могла решить, что делать с этой иконой. Был вариант: не трогать работу Робсман, предоставить ее храму в незаконченном виде, под рамкой.
- Но три обстоятельства, - говорит Елена Сергеевна, - убедили меня, что делать так не следует. Во-первых, Наталья Петровна просила работу закончить; во-вторых, легко очерченные карандашом плечи были как бы завещанием самой вышивальщицы; и, в-третьих, в действующий храм отдавать незаконченную икону не полагается у нас.
Мне пришла мысль закончить икону бисером, чтобы моя вышивка явно отличалась от оригинальной. А маленькие иконы тезоименных святых мастерицы (Тамары) и ее изографа (Натальи) написала акриликами и прибавила по сторонам. Контраст и яркость хитона у Младенца дают натуральный коралл и бирюза: здесь я взяла пример с самой Тамары Робсман, которая предпочитала высококонтрастные сюжеты византийских икон. Многие ее работы напоминали византийские мозаики.
Икона, объединившая трех моих героинь, - начатая Тамарой Даниловной и завершенная Еленой Сергеевной по просьбе Натальи Петровны, - находится сейчас в Вашингтоне, в Иоанно-Предтеченском соборе, там же, где и все остальные работы Тамары Робсман.
Задаю классический вопрос про творческие планы. В ответ получаю тяжкий вздох и легкую улыбку.
- Мои дети боятся моих творческих планов. Нужно закончить перевод писем отца Игнатия Брянчанинова для Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле. Я начала эту работу, когда муж заболел. Переводила письма сначала просто для себя и для детей, потому что им легче читать на английском. Язык начала XIX века, да еще со многими церковными цитатами - он нелегкий. Но в монастыре материал понравился. И они захотели сделать подборку писем на две темы: любовь Господа и человеческие страдания.
Еще
нужно завершить шитую икону Сергия Радонежского для нашей церкви. Для
меня это еще и память об отце, он тоже Сергий. Святой Сергий добровольно
пошел на подвиг духовный - в лес, в голод, холод, одиночество. Человек
преодолевает свои страхи, потому что он идет выше своих сил. А выше
своих сил никто не может без Бога. Не всем надо идти в лес, страха нам
хватает в лесу человеческом. Подвиг должен быть личный. Господь не дает
нам ничего свыше наших сил.
К семисотлетию святого мы успели закончить первую часть проекта, лик - роспись по шелку, фигура - аппликация. Общими усилиями наших прихожан надеемся вышить 48 имен духовных детей преподобного Сергия: все они стали святыми. Эти имена будут окружать центральный образ святителя. Икона - это сотворчество многих рук. Мне хотелось, чтобы другие люди тоже почувствовали радость, которая приходит, когда вы создаете что-то для Церкви. Когда мы воссоздаем лик и фигуру святого, мы как бы вызываем его присутствие в нашем храме. Так же и с именами, имя приглашает святого в храм. И вот отсюда эта идея - много имен, и много людей участвует в этом проекте.
Этот дом - последнее пристанище Лены, она переехала сюда совсем недавно, после смерти мужа.
- Мы с мамой считали, сколько раз мы переезжали в жизни. Не считая Одессы и всех этих переездов в Германии, уже с 49‑го года получается двадцать один раз.
Хоть я и благодарна Америке, это моя приемная мать, но я здесь все равно не совсем дома. Но когда я была с визитом на Украине и в России, там я тоже себя не почувствовала дома. Там я тоже была посетитель, значит, я посетитель везде. Я с этим уже глубоко смирилась и без печали смотрю на это. Я только хочу, чтобы меня похоронили на том же кладбище, где Володя похоронен, где мое духовное сердце лежит. Английский язык для меня родной, мне легче думать и говорить по-английски. Но знаете, - Лена задумывается на секунду, - в английском нет нежности, которая живет для меня в русском языке. Та нежность и та любовь, которая существует в русском языке, я ее не чувствую в английском.
Я держу в руках красочный альбом, посвященный Тамаре Даниловне Робсман и Наталье Петровне Шеффер, их совместному творчеству. Альбом любовно составлен и подготовлен Еленой Сергеевной Боровской - для себя, для детей, для прихожан нашей церкви, для всех тех, кому дорога Россия. Этот альбом - память о русских людях, сумевших сохранить веру, язык, духовность вдали от родины, память о тех, кто есть часть нашей культуры и истории, где бы они ни жили, где бы ни окончили свой век.
На обложке альбома «уцелевший в костре самосожжений», как писал Волошин, нежный лик Владимирской Богоматери, который так поразил когда-то Наталью Волконскую-Шеффер в послереволюционной Москве.
[1] После Второй мировой войны советское правительство пыталось сделать из Ирана свой оплот на Ближнем Востоке; об этом подробно рассказывает Робсман в своих иранских очерках.
Журнал «Православие и современность» № 36 (52)
Алла Кисинаhttp://www.eparhia-saratov.ru/Articles/obraz-tvojj-nad-rusyu-voznesennyjj
