Даниил Гранин: Я и не атеист, и не верующий, но я верю в то, что жизнь вообще - это чудо. Фото: Дмитрий Кощеев
Год назад писатель фронтовик Даниил Гранин выступил в бундестаге Германии с рассказом о том, чем была и остается в российской и мировой истории ленинградская блокада времен Великой Отечественной войны. Слушали его внимательно - в первых рядах канцлер Ангела Меркель, немецкие министры и депутаты. Хотя рассказ о буднях блокадного города был полон подробностей не для слабонервных.
За год, прошедший после того выступления, тени из прошлого в Европе, кажется, стали всплывать все чаще. Тени фашизма, ушедшие, казалось, навсегда. Мы вспомнили о выступлении Даниила Александровича: услышали ли его год назад? Не оказались ли две страны вновь по разные стороны фронта, пусть и не столь очевидного, как семьдесят с лишним лет назад. Один из старейших российских писателей, чьи книги причисляли к "лейтенантской прозе", к прозе "социальной", 96-летний Гранин в нашей беседе раскрылся еще и как тонкий лирик, оптимист и жизнелюб...
Даниил Александрович, когда вы получили приглашение выступить в прошлом году в бундестаге, вы сразу согласились или были определенные сомнения?
Даниил Гранин: Сомнений никаких не было. Это было довольно заманчивое предложение. Мне было просто по-человечески интересно. Я получил письмо от председателя бундестага, очень любезное, в котором меня попросили выступить не вообще и в общем, а по поводу блокады. Мне показалось любопытным - попытаться понять, почему возникла именно эта болезненная для них тема.
Вы задали этот вопрос организаторам встречи?
Даниил Гранин: Да, они ушли от ответа. Но, как мне кажется, я понял - причина в том, что они у себя вновь сталкиваются с проявлениями нацизма. Во всяком случае, есть ощущение, что в Германии в связи с появлением "Исламского государства" начинают вновь возникать межнациональные проблемы. И организаторы встречи хотели, чтобы я оживил одну из самых страшных страниц войны, тем более что нынешнее поколение плохо себе представляет, что такое блокада.
Моя ненависть к немцам изживалась многие годы. В Германии у меня появилось много друзей. И я понял, что ненависть - это тупиковое чувство, оно никуда не ведетНо одно дело - выступление в каком-нибудь университете, и другое - в бундестаге. В некотором смысле это сакральное место.
Даниил Гранин: Действительно, было очень странное, многослойное ощущение... Я - один перед всей Германией. Не перед бундестагом, а именно перед Германией. Я, из Ленинграда, который Гитлер хотел уничтожить.
Внутреннего холодка не возникло?
Даниил Гранин: Нет. Моя ненависть к немцам изживалась на протяжении многих лет. В Германии издали практически все мои книги, было немало встреч, конференций и в той Германии и в этой, у меня там появилось много друзей. И я давно понял, что, во-первых, ненависть - это тупиковое чувство, оно никуда не ведет. А во-вторых, у нас своих грехов хватает. И как говорится в Библии: не суди да не судим будешь.
Но когда я стоял перед депутатами бундестага, то поймал себя на мысли, что никто из них не был на фронте, это все дети или внуки фронтовиков. И вспомнил свой первый приезд в Германию, это было году в 55-м. Когда я шел по улицам Берлина, видел людей своего возраста и старше и думал: "Боже мой, это же встреча промахнувшихся!"
Легендарный летчик, дважды Герой Советского Союза Виталий Попков, ставший прототипом героя Леонида Быкова в картине "В бой идут одни "старики", рассказывал, как он довольно мирно после войны встречался с асами люфтваффе, одному из них подарил книгу с надписью "бывшему врагу, настоящему другу"...
Даниил Гранин: Да, такое бывало. Я сам, например, познакомился в Германии с летчиком, который воевал на Ленинградском фронте. И потом он со своим сыном приехал ко мне в гости. Ему было интересно - он бомбил этот город, но никогда в нем не был.
Какой-то извращенный интерес...
Даниил Гранин: Вовсе нет, нормальная реакция. Я водил его по Ленинграду, и он искал те цели, которые ему были заданы, - Смольный, например. Конечно, после наших походов у него была только одна реакция: "Как хорошо, что мы не разбомбили такой красивый город!"
Даниил Александрович, вы поняли, что остановило Гитлера, почему немецкие войска так и не вошли в Ленинград в сентябре 41-го, когда город был фактически открыт для немецкого наступления?
Даниил Гранин: Я это видел своими глазами - покидая со своими однополчанами захваченный Пушкин. Гитлеру в первую очередь было важно захватить Ленинград, он считал, что, потеряв этот город, Россия сразу же капитулирует. Поэтому на Ленинград было обращено особое внимание. Но вот почему Гитлер так и не вошел в город? Точного ответа на этот вопрос нет.
Одна из высказанных официально гипотез - Гитлер понимал, что город не получится истребить физически, слишком он велик и на улицах не смогли бы маневрировать танки. Но только ли это было причиной нерешительности фюрера? А ведь он был именно нерешителен - несколько раз приезжал сюда, колебался, обещал своим генералам, что "через неделю обязательно". Но так и не отдал приказа наступать. Мне кажется, что очень важный мотив таков: все города Европы капитулировали перед немецкой армией. И Гитлер ощущал себя непобедимым: раз его армия подошла к городу, он тотчас же сдается. Вот и от Ленинграда он ждал, когда тот выкинет белый флаг...
Я воевал, всю жизнь прожил с ощущением себя победителем, а теперь должен кому-то что-то объяснять. Я имею право ходить там с поднятой головой, а не оправдываясь...Глядя на лица немецких депутатов, вы чувствовали, поверили в то, что они прониклись вашим рассказом?
Даниил Гранин: Хотелось бы. И в любом случае, знаете, меня тронула их доброжелательность. Причем очень искренняя. Потом я получил письмо от г-жи Меркель, очень приветливое. Вообще, она произвела на меня замечательное впечатление - очень симпатичная женщина, даже какая-то домашняя.
Кстати, если уж речь о женщинах в политике, как вы думаете, когда у нас женщина сможет руководить страной?
Даниил Гранин: Не знаю, когда. Но во всяком случае во власти появились женщины - министры, губернаторы. И я только приветствую это.
Это вас радует - а почему?
Даниил Гранин: Женщина гораздо более решительна, чем мужчина. Она каждый день должна мгновенно решать десятки или даже сотни вопросов: стирать сегодня белье или не стирать, готовить то или готовить это. И ей не с кем консультироваться. Мужик же или не хочет ничего решать, или идет решать в верхний кабинет. А там, естественно, тоже не знают, будут звонить в Москву, поскольку у нас вертикаль власти. И так до бесконечности. Так что женщина в этом отношении гораздо больше годится для управления, чем мужчина...
Но у нас, судя по фильму "Батальонъ" (о русских женщинах, сражавшихся на фронтах Первой мировой войны), и сегодня приветствуется та женщина, которая готова идти на жертву.
Даниил Гранин: Я не могу это смотреть...
Но почему от женщин вечно требовались жертвы, если у нас в стране в двадцатом веке даже постулировалось, что и "кухарка может управлять государством"?
Даниил Гранин: Вы думаете, я все понимаю? Да и можно ли понять все? Та же Вторая мировая война. Можно ли понять: как случилось, что, обреченные потерпеть поражение, мы тем не менее победили? Ведь была отдана вся Украина, вся Белоруссия, большая часть России, люди погибали безо всякого утешения, надежды, что их смерть не напрасна. И все-таки страна выстояла. Почему?
На этот вопрос отчасти ответил Пушкин. "Гроза двенадцатого года настала - кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский Бог?" Пушкин остановился на последнем.
Сегодня вряд ли такая встреча с вами в бундестаге была бы возможной. Вам не обидно, что Европа сейчас отворачивается от России?
Даниил Гранин: Нас всегда боялись, поэтому ненавидели. Но это и понятно. Страны Европы жили и развивались во взаимосвязи друг с другом. Мы же всегда жили замкнутой жизнью, выезд и из царской России был большой проблемой (до Петра I россияне редко стремились путешествовать, в конце восемнадцатого века "гайки завинтил" Павел I, при Николае I пребывание за границей более 5 лет приравнивалось к госпреступлению. - Ред.)... И тем не менее сейчас я не представляю себе Европы без России. Нас, конечно, могут считать Евразией, но, хочет это признать Европа или нет, все заметные события в европейской жизни последних времен были связаны с Россией.
Но я бы хотел сказать о другом. Несмотря на обостренно-враждебное к нам сегодня отношение, Россия продолжает жить вместе со всем миром. По телевизору смотрим американские картины, ходим на выставки европейских художников, читаем книги заграничных авторов... И наоборот - может быть, нас осуждают, высмеивают, даже проклинают, но это не распространяется на искусство.
Настоящее искусство всемирно. Бах - не только немецкий композитор, так же как Достоевский - не только русский писатель. Поэтому перед художниками двери не закрылись. Я, например, по-прежнему остаюсь членом немецкой академии искусств. А сейчас вновь получил приглашение представить в Германии книгу "Мой лейтенант"...
Когда состоится презентация?
Даниил Гранин: В апреле. Правда, меня мучает, что мне будут задавать неприятные вопросы, на которые у меня нет ответов - я имею в виду вопросы, касающиеся Украины. И дело здесь не в том, что я боюсь что-то не то сказать. Чего мне бояться? Нет, мне просто обидно, что я воевал, всю жизнь прожил с ощущением себя победителем, а теперь должен кому-то что-то объяснять. Я имею право ходить там с поднятой головой, а не оправдываясь...
Даниил Александрович, вы сами заметили, что и мы не без греха. Как немцам поминают фашизм, несмотря на все их покаяния, - так мы сами себе поминаем сталинизм.
Даниил Гранин: Для того чтобы разделаться со сталинизмом, надо было открыть архивы. Хрущев, без сомнения, совершил героический поступок, осмелившись на антисталинский доклад на ХХ съезде партии. Но необходим был, прежде всего, анализ: почему мог возникнуть культ личности в таком уродливом виде, как в Германии?
Хотя надо оговориться: все-таки есть большая разница между расовой теорией ненависти и нашей коммунистической идеологией, в которой нет ничего преступного, напротив, в ней есть мечта о справедливости...
Почему утопии оказываются не состоятельными по определению - вспомним хоть наших коммунистических утопистов, хоть Кампанеллу с его "Городом солнца"...
Даниил Гранин: Но, так или иначе, утопии необходимы.
Как идея?
Даниил Гранин: Да. Как надежда.
Но это же религиозная вера в рай. А мне всегда казалось, что вы атеист.
Даниил Гранин: Нет. Я и не атеист, и не верующий, но я верю в то, что жизнь вообще - это чудо. Сегодня физики и астрофизики говорят: Вселенная - результат творения. О чуде жизни говорят и биологи.
Я знал и любил одного из наших великих ученых Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского (биография одного из основателей популяционной и эволюционной генетики легла в основу документального романа Гранина "Зубр". - Ред.). Когда ему задавали вопросы: "Как возникла жизнь на Земле, есть ли Бог", он отвечал: "Это не наше дело". Мы и в самом деле слишком мало знаем, и главное, мало что сможем узнать для того, чтобы найти ответ на эти вопросы. Кто-то смиряется перед тем, что есть вещи, которые для нас непостижимы. А кто-то мучается, стремясь постичь, в чем же смысл жизни.
Персонаж вольтеровского "Кандида" говорит: "Надо возделывать свой сад" - то есть ценить жизнь как биологическое состояние. Но нас сегодня с детства ориентируют на достижение практических целей, в конечном счете - успеха.
Даниил Гранин: Мы побороли идеализм и теперь относимся к жизни прагматично, корыстно. И ведь даже в церковь люди приходят просить: "Господи, помилуй, спаси нас от греха, помоги, чтобы моя жена выздоровела, дай мне возможность достичь того-то и того"... Но они не молятся: "Господи, спасибо тебе за то, что я могу смеяться, за то, что я могу иметь детей, могу любить, наслаждаться теплом солнца". Мы не благодарим за чудо природы, за чудо жизни, не воспринимаем это как нечто таинственное. Это все очень важное, чему не учат ни в школе, ни в храме.
Так что же нам делать?
Даниил Гранин: Наслаждаться жизнью. Знаете, недавно я тяжело болел, лежал без сознания неделю, врачи поставили на мне крест, и друзья уже приходили попрощаться со мной. Я был обречен.
Почему я выздоровел? Не знаю. И врач не понимает. Но это случилось, и я благодарен судьбе за это...
Между тем10 мая в Москву приедет канцлер Германии Ангела Меркель, чтобы возложить венок к Могиле Неизвестного Солдата, отдавая дань памяти подвигу советских людей в годы Великой Отечественной войны.
Из книги Даниила Гранина "Мой лейтенант"Первая бомбежка
Бомбежка сделала свое дело, разом превратив меня в солдата. Да и всех остальных. Пережитый ужас что-то перестроил в организме. Следующие бомбежки воспринимались иначе. Я вдруг обнаружил, что они малоэффективны. Действовали они прежде всего на психику, на самом-то деле попасть в солдата не так-то просто. Я поверил в свою неуязвимость. То есть в то, что я могу быть неуязвим. Это особое солдатское чувство, которое позволяет спокойно выискивать укрытие, определять по звуку летящей мины или снаряда место разрыва, это не обреченное ожидание гибели, а сражение.
Мы преодолевали страх тем, что сопротивлялись, стреляли, становились опасными для противника.
В первые месяцы войны немецкие солдаты в своих касках, зеленых шинелях, со своими автоматами, танками, господством в небе внушали страх. Они казались неодолимыми. Отступление во многом объяснялось этим чувством. У них было превосходство оружия, но еще и ореол воина-профессионала. Мы же, ополченцы, выглядели жалко: синие кавалерийские галифе, вместо сапог - ботинки и обмотки. Шинель не по росту, на голове пилотка...
Прошло три недели, месяц, и все стало меняться. Мы увидели, что наши снаряды и пули тоже разят противника и что немцы раненые так же кричат, умирают. Наконец мы увидели, как немцы отступают. Были такие первые частные, небольшие бои, когда они бежали. Это было открытие. От пленных мы узнали, что, оказывается, мы - ополченцы, в своих нелепых галифе, тоже внушали страх. Стойкость ополченцев, их ярость остановила стремительное наступление на Лужском рубеже. Немецкие части тут застряли. Подавленность от первых ошеломляющих ударов прошла. Мы перестали бояться.
"Мой лейтенант" Даниила Гранина - это взгляд на Великую Отечественную из траншей и окопов. Фото: Архив "РГ"
Во время блокады военное мастерство сравнялось. Наши солдаты, голодные, плохо обеспеченные снарядами, удерживали позиции в течение всех 900 дней, против сытого, хорошо вооруженного врага уже в силу превосходства духа.
Я пользуюсь своим личным опытом, думается, что примерно тот же процесс изживания страха происходил повсеместно на других наших фронтах. Страх на войне присутствует всегда. Он сопровождает и бывалых солдат, они знают, чего следует опасаться, как вести себя, знают, что страх отнимает силы.
Надо различать страх личный и страх коллективный. Последний приводил к панике. Таков был, например, страх окружения. Он возникал спонтанно. Треск немецких автоматов в тылу, крик "окружили!" - и могло начаться бегство.
Бежали в тыл, мчались, не разбирая дороги, лишь бы выбраться из окружения. Невозможно было удержаться, и невозможно было удержать бегущих. Массовый страх парализует мысль. Во время боя, когда нервы так напряжены, одного крика, одного труса хватало, чтобы вызывать всеобщую панику.
Страх окружения появился в первые месяцы войны. Впоследствии мы научились выходить из окружения, пробиваться, окружение переставало устрашать.
Страху противопоказан, как ни странно, смех. В страхе не смеются. А если смеются, то страх проходит, он не выносит смеха, смех убивает его, отвергает, сводит на нет, во всяком случае изгоняет хоть на какое-то время...
В то воскресенье
...В ополчении меня не брали, я числился инженером СКБ у Ж.Я. Котина, главного конструктора танков. Пожаловался в партком, в дирекцию, в комитет комсомола. Существовало много инстанций для жалоб. Через неделю мне удалось снять "броню". Меня зачислили в Первую дивизию народного ополчения, "1 ДНО". Я был счастлив. Чем?.. Любовь должна была бы удерживать меня, роман только разгорался, работа над новым танком могла удовлетворить любой патриотический пыл.
На третий месяц войны я перестал понимать свое решение, свою настойчивость, хлопоты.
Правда, если присмотреться повнимательней, то можно увидеть, что в армию ушли почти все мои ребята - Вадим, Бен, Илья, Леня. Ушли, впрочем, по мобилизации. Костя, как и я, имел броню в своем Радиоинституте и держался за нее обеими руками.
- Защищать грудью страну я не собираюсь, - говорил он.
- Это же образное выражение, нельзя понимать буквально.
- Винтовку тебе дали? Нет? То-то. Чем же ты будешь воевать?
Ничто не могло остановить меня, я предстал перед Риммой в гимнастерке б/у, синих диагональных галифе, тяжелых ботинках с обмотками, выглядел нелепо, а чувствовал себя гусаром, кавалергардом... Главная тайна для меня состояла в том, почему она предпочла меня. Начинающий инженер, из семьи бедной, отец в Сибири, внешность - так себе, не поет, ни на чем не играет, не спортсмен, спрашивается - в чем секрет? Извечное стремление объяснить загадку любви.
То, что она девушка, было доказательством ее любви, во всяком случае, много значило. Девственность и у мужчин вызывает ни с чем не сравнимое чувство чистоты, во всяком случае, запомнилась та ночь... Начало любви, восходящая ветвь круто поднималась к звездам, в бесконечность, казалось, так будет всегда.
Последние городские недели перед отправкой на фронт, формирование дивизии, тренировки в Шереметьевском парке, карточки на продукты, бомбежки - все шло по касательной, мимо, не препятствуя, подгоняя наши отношения.
Неопытность была во всем - в войне, в любви, продуктовых карточках. Никто не запасался продуктами, никто не думал про эвакуацию. Все же мы не витали в облаках, мы отправились в ЗАГС. Предложил я. Предложил не руку и сердце, а предложил зарегистрироваться. Чисто деловое предложение сделал. Это был сентябрь 1941 года, третий месяц войны, немцы подошли к Пушкину. Я знал, что у этого брака не было будущего, и у меня не было, к тому времени я убедился, что Германию одолеть непросто, и пехотинцу в этой войне уцелеть не светит. В тот первый год солдат проживал на переднем крае в среднем четыре дня. Будет у Риммы хоть память о юной ее первой любви к молодому солдатику, иногда вздохнет, вспомнив, и тому подобная сладостная лирика...
ЗАГС на Чайковского был закрыт, ушли в бомбоубежище. В ЗАГС на Владимирском попал снаряд. Направились на площадь Стачек. Мы готовы были ходить из ЗАГСа в ЗАГС, регистрироваться дважды, трижды, ждать на ступеньках... Наконец мы добились своего, она получила штамп в паспорте, в мою солдатскую книжку штампа не полагалось.
Город был без цветов. На Невском в кафе "Норд" за большие деньги нам подали пирожки с повидлом, кофе и по фужеру вина. Официантка, когда узнала, что мы отмечаем свадьбу, принесла нам по эклеру. Прочую пустоту стола заполнила Римма, ее счастливость, ее глаза, смех. Достаточно было смотреть на нее. Для женщины свадебный акт значит много. Я просто любовался ею, шутил, требовал, чтобы она научилась делать блины и кулебяку. Никаких планов совместной жизни мы не строили, я возвращался на фронт, она на завод.
День был теплый, летнее голубое платьице, глубокий вырез, маленький золотой медальон лежал на загорелой груди. Еще - шелковая темно-синяя косынка или шарфик. Вдруг я сообразил, что она, кроме отца с матерью, единственная, кто сохранит какую-то память обо мне, через нее я на какое-то время останусь в этом мире. Она будет ждать, о ней можно скучать на передовой.
В ополчении мне полагалась инженерная зарплата. Одну половину я выписал аттестатом на родителей, другую - Римме, ей было приятно, что я узаконил ее...
Важный совет
...Массовость смерти, блокадная обыденность её, рождали чувство ничтожества жизни, разрушали смысл любого желания. Человек открывался в своём несовершенстве, он был унижен физически, он нравственно оказывался уязвим - бредущий труп. Сколько людей не выдерживали испытаний, зверели.
Блокада открывала человеку, каков он, что он способен выдержать и не расчеловечиться.
Блокада отделяла Ленинград от страны и от власти. Там, если были карточки, то по ним можно было жить, там не летали снаряды, был свет, было тепло, если были трамваи, то они ходили. Здесь жили по другим неписаным законам. Вода не шла, не поднималась ни на какой этаж; деревянные дома разбирали на дрова; хлеб, крупу, в сущности, не покупали, не получали, их добывали; милиции не было видно. Пожарные что-то тушили, но не было смысла тушить разбомбленный дом. Снаружи города всюду были немцы...
На нарах
У начальства выигрывал тот, кто атаковал, кладя людей без счета, кидая в бой всё, что мог, кто требовал еще и еще, кто брал числом, мясом. Сколько было таких мясников среди прославленных наших генералов! Когда-нибудь найдется историк, который перепишет историю Великой Отечественной, прославив тех, кто берег солдатские жизни, продумывая операции, чтобы не подставлять солдата, смекалил, выжидал, как ловчее обставить, обойти противника...
...Ленинград был тяжко изувечен непрерывными бомбежками,
пожарами, обстрелами. Великий город, хотя и не допустил врага, отстоял
себя, но блокада нанесла урон буквально во всех районах. И однако же,
для всех горожан, и для тех, кто выжил, и для тех, кто возвращался из
эвакуации, ужасные виды Пушкина, Петродворца причиняли боль особо
глубокую. Город можно восстановить, это все понимали, чудо же дворцовых
пригородов было утрачено навсегда, это тоже все понимали, и чувство этой
непоправимости было, может быть, наигоршим из всех послевоенных
потерь...
