Образность всегда сопутствует человеческому знанию. Поэтому с древнейших времен человек воплощал свои идеи, мысли, чувства в конкретных образах. Это такой же язык, как язык словесный. Совершенство достигалось постепенно - от древних начертаний на камне до высокой степени развития искусства. Мы изображаем или фотографируем предмет не для того, чтобы заменить реальность картинкой, а чтобы напомнить себе о том, что мы пережили. Помимо реалистического изображения действительности существуют и символы. Это видимые знаки, предназначенные для того, чтобы возбудить в душе новое переживание. Конечно, высокое духовное сознание, к примеру, египетских подвижников, которые рядом с собой ничего не имели кроме пещеры и полуистлевшего рубища на теле, не нуждалось в видимых образах. Но мы украшаем свое жилище и портретами близких людей, и изображениями пейзажей, потому что они поддерживают в нас то или иное чувство. Постепенно это чувство переносится на предмет. Только самый отъявленный, бессовестный человек может порвать портрет своей матери. Локон любимой девушки рыцари, да и просто солдаты уносили с собой на войну. Предмет, который нам дорог, мы окружаем почитанием, благоговением. Точно так же и с иконами. Икона - это не объект поклонения, это только видимый знак присутствия Бога и святых, "контактный" предмет. Кумир, в отличие от иконы, - это то, что подменяет сам объект поклонения.
Что такое икона? Это видимый образ, который одаренной рукой живописца перенесен на сырую штукатурку, камень, дерево, полотно или бумагу. У поэта Надсона есть такие строки:
Но кто поймет, что не пустые звуки
Звучат в стихе неопытном моем,
Но каждый стих - дитя душевной муки,
Рожденное в раздумье роковом.
Икона - это тоже дитя душевных переживаний; художник вкладывает их в черты и линии. Икона скупа в изобразительных средствах. Ее тона - близкие, сочетающиеся по цвету. Пестрая икона - свидетельство некоей духовной деградации. В фильме Тарковского "Андрей Рублев"[1] есть очень точные слова, которые какой-то монах говорит, глядя на икону Феофана Грека: "Красота без пестроты". Кстати, моя личная выдумка, за которую кто-то, быть может, меня осудит, что наиболее близкий к иконописи вид изображения - это кинематограф. Действительно, кинематограф дает общий план, потом высвечивает лицо артиста или какую-то отдельную деталь. Иконопись применяла этот прием с незапамятных времен: чем важнее событие, тем крупнее изображение.
Помимо всего прочего, для верующего человека икона приобретает значение потому, что вокруг нее сосредоточивается его собственная душа. Существовали иконы мерные: когда рождался ребенок в семье, заказывалась икона его святого ровно в рост младенца. Я знаю людей совсем даже не религиозных, которые говорят: "А мы сохраняем икону нашей бабушки!"; "А мне досталась икона, с которой прадед был на войне!" В храме Илии Обыденного у Пречистенских ворот есть икона, которую носил на груди генерал Бенигсен во время Бородинского сражения. Икона как бы вбирает в себя молитвы и чувства людей.
В домовой церкви Патриарха хранилась икона Спасителя, очень интересного письма: размытые краски и только очень объемно и глубоко выписаны глаза. Я, будучи юношей, заинтересовался и спросил о ней у Патриарха (это была его личная икона). Он, улыбнувшись, сказал: "Это особая икона". Оказалось, ранее она принадлежала преподобному Серафиму Вырицкому. Он одно время жил на окраине Ленинграда, и к нему с другого конца города приходил его друг, старичок-священник, преодолевая трудности передвижения в довоенном или даже военном Ленинграде. Этот старичок приезжал к своему другу, и они молча сидели перед этой иконой. А потом гость благодарил за приятную беседу и уходил пешком или добирался, каким мог, транспортом, к себе на другую окраину.
Я помню, жена генерала Игнатьева, женщина оригинальная, говорила: "Вот поэтому деревянных икон чудотворных гораздо больше, чем каменных: потому что дерево - пористое, наши молитвы в него проникают и так аккумулируются". Она не была богословом, но выразила это явление образно. Действительно, в иконе собирается информация. Сила Божия может, конечно, передаваться через разные каналы, можно просто сосредоточиться и получить от Бога знак "контакта", но все-таки больше этот контакт осуществляется в церкви. Перед иконой мы входим в себя, сосредоточиваемся, - она нам помогает, - если хотите, как хромому - костыли, или корсет - человеку с поврежденным позвоночником.
В икону, как говорят люди веры, нужно "ходить". Настоящую икону можно рассматривать часами. Не так давно побывал я в Ярославле. Там была экспозиция нескольких десятков икон Страшного Суда. Художники разных времен - до XVII в., и разных областей: ярославские, тверские, архангелогородские. Посмотрев эти иконы, я подумал: только ради того, чтобы взглянуть на несколько этих шедевров, можно пересечь океан!
Постепенно уходя в содержание иконы, человек начинает и на свою жизнь смотреть глазами тех, кто изображен на ней. Не только мы смотрим на икону, но и икона смотрит на нас. Эта мысль была ключевой в замечательной работе академика Бориса Викторовича Раушенбаха[2] об иконе и обратной перспективе. Она была высказана уже тысячу лет назад, но он сформулировал законы того, как это происходит. В другой работе он приблизил пониманию современного человека догмат Троицы.
Какая мысль, какая идея заложена в икону? Икона - это окно в неземной мир, ведущий безмолвный разговор с человеческой душой, которая сосредоточена в молитве. Но это еще и разговор человека со своей совестью, которая у него веками воспитывалась на основе религиозного чувства и чувства собственной ответственности.
Древняя византийская икона сурова и лаконична. У нашего преподобного Андрея Рублева мы тоже видим лаконичные рисунок и композицию, строгий, но вместе с тем мягкий взгляд с иконы, очень скупой декор. У Дионисия уже начинает срабатывать наша русская мягкость, появляются живые мимика и позы. Затем постепенно мельчает, дробится восприятие человеком духовного мира, дробное украшательство проникает и в живопись. Симон Ушаков насыщает иконы орнаментикой, красками. Это тоже высокое мастерство, но лаконичность, серьезность образа начинает понемногу размываться. В конце концов икона попадает под влияние искусства западного и мы имеем иконы, носящие в себе черты портрета.
Когда перед вами очень красивая икона - ею можно любоваться. А древнее правило гласит: на икону не засматривайся. Стой перед ней, но взглядом и мыслью не блуждай. В то же время преподобный Серафим говорил - если, конечно, собеседник был подготовленный: "Не смотрите на икону. Сосредоточьтесь, можете смотреть на свечу, а еще лучше - в пол".
Иконопись - это сложный процесс, включающий в себя не только работу художника. Прежде всего, надо выбрать дерево. На Востоке пишут на кипарисе. Кипарис по твердости приближается к камню, - очень тяжелое, вечное дерево. Мы пишем на липе - это дерево мягкое, теплое, хорошо поддающееся обработке. Не всегда можно найти доску нужной ширины, поэтому их склеивают и скрепляют шпонками. По шпонкам можно судить, какая икона какого времени, шпонка может быть рисунчатая или гладкая. На самой доске "выбирается" ковчег, то есть маленькое углубление. Когда дерево обработано, - а его долго выдерживают, сушат без доступа солнечных лучей, сквозняков, чтобы не было никаких трещин, - тогда на него рыбьим клеем наклеивают паволоку, то есть грубое льняное рядно, и по этой паволоке кладут левкас: истолченный мелко-мелко, до пыли, как зубной порошок или того мельче, мел, смешанный с разными составами, в основе которых лежит тот же рыбий клей. Этот левкас наносится, долго высыхает, а потом его полируют костью. И поверхность получается, как кость - гладкая, белая, чуть желтоватая. Рисунок наносится сначала на лист бумаги, прокалывается иголкой, а потом лист накладывается на левкас и сверху присыпается толченым древесным углем. Потом уголь сдувают, лист снимают и остается тонкий-тонкий рисунок точками - так называемый припорох. Иногда по нему сразу пишут красками, чаще накладывают золотое покрытие. Золото может быть чистым, гладким, а может быть чеканенным, т.е. по нему идет чеканный рисунок. Пишут икону особыми красками. Иконописные краски - это растертые до состояния мелкой пыли минералы, полудрагоценные камни, которые замешиваются на яичном желтке. А потом икону поливают оливковым маслом, определенно сваренным, - олифой, и оставляют на месяц, на два, чтобы олифа "стала" и больше не прилипала к пальцам. Когда получится идеально-гладкая поверхность, икона поступает к заказчику.
По "спецзаказу" делают оклады и ризы. Ризы закрывают всю икону, оставляя только лик и руки. В XIX веке пошла манера рыночного производства икон. Делали шикарный оклад, а под него кое-как прописывали фигуру, а тщательно выписывали только лик и руки. А иной раз бывало и так: чиста доска, на которой только лик и руки, а сверху прихлопнуто богато украшенной ризой. Оклад в отличие от ризы, не закрывает икону, а только обрамляет ее.
Ювелирное искусство украшения окладов и риз - это такая сказка, которой можно только удивляться. Был в Москве такой Федор Яковлевич Мишуков - знаменитый художник-ювелир и реставратор. Мы с ним были друзья - если можно так сказать, поскольку он был лет на пятьдесят старше меня. Оказавшись впервые у него дома, я увидел икону в окладе удивительной работы. На нем были незабудки в натуральную величину, с пестиками. Сами цветки из серебра, покрытого голубой эмалью, а пестики из золота. "Как же можно сделать такой оклад?" - спросил я. - "Это можно сделать только раз в жизни и только для себя", - ответил он. В Историческом музее у него был отдельный стенд с инструментами. Когда мы с ним приходили в музей, старейшие хранители сбегались, чтобы просто поклониться ему издали. Он преподавал в Строгановском училище ювелирное дело, у него были ученики. Внешне это был очень скромный, маленький, сухонький старичок, похожий на Николая Угодника. Помню великолепный эпизод. В Оружейной палате делали выставку посуды XVIII в. Пригласили и его, как знатока. "Ну как, Федор Яковлевич?" - "Хорошо, хорошо, очень хорошо! Только странно как-то: сосуд XVIII века, а автор-то жив!" - "Как так?!" - "А вот так!" Вызывают коменданта, снимают пломбу, открывают витрину. Федор Яковлевич берет сосуд в руки: "Да, это я делал. К 300-летию дома Романовых", - и показывает клеймо. Смотрят - действительно: ФЯМ.
И сейчас есть мастера, следующие старой традиции. Помню, еще давно пришел ко мне на Погодинку молодой человек, художник-ювелир, показал несколько своих работ и сказал, что хочет делать вещи для Церкви. Я его раскритиковал в пух и прах. Он ушел и больше не появлялся. А несколько лет спустя дарит мне митрополит Филарет Минский панагию с изображением нашей чудотворной иконы "Взыскание погибших". Если не догадываться, что вещь заказана недавно - никогда не скажешь, что современная работа. Спрашиваю, откуда. А он называет фамилию того самого художника. Видно, прислушался к тому, что я ему говорил, урок пошел впрок.
История русской иконописи - это беспрерывный процесс творчества и уничтожения. Наша национальная трагедия в том, что Россия была деревянной страной. В огне пожарищ гибли терема и храмы, гибли в них и бесценные иконы.
Есть замечательные стихи нашего почти современного поэта Максимилиана Волошина - о Владимирской иконе Божией Матери:
Не на троне - на Ее руке,
Левой ручкой обнимая шею,
Взор во взор, щекой припав к щеке,
Неотступно требует... Немею -
Нет ни сил ни слов на языке...
А Она в тревоге и печали
Через зыбь грядущего глядит
В мировые рдеющие дали,
Где закат пожарами повит...
Ряд преступлений над русской культурой совершила императрица Екатерина, - например, когда иконостас Владимирского собора заменила на модный в то время барочный. Живопись Андрея Рублева была почти уничтожена, кроме небольших кусочков в простенках. Так что уничтожение икон в революцию, это, к сожалению, не первый и не единственный случай в нашей культуре.
Мне приходилось встречать пожилых людей - высоких нравственных качеств! - которые с раскаянием вспоминали: "Что же мы делали тогда - в 20-е - 30-е гг.?! Что же мы делали?!! Мы отнимали у старушек иконы, рубили их топором и сжигали!" Это был какой-то страшный надлом души, безумие, охватившее тогда наш народ. Когда мы начинали нашу церковную работу, мы постоянно встречались с таким явлением, когда, к примеру, в деревне замечали дверь несколько необычной конструкции, и оказывалось, что это древняя икона, повернутая изображением внутрь, а шпонками - наружу. Древняя икона, может быть, XVII века! Или из храма выносили большую икону. По-хозяйски подходили: ну, куда ее? - А вот, на скотный двор, ворота сделать. Две большие иконы - как раз хорошие ворота, корова пройдет. Сам я видел: благочестивая женщина, очень хорошая, прикрывает крынки с молоком дощечкой. Очень удобно: плоская дощечка, чистенькая такая. "А что это?" - "Икона".
И это было общепринятое в массе явление! Во многих домах, правда, икону хранили где-нибудь в шкафу: на переднем плане - хрусталь, бутылки с вином, тут же - бутылки со святой водой, и где-нибудь на заднем плане - икона. Или в закрытом шкафу. Откроют, помолятся и закрывают снова.
Конечно, в нашей церковной и научной среде икону ценили всегда. Но настоящий поворот начался, когда после войны в Германии вышла книга Конрада Онаша "Иконы". А потом и наш Солоухин появился. И тогда спохватились! Оказывается, икона - это величайшая ценность! С одной стороны отправлялись экспедиции московских, петербургских и других музейщиков спасать иконы из полуразрушенных домов в заброшенных деревнях. С другой стороны это явление перешло и в область криминала - начался грабеж, ажиотаж вокруг иконы. Малопрофессиональные охотники шарили в старых домах, где доживали свой век русские старообрядцы, оттуда мешками выносили иконы. Сейчас в любой лавчонке на Западе вы увидите русскую икону - она прямо-таки заполонила западный мир. Когда стал иссякать запас оригиналов, пустили в ход подделки.
Современные иконы, будучи в основном копиями, редко передают глубину оригинала. Конечно, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Сколько певцов подражало Шаляпину, а повторить его все равно никто не мог. Однако я знаю две великолепных, исключительно точных копии: Владимирскую Богоматерь из Новодевичьего монастыря и Троицу Рублева из иконостаса Троицкого собора лавры, выполненные одним из Чуриковых. Это была знаменитая династия художников-реставраторов. А вот Корин был представителем совсем иного направления: он был прежде всего оригинальный художник, а не копиист.
К сожалению, иконы, и вообще священные предметы, нередко воспринимаются только как материальная ценность. Приходит ко мне однажды - еще в советское время - человек, развязный такой, раскрепощенный. И предлагает мне серебряный потир. Я говорю: "Торговать-то такими вещами не полагается!" - "А, ничего! - говорит он. - Но как хотите. Я вот думаю: может, мне ее себе оставить, для интерьера. Пепельница из нее хорошая получится!" - Тут у меня уже, что называется, взыграло: "Знаешь, бери деньги и уходи!" Через некоторое время пришел ко мне следователь, стал выяснять, кто чашу продал, кто купил. " А ведь это не полагается!" - говорит. "Знаю. Но делал так, - говорю, - и буду делать!" - "Дайте нам ее!" - "Не дам. Чаша церковная, я ее немытыми руками не беру". Ну, как быть? Прислали мне фотографа, сфотографировали ее во всех проекциях, но, Слава Богу, не отобрали. Когда иконы и церковную утварь приобретают "для интерьера" - это находится где-то между невежеством и кощунством.
[1] - Помню, когда этот фильм только появился, меня пригласили на просмотр, а я тогда лежал больной и не мог подняться, поэтому билет свой отдал сестре Ольге Владимировне. Она вернулась с просмотра в ужасе от количества в фильме жестоких, кровавых сцен, а я полного варианта так и не видел.
[2] - Раушенбах был очень интересный человек: по происхождению прибалтийский немец, по вероисповеданию родителей - лютеранин, по личному признанию, пожалуй, более склонный к кальвинизму, он, тем не менее, был истовым прихожанином Николо-Кузнецкой церкви, где его и отпевали. Это был великолепный математик-богослов. Он рассчитывал траектории движения тел вне пределов земного притяжения, первым рассчитал траекторию спутника Земли, был ближайшим сотрудником Королева. При этом жизнь его была совсем не мед. Его признали только в последние двадцать лет его жизни. Жил он в Москве, поступил на физтех, но потом, когда началась война и немцы были интернированы, его как немца по происхождению выслали в ссылку, а потом он попал в трудармию. По существу, это был тот же концлагерь с режимом, за полярным кругом, на лесозаготовках. Он страдал от цинги и прочих лагерных заболеваний, но круг людей, которые там оказались, был очень интересный - это были ученые, мыслители. Они и между лесоповалом находили досуг поговорить о глубоком и сокровенном. Безвременная кончина Раушенбаха была, конечно, страшной потерей для наших мыслящих церковных и светских кругов.
http://www.pravoslavie.ru/put/060104162336
Что такое икона? Это видимый образ, который одаренной рукой живописца перенесен на сырую штукатурку, камень, дерево, полотно или бумагу. У поэта Надсона есть такие строки:
Но кто поймет, что не пустые звуки
Звучат в стихе неопытном моем,
Но каждый стих - дитя душевной муки,
Рожденное в раздумье роковом.
Икона - это тоже дитя душевных переживаний; художник вкладывает их в черты и линии. Икона скупа в изобразительных средствах. Ее тона - близкие, сочетающиеся по цвету. Пестрая икона - свидетельство некоей духовной деградации. В фильме Тарковского "Андрей Рублев"[1] есть очень точные слова, которые какой-то монах говорит, глядя на икону Феофана Грека: "Красота без пестроты". Кстати, моя личная выдумка, за которую кто-то, быть может, меня осудит, что наиболее близкий к иконописи вид изображения - это кинематограф. Действительно, кинематограф дает общий план, потом высвечивает лицо артиста или какую-то отдельную деталь. Иконопись применяла этот прием с незапамятных времен: чем важнее событие, тем крупнее изображение.
Помимо всего прочего, для верующего человека икона приобретает значение потому, что вокруг нее сосредоточивается его собственная душа. Существовали иконы мерные: когда рождался ребенок в семье, заказывалась икона его святого ровно в рост младенца. Я знаю людей совсем даже не религиозных, которые говорят: "А мы сохраняем икону нашей бабушки!"; "А мне досталась икона, с которой прадед был на войне!" В храме Илии Обыденного у Пречистенских ворот есть икона, которую носил на груди генерал Бенигсен во время Бородинского сражения. Икона как бы вбирает в себя молитвы и чувства людей.
В домовой церкви Патриарха хранилась икона Спасителя, очень интересного письма: размытые краски и только очень объемно и глубоко выписаны глаза. Я, будучи юношей, заинтересовался и спросил о ней у Патриарха (это была его личная икона). Он, улыбнувшись, сказал: "Это особая икона". Оказалось, ранее она принадлежала преподобному Серафиму Вырицкому. Он одно время жил на окраине Ленинграда, и к нему с другого конца города приходил его друг, старичок-священник, преодолевая трудности передвижения в довоенном или даже военном Ленинграде. Этот старичок приезжал к своему другу, и они молча сидели перед этой иконой. А потом гость благодарил за приятную беседу и уходил пешком или добирался, каким мог, транспортом, к себе на другую окраину.
Я помню, жена генерала Игнатьева, женщина оригинальная, говорила: "Вот поэтому деревянных икон чудотворных гораздо больше, чем каменных: потому что дерево - пористое, наши молитвы в него проникают и так аккумулируются". Она не была богословом, но выразила это явление образно. Действительно, в иконе собирается информация. Сила Божия может, конечно, передаваться через разные каналы, можно просто сосредоточиться и получить от Бога знак "контакта", но все-таки больше этот контакт осуществляется в церкви. Перед иконой мы входим в себя, сосредоточиваемся, - она нам помогает, - если хотите, как хромому - костыли, или корсет - человеку с поврежденным позвоночником.
В икону, как говорят люди веры, нужно "ходить". Настоящую икону можно рассматривать часами. Не так давно побывал я в Ярославле. Там была экспозиция нескольких десятков икон Страшного Суда. Художники разных времен - до XVII в., и разных областей: ярославские, тверские, архангелогородские. Посмотрев эти иконы, я подумал: только ради того, чтобы взглянуть на несколько этих шедевров, можно пересечь океан!
Постепенно уходя в содержание иконы, человек начинает и на свою жизнь смотреть глазами тех, кто изображен на ней. Не только мы смотрим на икону, но и икона смотрит на нас. Эта мысль была ключевой в замечательной работе академика Бориса Викторовича Раушенбаха[2] об иконе и обратной перспективе. Она была высказана уже тысячу лет назад, но он сформулировал законы того, как это происходит. В другой работе он приблизил пониманию современного человека догмат Троицы.
Какая мысль, какая идея заложена в икону? Икона - это окно в неземной мир, ведущий безмолвный разговор с человеческой душой, которая сосредоточена в молитве. Но это еще и разговор человека со своей совестью, которая у него веками воспитывалась на основе религиозного чувства и чувства собственной ответственности.
Древняя византийская икона сурова и лаконична. У нашего преподобного Андрея Рублева мы тоже видим лаконичные рисунок и композицию, строгий, но вместе с тем мягкий взгляд с иконы, очень скупой декор. У Дионисия уже начинает срабатывать наша русская мягкость, появляются живые мимика и позы. Затем постепенно мельчает, дробится восприятие человеком духовного мира, дробное украшательство проникает и в живопись. Симон Ушаков насыщает иконы орнаментикой, красками. Это тоже высокое мастерство, но лаконичность, серьезность образа начинает понемногу размываться. В конце концов икона попадает под влияние искусства западного и мы имеем иконы, носящие в себе черты портрета.
Когда перед вами очень красивая икона - ею можно любоваться. А древнее правило гласит: на икону не засматривайся. Стой перед ней, но взглядом и мыслью не блуждай. В то же время преподобный Серафим говорил - если, конечно, собеседник был подготовленный: "Не смотрите на икону. Сосредоточьтесь, можете смотреть на свечу, а еще лучше - в пол".
Иконопись - это сложный процесс, включающий в себя не только работу художника. Прежде всего, надо выбрать дерево. На Востоке пишут на кипарисе. Кипарис по твердости приближается к камню, - очень тяжелое, вечное дерево. Мы пишем на липе - это дерево мягкое, теплое, хорошо поддающееся обработке. Не всегда можно найти доску нужной ширины, поэтому их склеивают и скрепляют шпонками. По шпонкам можно судить, какая икона какого времени, шпонка может быть рисунчатая или гладкая. На самой доске "выбирается" ковчег, то есть маленькое углубление. Когда дерево обработано, - а его долго выдерживают, сушат без доступа солнечных лучей, сквозняков, чтобы не было никаких трещин, - тогда на него рыбьим клеем наклеивают паволоку, то есть грубое льняное рядно, и по этой паволоке кладут левкас: истолченный мелко-мелко, до пыли, как зубной порошок или того мельче, мел, смешанный с разными составами, в основе которых лежит тот же рыбий клей. Этот левкас наносится, долго высыхает, а потом его полируют костью. И поверхность получается, как кость - гладкая, белая, чуть желтоватая. Рисунок наносится сначала на лист бумаги, прокалывается иголкой, а потом лист накладывается на левкас и сверху присыпается толченым древесным углем. Потом уголь сдувают, лист снимают и остается тонкий-тонкий рисунок точками - так называемый припорох. Иногда по нему сразу пишут красками, чаще накладывают золотое покрытие. Золото может быть чистым, гладким, а может быть чеканенным, т.е. по нему идет чеканный рисунок. Пишут икону особыми красками. Иконописные краски - это растертые до состояния мелкой пыли минералы, полудрагоценные камни, которые замешиваются на яичном желтке. А потом икону поливают оливковым маслом, определенно сваренным, - олифой, и оставляют на месяц, на два, чтобы олифа "стала" и больше не прилипала к пальцам. Когда получится идеально-гладкая поверхность, икона поступает к заказчику.
По "спецзаказу" делают оклады и ризы. Ризы закрывают всю икону, оставляя только лик и руки. В XIX веке пошла манера рыночного производства икон. Делали шикарный оклад, а под него кое-как прописывали фигуру, а тщательно выписывали только лик и руки. А иной раз бывало и так: чиста доска, на которой только лик и руки, а сверху прихлопнуто богато украшенной ризой. Оклад в отличие от ризы, не закрывает икону, а только обрамляет ее.
Ювелирное искусство украшения окладов и риз - это такая сказка, которой можно только удивляться. Был в Москве такой Федор Яковлевич Мишуков - знаменитый художник-ювелир и реставратор. Мы с ним были друзья - если можно так сказать, поскольку он был лет на пятьдесят старше меня. Оказавшись впервые у него дома, я увидел икону в окладе удивительной работы. На нем были незабудки в натуральную величину, с пестиками. Сами цветки из серебра, покрытого голубой эмалью, а пестики из золота. "Как же можно сделать такой оклад?" - спросил я. - "Это можно сделать только раз в жизни и только для себя", - ответил он. В Историческом музее у него был отдельный стенд с инструментами. Когда мы с ним приходили в музей, старейшие хранители сбегались, чтобы просто поклониться ему издали. Он преподавал в Строгановском училище ювелирное дело, у него были ученики. Внешне это был очень скромный, маленький, сухонький старичок, похожий на Николая Угодника. Помню великолепный эпизод. В Оружейной палате делали выставку посуды XVIII в. Пригласили и его, как знатока. "Ну как, Федор Яковлевич?" - "Хорошо, хорошо, очень хорошо! Только странно как-то: сосуд XVIII века, а автор-то жив!" - "Как так?!" - "А вот так!" Вызывают коменданта, снимают пломбу, открывают витрину. Федор Яковлевич берет сосуд в руки: "Да, это я делал. К 300-летию дома Романовых", - и показывает клеймо. Смотрят - действительно: ФЯМ.
И сейчас есть мастера, следующие старой традиции. Помню, еще давно пришел ко мне на Погодинку молодой человек, художник-ювелир, показал несколько своих работ и сказал, что хочет делать вещи для Церкви. Я его раскритиковал в пух и прах. Он ушел и больше не появлялся. А несколько лет спустя дарит мне митрополит Филарет Минский панагию с изображением нашей чудотворной иконы "Взыскание погибших". Если не догадываться, что вещь заказана недавно - никогда не скажешь, что современная работа. Спрашиваю, откуда. А он называет фамилию того самого художника. Видно, прислушался к тому, что я ему говорил, урок пошел впрок.
История русской иконописи - это беспрерывный процесс творчества и уничтожения. Наша национальная трагедия в том, что Россия была деревянной страной. В огне пожарищ гибли терема и храмы, гибли в них и бесценные иконы.
Есть замечательные стихи нашего почти современного поэта Максимилиана Волошина - о Владимирской иконе Божией Матери:
Не на троне - на Ее руке,
Левой ручкой обнимая шею,
Взор во взор, щекой припав к щеке,
Неотступно требует... Немею -
Нет ни сил ни слов на языке...
А Она в тревоге и печали
Через зыбь грядущего глядит
В мировые рдеющие дали,
Где закат пожарами повит...
Ряд преступлений над русской культурой совершила императрица Екатерина, - например, когда иконостас Владимирского собора заменила на модный в то время барочный. Живопись Андрея Рублева была почти уничтожена, кроме небольших кусочков в простенках. Так что уничтожение икон в революцию, это, к сожалению, не первый и не единственный случай в нашей культуре.
Мне приходилось встречать пожилых людей - высоких нравственных качеств! - которые с раскаянием вспоминали: "Что же мы делали тогда - в 20-е - 30-е гг.?! Что же мы делали?!! Мы отнимали у старушек иконы, рубили их топором и сжигали!" Это был какой-то страшный надлом души, безумие, охватившее тогда наш народ. Когда мы начинали нашу церковную работу, мы постоянно встречались с таким явлением, когда, к примеру, в деревне замечали дверь несколько необычной конструкции, и оказывалось, что это древняя икона, повернутая изображением внутрь, а шпонками - наружу. Древняя икона, может быть, XVII века! Или из храма выносили большую икону. По-хозяйски подходили: ну, куда ее? - А вот, на скотный двор, ворота сделать. Две большие иконы - как раз хорошие ворота, корова пройдет. Сам я видел: благочестивая женщина, очень хорошая, прикрывает крынки с молоком дощечкой. Очень удобно: плоская дощечка, чистенькая такая. "А что это?" - "Икона".
И это было общепринятое в массе явление! Во многих домах, правда, икону хранили где-нибудь в шкафу: на переднем плане - хрусталь, бутылки с вином, тут же - бутылки со святой водой, и где-нибудь на заднем плане - икона. Или в закрытом шкафу. Откроют, помолятся и закрывают снова.
Конечно, в нашей церковной и научной среде икону ценили всегда. Но настоящий поворот начался, когда после войны в Германии вышла книга Конрада Онаша "Иконы". А потом и наш Солоухин появился. И тогда спохватились! Оказывается, икона - это величайшая ценность! С одной стороны отправлялись экспедиции московских, петербургских и других музейщиков спасать иконы из полуразрушенных домов в заброшенных деревнях. С другой стороны это явление перешло и в область криминала - начался грабеж, ажиотаж вокруг иконы. Малопрофессиональные охотники шарили в старых домах, где доживали свой век русские старообрядцы, оттуда мешками выносили иконы. Сейчас в любой лавчонке на Западе вы увидите русскую икону - она прямо-таки заполонила западный мир. Когда стал иссякать запас оригиналов, пустили в ход подделки.
Современные иконы, будучи в основном копиями, редко передают глубину оригинала. Конечно, нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Сколько певцов подражало Шаляпину, а повторить его все равно никто не мог. Однако я знаю две великолепных, исключительно точных копии: Владимирскую Богоматерь из Новодевичьего монастыря и Троицу Рублева из иконостаса Троицкого собора лавры, выполненные одним из Чуриковых. Это была знаменитая династия художников-реставраторов. А вот Корин был представителем совсем иного направления: он был прежде всего оригинальный художник, а не копиист.
К сожалению, иконы, и вообще священные предметы, нередко воспринимаются только как материальная ценность. Приходит ко мне однажды - еще в советское время - человек, развязный такой, раскрепощенный. И предлагает мне серебряный потир. Я говорю: "Торговать-то такими вещами не полагается!" - "А, ничего! - говорит он. - Но как хотите. Я вот думаю: может, мне ее себе оставить, для интерьера. Пепельница из нее хорошая получится!" - Тут у меня уже, что называется, взыграло: "Знаешь, бери деньги и уходи!" Через некоторое время пришел ко мне следователь, стал выяснять, кто чашу продал, кто купил. " А ведь это не полагается!" - говорит. "Знаю. Но делал так, - говорю, - и буду делать!" - "Дайте нам ее!" - "Не дам. Чаша церковная, я ее немытыми руками не беру". Ну, как быть? Прислали мне фотографа, сфотографировали ее во всех проекциях, но, Слава Богу, не отобрали. Когда иконы и церковную утварь приобретают "для интерьера" - это находится где-то между невежеством и кощунством.
[1] - Помню, когда этот фильм только появился, меня пригласили на просмотр, а я тогда лежал больной и не мог подняться, поэтому билет свой отдал сестре Ольге Владимировне. Она вернулась с просмотра в ужасе от количества в фильме жестоких, кровавых сцен, а я полного варианта так и не видел.
[2] - Раушенбах был очень интересный человек: по происхождению прибалтийский немец, по вероисповеданию родителей - лютеранин, по личному признанию, пожалуй, более склонный к кальвинизму, он, тем не менее, был истовым прихожанином Николо-Кузнецкой церкви, где его и отпевали. Это был великолепный математик-богослов. Он рассчитывал траектории движения тел вне пределов земного притяжения, первым рассчитал траекторию спутника Земли, был ближайшим сотрудником Королева. При этом жизнь его была совсем не мед. Его признали только в последние двадцать лет его жизни. Жил он в Москве, поступил на физтех, но потом, когда началась война и немцы были интернированы, его как немца по происхождению выслали в ссылку, а потом он попал в трудармию. По существу, это был тот же концлагерь с режимом, за полярным кругом, на лесозаготовках. Он страдал от цинги и прочих лагерных заболеваний, но круг людей, которые там оказались, был очень интересный - это были ученые, мыслители. Они и между лесоповалом находили досуг поговорить о глубоком и сокровенном. Безвременная кончина Раушенбаха была, конечно, страшной потерей для наших мыслящих церковных и светских кругов.
http://www.pravoslavie.ru/put/060104162336
