В свою книгу о новых мучениках и исповедниках Церкви Русской я включил статью о Валентине Григорьевиче Распутине не с тем, чтобы предложить его канонизацию, а чтобы засвидетельствовать о его бескровном мученичестве и исповедничестве. Разумеется, речь идет не только о его многих личных скорбях — таких как гибель любимой дочери в авиакатастрофе или внезапной смерти супруги, с которой была связана вся его жизнь, не только о постоянной нескрываемой вражде к нему со стороны так называемых русофобов и даже опасном покушении на него неизвестными после его интервью на радио «Свобода» еще в советские годы. Речь идет о несравненно большем.
Как написала мне по телефону одна знакомая, узнав о его смерти: «Вот уж кто действительно был совестью нации». Его литературный мир удивительно многообразен и сложен, и главная тема в нем — русский человек, Россия. «Без Родины человек — духовный оборвыш, — написал он, — любым ветром может его подхватить и понести в любую сторону». Но сейчас хочется остановиться на одной самой существенной, как мне кажется, черте его творчества.
«Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»
Сразу предупредим слишком многих, способных кощунственно профанировать все на свете, чтобы они не уподоблялись скандально известному в семидесятые годы прошлого века советскому поэту, полемизирующему со стихами Федора Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи, и чувства, и мечты свои». «Молчать? Зачем же мне молчать, — с вызовом ответил он. — Скрывать? Чего же мне скрывать?» В устремленности постигнуть смысл всего происходящего, молчание необходимо так же, как и слова.
Мне кажется, особый дар Валентина Григорьевича Распутина — в молчании и в его способности научить нас молчанию. Об этом даре так или иначе упоминали все, кто размышлял тогда о его уходе, близкие ему по духу или по гражданской позиции: Владимир Крупин, Владимир Бондаренко, Владимир Личутин и в том числе такие, иные по стилистике молодые писатели, как Захар Прилепин, Сергей Шаргунов и Алексей Шорохов. В чем секрет того, что знаменитые «шестидесятники» Аксенов, Гладилин, Евтушенко, Вознесенский писали, по выражению Захара Прилепина, как будто на совершенно другом, чем Распутин, языке? Несомненно, многие из упомянутых писателей были талантливы, но они были слишком погружены в то, что волнует этот «быстро изменяющийся мир».
Каждый сегодня может видеть, до какой степени трудно сохранять пространство и время молчания. Телевидение, радио и интернет осаждают ныне жизнь всех людей — дома, на работе, даже в общественном транспорте — двадцать четыре часа в сутки! В домах телевизор и радио остаются включенными, даже когда уже никто не смотрит и не слушает их. Их звучание служит как бы для того, чтобы не было молчания, которое может вызывать тревогу и даже страх. Полагать, что человек в этой ситуации может сосредоточиться и стать внимательным — чистая иллюзия. Что говорить, если уже никто не смеет открыто предложить эту тишину и это молчание как ценность, без которой невозможно выжить, — ну хотя бы на время: дома, в школе или в той же электричке, или на местах отдыха. Непонимание молчания и боязнь его — то, что сегодня характерно не только для молодых, но и для пожилых. Все люди нуждаются в молчании, исполненном смысла и глубины. Современный человек, может быть, более всего нуждается в нем, хотя он чаще всего не умеет молчать из страха встретиться с самим собой, обнаружить себя, ощутить пустоту, которая требует осмысления. «Скорей, скорей, дальше, вперед — главное не задумываться!» Современный человек намеренно оглушает себя шумом. И есть писатели, которые изо всех сил, всем своим талантом стараются угодить ему.
На самом деле речь идет о самом главном в человеческой жизни. Все — верующие и неверующие — нуждаются в том, чтобы не лишиться тишины, научиться молчанию, которое дает возможность Другому — так именуют древние святые отцы Бога — говорить с нами, таким образом и тогда, когда Он этого пожелает. А люди делаются способными услышать и понять Его слово.
Сегодня много и не без причин говорят о необходимости миссионерства. И в этом смысле Валентин Григорьевич Распутин — один из главных наших миссионеров. Неслучайно, когда была установлена Патриаршая премия за лучшие художественные произведения, которые учат подлинному добру, первым лауреатом ее, прежде всякого конкурсного рассмотрения, был назван В.Г. Распутин. Большинство в нашем народе причисляют себя к православным, потому что крещены. Но приходят ли они в храм на богослужение? И если приходят, то как участвуют в нем? В век «культурной революции» и плюрализма иные из тех, кто гордо называют себя в Церкви миссионерами, могут, «сообразуясь с веком сим», угождая самым низменным вкусам, привлекать к себе огромные толпы через интернет, а иногда даже приводить в храм. Но никто из этих пришедших в Церковь, даже в храме не может услышать Христа, не приобщившись этому молчанию. Неспособность жить каждый день в хранении сокровенной тишины и молчания неизбежно проникает и в богослужение со всеми вытекающими отсюда последствиями. «Пространство», где мы можем встретить присутствие Бога, становится лишь поводом возвратиться к нашим собственным мыслям, где пустота заполняется нагромождением следующих друг за другом малопонятных слов и красивым пением. Так что Тот, Кто должен говорить, вынужден отступить и уступить место только внешне присутствующим в храме.
Добрый Пастырь защищает Своих овец от воров и диких людей
Как необходимо нам осознать ценность молчания для нормальной каждодневной жизни! И если возможно, то надо, чтобы молчание, которое присутствует в богослужении, благодаря этому становилось более понятным для нас. По крайней мере, для христианина этот процесс должен проходить в обратном порядке: от молчания богослужения — к повседневной жизни. Если «пространство», которое Бог занимает Своим молчанием в сердце верных, не может всецело быть занято Им после завершения богослужения, то оно должно быть преобразовано в пространство общения с нашими братьями по вере и, насколько возможно, со всеми людьми. Бог живет в этом святом молчании, и мы призваны, как говорит святой праведный Иоанн Кронштадтский, расширить пространство нашего сердца, чтобы дать жить в нем всем, за кого Христос принял страдания.
Вот, наверное, почему совершенно чуждый всякого рода общественной шумихе писатель Валентин Распутин пришел в наш храм в начале девяностых годов прошлого века вместе со своим другом Владимиром Крупиным, чтобы принять активнейшее участие в деятельности нашего комитета «За нравственное возрождение Отечества». Через некоторое время они отправились к патриарху Алексию II, чтобы получить от него благословение на противостояние нравственному геноциду нашего народа. Думается, что не без их влияния патриарх Алексий II произнес через какое-то время эти дерзновенные слова: «Идет война, направленная на уничтожение нашего народа. И ни один мирянин, тем более священник, не имеет права молчать. Если мы будем молчать, нас просто уничтожат». Когда на одном из заседаний нашего общественного комитета обсуждалось очередное обращение, кто-то заметил, что надо заменить слова о нашем народе: «потерявший нравственность» на «теряющий нравственность», Валентин Григорьевич решительно сказал: «Нет, именно потерявший!» И все согласились. Не потому, конечно, он так сказал, что утратил веру в наш народ — нет, потерянное можно возвратить, но для этого необходимо, прежде всего, беспощадно правдивое видение того, что происходит. И Валентин Григорьевич с великой скорбью рассказал о некоей дальней родственнице, которая вместе со своими маленькими детьми спокойно смотрит порнографические фильмы. Что вы там говорите об угрозе, в случае чего, ввести в нашу страну войска НАТО? В девяностые годы прошлого века такая угроза была вполне реальной. Какая разница: вводить их или не вводить, если все уже занято сатанинскими полчищами!
Распутин говорит только о том, что знает. Вспоминаются два эпизода в связи с этим. Как-то мне позвонил Игорь Ростиславович Шафаревич и сказал, что надо уговорить Валентина Григорьевича согласиться на избрание в академики, потому что одно его имя могло бы укрепить авторитет наших патриотов. «Никто кроме Вас не сможет повлиять на Валентина Григорьевича», — сказал Шафаревич. На мою просьбу Валентин Григорьевич ответил категорическим отказом: «Ну подумайте сами, отец Александр, какой я академик!» И так же было, когда я подарил ему свой двухтомник «Евангелие дня» с толкованиями на каждый день. Скоро он сообщил мне, как хорошо пошла у него эта книга, и обещал написать рецензию на нее. Но через несколько дней перезвонил и сказал: «Я долго думал, и понял, что не мое это дело — заниматься богословием».
Сейчас многие пишут, что Валентина Григорьевича не пускали на телевидение и не давали ему возможности обратиться со своим словом к русскому народу. Все это так. Но дело в том, что он не был создан для красноречивого ораторства, для ярких интервью, он был несравненно глубже. У Достоевского есть интересное рассуждение о том, что кто умеет хорошо говорить, едва ли сможет так же хорошо писать. Это не значит, что Валентин Григорьевич не умел хорошо говорить. Он мог сказать о том, что болит, немногословно, но очень значительно. Как-то я спросил у Валентина Григорьевича, почему он не подает в суд на клеветников, бесстыдно чернящих его имя в прессе. Он ответил, что ему не по силам тягаться с такими людьми: «Ведь суды — их стихия, они в них, как рыба в воде».
Три чуда в Евангелии об исцелении расслабленного
Его уже почти «перестроечная» повесть «Дочь Ивана, мать Ивана» — напоминание о том, что русский человек должен сопротивляться, даже когда силы неравны. Он не принял «перестройку», и в 1990 году был одним из авторов письма писателей России, адресованному Верховному Совету. «Происходит беспримерная во всей истории человечества массированная травля, шельмование и преследование представителей коренного населения страны, по существу объявляемого „вне закона“ с точки зрения того мифического „правового государства“, в котором, похоже, не будет места ни русскому, ни другим коренным народам России». За что был подвергнут травле со стороны демократов и долгому замалчиванию как писателя. Надеясь что-то изменить, Распутин согласился войти в президентский совет при Горбачеве в 1990 году. «Со стыдом вспоминаю, зачем я туда пошел. Мое предчувствие меня обмануло. Мне казалось, что впереди еще годы борьбы, а оказалось, что до распада остались какие-то месяцы. Я был как бы бесплатным приложением, которому и говорить-то не давали». Он был борцом и в 1993 году. «Победы президента и правительства тут не было — было, напротив, жестокое поражение. Какая может быть победа в войне с собственным народом, в показательном убийстве защитников Конституции и законности!» «Хотя в нашей стране позволено все, но народное мнение все еще существует, и с кровью оно не согласится, сколько бы телевидение ни убеждало, что это кровь нечестивых».
Как христианина и церковного человека Распутина глубоко возмутил так называемый панк-молебен. Он написал письмо против деятелей культуры, поддержавших «скверных плясавец». «Эти деятели еще раз показали свою антихристианскую сущность».
День смерти Валентина Григорьевича совпал с днем его рождения, если учесть разницу во времени между Москвой и Сибирью. Это день иконы Божией Матери «Державной». В этот день совершилось предательское крушение русской православной державы и открылся крестный путь нашей Церкви. Церкви святых царственных страстотерпцев и всех новых мучеников и исповедников Российских. Невольно думаешь о том, что последний наш святой государь родился в день памяти праведного Иова Многострадального. И в год кончины Валентина Григорьевича торжество «Имеющей Державу непобедимую» соединилось с великопостным поклонением Кресту Христову.
Книги Валентина Григорьевича Распутина похожи на поминальные молитвы: они печальны, но в них присутствует свет. Они как бесконечно длящаяся минута молчания об умершей нашей России, но в них живет надежда на воскресение. Они написаны смиренным целомудренным языком — так и хочется сказать: «первозданным» языком, вечным языком молчания. Они переведены на множество языков, но кажется порой, что этот вечный язык не нуждается ни в каком переводе. Потому что наполняют его не какие-то особенные русские идиоматические выражения, но простой и чистый язык человеческой радости и страдания, жизни и смерти, который дано всем понять. В нем — молчание, когда оно обретает голос и присутствие тысяч и миллионов разбитых человеческих жизней. И это слово бесчисленных людей, которые обрели голос, чтобы оплакивать своих умерших.
В этой бесконечно длящейся минуте — молчание становится словом, исполненным горького вопрошания «почему?», словом памяти о вчерашних и сегодняшних жертвах («Прощание с Матерой», «Пожар», «Живи и помни») и словом, которое передается в надежде (никогда не было такого!) на невозможное чудо встречи с ними. «Это мы, Господи!» — как бы невольно вырывается у Распутина вслед за Константином Воробьевым от имени всех людей в одном из его самых трагических произведений. Писатель говорит о Боге, о Его ничем не устранимом присутствии. Кажется, современный мир, поглощаемый хаосом и бессмысленными слухами, потерял навсегда смысл своих дальних истоков. Но нет, напротив, из глубины пространства и времени все возвращается в течение этой бесконечной минуты молчания — невыразимо скорбной, но исполненной высшей красоты.
Протоиерей Александр Шаргунов, настоятель храма свт. Николая в Пыжах, член Союза писателей России
 СПЖ кв.jpg)
