Дядёк в коричневой дублёнке и розовом шарфике – то что успел заметить, – войдя в купе, неприятно протянул руку: «Саня». Пришлось откликнуться: «Тоже Саня». Я соврал, да всё равно, разговаривать с ним не собирался. Глаза внимательные, щёки небритые. Ладонь стальной оказалось, попросту тиски. Но не липкая, и то хорошо. Пристроив спортивную сумку вверху и скинув дублёнку, Саня выложил на столик продуктовый бокс, предложил выпить. Я и сам в этом направлении подумывал: в ресторан, что ли, пойти?
Закусив и ещё в молчании выпив, Саня, усмехнувшись, произнёс:
- Помнишь, как в том анекдоте?..
- Не люблю анекдотов, – ответил я. – И никогда не запоминаю.
Не слыша меня, Саня продолжил:
- Приезжает муж из командировки и сразу в шкаф. А из кровати голос: «А я ещё здесь!»
Занятным показалось, что в ответ на мою улыбку он зло на меня глянул.
- Это к чему? - поинтересовался я.
- Или вот ещё. Муж приходит с фингалом на работу. Коллеги: «Где, коллега, в поворот не вписался?» - «Возвращаюсь из командировки, военный за столом, а жена вся такая распаренная, угощает, мол, брат троюродный. А военный что-то рассказывает, говорит: «Был у меня в роте как-то один хрен...» А я: «Надо говорить не в роте, а во рту». Ну и сцепились...
- А-аа! – я не сразу понял.
- Или вот ещё история! Муж с букетом цветов, с розами, все красные, пятьдесят штук, дверь потихоньку открыл и поднимается по лестнице в спальню...
Я сообразил, это не сумасшедший подвинутый на одной теме, это он о себе, о своём горе, своей беде.
- Ты о себе? – сказал я. – Расскажи, если хочешь. Мне все рассказывают.
Саня присмотрелся ко мне, ещё выпил и поинтересовался:
- Вот ты – кто? Кто по профессии?
- Да так, – ответил я, как обычно отвечаю, чтобы особо не врать, – бумажки с места на место перекладываю.
Он прикрутил коньяк пробкой и откинулся на подушку.
- У нас свой дом... Бизнес у меня... Шоколадная фабрика... Ну, как фабрика? Цех, ассортимент небольшой. Но... Видел, может, шоколад «Любовь моя Любовь»?
- Кажется, - сказал я, желая его подбодрить.
- Вот!.. Мой, патентованный... В честь неё... жены... Любовь, Люба, Любаха... С*ка! Натура, оказывается, такая... Поднимаюсь по лестнице, она деревянная, поскрипывает, иду на цыпочках, сюрприз подготовил! Думаю, сейчас войду, постель её цветами засыплю. Проснётся, будет смеяться... Пятьдесят роз – это много.
Он показал толщину букета и потянулся пальцами к золотинке на горлышке чёрной бутылки.
Александр Андреевич в ту свою поездку хороший заказ оформил в Германии. Накупил, возвращаясь из командировки, всего, что она любит, и цветы выбрал особые, ею любимые. Поднимаясь на цыпочках, расслышал - говорит с кем-то, решил: по телефону. Разобрал некоторые слова, фразу: «А как тебе такое?..»
И Люба засмеялась, но засмеялась совсем как-то непривычно: «А? Как тебе? Ха-ха-ха!» Может, по скайпу с Иркой говорит? Саня пристроился ухом к двери. Люба вновь засмеялась, протяжно, развязно… С ним она так никогда не смеялась. Ойкнула вдруг: «Поезд уже час назад! Всё, милый!»
«Милый?» Наверно, ослышался, сам себе сказал Александр Андреевич. Наверное, какое-то похожее слово так исказилось, превратившись в «милый». Так бывает. Человек одно говорит, а собеседник совершенно иное слышит. А бывает, и три человека слушают, но каждый по своему слышит. А про поезд – понятно, ждёт его.
Саня быстренько на цыпочках спустился в зал, прошмыгнул в прихожую, приоткрыл входную дверь и тут же со всей силы тяжело ею хлопнул. Вверху на площадке появилась Люба. Ему показалось, за мгновение до этого она запахнула свой розовый халат, её пальцы, как будто ещё довязывали бант на поясе.
– Саша, ты?! – проговорила она, переводя дух. – Я так испугалась!
– Дверь хлопнула? Это сквозняком. Извини... Как ты? не спала?
Всё хорошо. Тебя жду...
Спускаясь навстречу, Люба коротко зевнула ему в лицо. От халата дунуло родным. Поцеловала мельком и мило проворковала:
- О, цветы-розочки. И так много? В честь чего? Пахнут чем-то. Свежестью! В ванну пока брось. Сейчас ужин разогрею.
Она прошла в кухню. А он взметнулся в спальню и сразу вышел на балкон. Глянул вниз, думая, можно ли увидеть на жухлой траве следы. Под ним унылый сад – ни остатков снега, ни малой зелени. Ветки прозрачны, сложились в запутанный рисунок, который бы он мечтал разобрать как тайную фотографию: этой яблоне была насквозь открыта большая её комната.
Александр Андреевич огляделся: кровать застелена, нарядные золотисто-белые шкафы – ни пылинки на сверкающем лаке; широкое трюмо, вазы, в углу столик с компьютером, около белой клавиатуры хрустальная конфетница и розовые наушники. За выступом в стене – дверца, на которой барельеф писающего мальчика. Заглянул. Вентилятор заработал, свет включился; сухо, чисто. Опустил розы на дно джакузи, раскинул веером. Вернулся к компьютеру; на мониторе вспыхнули огни салюта. Быстро прикоснулся к сиденью кресла – тёплое. Только что сидела. Значит, по скайпу… Наушники – тоже вроде тёплые. Ладно.
Решил ни о чём не спрашивать. Не признаваться же, что был под дверью и струсил войти.
– Чем сегодня занималась? – спросил за ужином, уже рассказав о своей удачной поездке.
– Как обычно, по дому… Потом к Светке в магазин ездила. Купила кое-что…
– Кто-то звонил?
– С Иркой по скайпу трепались. Да! Твой Стёпа Сенцо звонил по скайпу. Говорит, не возражаю ли я, что у тебя он денег займёт. Ты вроде обещал. Обещал?
– Разберёмся... Во всём разберёмся.
Она мило рассмеялась, разглядывая его подарки.
Александр Андреевич почувствовал холодок в сердце: что-то тут не так… А что не так? Смех. Не её был смех за дверью! Сейчас её, а за дверью – не совсем её... Словно бы чужой. Люди порой смеются при разных людях по разному, человек как бы новым человеком становится в другом окружении. Смех был сладострастный, он даже признал: не просто сладострастный, а развратный, когда получают от осознания своего непотребства удовольствие! Саня и ещё один эпитет в ряд поставил, как в гнусной забегаловке, а не в себе, где грязи не любил.
«Но как-то обо всём разузнаю, - подумал он в себе, – как-то разузнаю. Только нужно поумнее всё обставить, чтобы она, если что, не обиделась.»
Жили они в пригородном доме, на дачном участке, который остался Любе от её деда, железнодорожника, работавшего в советские годы машинистом грузовых поездов дальнего следования. Перестраивая дачу, Саня от старого его дома оставил лишь часть внутренней стены – с камином и дымоходами; вокруг камина дом и поставил – с некоторым даже размахом, не хуже, а то и поинтереснее, чем у соседей. Дом был с идеей – не просто удобным жильём! В память о её деде, Романе Захаровиче, он вмонтировал его барельефный портрет (специально для этого заказанный) в майоликовую облицовку камина. Мысль была: возвести дом как родовое имение для своих будущих детей, для внуков-правнуков, обрести для них и для себя корни. Сам-то он был без роду и племени; что и было в нём с ранней юности – это масса идей. Но была в нём и прорывная сила пули. У Любы с корнями тоже дело обстояло не звонко: отец умер молодым, от печени, запойным был, мать в Голландии сгинула, на заработки уехав. Зато вот дед… Роман Захарович на мраморном портрете выглядел сильно, чуть ни как римский император, с впалыми щеками и нос с горбинкой. Он и в жизни был таков. Денежки у него всегда водились в изрядном количестве, так его жена, бабка Любы, выражалась. Эта баба и воспитала Любу (Саша её не застал). В семье, кажется, они особо и не знали, куда деньги девать: с недвижимостью связываться боялись, в антиквариате не понимали, курорты – не интересовали. Но тяга к прекрасному у бабки её точно была. Удовлетворяла баба Тоня эту свою тягу, покупая красивую, как ей думалось, посуду и безделушки из золота. Некоторая часть ценностей за последующие пенсионные годы, при незалежности, разошлась, но вот фарфор и хрусталь были выставлены и в новом доме на виду. Сервизы «Мадонна» и «Гейша» (так Люба распорядилась) заняли в гостевом их зале особое место – в стеклянных шкафах.
Когда Саня, окончив университет пищевой промышленности, закрутил с Любой и надумал на ней жениться, Роман Захарович приоткрыл в их мужском разговоре тайну семейного богатства. Обведя – уже крепко подшофе – хрустальную люстру над головой весёлым взглядом и указав на удачную фотографию на стене, спросил не без надменности: «Знаешь, откуда это всё?». На фотографии – Роман Захарович с женой и маленькой Любой у него на шее стояли на фоне свежего тогда дачного дома, около капота новенькой «Волги». У Любы надувной шар в руках, а сама хохочет как солнце.
– Откуда? Откуда это всё у простого советского железнодорожника? – смеялся молодой жених.
Роман Захарович хмельно махнул рукой и подмигнул: - Всё вокруг колхозное, всё вокруг – чьё? Правильно, моё! Вот как было!
– При совке?
– При совке родимом!
– И?
– До-го-ва-ривались. Ведь кругом люди! Семафор в нужном месте давал красный. Тормозим. Остановка. Что в каком вагоне, конечно, известно. От своих людей и от самого начальства. Ломаем пол или стенку, перегружаем… А двери остаются целые, пломбы целые… Всё с умом делали. Подкатывал грузовик. Зелёный свет – тронулись, и всё шито-крыто.
– Кража?!
– Ну какая к-крр?.. Ты совок! Да разве ж это кража! Ты тогда не жил. А мы у государства своё брали. Начальнички вместо коммунизма что построили? Себе – рай. Мерзавцы! Дорвались до корыта и всех остальных своими жирными задницами в сторону! А вот им! – он показал Саше кукиш. - Когда им нужно, как они свои финансовые проблемы решали? Как?!
– Как решали?.. Когда?
– Да хоть в семнадцатом!
– В семнадцатом? В революцию, что ли?.. А! – сообразил Саша, запинаясь, припомнив недавно виденную телепередачу на «Пятом канале»: – Грабь награбленное?
– Ты сказал! – Роман Захарович удовлетворительно кивнул и в рюмки плеснул: – Экспр-рроприация экспр-роприаторов!
Сашу покоробило, что у Романа Захаровича такое в прошлом. Позже он втолковал себе, что это даже хорошо, и у него есть скелет в шкафу, как и у основателей первых Шоколадных домов, как у Джона Кэдбери, который тоже в двадцать два года начинал. В ту пору Саша только и мог что о шоколаде думать и говорить.
– А я по-другому хочу! – вдруг загорячился Саня и стал рассказывать о себе, о своих полудетских планах. – Теперь у нас незалежность и всё такое, всё можно. Хочу своё производство открыть…
Около стола возникла Люба с голубцами, взвихрила ему волосы, к разговору подключилась:
– Знаешь, дед, наш Саня свой шоколад запатентовал и в Швейцарии медаль получил!
– Не медаль, диплом.
– Ты уже хвасталась, - одобрил Роман Захарович и скомандовал: - Иди к себе, у нас тут мужской разговор.
Саша по-хмельному локти на стол выставил:
– Хочу цех небольшой. Для начала. Но чтобы всё честно было! Шоколадники как сейчас делают? Халтурят безбожно! Масло-какао – заменяют! Втюхивают вместо него кокосовое или пальмовое. А это чревато… Чревато! Во-первых, в них жирные кислоты, они в организме превращаются в трансизомеры, которые как и канцерогены повышают риск… да что там повышают! Рак обеспечивают! Такого никому не желаю! Вон мой приятель, Генка Сенцо, колбасу своего мясокомбината не ест! И ворует! Говорит, до обеда думает, как украсть, а после обеда, как вынести. А я по другому!! Проходила у нас конференция шоколадников, были иностранцы. Я выбрал момент, когда в зале самые крутые сидели, и так дело повернул, что мне слово дали. Я рассказал о шоколаде «Любовь моя Любовь» (в честь нашей невесты!). И в наглую провёл дегустацию… Партию полуофициально на своём экспериментальном участке у нас на фабрике изготовил. Мне говорят: «Вы талантливый шоколатье (сразу на «вы»!), и ваш шоколад неплох (похвала от них как орден), но жизни вы не знаете… Вопрос в цене и раскрутке. Кто ваш продукт купит? Ротшильды и Билл Гейтс? Так и они не купят. У них свои поставщики…» Тогда я говорю: «Вот скажите, шоколад может быть без какао-масла?.. А? Может? Нет! Не может. Это не шоколад. А ведь делаете! Конечно, вы и постарше. Многие шоколад варили, когда я ещё под стол пешком ходил (так мне один коллега сказал), поэтому знаете, что без какао-масла – это не шоколад, а …
– А я в тебя верю! – Неожиданно закричал Роман Захарович. - И помогу! Люба, иди сюда, наливай! Будет у тебя свой цех! Бу-дет! Главное, вижу, голова на плечах! А это – основное!.. Медаль швейцарскую получил?
Саша бодро кивнул:
– Диплом.
– Ну вот!.. Помогу! Не цех, конечно, это надо прикинуть... На первых порах – кафе, небольшое такое. И кредит возьмём! Будешь шоколад варить – для местных Ротшильдов, если такие найдутся, ну и о других не забывать. Как тебе мысль?!
По средам и пятницам у Любы бассейн: врач рекомендовал от избытка веса. Александр Андреевич приехал домой в обед, поднялся к ней в спальню, включил компьютер – выскочило окошко с требованием ввести пароль. Вот те раз!.. Люба знает, что дома он интернетом не пользуется, ему и на работе его выше крыши. Пароль, значит, поставлен именно для такого случая. Это неприятно. Александр Андреевич посидел и, подумав, набрал номер её телефона… Не получилось. Набрал год, месяц и день её рождения. Не сработало. Придётся, подумал, своего Аркашу привлекать. А не хотелось бы чужих посвящать в свои подозрения. Он ещё посидел, в окно поглазел – на сложный рисунок чёрных ветвей; набрал четыре нуля (в одном из его телефонов таким был пароль разблокировки). Открылось! В контактах скайпа у Любы последним значился некто «Латинос»; аватарка – мощный бицепс с татуировкой зелёной грудастой русалки. Продолжительность разговора: 16:05. Ага! Это вчера. «Латинос, значит?» Предыдущий, за три дня до этого, с ним же, по времени 23:04. Других записей с ним нет. Может, стёрты, либо это единственное, что было.
Александр Андреевич позвонил своему компьютерщику, узнал, можно ли сделать, чтобы разговор записывался, но чтобы те, кто общаются, этого не знали?
– Сделаем, Александр Андреевич! – заверил Аркаша. – Могу вечерком подскочить.
– Вечерком не надо. Сейчас надо. В течение часа.
К Любе в комнату он не заходил семь дней, пятницу пропустив, когда её точно днём не было. Не мог решиться.
Вчера, в среду, оставив дела, приехал и, дождавшись, когда её синий проедет за прозрачными сиренями, вошёл в дом. Пощёлкал «мышкой» появилось два экрана. В одном возник молодой усатый здоровяк, в мексиканском сомбреро – Латинос, значит; в другом – Люба. Они о чём-то разговаривали, потом стали раздеваться, продолжая разговор. Саша не слышал, не сообразил включить звук. Далее произошёл столь гнусный и развратный, как он про себя сказал, «порнофильм», что он и вообразить себе такого не мог. Окаменев, Саша пятнадцать минут смотрел на экран, наблюдал за ними. Потом присел в кресло, надел наушники и включил повтор. Лучше бы он этого не делал. В уши ударила электронная музыка, которую он терпеть не мог, ударил в мозг её смех. Она смеялась с хрипотцой; бухала музыка. Значит, вот такое ей нужно? Кто он – Латинос? Она так и зовёт его: «Латинос, Латинос», а он её… А он её… Любаха! Он её Любахой зовёт, как корову… Стоп! Надо успокоиться! Ну что тут страшного, что тут страшного? Это же всё фантазии, игра, одни в карты играют, другие в стрелялки, повсюду страсти изображаются… Всё ненастоящее. А это… а это у них тоже самое, это же ерунда, это игра, фальшивка… Только убить их хочется, головы расшибить! Он сжал кулаки и замер, пребывая в состоянии, словно бы весь мир вокруг взорвался, а сквозь него, сквозь его грудь свистят осколки этого мира.
Нет, надо с ней сначала поговорить! Ведь и он её любит, и она его! Новое зелёное бельё на ней, которое он привёз. а у него… Латинос! И вдруг он разобрал её слово: «Когда?» Это заставило Саню в очередной раз отмотать запись назад. Вслушаться. Латинос ответил: «Приеду в среду. Там же. В гостинице».
В среду? Это когда?.. Это какое число? Сегодня, что ли? Да вот именно сегодня, именно прямо сейчас! Латинос сказал: «Там же». Значит, уже было. В какой гостинице? Сколько раз?.. А ведь это неважно.
У него в голове искрило как в сломавшемся гриндере.
Надо их сейчас застать и... Что «и»?.. Да ведь не может же быть!.. Ещё как может. У многих так, в разврате живут. Любишь анекдоты – лезь в анекдот! Осколки ослепили. Он дважды ударил в монитор кулаком – в неё и в него. В первый раз легонько, не веря что ударит, второй – с силой. Монитор отлетел к стене; Саша схватил его и, не веря, что швырнёт в окно, швырнул в окно. До стекла монитор не долетел – описал дугу на кабеле и ударился в дверь за выступом, в писающего мальчика. Мальчик рассыпался, провода повисли, выдрались из розетки.
Когда он с архитектором занимался планировкой дома – придумал разместить в этой комнате коллекцию икон (досталась по случаю), для этого первоначально и была придумана ниша, углубление в стене. Но Люба перерешила, спальню себе тут устроила, «девичью горницу», а в нише вместо иконостаса возник этот писающий, с входом в туалет и душ.
Значит, вот что нужно, стал он себя разъяснять. Нужно их застукать. Вычислить. Сейчас не успеть. В следующий раз. И тогда… А пока надо уехать как бы в командировку, к Стёпе в Одессу... Но ведь застукал же уже. Других подробностей и не надо! Какие ещё подробности!?
Он забрал шкатулку с её колечками, вынул деньги и документы из сейфа, швырнул всё это в спортивную сумку, перевернул, взяв за ножки, стеклянные шкафы с фарфором и хрусталём, кувалдой разбил ванну джакузи, удивился, что она внутри как бы картонная. Удивлялся и тому, что способен так умно и толково поступать. Потом сбегал в гараж за канистрой и опрокинул её в Любахиной комнате. В ванной открыл краны, в кухне – газовые вентили. Зажёг свечку и отнёс её в сауну. Ему казалось – умнее и не придумать, всё происходило как под диктовку.
– Нет! – вдруг сказал себе! – Нет, не так!
Свечку он перенёс в дальнюю комнату – в спортивный зальчик, где по утрам разминался, где боксёрская груша, где шведская стенка между окон с турником. Свечку он пристроил на хулахуп, стоящий у стены вертикально. Перед тем как выйти, оглянулся. На турнике аккуратненько висел её розовый халат. Саша натянул его на себя и распахнул.
– Ты такого ещё не видел, - проговорил он.
От халата пахло Любой, тем самым запахом, который... которым..., которого… Который кто-то и другой уже вдыхал, и сейчас выдыхает. Этот запах нужно убить.
Ему на ум пришла смешная мысль. А что если попробовать удавиться? Ведь другие-то как-то это делают… Вытянув пояс из халата и сделав петлю, он стал смотреть сквозь неё на свет в окне.
О подобном он никогда в жизни не думал. Даже тогда, когда на него крепко наехали банковские кредиторы с бандитами и отобрали кофейню и этот участок, на котором тогда уже начиналась стройка. Одновременно и Роман Захарович заболел той лютой болезнью, от которой когда-то скончался и его сын запойный, отец Любы.
«Ничего, прорвёмся!» – Саша тогда лишь раззадорился. Люба с ним была неразлучно, в ломбард сдала свои кольца-цепочки, сама шоколад с ним в гараже варила, чтобы он закончил заказ, скульптуру шоколадную, большого орла с крыльями.
… С диким усилием, уже видя перед собой некую зубасто-хохочущую рогатую тварь, произнёс с эхом на весь космос: «Господи, помилуй!!!»
И выскользнул из петли.
Когда через час Люба выворачивала руль своего синего автомобильчика на их тихую улочку, мимо её лобового стекла, сверкая красным лаком, промчались, воя, пожарные машины. Александр Андреевич наблюдал за ней, сидя за рулём мотоцикла, укрывшись за голыми кустами сирени.
- Я видел её лицо, - сказал он, заканчивая рассказ, – смотрела вперёд, рот приоткрыв, на нём было любопытство. И вдруг она завизжала, огонь на повороте увидев... А я гаркнул, себя не помня: «Латиносу привет!». По газам и мимо!
- И даже поговорить не захотел? – спросил я. – Вдруг всё-таки какое-то недоразумение?
- Какое уж тут недоразумение! – тоскливо простонал он, таращась в чёрное окно. – Она как бы сгорела во мне. Сама себя сожгла!
- Любовь ваша сгорела? - поинтересовался я. – Ведь такие трудности пережили. И кредиты и бандиты-коллекторы, и болезни... И выкарабкались!
- Жалко конечно. Много чего... Только как себе представляешь, что это всё недоразумение? Тут полное разумение! Полнейшее. А любовь наша, нет, думаю, не сгорела, не шоколад всё-таки, хранится где-то... Но главное, я не очень-то понимаю, как и зачем без неё жить.
- Знаешь, – сказал я неожиданно для себя, – если бы я сочинял вашу историю, я бы написал вторую часть. Первую – ты рассказал. Вторая – её. И в ней бы всё объяснилось в самом выгодном для неё свете. И ты бы её пожалел.
- Да ведь этого не может быть! – взревел он. – Я же своими глазами... Порнуха развратная! Или как в том анекдоте: «Милый, ну сам теперь придумай, почему на мне чужие мужские трусы». Я б на неё и атомную бомбу сейчас! Хорошо хоть война скоро.
- Ну вот представь, – заспорил я. – Представь... Представь, что она вдруг покаялась перед тобой, объяснила, что это слабость, что она жалеет, что она дура несравненная, что любит тебя... А её бес попутал, как тебя с петлёй. Просто скучно ей стало. На колени бы упала. Ты бы простил? Сказала бы, что вам венчаться надо. Вы венчаны?
- Да-аа, – протянул он. - Скучно ей стало. Сын и дочка студенты уже, выросли, А она...
Проводница объявила: - Город герой Одесса!
Он быстро накинул дублёнку, вытащил из рукава махровый пояс, который я накануне принял за шарф, обмотал им себе шею и, не прощаясь, вышел из купе. Я, ожидая встречающих, смотрел в окно. На перроне Александр Андреевич, пристраивая на ходу сумку на плече, надвинул на нос розовый шарф-пояс и как-то внимательно и не спеша вдохнул в себя его аромат.
2010-е, 2025.
Впервые опубликовано в Альманахе писателя в авторском Telegram-канале
