О русском поэте Дмитрии Артисе говорили и писали задолго до начала Специальной военной операции. Книги, выступления – всё это в его жизни было многократно, однако его выбор пойти добровольцем в спецназ «Ахмат» (подразделение Росгвардии) многие восприняли так изумлённо, будто бы вообще не читали его стихов и совсем не понимали, о чём они.
Не будем прояснять очевидного, а зададим ему, вернувшемуся после двух контрактов и ранения, несколько не слишком очевидных вопросов.
- Дмитрий, надеюсь, что и твой сборник документальной прозы «Дневник добровольца», и твою стихотворную книгу «Он шагает по войне» многие уже прочли, и поэтому, если ты не против, позволь задать несколько вопросов о «втором» фронте Специальной военной операции - духовном. Как ты его воспринимаешь? Достаточно ли на нём и добровольцев (о мобилизованных спрашивать странно)?
- Мой близкий друг о. Сергий Красников, настоятель Храма Всех Святых в земле Российской просиявших в Ростове-на-Дону, на этот вопрос ответил бы лучше. Потому что больше видит и больше знает.
Я могу ответить только за себя: нахожусь ли я на духовном фронте СВО? Мой ответ краткосложен: да.
Единственное, что можно добавить: не так часто, как мог бы и как нужно. Но я работаю над собой.
- Те, кто создавал для нас прекрасный миф о Западе-друге и Западе-герое ещё при социализме, уже тогда были теми, кто с удовольствием выпил бы шампанское за смерть Захара Прилепина, или имели в виду что-то другое?
- Во второй половине восьмидесятых у меня был старший товарищ. В нашем кругу его называли «Америка» за поклонение западному миру. Мне кажется, он был настолько одурманен впихиваемым «Радио Свобода» мифом о прекрасной сказке про жвачку и кока-колу, про джинсы и кроссовки, про бизнесменов и киллеров, что с удовольствием выпил бы шампанского за смерть любого сына Отечества.
Но судьба распорядилась иначе. В начале девяностых он застрелился из того пистолета, который засветился на одном из первых в истории новейшей России заказных убийств. Тот случай воспринимается мной, как предвестник нынешней эпохи. Говорящие, что выпьют шампанское за чью-то смерть, начинают обряд подготовки к самоубийству.
- Генезис предательства страны, сражающейся армии, ненависти и презрения к «низшим» (быдлосам, путиноидам, ватникам), «обманутым пропагандой» - как они заводятся в душе? при каких условиях? Это результат следования по пути наименьшего сопротивления, стадности, чего-то ещё?
- Эстетика предательства начала раскручиваться с середины восьмидесятых, когда болтовня стала цениться выше поступков. В действительности, наверное, раньше, с периода хрущёвской оттепели. Но тогда меня ещё не было. Я сейчас говорю о своём осознанном понимании происходящего.
Так вот, для меня предательство, как самоцель якобы продвинутого населения, начало развитие с середины восьмидесятых. Пик пришелся на конец нулевых-десятые.
Помню литературного как бы приятеля, Царство ему Небесное, который оправдывал предательство за печенюшку, рассказанное Аркадием Гайдаром в повести-сказке про Мальчиша-Кибальчиша. Помню как бы поэтическую книжку ещё одного литературного как бы приятеля, который с началом СВО сбежал в Израиль. Книжка называлась «Поражение Марса», а послесловие к ней, написанное женщиной, именующей себя через местоимение «оно» – «Эстетика предательства». Подобных историй на моей памяти много. Предательство повсеместно идеализировалось. Слабые поддались. Мир (для них) перевернулся с ног на голову. Предавая за какие-то плюшки родных и близких, детей и родителей, предавая землю свою, думали, что совершают высоконравственный поступок, а на самом деле падали в бездну, откуда не возвращаются.
На мой взгляд, проблема не в стадности, а в сбитых ориентирах, в подмене понятий, в зомбированности пары десятков «громких дураков». Здравомыслящих людей в России куда больше.
Но есть ещё одна кучка живших или живущих в России людей, для которых она просто бензоколонка, чужая страна. Их поступки предательством не назовешь. Они изначально работали на дядюшку Сэма, Зёму Рабиновича или Шпрехена Зедойча. Спецоперация выявила подобных людей. Для них наша страна – это чужая Родина, которую необходимо уничтожить, чтобы обогатить свою.
- С какого момента ты осознал себя поэтом, и что для тебя сегодня это понятие? Условие быть со своим народом для поэта - обязательное или желательное? Модно ли говорить о том, что именно страна даёт поэту язык, и силу спортсмену, и все мы находимся в посланье, и исповедуем именно язык страны, а не отвлеченную от нее речь с такой-то национальной лексикой и фразеологией?
- Вспоминаю себя ребёнком. Думаю, что считал себя поэтом уже до того, как научился читать, писать и складывать из слов рифмованные строчки. Для поэта сочинительство не является основным занятием. Это, скорее, следствие.
Я видел на войне парней, которые с трудом говорили на русском, были даже такие, которые грамоту не знали, но я воспринимал их настоящими поэтами.
- Ты, как и я, вступил в жизнь московского поэтического сообщества в первой половине нулевых. Каким оно было тогда и как менялось до сегодняшнего дня? На что опиралось?
- Да какое там сообщество? Сборище молодых никому ненужных людей, которым показывали пальцем, кому необходимо понравиться, а кого предать, чтобы где-то напечататься. На сегодняшний день круг моих близких друзей из поэтического сообщества изрядно проредился. Воздух очистился. Я с теми, кто за печенюшку не изменяет себе, не предает ближнего.
- Людям извне поэтического сообщества почти невозможно постичь его прихотливую динамическую графику. Что, по твоему мнению, определяет выбор поэта, с кем ему быть, какие внутренние установки?
- Выбор поэта определяется честью и совестью. Еще отвагой. Способностью к самопожертвованию. Либо отсутствием всего вышеупомянутого мной. Но это выбор не только поэта. Это выбор человека. В школе учительница по литературе говорила мне о том, насколько неправдоподобно высказывание Горького о слове «человек», которое «звучит гордо». Человек, говорила она, самое отвратительное существо на земле. Он подличает, предает, убивает, обманывает. Гордиться нечем, в общем. Но ведь можно жить так, чтобы гордиться. Можно ведь?
- Насколько наша культура вообще сегодня способна реагировать на происходящее? Она так долго уговаривала себя презирать свой народ и свою же власть, «быть выше», а если и гнаться, то за коммерческим успехом, что адекватность ее лично у меня вызывает огромные сомнения. Как ей очнуться?
- Не привык отвечать за всю нашу культуру. Мне бы не иметь проблем со своей совестью. Она у меня опасная дама. Сейчас я живу с ней в ладу. Ну, бывают косяки, конечно. Смеюсь. Но, повторюсь, я старательно работаю над собой. Только бы хватило сил.
- Может ли когда-нибудь прекратиться бесконечное предательство элитами? Достаточно ли для этого истощить финансовые потоки, насыщающие неприкосновенных русофобов, или потребуются кардинально противоположные элиты, и в том числе в искусстве?
- Сергей, сложные вопросы задаёшь. Я простой человек. Не мыслитель и не политик. Если бы я знал, что нужно сделать для того, чтобы остановить предательство, или, назовем происходящее с отдельными людьми более широким словом, «подлость», то я бы уже давно сделал и остановил.
- Веришь ли ты в малейшую возможность внутреннего преображения России перед лицом не столько экзистенциальной угрозы всему нашему существования?
- Да, иначе бы умер. Смысла не вижу в жизни без веры.
- Как бы ты сформулировал идею, могущую собрать вокруг себя абсолютное большинство русских людей? Очевидно, с безграничным потреблением что-то не заладилось. Нужна ли нам снова глобальная цель, мирового лидерство?
- Быть собой. Не бояться быть собой. Это первый шаг к тому, чтобы осознать свои ошибки, принять их и приступить к исправлению.
Мне трудно говорить о глобальных идеях, мировых господствах и прочих мало интересных простому человеку вещах. Я не хочу своим детям той зрелости, которую пережил, и той старости, которую пережили мои родители, но я хочу своим внукам того детства, которое было у меня и моих родителей. А детство у нас было прекрасным. Оно было чистым. Совершенно чистым. Настоящим.
- Каким бы ты хотел видеть будущее русской культуры и всей нашей страны?
Живым.
Беседовал Cергей Арутюнов
