Ни для кого уже не секрет, что русская литература переживает не лучшие времена. Писателей очень много, но далеко не все имеют возможности выйти к широкой аудитории, донести до читателя своё слово. В России выстроена жёсткая система продвижения нужных книг и имён. Отчасти это связано с коммерциализацией издательского дела. Отчасти, как это ни странно, с политикой. В современном мире добрые дела всё реже совершаются бескорыстно, и ждать, что издатель озаботится поиском талантов, было бы наивно. С одной стороны, издаётся то, что хорошо продаётся; с другой – то, что соответствует внутриполитическому курсу власть имущих. И если с этой точки зрения взглянуть на литературный процесс, то становится очевидно: была предпринята попытка убийства русской литературы.
Регулярно повторяемое утверждение, что государство не поддерживает писателей, попросту не соответствует действительности: Роспечать постоянно выезжает на международные выставки-ярмарки и везёт с собой внушительную агитбригаду. Другое дело, каких именно писателей поддерживает государство и какие преследует цели. При ближайшем рассмотрении обнажается удивительная истина: в современной России писателей назначают. Причём зачастую выбирают для этого людей, откровенно не имеющих склонности к занятию словесностью. Обычный человек, не вникающий в суть происходящего и воспринимающий премиальные рекомендации за чистую монету, в качестве литературы получает косноязычие, бессмысленные и кое-как сфабулированные тексты. Хотя и недурно при этом изданные.
Что же произошло? Почему всё так получилось? Очевидно, кто-то очень боится воздействия на умы и души печатного слова, памятуя о том, насколько влиятельна всегда была литература в России. Кому-то совершенно не нужно, чтобы писателями оставались люди талантливые, честные и, как следствие, по-настоящему, в хорошем смысле слова патриотичные. Кого-то весьма не устраивает та роль, какую играла русская и советская литература, объединяя людей и формируя общественное мнение.
И вот именно по этой причине современное российское государство поддерживает писателей, не умеющих красиво и точно передавать свои мысли, а то и вовсе не имеющих никаких мыслей; писателей с выдуманными биографиями, морочащих читателям головы, сеющих раздор и невежество, воспевающих извращение и порок, хулящих и отрицающих Россию на любом историческом промежутке, кроме, пожалуй, 90-х годов XX столетия.
Но русская литература жива. Её изгнали, подменили явлением уродливым и чуждым, но убить пока не смогли. Можно сколько угодно морочить людям головы, но рано или поздно всё встанет на свои места, и настоящие произведения найдут своих читателей. Об этом, словно предчувствуя надвигающиеся сумерки русской литературы, ещё сорок лет назад говорил и писал Юрий Васильевич Бондарев – выдающийся советский писатель, чьё 95-летие Россия отмечает в марте 2019 г.
Подлинная литература, по мнению Юрия Васильевича, не может быть связана с шумом и суетой. Учитель Бондарева К.Г. Паустовский предостерегал своих учеников от славы, денег, шума и «эстрадного успеха» – той самой «медийности», заменившей сегодня талант и мастерство. Всё шумное, броское проходит, говорил Паустовский, остаются лишь книги. Причём те книги, что созданы настоящим писателем, что помогают людям жить и оставаться людьми, что обличают подлинное, а не мнимое зло. Уже став прославленным мастером прозы, Бондарев писал, что настоящий литературный талант немыслим без тяжкого, беспощадного труда, «без всепоглощающей одержимости». Писательство – это каторжный труд, от писателя требуется долготерпение, неуспокоенность, ответственность. Назначение писателя в том, чтобы хранить уже созданные духовные ценности и в то же время создавать новые, открывать, «обнажать» человека своего времени. Всё это, по мнению Бондарева, непреложно, и никакая мода не изменит сути литературы и писательства.
Большинству читателей Юрий Васильевич Бондарев известен как писатель-фронтовик, автор повестей и романов, посвящённых Великой Отечественной войне, а главное – человеку на войне. Бесспорно, так оно и есть. Но кроме того, Юрий Васильевич – глубокий знаток русской и мировой литературы, вдумчивый критик, тонкий, обладающий исключительным чутьём и вкусом художник, мыслитель и философ литературы. Суждения Бондарева почти полувековой давности не просто не теряют сегодня актуальности, но и звучат подчас пророчески. Его интервью и статьи стали как будто ответом на современные высказывания о литературе. И в этом диалоге сквозь годы Юрий Васильевич оказался более убедителен и доказателен.
Так, рассуждая о новаторстве в литературе, он категорически отвергает формальную, механическую новизну, создаваемую по принципу «так ещё никто не делал». Новизна, новаторство, по Бондареву, это всегда сам талант. Потому что талант и есть «особое видение мира, свой круг персонажей, свои идеи, стиль, ритм как выражение яркой индивидуальности художника». Талант и новаторство – это фактически синонимы. Новаторство не может быть связано с разрушением и уродством как таковыми, поскольку для таланта нет необходимости прибегать к нарочитым приёмам. Из далёкого 1980 г. Юрий Васильевич отвечал тем, кто и сегодня настаивает на отмирании смыслового, сюжетного романа, на главенстве формы над содержанием, на требованиях «прислушиваться к прогрессу» и беспощадно экспериментировать над словом. Всякий эксперимент, считает Бондарев, всякая изобретательность и любые поиски должны служить истине, постижению глубины мысли, заложенной в основу произведения. Формула новизны в литературе, по Бондареву, такова: талант задаёт и создаёт новизну, подчиняя форму содержанию. Эта формула неизменна, поскольку подлинная литература, как «форма восстановления реальной действительности, концентрация её подробностей, её духа, её правды всей и во всём», не подвержена моде и внешней, неразборчивой модернизации. Настоящая модернизация в литературе – это анализ вечного и преходящего, меняющегося, это утверждение человеческой личности и созидание словом добра. И каждый раз подлинный талант внесёт от себя что-то новое в этот извечный процесс.
Философия Бондарева утверждает идею о нацеленности литературы на борьбу с человеческим пороком. Следовательно, текст, воспевающий порок, не может рассматриваться в качестве литературы. Подлинный художник, о чём бы он ни писал, всегда остаётся «преданным учеником жизни», содержание его произведений есть результат осмысления, постоянного постижения бытия. Иное – форма, истинная художественность которой сторонится копирования жизни или, по слову Бондарева, «лженатурального фотографирования явлений». Для создания действительно художественной формы писателю необходимо обладать и строгим чувством меры, и безупречным вкусом, и эстетической культурой. Писатель начинается тогда, уверен Бондарев, когда он «долгим трудом выработал свой стиль, нащупал свой нерв фразы, свою интонацию и свой нерв повествования». Другими словами, писателю необходимо настолько уверенное, виртуозное владение стилем, чтобы при помощи ритма, деталей, повторений, порядка слов, интонации или инверсии уметь создавать необходимую атмосферу, обстановку, нужное настроение у читателя. И, конечно, никак не обойтись писателю без интуиции. Интуиция помогает нащупать, почувствовать идею, мысль, постепенно затем сформулированную, а после – воплощённую через образы и сюжет. Процесс этот долгий и тяжёлый, работу писателя Бондарев сравнивает с работой землекопа, «роющего колодец в выжженной степи». Обливаясь потом, он упорно пытается добраться до глубинных источников, чтобы испробовать вкус добытой воды и оставить её людям. Вода может быть разной: горькой, солоноватой или, напротив, сладкой. Но главное, что отведавшие этой воды люди испытывают ещё большую жажду. Что же это за жажда? Это познание мира, это стремление разгадать человека, понять, по слову Бондарева, «феномен человека как наивысшей земной особи».
Творчество, по Бондареву, означает отказ от покоя. Творить – значит «искать, освобождать, негодовать, сомневаться, отчаиваться, любить и в конце концов утверждать». Утверждать истину и веру в добро – основу духовных ценностей человека. Сегодня много говорится о духовности, о «возвращении к истокам». Причём под духовностью понимается исключительно религиозная вера, а то и более узко – воцерковлённость. Но отчего-то, воцерковившись, современники не делаются лучше и совершеннее, не обретают свободу, не поднимаются над суетными побуждениями. То есть сама по себе воцерковлённость никого ещё не сделала духовным. Тридцать лет назад, до моды на церковную норму поведения, Юрий Васильевич Бондарев предупреждал, что нужно беречься накопительства и приобретательства, инстинкта наживы, веры в то, во что выгодно верить, восприятия жизни по рекламе, курортным проспектам и картинкам из модных журналов. О том, что некие силы в мире пытаются навязать всем народам планеты одну и ту одежду, музыку, литературу, одно мировоззрение и мышление, Бондарев также предупреждал ещё в советские годы. Сегодня одним из острых, болевых вопросов стал вопрос о сохранении национального начала. В глобализованном мире народы теряют своё лицо, свою культуру и, как следствие, духовность. Национальное переселяется в музеи и заповедники, чтобы, в лучшем случае, быть извлечённым для забавы туристов. Перед современным русским писателем должен стоять вопрос о том, остался ли русский народ собой или безвозвратно утратил отличавшие его прежде качества, подчинившись глобальной идеологии успеха и потребления. В запутанном, противоречивом бытии, считает Бондарев, должен звучать честный голос писателя, чей долг – отделять ложь от правды, истину от подделки, чтобы противостоять пошлости и бездуховности, «жирной сытости» и «тупой наглости богатства». Потому и миссию литературы во все времена видел он не в развлечении читателя и не в самоутверждении автора, но в особом роде служения, в охране человеческого в человеке, особенно в такие периоды истории, «когда уже следует защищать человека от человека, ибо есть опасность, что у человека отнимут имя человека». Задача писателя любой эпохи говорить о стыде и совести, вести с читателем честный диалог «о жизни и смерти, о добре и зле, о мужестве и трусости, о грехе и раскаянии, о жестокости эгоизма и самоотверженности».
Юрий Васильевич Бондарев – представитель социалистического реализма в литературе. Но можно ли, ознакомившись с его философией, утверждающей вечные и непреложные истины, говорить, что соцреализм – это мёртвое сегодня и начётническое вчера направление искусства?.. Литература для Бондарева – это не инструмент политики, не подчинённая веяниям эпохи игра, не праздные изыскания в области чувствований, не рассказ о себе или своих родственниках, не вздохи о колосках, не сведение счётов и даже не классовая борьба. Бондарев считал литературу обращением к человеку, мольбой о человечности и жаждой свидетельствования правды. Для него это «связь всего сущего и проба мира на прочность и красоту». Как продолжатель Пушкина он, томимый духовною жаждой, жёг сердца людей глаголом, дабы возвестить истину. Юрий Васильевич не просто рассуждал о высоком предназначении литературы и писателя, но всегда оставался верен заявленным принципам. Своей философии он прежде всего следовал сам, подтверждением чему и стало всё его творчество – пронзительно честное, исполненное художественной правды.
***
В детстве почти все мечтают о том, кем станут, повзрослев. Раньше дети хотели быть врачами, учёными, космонавтами. Сегодня всё чаще – блогерами, топ-менеджерами, бровистами, баристами или кавистами. Но сложно вообразить ребёнка или подростка любой эпохи, мечтающего стать военным писателем – чтобы писать о войне, о человеке на войне, о разрушении и смерти, о том, как под воздействием чудовищных обстоятельств и событий распадается или, напротив, закаляется человеческая душа. И только тот, кто прошёл войну, кто познал её на себе и постиг все ужасы, несомые войной, может объяснить, почему писать о ней просто необходимо. И дело вовсе не в страхе смерти и не в инстинкте самосохранения, как отмечал Юрий Бондарев. К сожалению, человечество не может жить без войны. Во всяком случае, за всю свою историю оно так и не научилось этому несложному, казалось бы, навыку. Зато люди преуспели в искусстве уничтожения себе подобных, изощрились в мастерстве ведения войн. И вот уже многие их тех, против которых ведутся войны нового типа, даже не подозревают, что должны исчезнуть, потому что так решили сильные мира сего. Когда Посол мира ООН из Великобритании Джейн Гудолл – старушка-приматолог с добрыми глазами – время от времени появляется на Всемирном экономическом форуме и с загадочной улыбкой вещает о перенаселении планеты как о причине каких-то климатических проблем, это ли не объявление войны?..
Существует мнение, что война необходима роду людскому, как необходимы наказания или неприятности, чтобы человек задумывался над тем, как и для чего живёт, чтобы в горниле войны либо сгорал, либо проходил очищение и закалку, чтобы учился ценить жизнь и самые простые её проявления – улыбки, смех, запахи травы, майский дождь... Не будем вдаваться в рассуждения, отметим только, что Великая Отечественная породила в нашей стране новый литературный жанр. И те, кто разрабатывал, создавал его, были уверены, что величайшая ценность на этой планете – не приматы и не показатели углекислого газа, но – сам человек. Они верили, что проявляя мужество, освобождаясь от власти приматологов, человек освобождается от страха и, главное, от того зла, что разъединяет людей, внушая им в разное время бредовые идеи ненависти – будь то превосходство одной нации (или даже части одной нации!) над другой или острая необходимость сократить число живущих на Земле.
Советские писатели, прошедшие войну, писали как раз во имя жизни на этой планете, во имя мирного будущего для всех народов. Это было поколение оставшихся в живых. Они вернулись из огня, чтобы сказать своё слово. Как писал Бондарев, они сохранили «лучезарный мир, веру и надежду», чтобы передать их другим поколениям. Своему поколению – и тем, кто прошёл через огонь, и тем, кто сгорел в нём – посвятил Бондарев лучшие строки. Поколение людей, ощущавших себя одновременно двадцатилетними и сорокалетними, повзрослевших раньше срока, но не успевших насладиться тем, что даёт молодость. Они мечтали о самых простых вещах – вернуться домой; и в то же время о чём-то очень сложном и не всем понятном – чтобы трава была просто травой – зелёной и буйно растущей, а не фиолетовой и не чёрной как после танковых обстрелов. Им хотелось видеть вещи в их первозданном замысле, а не в качестве элементов фортификации. Они научились особой «обнажённой» любви к добру и особой жгучей ненависти к смерти и любому злу. Они хотели радоваться солнцу, но временами ненавидели его, потому что солнце означало лётную погоду, а значит – атаки вражеских самолётов. А ещё солнце беспощадно и равнодушно освещало и высвечивало недавние места боёв, где оставались изувеченные тела товарищей – близких людей, с которыми совсем недавно о чём-то говорили. Всё в мире, даже самые прекрасные вещи, могло внушать ненависть и отторжение, как, например, цветы, на лепестках которых остались капли крови убитого друга. И потом, уже вернувшись с войны, и даже по прошествии многих лет, всё никак не получалось избавиться от внезапно находящих воспоминаний, когда скрежет трамвая или вспышка сварочного аппарата внезапно заставляли вспомнить скрежет орудий или гусениц танков, вспышки ракет и зарева пылающих городов.
Война перевернула их мир. И это не было какой-то фигурой речи, чем-то таким, что говорится для красного словца. Они входили в города без признаков жизни. В домах никто не жил, в окнах не загорался свет, по тротуару не стучали каблучки женских туфель, на улицах не слышны были голоса людей, лай собак, пение птиц, не пахло свежим хлебом и кофе. Зато в освобождённом Освенциме всё было иначе. Неистребляемый запах человеческого пепла застыл в воздухе, день и ночь работали печи – всюду ощущалось движение и своеобразный порядок.
Увиденное нужно было не просто принять и как-то сжиться с ним, нужно было не поддаваться тому, что видишь, не разучиться радоваться и вообще чувствовать. И, как ни странно, им помогала ненависть. Уже потом, став писателем и посвятив себя осмыслению своего страшного жизненного опыта, Бондарев понял, что только благодаря ненависти они могли радоваться. Причём так, как никогда ни до, ни после не радовались. Потому что ненависть звала их вперёд и шептала, что чем скорее всё закончится, чем скорее падёт зло, тем скорее они вернутся домой, к нормальной жизни. К той жизни, которую толком не успели познать и увидеть. Эта ненависть была порождена жестокостью незваных гостей, их наглостью и бесцеремонность. Закатанными по локоть рукавами на загорелых руках, пилотками, заткнутыми за ремни, звуками фанфар на немецком радио.
Бондарев писал о том, что познал сам: если постоянно вглядываться в лицо смерти, то все чувства обостряются – «всё сконцентрировано в человеческой душе». И с этой точки зрения он смотрел на человека, став писателем. Он говорил, что каждый, прошедший войну, носит с собой сотни сюжетов. И наверное, неспроста центральным в его творчестве стал роман «Горячий снег»: слишком огромен и многопланов сюжет Сталинграда.
Есть в жизни явления страшные, но в то же время – как это ни парадоксально, ни пугающе прозвучит – внутренне красивые и даже обладающие внутренней музыкой. Великие революции, битвы, стройки, переселения народов… Время тектонических сдвигов, всеобщего обновления, рождения нового и наново. Что может сравниться со Сталинградом за последние сто лет? Даже Победа, май 45-го не так грандиозны, как Сталинград. 9 мая стало ожидаемым итогом развития событий, конечной остановкой в целенаправленном движении, выстраданным, однако уже неизбежным отдыхом после тяжёлой работы. Но Сталинград – это точка отсчёта, разворот истории, момент истины, пик драматизма, начало конца.
Участник Сталинградской битвы, Бондарев обратился к этому сюжету и сумел передать его страшную музыку. Уже название, в котором заложен оксюморон, сообщает о некой раздвоенности, о неустойчивости, о противоречивости. Писатель так мастерски описывает мороз, что при чтении становится холодно. Ему подчинилась музыка этого боя – со страниц книги звучит морозный металлический звон, визг на морозе снега, грохот танков и артиллерии, гул «юнкерсов»…
Безразличие стихии, нечеловеческий холод в соединении со всей пролитой в те дни кровью и пожарами порождают невиданное явление – горячий снег. Лёд становится раскалённым от человеческой крови, от огня, он обжигает, а значит – нарушен порядок и ход вещей.
В романе представлена не вся Сталинградская битва, но лишь эпизод, небольшая часть: бой советской дивизии против танков Манштейна, идущих на помощь фельдмаршалу Паулюсу. События показаны и крупным планом – с точки зрения генерала Бессонова; и на уровне деталей, внутреннего плана – с точки зрения лейтенанта Кузнецова. Раздвоенность, заданная названием, проходит через весь роман. Доблесть соседствует с трусостью и подлостью, равнодушие природы – с человеческим отчаянием… Но главное – царившая в Берлине уверенность, что война заканчивается на берегах Волги – с внезапными переменами, с переворотом всех представлений о мире и его закономерностях. «До предела сжатая пружина, – напишет Бондарев, – стала разжиматься с неудержимой разрушительной силой. Война вошла в новую свою фазу».
Много лет спустя Бондареву, приехавшему в Германию, предложили встретиться с Эрихом фон Манштейном. Писатель признавался, что не горел желанием встречи с немецким фельдмаршалом, потому что отношение к нему не переменил за все прошедшие годы. Но и сам Манштейн отказался от встречи, сославшись на хворь и разболевшееся горло. Как символично! Даже если фельдмаршал сказал неправду, наверняка его горло разболелось бы, доведись ему говорить с русским лейтенантом, стрелявшим по его танкам в сталинградских степях. Ведь «Горячий снег» – это роман и о Бондареве с Манштейном. Но писатель обратился к этому эпизоду великой битвы не потому, что сам в нём участвовал. «Только позже я понял, – признавался потом Бондарев, – что весь исход битвы на Волге, вся каннская операция трёх наших фронтов, может быть, даже сроки окончания всей войны во многом зависели от успеха или неуспеха начатого в декабре Манштейном деблокирования…» То есть центральным в творчестве Бондарева произведением стал роман о решающем событии всей Великой Отечественной войны – не о Сталинградской битве как таковой, а о сражении против танков Манштейна, рвущихся на помощь Паулюсу. Интуиция, талант, опыт подсказали писателю то, что порой остаётся за пределами даже исторических изысканий.
Сегодня творчество Юрия Васильевича Бондарева и других военных писателей обретает особое значение и звучание. Россия вновь окунулась в войну. Пусть и не так уж глубоко, как это было восемьдесят лет назад. Но снова пожары и скрежет металла стали для кого-то повседневностью. Снова «погибшие молодые жизни, непрожитые биографии, несбывшиеся надежды, несовершившиеся открытия» стали нашей действительностью. Это горький опыт, оплаченный дорогой ценой. Но этот опыт скажется не только на отдельно взятых людях, он должен стать свежим ветром, тем ветром перемен, который однажды, как поётся в песне, прогонит ветра измен, развеет «ветра разлук, обид ветра». А ещё – отделит ложь от правды, истину от подделки, противостанет «жирной сытости» и «тупой наглости богатства». А иначе… Иначе всё было зря.
1.