Имя Елены Александровны Благининой знакомо нам с детства. Оно связано для нас с младенческими и ранними школьными годами. Стихи ее исполнены света и тепла, учат заботиться о близких, любить и ценить их. В нашей памяти запечатлелись дивные, милые, излучающие любовь строки: Мама спит, она устала…/Ну и я играть не стала! /Я волчка не завожу,/ А уселась и сижу.
В годы господства атеизма, тотальной идеологизированности школьных программ произведения Благининой, пронизанные светом добра, милосердия, человеколюбия, читали, изучали, заучивали наизусть в детских садах и начальных классах. Стихи Елены Благининой, наряду с русской классикой, несли детям Благую Весть, христианский взгляд на мир и окружающих людей.
Образ весны в церковной гимнографии связан с воскресением Христа, символизирует победу над «зимой смерти. «Воскресение Господа нашего Иисуса Христа служит залогом не только воскресения всех людей, но и началом всеобщего восстановления природы, испорченной грехом», - говорит в своей проповеди иерей Антоний Русакевич [4]. В каноне на Антипасху, составленном преподобным Иоанном Дамаскином, поется: «Днесь весна душам, зане Христос от гроба, якоже солнце, возсияв тридневный, мрачную бурю отгна греха нашего. Того воспоим, яко прославися… Днесь весна благоухает и новая тварь ликует».
Верба, которая заменяет в России пальмовые ветви, выступая в качестве «победы знамения»( с зелеными ветвями встречали царей, возвращавшихся с торжеством после победы над врагами; ветка служит знаком победы Христа над смертью) в то же время гораздо сильнее и очевиднее, чем пальма, выражает идею пробуждения от зимнего&смертного сна и будущего воскресения нас из мертвых: «Общее воскресение /прежде Твоея страсти уверяя /из мертвых воздвигл еси Лазаря, Христе Боже. /Темже и мы, яко отроцы победы знамения носяще, /Тебе, Победителю смерти, вопием: /осанна в вышних, /благословен Грядый во имя Господне».
В стихотворении «Верба» Благининой читаем: «Сиянье, плеск и щебет во дворе.../А верба вся в пушистом серебре:/Вот-вот сорвутся да и улетят/ Комочки этих сереньких утят./ Притронешься, погладишь - как нежны/ Доверчивые первенцы весны!»
Внешне приведенные стихотворные строки мало напоминают церковные песнопенья праздника «Вход Господень в Иерусалим». Но ликование и свет, которыми пронизаны они, имеют своим истоком Великий праздник, предвещающий воскресение, победу над смертью. Образность Благининой изысканна (сравнение распустившихся почек вербы с пушистым серебром) и, вместе с тем, понятна детям, будит их воображение, трогает, задевает их сердца: почки вербы уподобляются новорожденным утятам. Зрительные и тактильные образы сливаются воедино: маленькие читатели и все мы видим и чувствуем эти оживающие в наших руках, вызывающие нежность и умиление пушистые комочки. Они только родились на свет. Они доверчивы к миру. Они – первенцы, дети весны. Но, в то же время, они готовы сорваться и улететь. Подспудно здесь не только присутствует мысль о хрупкости, мимолетности красоты и человеческой жизни в целом, но и есть легкий, едва уловимый, понятный только воцерковленному, верующему читателю намек на таящуюся в этом праздничном торжестве опасность для Первенца Весны: те же самые люди, которые кричали в «вербное воскресенье» Спасителю «Осанна», завтра будут кричать: «Распни его»!
«Весна» Благининой «Весна» по своему содержанию и форме соотносится со стихотворением «Весенние воды» Тютчева, которое в «Родном слове» К.Д. Ушинского помещено под рубрикой «Страстной понедельник»: именно с этого дня усиливается пост и начинается особенно напряженное ожидание Пасхи, Светлого Воскресенья. Воды у Тютчева шумят, предвещая близкий приход Весны – Христова Воскресенья… Но воды не просто шумят, они блещут и гласят: «Весна идет! Весна идет». Радость и торжество здесь – пасхальные. В «Весне» Благининой меньше торжественных и высоких нот, чем у Тютчева: образы здесь более земные, отражающие быт деревенских детей: «Ещё в домах пылают печки /И поздно солнышко встаёт, /Ещё у нас по нашей речке /Спокойно ходят через лёд! // Ещё к сараю за дровами /Не проберёшься напрямик! / И в садике под деревами / С метлою дремлет снеговик! //Ещё мы все тепло одеты - /В фуфайки, в ватные штаны. /А всё-таки весны приметы/ Во всём, во всём уже видны! /И в том, как крыши потеплели, /И как у солнца на виду /Капели, падая, запели, / Залопотали, как в бреду//И вдруг дорога стала влажной, /А валенки водой полны... /И ветер нежный и протяжный /Повеял с южной стороны…» Вместе с тем перекличка с Тютчевым очевидна – и в размере, и в совпадающем начальном наречии «Еще», которое приобретает у Благининой роль ритмообразующего рефрена. И в присутствующем ожидании Праздника. Взгляд, голос автора, впервые явно обнаруживая себя в приподнятом поэтическом слове «дерева», в полной мере проявляется во второй части стихотворения – в летящей мелодике и звукописи в сочетании с изысканными сравнениями, метафорами, эпитетами : И как у солнца на виду /КапеЛи, падая, запеЛи, / ЗаЛопотаЛи, как в бреду!; И ветер нежный и протяжный /Повеял с южной стороны. Тютчевский праздничный мотив все преображающей воды возникает в конце стихотворения. При этом Благинина использует наречие «вдруг», подчеркивающее резкую смену холода, темноты, зимнего сна природы ее радостным и всегда как бы неожиданным для всех нас пробуждением.
Пасхальный мотив воскресения, победы жизни над смертью, неявно присутствующий в «Весне», в стихотворении «Чудо» получает открытое, развернутое, сильное выражение.
У нас в саду случилось чудо./Нет, правда чудо, я не вру!/ Вдруг ни оттуда, ни отсюда /Оно явилось поутру.// Вчера крыжовник весь светился - / Он был корявый и смешной./ А нынче сразу распустился,/ Стоит под зеленью сплошной.// Какие соки в нём бродили,/ Чтоб чуду этому помочь?/ Или ветра его будили /Весь день вчерашний и всю ночь?// Иль так на солнышке пригрелся,/ Так буйно жизнь в нём расцвела, /Что он, как званый гость, оделся// На праздник света и тепла?
Так же, как и в «Весне», поэтесса прибегает в данном случае к воссозданию интонаций и лексики детской речи, нарочитому снижению высокого словесного образа (Нет, правда чудо, я не вру!). И, вместе с тем, стихи эти напоминают торжествующее песнопение. Они все проникнуты благоговением и трепетом перед чудом воскресения, заканчиваясь выражением «праздник света и тепла», исполненным для всякого верующего русского человека глубокого смысла. Праздник этот, конечно же, - Светлое Воскресенье, Пасха.
Истоки радостного, пасхального мироощущения Благининой – в ее раннем детстве, в ее семье. Дедушка Елены Александровны по матери Михаил Иванович Солнышкин был священником. Именно он научил ее грамоте, церковно-славянскому языку. Память о детстве, проведенном в орловском селе Яковлеве, о строгом и возвышенном строе жизни, о семейных отношениях, проникнутых духом христианской любви, о церковных службах и праздниках стала основой для формирования мировидения поэтессы, ее личности и творчества. Благинина вспоминает:
«Великопостные песнопения «Чертог твой вижду, Спасе мой» или «Да исправится молитва моя я слышу в себе до сих пор так же, как, скажем, концерт для гобоя и скрипки Вивальди или фуги Баха… Помню отец всегда плясал, идя после Пасхальной заутрени под перезвон колоколов. Мать тревожилась: все-таки под колокольный звон плясать нехорошо» [3, с.10].
Заметим, что веселье отца Елены Благининой в пасхальную ночь никоим образом не противоречит православным канонам, соответствуя самому духу, атмосфере этого Великого Праздника. Вспомним телевизионные сюжеты о сошествии Благодатного огня – самозабвенные танцы православных арабов перед входом в Храм Гроба Господня [2, с.11]. В пятой же песне Пасхального канона преподобного Иоанна Дамаскина поется: «Безмерное Твое благоутробие, адовыми узами содержимии зряще, к свету идяху, Христе, веселыми ногами, Пасху хваляще вечную».
В статье «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения» А.С. Пушкин писал: «Альфиери изучал итальянский язык на флорентинском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком» [7, с. 348].
Елена Александровна Благинина вышла из той же среды, из которых выходили московские просвирни. Ее речь – чисто русская по своим истокам – в то же время, вбирает в себя и живительную церковно-славянскую языковую традицию, усвоенную с детства, в глубоко православной семье. При этом Елена Александровна получает блестящее высшее образование, проходит школу поэтического искусства у Валерия Яковлевича Брюсова и Георгия Аркадьевича Шенгели, оканчивает Высший литературно-художественный институт в 1925 году. Была очень дружна с Анной Ахматовой, которая прекрасно понимала масштаб личности и дарования Благининой, относилась к ней как к равной. Памяти Ахматовой посвящено одно из неопубликованных при жизни Елены Александровны стихотворений - Anno Domini (лат.: В лето Господне, т. е. в ... году от Рождества Христова). Этот заголовок повторяет наименование одного из наиболее известных циклов Анны Ахматовой при этом искусно обыгрывается совпадение звучания имени «Анна» с латинским названием года: «Как живется, затворница,/На т о м берегу?/Хороша ль твоя горница/В последнем снегу?//Может елки не ластятся,/Иль не желты пески?/Иль земное злосчастьице/Память рвет на куски?//Иль в небесной хоромине/Ты светла и легка?/И течет Anno Domini/ Над тобой, как река...»;
Поэзия Благининой отличается солнечной природой, прозрачной ясностью, легкостью, богатством и разнообразием языка, на фоне искусного варьирования ритма, стиховых регистров, смены и игры интонаций. Этот сплав народной речи, церковнославянской языковой стихии, пушкинских традиций «нагой простоты», изысканных образов и виртуозной весификацонной техники русского модерна делает стихи Елены Александровны Благининой уникальной. В ее лирике встречаются Золотой и Серебрянный век русской поэзии.
Расхожие стереотипы, в основе которых лежит наша общая привычка упрощать, сводить необыкновенные, из ряда вон выходящие явления к элементарным схемам и ярлыкам, мешала разглядеть гений Благининой при ее жизни. Но и сегодня инерция восприятия ее творчества как не вполне серьезного, лишенного подлинной глубины явления, место которому разве что в детском саду и самых первых классах школы, мешает понять все величие и цветущую сложность ее поэзии. Елена Александровна пишет в своих «Воспоминаниях»: «С тоскливым недоумением я выслушивала разговоры о том, что почему-де не пишу настоящих стихов, зачем впала в детство, зачем не работаю над монументальными вещами. Мне казалось, более того – я была уверена, что делаю настоящие и никак не могла уразуметь, в чем же собственно. разница, ибо никогда не насиловала себя, работая над стихами для детей» [1, с. 207].
Как и у великих предшественников поэтессы, мастеров Золотого века – Ф.И. Тютчева, А.Н. Плещеева, Я.П. Полонского, Е.А. Баратынского – невозможно провести строгую, четкую границу между ее «взрослыми» и детскими стихами. Одним из таких стихотворений является «Колея»: «Над рожью, дождиком примятой, /Стоит денёк почти сквозной./Орловский ветер пахнет мятой, /Полынью, мёдом, тишиной.// Иду стеной высокой хлеба, /Иду, иду да постою,/ Любуясь, как упало небо/ В наполненную колею.// На синем дне летают птицы, /Плывут печально облака... /Стою... Мне страшно оступиться,/ Мне очень страшно оступиться,– Так эта пропасть глубока!»
В этом стихотворении нет ни одного непонятного детям слова. Возникающая здесь картина природы отличается точностью, конкретностью, узнаваемостью. Эффект соприсутствия читателя создается рядом деталей: вместе с лирической героиней мы идем по дороге средь полей смотрим, обоняем, слушаем, замечая самые мельчайшие детали – примятую дождем рожь, прозрачный, «сквозной» воздух, наполненную водой колею, отражающихся в ней птиц и облака…Особая ласковость интонации создается использованием слов с уменьшительно-ласкательными суффиксами: дождиком, денек. Образ «стеной высокой хлеба» полностью соответствует восприятию ребенка: детям все окружающие предметы кажутся гораздо выше, чем взрослым… Но есть в стихотворении и иной, символический план, доступный лишь людям искушенным, умудренным жизненным опытом.
Стихотворение это – о наших корнях и основах. И за конкретными, земными деталями просвечивает облик иной, небесной реальности. Протоиерей Иоанн Журавский пишет о том, что «в Православии небо и земля неотделимы» [5]. В стихотворении Благининой эта сокровенная истина получает художественно убедительное воплощение. Наполненная дождевой водой, проложенная в орловском черноземе глубокая колея предстает окном в небо. Мы одновременно «падаем» и возносимся в это небо. Здесь возникают мотивы земного пути и небесной вечности. Особую роль в их передаче играет настоящее время глагола. Трижды повторяется форма «иду», которая имеет в данном случае наиболее распространенное для глаголов настоящего времени значение: «действие, совершаемое в момент речи». У Благининой мы сталкиваемся как бы с «настоящим репортажа», которое журналисты употребляют для создания эффекта соприсутствия автора и читателей в описываемой ими реальности – здесь и сейчас. Сначала движение носит прерывистый характер, оно сменяется остановками: «Иду, иду, да постою…». Но вот… Стоп кадр! «Стою…» Это – тоже настоящее время, однако значение его – другое. «Настоящее репортажа» сменяется «настоящим вневременным». Мы покидаем земную сиюминутность и оказываемся за пределами времени – в Вечности, перед лицом Ее. [3, с.65].
За словами «страшно оступится» угадываются слова апостола Павла: «Блюдите, како опасно ходите!» (Ефес. 5, 15).
В свою очередь выражаю свою благодарность научному сотруднику музея писателей орловцев Ирина Владимировна Самарина за предоставленную возможность ознакомится с сим весьма примечательным документом.
Приведем текст этого малоизвестного широкой аудитории стихотворения полностью.
Дурочка
1
Дурочка плакала в переулке:
Парни обидели - отняли булки,
И насовали в авоську крапивы,
И удалились горды и счастливы.
Дурочка плакала, глазом косила,
Глазом косила, тихо просила:
- Господи, милостивый, вот беда-то,
Не обессудь! Ведь они ребята!
Может, и я за них виновата?
2
Всех раньше встает
И, бродя по закоулкам укромным,
Швыряет остатки-очистки, ошурки -
Животным бездомным.
3
Колючей проволоки жгут
С дороги убрала:
Играют ребятишки тут
Слепцы и старцы бродят тут,
Далёко ли до зла?
4
Подкатила коляску мать,
А уж дурочка тут как тут:
- Я не знаю, как тебя звать,
А меня Дуняшей зовут.
В гастроном дите не бери,
Толчея там у них внутри.
И коляску с дитем не прячь,
Я коляску постерегу...
Ах, ты маленький мой, не плачь,
Агу-агу!
5
Из кулечка сыпала пшенцо,
Наклоняла к голубям лицо:
- Клюйте духи святые,
Людьми проклятые!
Ишь как вас вызвездило,
Разузорило!
И за что газетка позорила?
6
Тишину, сынок не губи,
Что наотмашь бросаешь дверь?
Тишину не губи... люби...
Ведь как сказка она теперь!
7
Поминая черные деньки,
Подбирает корочки, куски...
Всё лепечет что-то...
Всё бормочет.
К Покрову себе кончину прочит.
О каком-то Феденьке талдычет –
Был-де тонколиким, тонкобровым
Долго-долго, неподвижно, кротко...
Что с неё возьмёшь?
Идиотка!
8
Солнце пало на этажи,
А жара гудит всё равно.
Острым свистом своим стрижи
Режут воздух, как полотно.
Облака костер разожгли...
Но пустеет, пустеет двор –
К телевизорам все ушли.
Только дурочка на скамье
Среди птиц, как в родной семье.
Недаром бдительная цензура «встала на дыбы»! В этом стихотворении необычно все до шока: и рифмо-ритменный строй раешного стиха, и прихотливые интонации (от плясового речитатива до причитания и плача) и, конечно, далекая от всех принятых в советской литературе канонов тема - изображение юродивой, да еще в сочувственном ключе. Та, кого все считают «дурочкой», оказывается умнее всего окружающего закосневшего в безбожном быте духовно омертвелого мира. Она молится за обидчиков: «Господи, милостивый, вот беда-то,/Не обессудь! Ведь они ребята». Более того, она чувствует себя виновной, ответственной за них, неразумных, не ведающих, что творят. «Может, и я за них виновата?» Ее плач – не от обиды, как это может показаться при поверхностном восприятии. Плач юродивой сродни плачу Богородицы о погибающей, забывшей Бога Руси.
Эти благининские строки заставляют вспомнить слова Нагорной проповеди Спасителя: «Аз же глаголю вам не противитися злу: но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую». «Дурочка» являет собой настоящую икону главной Христовой заповеди: «Любите друг друга!»
Не думающими о других, не любящими «ближнего своего», подлинно безумными выступают в стихотворении Благининой не только озорники-ребята, но и те, кто оставил на дороге колючую проволоку, и те, кто равнодушно проходили мимо этого «жгута», способного поранить каждого, а особенно – детей, стариков, слепых; и те, кто громко хлопают дверью, нарушая покой окружающих; и те, кто глумятся над убогой, возвышая себя над ней: «Что с неё возьмёшь?/Идиотка!» ; и те, кто заменяет телевизором общение с ближним и Божьим миром, живьем замуровывая себя в каменных клетках многоэтажных домов: «Солнце пало на этажи…К телевизорам все ушли»…
В пятой строфе стихотворения возникает мотив родственности «дурочки» с птицами. Она называет голубей «святыми» и «проклятыми» И в этом пародоксальном сочетании мы ощущаем присутствие образа автора: здесь – ключ к пониманию идеи стихотворения.
Особого внимания заслуживает рифма: «Клюйте духи свя́тые,/ Людьми прокля́тые». Ударение свя́тые у каждого православного верующего человека вызывает ассоциацию с ангельской песнью: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!», - а также с восходящим к сей песне молитвенному восклицанию: «свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас!» Достаточно прозрачна и ассоциация, связанная с изображением в православной иконографии Духа Святого в виде голубя. Более глубоко, в подтексте присутствует тема отвержения, проклятия миром святости и самого Иисуса Христа, а также непосредственно связанная с этим тема искупления наших грехов Спасителем. Цитирую Послание к Галатам апостола Павла: «Христос искупил нас от клятвы закона, сделавшись за нас клятвою, ибо написано: «проклят всяк висящий на древе» (Гал 3:13). В Послании же к Ефе́сянам апостол пишет: «…мы имеем искупление Кровию Его, прощение грехов, по богатству благодати Его» (Еф. 1:7).
Вновь тема родства героини Благининой с птицами возникает в последних двух строках стихотворения, где раешный стих с его плясовой, юродивой окраской сменяется строгим ритмом и серьезной, возвышенной, торжественной интонацией: Только дурочка на скамье/ Среди птиц, как в родной семье. «Дурочка» уподобляется птицам, которых она сама называет «святыми духами». «Святой»» – άγιος, значит «отлученный, выделенный, посвященный Богу» (Лк.2:23). Дурочка «отлучена» от мира, и она – свята, посвящена Богу, является иконой Его заповедей – вместе с многими другими юродивыми, которых Господь послал для свидетельства о Себе нашему заплутавшему народу, после того, как он ушел из Церкви.
Этому свидетельству также посвящено и все творчество Елены Александровны Благининой, – хранительницы и провозвестницы Благой Вести Христа, замечательного поэта, чьи стихи оказали животворящее воздействие на ум, сердце, совесть ряда поколений русских людей, способствуя пробуждению «генной» духовной памяти нашего народа, возрождению православных традиций в нашей жизни.
Сама Благинина о себе сказала скромно:
Я на земле не праздник жизни правлю,
А скромное подвижничество дня,
И потому не блеск звезды оставлю,
А только отсвет тихого огня.
Но мы можем добавить, что и жизнь, и стихи Елены Александровны подобны негаснущей молитвенной свече, зажженной от Благодатного огня.
Иеродьякон Свято-Духова монастыря Ливенской епархии Орловской митрополии Нафанаил (Б.Г.Бобылев, д.пед.н, проф., магистр богословия, Почетный работник Высшего профессионального образования РФ)
