Современный человек – существо одинокое. И речь здесь совсем не об одиночестве духовном, потаенном, которое невозможно до конца хоть кому-нибудь высказать, а об одиноком присутствии человека в миру, в житейском пространстве, в котором, кажется, и знакомые лица, и привычный распорядок часов, минут и забот способны вписать одинокую душу в окоем повседневности. Но что-то сломалось в устройстве нашего мира, и гнетущая, непреодолимая как будто оставленность – людьми, смыслом жизни, самим содержанием происходящего вокруг – терзает сердце нашего современника необъяснимо и постоянно. Здесь можно завести разговор о богооставленности человека нового времени – это будет логично и обосновано многими вещами, о которых мы часто просто забываем или легкомысленно о них не думаем. Но чувство личной богооставленности в мире приходит к человеку уже после того, как он ощутит себя включенным в некое общее целое, когда, привычно обретаясь в его рутине и вписывая своё присутствие в повседневный жизненный уклад, и станет, и осознает себя некой частью этого единого миропорядка.
Современная русская проза не очень-то погружается в обозначенную тему. Как правило, ее более интересует – и, в конечном счете, это правильно – соразмерность человека его задачам, соединенность с Богом и понимание собственного индивидуального духовного долга, о котором важно помнить в ежедневном течении дня и ночи. Но как быть с мгновениями реальной жизни, в которой так много случайного, печального и радостного – она составляет непрерывный поток, и из него нельзя самовольно «выпрыгнуть», остается только соединять себя с ним, принимая одно и отвергая другое. Такое житейское понимание одиночества, которое правильнее назвать одинокостью, сегодня чрезвычайно распространено, его проявления часты и многообразны и нуждаются в художественном внимании и реальном обозначении. Потому что первый шаг в постижении большого и общего заключается в естественной попытке вписать свою жизнь в контекст происходящего с людьми, с их памятью и чувством долга; с их обществом, в котором невидимыми нитями соединены родные и чужие, старики и дети; с эпохой, где все норовит взаимно разладиться, но сохраняется по великой надмирной милости и смыслу...
Проза Игоря Изборцева[1] как нельзя лучше подходит для спокойного осмысления так странно сложившегося положения вещей. В его повестях и больших рассказах читатель сталкивается с палитрой стилей. Скажем, один сюжет берет в качестве «творческого инструмента» постмодернистское смешение событий, логики, картин действительности и даже соразмерности плотных материальных предметов. Погружая читателя в советское мироустройство в «Чудесах болотных», автор, кажется, взламывает заведенный социальный распорядок, привнося в происходящее элемент фантасмагории и волшебства, и как будто показывает, что у знакомого мира есть параллельный объемный отпечаток, где существуют свои законы и пути совмещения привычного и странного. Реальность словно «плывет» под пером писателя... И читатель, изумленный таким преображением осязаемого и почти стертого в повседневности, начинает воспринимать прошлое уже не в качестве конструкции, заведомо рациональной и жестко мотивированной, но – как прежний мир, очень важные и подчас фантастические свойства которого были упущены, оставлены без внимания. Существенно, что главный герой повести – подросток, и во многом именно потому способность окружающего пространства менять себя, принимать какие-то новые удивительные формы, не кажется искусственной, вычурной, похожей на проделки либерального пера, склонного все серьезное превращать в пошлое или амикошонское. Мальчишка начинает свято верить в возможности собеседника-незнакомца влиять на происходящее, у него появляется своя тайна, душа устремляется в удивительное и прежде невообразимое. Он почти поднимается над пыльной землей, забывая о жестких правилах, принятых однажды и непререкаемых. Он теперь – не один, хотя как сложится его последующая судьба, можно только догадываться. Но здесь важнее – сам случай, прецедент, тот чудесный рубежный момент, когда мир предстает в неожиданном ракурсе, а одинокое существование отменяется решительно и навсегда.
В повести «Всего лишь пепел» центральный герой предлагаемой истории – фигура малоприятная. Это милицейский начальник Пузынёв, возомнивший себя вершителем судеб окружающих его людей и стремящийся переустроить социальное пространство по своему усмотрению. Он изначально одинок – как бывает одинок духовный отщепенец, для которого все вокруг представляются только «условно живой» мебелью, инертными вещами, в разной мере пригодными для использования: их позволительно передвинуть, отменить или даже уничтожить без лишних сомнений. Подобное душевное наполнение его с течением дней приобретало все более устойчивую форму, что делало Пузынёва нетерпимым ко всякому иному человеческому правилу. Отчего-то его необъяснимо оскорбляло строительство храма неподалеку от личного особняка, все силы свои он старался положить на то, чтобы ни прихода православного, ни церкви рядом не было. Безумная логика и ненависть по отношению к соседям, людям русским и православным – подвигла его на клевету. Будь он человеком иного рода-племени, хоть какое-то объяснение можно было бы дать его немотивированной злобе. Но он – здешний, укорененный в земле, по которой ходили его предки. И потому – нравственный изгой, человек, сам себя загнавший в социальную и психологическую ловушку, определивший собственному существованию путь одинокий, самонадеянный и... окаянный. Все злокозненные предприятия Пузынёва рушатся: уходит жена, православная прихожанка, вызванный им ОМОН пропадает в храме, не ведая часов и минут, пребывая в каком-то нездешнем времени. Претерпевает крах план воцариться на малой окрестной местности, предстать вершителем судеб простых смертных – в определенном смысле даже и его подданных, которым и слова в простоте и чести сказать было бы не позволено. В итоге он остается в пространстве сугубо одиноком: исполняя обязанности простого санитара в психиатрической лечебнице, Пузынёв старается быть полезным и внимательным, находя в таком служении своеобразный уход от личной пустоты. И получает здесь то, чего ему так не хватало прежде – чувство, что и он кому-то не только нужен, но необходим.
Два персонажа «романа в письмах по e-mail» с названием«Великий» сначала кажутся очень похожими друг на друга. Филологическая игра на фоне деталей биографии И.С. Тургенева сводит обоих в электронной переписке, где выстраиваются предсказуемые параллели с далёким прошлым, возникают подробности чужих биографий. В своих виртуальных посланиях каждый из собеседников хочет хоть в чем-то соприкасаться с русским классиком и его героиней, походить на них. Однако писатель-дубль по мере развития этой истории выглядит все более поддельным, не совпадающим со своим выдающимся литературным образцом. Тогда как дубль-героиня, поступательно двигаясь в сторону реальности и принимая людей со всеми их недостатками и достоинствами, кажется, до-воплощается. Уходя от сухой интеллектуальности и вслушиваясь в биение собственного сердца, она обретает плоть и кровь, в ней просыпается доброта и участливость, а сухость ума и сентиментальная фантазия исчезают из переписки окончательно.
Героиня-дубль трагически погибает от хулиганского удара ножом. Дубль-писатель, и ранее не чуравшийся плагиата, готовит к изданию роман в письмах, в котором не забывает представить себя художником основательным и вдохновенным. Но, не дождавшись выходя книги в свет, умирает при неясных обстоятельствах. Главный бенефициар – издательство, предлагая читательской аудитории названное произведение, оно характеризует автора как фигуру великую...
Что ж, нынешние книжные дома либерального толка склонны каждого лилипута «вытягивать» в Гулливера. Однако важно подчеркнуть мысль, существенную для произведения Игоря Изборцева: фальшивый сочинитель ушел в смерть как в одинокое и безотрадное путешествие, а героиня, сливаясь со своим классическим прототипом, выбрала мир подлинной жизни – теплый, отзывчивый и жертвенный.
Стоит заметить, что с уходом персонажей от душевной молекулярности, одинокости зримо изменяется литературное письмо автора. В повести «Всего лишь пепел» сама фактура текста в какой-то степени отсылает читателя к булгаковской фантасмагории. В «Великом» рафинированный стиль высказывания начитанных собеседников постепенно становится более прозрачным и этически определенным. По мере удаления литературных героев Изборцева от житейской пропасти и приближения к чаемому единению с чем-то бо́льшим, чем каждый из них, – и даже на удивление очевидным, авторская речь приобретает яркую и естественную выразительность, не теряя притом прозрачности изображаемых картин и состояний.
В рассказе «Свадьба» происходят события почти обыденные – живописуется свадебный пир на современный лад в деревне. Как будто все теперь иначе на первозданной крестьянской русской земле: и обычаи позабыты, и хлебосольное гостеприимство стало в какой-то степени выборочным, и песни современные поются так, что с души воротит... Ушла традиция, забылась красота, потеряно значение многих обрядов и правил. Престарелого Ивана Васильевича за праздничный стол не пригласили, но любопытство заставило старика забраться в густой кустарник на улице и внимательно наблюдать за происходящим. И примечательно, что все описанные ухарства сельских обывателей, отличавшихся непредсказуемым поведением, не кажутся особенно яркими – в них бурлит только эмоция, подкрепленная водкой, а это не новость, примеров подобных множество. Но вот отпела молодежь нынешние шлягеры с дрянными словами, отплясали гости положенное, и завели старики и молодые прежние песни, в которых душа и судьба не отворачиваются друг от друга, а сливаются во что-то одно, родное, никем и никак не разделимое... Пусть казалось старику, что выглядит он нелепо в своем укрытии, и что происходит все положенное совсем не так, как до́лжно. Но сошла короста текущего порченого дня – и обратилась душа одинокая, о том даже и не подозревающая, к знакам родовым, к символам объемным, к бессознательному единению старого и молодого, минувшего и наступающего. К тому, что роднит одного русского человека с другим. Увиделось в этом глубинном родстве самое важное, что не позволено стереть никакому самоуверенному новому времени.
«Помни последняя своя…» – так называется проникновенный рассказ автора, в котором происходит слияние одинокого бытия человека с одиночеством его души и возникает долгожданный выход в то высокое духовное пространство, где все другие этапы возрастания личности становятся только небольшими отрезками тернистого душевного пути. Панорама колоритных фигур наполняет сюжетный объем текста, у всякого персонажа здесь – своя примечательная черта характера или обыкновения. Но поверх имен и лиц присутствует в рассказе старик Мармеладыч, многие годы обретающийся на паперти храма. Его словам присуще совсем другое измерение – не житейское, в котором пребывают практически все остальные. Причем сама художественная ткань повествования – очень емкая по ассоциациям, по привлечению в прозаическую «живопись» суждений скрытых, вовсе не наглядных. Образность авторской речи, широта взгляда на самое ощущение жизни сообщают произведению особенное обаяние и изобразительную полноту. Рассказ может быть назван одним из лучших в творчестве Игоря Изборцева – так или иначе он подводит видимую черту перед проблематикой, которая исподволь обозначила себя в томе прозы «Сильнее бурь».
Русский человек теперь почувствовал себя не одиночкой, а живым, деятельным сыном своей земли. Это роковые события последних полутора лет прояснили его ум, настроили сердце, дали слова, которые он может говорить весомо и безбоязненно. Но хочется верить, что настоящая, честная проза наших писателей, в течение долгого времени отчужденная от массового читателя, всё-таки непостижимым образом проникала в общественное сознание, делая в нем важные и необходимые «поправки», обозначая место, на котором стоит сегодня русский воин, – как родную почву.
Так мы восстанавливаем память рода и непререкаемость нравственного завета – двигаясь от житейского к духовному, постепенно находя в себе глубинные скрепы, значимые для стариков, отцов и детей. А литература наша, вглядываясь в современника, помогает ему понять себя не предвзято и не лукаво...
[1] Изборцев И.А. Сильнее бурь. Повести, рассказы. – Санкт-Петербург: Первый ИПХ: Литературный фонд «Дорога жизни», 2021.
