Борьба за Северо-Западный край

Часть 1

Часть 2

Опять борьба за Западный край на культурном фронте

То, что малороссы и белорусы, а также социальные низы в самой Польше в период 1830-31 гг. никак не проявляли желания сражаться за возвращение старой Польши, особенно беспокоило польских деятелей. Поэтому после поражения 1831 года польские деятели сделали ставку на длительную идеологическую борьбу с целью привлечения на свою сторону местных жителей. Правда, основную проблему польским авторам доставлял тот исторический факт, что земли, на которые претендовали поляки как на неотъемлемую часть Польши, были сердцем Киевской Руси. Впрочем, довольно долго польские авторы, живущие в эмиграции утверждали, что Русью являются именно восточные земли прежней Речи Посполитой, а Россия есть Московия, ничего общего с Русью не имеющая. Так, некий польский генерал Рыкачевский писал: «То, что называется Россией, есть выдумка, бессмыслица, новое наименование, опровергаемое историей… Россия… есть не что иное, как Московия, страна не славянская, народности азиатской и варварской, объявленная в ХVIII веке европейским государством принадлежащим к славянской народности по указу, созданию абсолютной властью одной царицы»[1]. В польской политической литературе по отношению к москалям употреблялись термины «россияне», в то же время украинцев, которых поляки жаждали «освободить» с целью подчинения, называли рускими (с одной буквой «с»), или русинами. Земли правобережной Украины поляки называли «Русью», а остальную Россию – Московией. «Русь» должна была стать частью «польского трилистника», включавшего в себя также собственно Польшу и Литву (в состав которой относили Белоруссию).

Однако в восстаниях против России, поднятых поляками, православные русины бывших восточных земель Речи Посполитой поддерживали русскую власть. Стало ясно, что превращаться в поляков они не желают. Зато, используя отдельные различия в говорах, обычаях и быте между малороссами и великороссами, можно попытаться разделить самих русских на отдельные «нации». Это совпало с намерениями властей Австро-Венгрии, во владения которой вошла Галиция, использовать новое украинское движение против России. Убедившись, что украинцев не удается ополячить, и перспектива жизни под «сенью крыл Белого Орла», то есть в будущем восстановленном польском государстве, не вызывает у них интереса, деятели польского движения сделали ставку на украинских самостийников. Пропаганда велась достаточно примитивная – вы, малороссы, вовсе не ветвь русского народа, а некий отдельный народ, который «гнобят» москали. Необходимо восстать под руководством польских панов против «цара» (именно так писалось в пропагандистской литературе, видимо, поляки считали это унижением царя). А дальше, уверяли агитаторы, все будет хорошо – поляки и украинцы будут жить равные с равными, вольные с вольными». Разумеется, эти пафосные слова могли произвести впечатление на русскую либеральную интеллигенцию, но не на самих украинских и белорусских крестьян, которые не только помнили страшные времена польского господства. Над ними по-прежнему сидел польский помещик, который к крестьянам относился совсем не так, как вольный с вольными.

Расчет в создании украинского движения поляками был прост: «украинство» способствует ослаблению России, что в свою очередь, способствует восстановлению Польши. Кроме того, Украина, возникнув как независимое государство, окажется в зависимости от Польши. Эту мысль не без цинизма выразил известный польский историк, ксендз Валериан Калинка: «Иную душу нужно влить в русина – вот главная задача для нас, поляков…Та душа будет с Запада…Тогда, быть может, возвратиться Русь к братству с Польшей. А если бы и не сбылось, то лучше Малая Русь, чем Русь Российская…Если Гриць не может быть моим, то пускай, по крайней мере, не будет ни моим, ни твоим»[2].

Для привлечения на свою сторону украинцев не брезговали ничем. Готовясь к восстанию, многие паны стали вдруг одеваться в крестьянские свитки. Польские поэты с украинских территорий начали срочно писать «народные» песни о счастливой доле украинцев под Польшей и проклятий в адрес русских самодержцев, которые «волю» украинцев порушили.

Опыт ордена иезуитов, мастеров по созданию фейков, также был применен. В XVIII веке жил украинский казак Вернигора, имевший славу прорицателя. Через 70 лет после смерти Вернигоры польские деятели обратились к образу казака-пророка. Поэты Северин Гощинский и Юлиуш Словацкий начали писать стихи и поэмы, в который Вернигора предсказывал грядущую гибель Польши, а затем ее воскресение и грядущее братство пана и хлопа. Художник Матейко много позднее, в 1883 году, создал картину, в которой Вернигора предсказывает возрождение Польши, а первом плане – мальчик в белой одежде, символизирующий светлое будущее украинцев вновь под Польшей.

Польские агитаторы были уверены, что малороссов удалось убедить в необходимости сражаться под польским знаменем за своего польского пана. Показателем самоослепления можно считать книгу путевых заметок «Польша и ее южные провинции» Владислава Мицкевича, сына великого поэта. Под «южными провинциями» Польши мелись в виду земли нынешней Украины. Мицкевич-младший рассказывает, что он сам в 1861 году ездил из Одессы в Киев, из Киева в Житомир, из Житомира в Вильно и убедился, что русского в этих странах только армия и полиция, что, хотя крестьянин там и сохраняет свой местный говор, но что один вид польского повстанца как электрической искрой воспламенит его душу и он бросится на Русские полчища! Как иронично комментировал это сочинение русский публицист и философ Иван Аксаков, «Все предисловие написано с такою силой убеждения, с такой наивной искренностью, что нельзя и подозревать преднамеренного искажения истины, а следует предположить какое-то расстройство органов зрения, слуха, какое-то повреждение умственных и душевных способностей»[3]. «С каким простодушием; - продолжал И.Аксаков - описывает Мицкевич, и описывает очень поэтически, зимнее путешествие по Украйне, когда ямщик-малоросс «затянет свою думу...». Дума? Но о чем же поют эти песни, которые называются думами? Эти думы или думки ничего другого и не воспевают, как только казацкие подвиги против «ляхив», подвиги борьбы, да кончину казацких героев, изжаренных, колесованных и другими разнообразными способами замученных поляками, сохранившими и до наших времен особенный талант и охоту к затейливости мучений»[4].

Что бы привлечь на свою сторону евреев, польские деятели стали называть их «поляками моисеева закона». Поэты также стали писать стихи и поэмы о том, как евреи доблестно сражались, обороняя Варшаву против русских. Вообще-то русские военные источники ничего подобного не зафиксировали. Это был такой же пропагандистский фейк, как история пророчеств Вернигоры.

А вот литовцев как католиков польские деятели старались убедить в том, что раз они польской веры, то и должны себя считать поляками. Им милостиво разрешалось пока еще пользоваться своим экзотическим примитивным языком. Но в грядущем и при этом скором ополячивании литовцев польские деятели не сомневались. Однако они видели в этом позитивный и закономерный процесс. Даже в 1905 году, когда игнорировать развитие литовцев как самостоятельной нации стало невозможно, польская газета «Курьер литовский» (Kurier litewski) снисходительно вещала: «В культурной победе нашего языка над литовским есть только преимущество знаний, труда и гуманизма в обычаях[5]».

Но все же основные надежды в своей деятельности польские деятели сделали на контакты с русскими революционерами, которые в своей борьбе с самодержавием были готовы согласиться с некоторыми польскими требованиями. Главным союзником поляков стал такой выдающийся человек, как Александр Иванович Герцен. Он был и философом, и социальным мыслителем, и писателем, и политическим деятелем. Сыграл выдающуюся роль в развитии русской мысли. В период 1856-62 гг был «диктатором общественного мнения» России. Герцен эмигрировал из России в 1846 году, осел в Лондоне, где с помощью польских эмигрантов в 1853 году основал Вольную русскую типографию, чтобы печатать сочинения, запрещенные в России цензурой. Обратим внимание на время создания Вольной русской типографии – 1853 год. Уже идет Крымская война, а он издает журнал в Лондоне. Англия собирается вступить в эту войну, и тут появляется Герцен и начинает распространять контрабандой в Россию из столицы враждебного государства какие-то публикации. Говоря другими словами, это была подрывная деятельность против своей страны. С 1855 года Герцен начал издавать альманах «Полярная звезда» (своего рода продолжение одноименного альманаха Рылеева), а спустя год приступил к изданию «Колокола» - первой русской революционной газеты, нелегально распространявшейся в России. «Колокол» из Лондона распространялся в России совершенно открыто вплоть до царского дворца. О влиянии «Колокола» вспоминал много лет спустя видный деятель русской печати Николай Мещерский: «Действительно, влияние в то время Герцена было изумительно. Рассказывали, что о нем часто была речь при Дворе, что как – то, на разводе, Государь громко поздравил одного генерала с тем, что он попал в «Колокол»»[6].

Герцен на страницах «Колокола» открыто поддерживал польские требования. В сентябре 1862 года некие анонимные «русские офицеры» (скорее всего, редакцией же и придуманные) обратились к Константину Николаевичу, Наместнику в Царстве Польском через «Колокол». Адрес содержал заявления о том, что войска не хотят быть палачами, и это будет очевидно в случае восстания. Войско «не только не остановит поляков, но пристанет к ним, и может быть, никакая сила не удержит его. Офицеры удержать его не в силах и не захотят». Единственным спасением было дать Польше «свободно учредиться по понятиям и желаниям польского народа» (то есть «от моря до моря») далеко за пределы этнической польской территории, «иначе грозит беда неминуемая». Когда же восстание разразилось, то со страниц «Колокола» загремели призывы убивать «гадких русских солдат». Впрочем, причина пропольских симпатий лондонского изгнанника Герцена была проста: деньги на издание своего «Колокола» он получил у польского эмигранта Станислава-Габриэля Ворцеля. Герцен бедняком не был, но все же создавать целую печатную империю, и распространять журналы по всей России денег у него не хватало. Понятно, что деньги ему давали соответствующие службы Британии, а также польская эмиграция. А кто платит, тот, как известно, и заказывает музыку.

Разумеется, считать Герцена польским наймитом будет также глупо, как Ленина считать агентом Германского Генштаба. Эти политики были готовы заключать временный союз с кем угодно, ведя свою игру и отнюдь не собираясь быть чьей-то марионеткой. Если бы в России 60-х гг. XIX века произошла революция, то интересы польской шляхты для русских революционеров учитывались только как объект экспроприации.

Впрочем, откровенно антинациональные взгляды русских либералов также играли роль в тех событиях. Живший в добровольной эмиграции князь П. Долгоруков, сподвижник Герцена, уверял, что ничего страшного от отделения от России ряда губерний, пусть даже с непольским населением, не будет, зато это даст России моральный выигрыш: «Может быть, тогда губерния Ковенская и несколько уездов губерний Виленской и Гродненской отошли бы от России; но что за беда? Если из семисот уездов империи Всероссийской убавится дюжина или полторы дюжины уездов, сила России не уменьшится, а зато честь русская высоко вознесется тем, что никого не будут принуждать быть русским, принуждать мерами насильственными и кровавыми, мерами гнусными и позорными для тех, которые их употребляют, и что каждый из граждан России будет гордиться тем, что он русский!»[7]. Как видим, задолго до Горбачева многие «передовые» русские были готовы пожертвовать дюжиной-другой уездов, чтобы выгоднее смотреться в глазах Запада и заслужить похлопывание по плечу и пару одобряющих слов.

Между тем значительную часть чиновничества в западных губерниях состояла из поляков. Так, данные о государственных служащих Виленской и Гродненской губерний, сообщенные в Петербург Иосифом Семашко в 1854 году, свидетельствовали, что среди старших чиновников православные, в число которых попадали также недавние униаты, составляли менее шестой части (140 человек), а «в низшем слое чиноначалия» их доля оказалась и того меньше[8].

С целью нейтрализации русской армии, расквартированной в Польше, польские агитаторы активно «обрабатывали» офицеров. Еще Николай I считал лучшим средством воспитания военную службу. С этой целью шляхтичей из западных губерний стали в большом количестве зачислять в кадетские корпуса и всячески поощряли их добровольное поступление на военную службу. В скором времени русские генералы стали высказывать обеспокоенность по поводу концентрации в некоторых воинских частях большого количества поляков. По данным военного министра Д. А. Милютина, в 1861 году в Первой (Действующей) армии 35,5 % офицерского корпуса (около 2 тысяч человек) составляли католики, еще большим был их процент среди унтер–офицеров и рядовых. Среди католиков были некоторые российские немцы и представители некоторых других национальностей, в частности, французы. Но все же большинство католиков были поляками по происхождению. Однако, как и в 1812 году, большинство католиков сохранили верность присяге. «До сего времени, — писал Милютин, — ничто еще не дало повода к принятию каких–либо общих мер относительно уменьшения в войсках числа офицеров польского происхождения». Вовсе не были известны министру случаи проявления политической нелояльности со стороны нижних чинов[9].

После неудачи в Крымской войне оппозиционные настроения, охватившие все слои российского общества, не оставили в стороне и армию. Даже в элите вооруженных сил – Генеральном штабе, возникли нелегальные группы офицеров. Это были вовсе не хунты латиноамериканского типа, а скорее кружки вольнодумцев, которые в основном вели недозволенные речи в узком кругу единомышленников. Но ведя подготовку готовясь к восстанию ряд офицеров польского происхождения, в полном соответствии с «валленродизмом» предпринял попытку создать «хунту» из соплеменников в русском мундире, а также демагогией о «нашей и вашей свободе» привлечь на свою сторону и кондовых русаков. В 1857 году капитан Генерального штаба Зыгмунд Сераковский создал из генштабистов нелегальную организацию. Понимая, что своих коллег из числа русских офицеров не увлечь идеей польской власти вплоть до Днепра и Двины, Сераковский вел среди русских пропаганду необходимости социальной революции. Он был знаком с Чернышевским (который в романе «Пролог» вывел его под именем Соколовского), а за границей установил связь с Герценом. В 1856 - 1857 гг. Сераковский вел в журнале «Современник» отдел «Заграничные известия» и опубликовал большую статью «Взгляд на внутренние отношения Соединенных Штатов». На страницах «Современника» Сераковский восклицал: «Братство, любовь, взаимное уважение к личности лежит в основе всех наших нравственных понятий». Правда, как с этим соотнести требование восстановления Польши в границах 1772 года с руководящей ролью польского шляхетства?

Вообще-то союз между русскими революционными демократами, мечтавшими освободить свой народ и польскими дворянами, мечтавших убрать русскую власть, что править на всей прежней Речи Посполитой, может показаться противоестественным. Но что поделать – одним уж очень нетерпелось вернуть себе власть над «забранным краем», другие стремились разрушить Российскую империю. Польские заговорщики были готовы заключить союз хоть с дьяволом, пусть даже с революционерами, мечтающими о социализме и всемирном братстве трудящихся. Русские революционеры и либералы считали, что дом, в котором огни живут – Россия, некрасивый и тесный, на этом основании они собирались снести этот дом полностью, почему-то считая, что после этого как-то сам собой вырастет новый, более прекрасный дом. Именно это мы должны учитывать, вспоминая поведение «передовой» публики России в польском, да и в иных вопросах.

Не очень надеясь на военный переворот в Петербурге, подготовляя мятеж в Польше, заговорщики в русских мундирах из нелегальной офицерской организации действительно пытались слепить некую силу, которая поможет не только одержать победу в восстании, но и разожжет смуту во всей России. В 1861 году возник Комитет русских офицеров в Польше, поддерживавший тесные связи как с польскими националистами, так и с русскими революционными демократами. После ареста основателя кружка поручик Василия Каплинского, служившего в русской армии в звании поручика, Комитет возглавил поручик Шлиссельбургского пехотного полка Андрей Потебня. Членом Комитета были офицеры польского происхождения Ярослав Домбровский и Зыгмунд Падлевский. Вообще с этим Комитетом много неясного. От него остались только неопределенные краткие записи тенденциозно настроенных авторов, так что вероятен вопрос – а существовал ли этот Комитет вообще? Не был ли он придуман в редакции «Колокола» Герцена в Лондоне? Но как бы то ни было, Домбровский действительно был одним из главных деятелей польской конспирации.

Заговорщикам, и польским и русским, казалось, что пропаганда в армии имеет успех, Выдавая желаемое за действительное, руководитель Комитета русских офицеров А.Потебня в июне 1862 года так писал Герцену и Огареву. «Если вы, имеете верное понятие о положении дел в Польше, вы должны знать также и дух войска в Польше; мы настолько сблизились с патриотами польскими, что, во всяком случае, примем прямое участие в близком восстании Польши... Я уже писал вам раз по поручению своих товарищей; тогда я еще не знал, что пропаганда будет так легка и так успешна; теперь войско, квартирующее в Варшаве, стоит на такой ноге, что готово драться со своими, если б они вздумали идти против поляков»[10].

Но на фоне поразительной апатии и бездеятельности российской гражданской администрации военные власти все же не допустили враждебной деятельности в рядах армии. В июне 1862 года были арестованы и расстреляны несколько офицеров – поручики И.Н.Арнгольдт, П.М.Сливицкий, унтер-офицер Ф.Ростковский. Инкриминировалось офицерам, однако, вовсе не борьба за «свободу Польши». Они читали солдатам те статьи из герценовских изданий, в которых содержались материалы, разоблачавшие «преступления романовской династии». Суд признал их виновными в оскорблении царя «распространением между нижними чинами ложных и дерзких рассказов о государе и о царствующем доме, взятых из враждебных России сочинений»[11]. Другой темой пропаганды были наиболее интересные для солдат вопросы о положении крестьян, отмене крепостного права и вопрос о земле.

Но и после этого подрывная деятельность польских и русских агитаторов в армии продолжалась. Среди солдат распространялись песни на мотивы армейских походных песен. Сборник «Солдатские песни» из семи таких песен был издан в Лондоне осенью 1862 года. Каждая песня провозглашала, что честный солдат должен скорее погибнуть, чем выполнять приказы начальников — стрелять в крестьян и поляков. Вот одна из них:

Брат ли встанет против брата?

А поляки — братья нам,

И для честного солдата

Убивать их грех и страм.

Нам ли сердце не сжимали

Ихний стон и ихний плач

В этой бойне мы устали,

Русский воин не палач!

Пусть себе за ослушанье

Нас начальство душит всех,

Лучше вынесть истязанье,

Чем принять на душу грех!

Нам довольно доказали,

Как самих тиранят нас,

Как Арнгольдта расстреляли

И Сливицкого зараз!

И Ростковского сгубили

Вместе с Щуром зауряд

Лишь за то, что все любили

Всей душой они солдат!

В память их мы дружно грянем

Нашу песню в добрый час

В поляков стрелять не станем.

Не враги они для нас![12]

В условиях паралича властей империи и при обилии «валленродов» даже в Генеральном штабе усмирение неизбежного мятежа будет делом сложным.

Наконец, продолжала активно действовать польская эмиграция. Хотя части польской армии, отступившие после разгрома в 1831 году, по понятно причине, исчезли, среди эмигрантов действительно было немало людей с военной подготовкой. Столпы польской эмиграции начали поощрять вступление молодых поляков в армии различных европейский стран. В нужный момент они должны были подать в отставку и поехать сражаться за польские земли. Впрочем, буквально накануне восстания, в 1861 году в итальянском городе Генуе была создана польская военная школа. В ней училось около 300 человек. Все они потом отправились сражаться с русскими.

Итак, после трех десятилетий напряженной подготовки польское шляхетство вновь было готово воевать за «забранный край».

Перед новой бурей

Как только в России начались либеральные реформы, проводимые новым императором Александром II, вновь возник польский вопрос и опять вызванный стремлением поляков «вернуть» себе «забранный край». В Польше с 1856 года были прекращены все строгости полицейского режима. 9 тысяч участников восстания 1830-31 гг были амнистированы. Вернулись многие эмигранты. Легально издавалась поэзия А. Мицкевича. Польская пресса фактически была освобождена от цензуры (в отличие от русской). Вступил в силу конкордат (соглашение) с Ватиканом, и католическая церковь получила полную свободу пастырской и экономической деятельности. Созданное польским дворянством Земледельческое Общество во главе с графом А. Замойским фактически стало легальной оппозиционной партией. В марте 1861 года был создан Государственный Совет Царства Польского – высший совещательный и контрольный орган. Свои чисто польские структуры правления – губернские уездные городские - были созданы на местах. Наместником в Царстве Польском в 1862 году стал брат императора, великий князь Константин Николаевич. Его помощником по гражданской части стал польский аристократ Александр Игнаций Велёпольский, маркиз Гонзаго-Мышковский, участник восстания 1830 года, получивший прощение. В сущности, было воссоздано независимое польское государство наподобие того, что существовало в 1814-1830 гг. Не было, правда, еще польской армии и своей денежной единицы, но логика событий неминуемо привела бы к этому.

Но именно эти меры, как ни парадоксально, в конечном счете, привели к очередному польскому восстанию. Не желая ограничиваться территорией Царства Польского, руководящие деятели польского движения начали вести работу по распространению польской власти на «забранный край». Чем больше проводилась либерализация в Царстве Польском и реальней становилась независимость Польши в границах «конгрессувки», тем активнее действовали антирусские силы в западных российских губерниях. Устраивались манифестации с пением патриотических и церковных гимнов. Наконец, начались акты террора против представителей русской власти и поляков, не одобрявших экстремизма. Покушались на генерала А. Лидерса, предшественника Великого князя Константина Николаевича на посту наместника, и на самого Великого князя. Два покушения были предприняты против Велёпольского.

Требование «исторических границ» прежней Речи Посполитой было присуще совершенно всем польским повстанческим организациям. Показателен такой факт – как только в Варшаву прибыл Наместник Великий князь Константин Николаевич, на него 11 сентября 1862 года было совершено покушение. В ответ на Манифест Наместника к населению Польши, открывавшегося словами «Поляки! Верьте мне, как я верю вам!», он получил послание от графа А. Замойского, одного из влиятельнейших польских деятелей. Выразив дежурную радость по поводу спасения жизни Наместника, Замойский писал: «Мы можем поддерживать правительство только, когда оно будет польским и когда все провинции, составляющие наше отечество, будут соединены вместе, получат конституцию и либеральные учреждения. Если мы любим отечество, то любим его в границах, начертанных Богом и освященных историей»[13].

В польском движении возникли два направления – «красные» и «белые». Кстати, не надо думать, что красные были социалистами. Названия направлений возникли по цветам красно-белого польского флага. Это разделение совпадало с различиями в социальных интересах, ибо «красные» были сторонниками радикальных революционных, а «белые» стояли на более консервативной позиции, принимая во внимание интересы помещиков. В октябре 1861 года был основан Центральный национальный комитет, сыгравший впоследствии роль штаба повстанцев.

К концу 1862 году в Царстве Польском фактически было восстановлена польская власть. Не дожидаясь окончательного установления независимости, польские деятели начали борьбу за «забранный край». Воспользовавшись годовщиной Городельской унии 1413 года, поляки устроили манифестацию на Александровском мосту через Неман. Группы демонстрантов шли с территории Царства Польского, навстречу шли демонстранты из Ковны. Поднимались гербы и флаги исторических земель прежней Речи Посполитой, пелись патриотические гимны. Это было откровенной заявкой на все западные губернии России.

Надежды на Запад, на «валленродов» на всех уровнях имперской власти, убеждение в том, что украинцы немедленно восстанут в ожидании доброго польского пана, и, наконец, отнюдь не несбыточные надежды на революцию в России и крушение страны – все это внушало польским деятелям самые радостные надежды. Внутри самой России сложилась революционная ситуация (как отмечал Ленин – человек, в революциях разбиравшийся). Отмена крепостного права 19 февраля 1861 года не удовлетворила никого – ни помещиков, потерявших власть над «душами», ни освобожденных крестьян, которые должны были платить выкупы за землю, которую и так считали своей. Между тем, согласно положению об отмене крепостного права, в течении двух лет – то есть в 1863 году, должны быть приняты грамоты, регулирующие взаимоотношения между помещиками и их прежними крепостными. В силу этого в наступающем 1863 году ждали – одни со страхом, другие – с надеждой, всеобщего крестьянского восстания в России.

Герцен из Лондона в своих письмах 1861-62 гг подчеркивал, что в России в данный момент нельзя рассчитывать на крестьянское восстание. Оно может начаться не раньше весны 1863 года, когда русский народ, «освобожденный вполовину», «наверное, упрется». «Восстань тогда Польша, бросьтесь вы, с вашими и их солдатами в Литву, в Малороссию, во имя крестьянского права на землю, и где найдется сила противудействовать? Волга и Днепр откликнутся вам, Дон и Урал!»[14].

В землях прежнего ВКЛ и социальные, экономические, и политические проблемы стояли очень остро. В любом случае, без всякой польской агитации здесь все могло разразиться взрывом.

В 1859 году в Литве произошли крестьянские выступления против содержателей кабаков, большинство из которых были евремями. Крестьяне громили питейные лавки, избивали продавцов вина, местных чиновников. Это движение охватило более 80 % всего католического населения края – литовцы бросили пить водку, что сразу привело к повышению их благосостояния, укреплению семей, люди начали тянуться к образованию[15].

Отмена крепостного права, при котором крестьяне не получили землю, вызвали новые волнения. Полицейская статистика насчитала 145 различных выступлений крестьян в виде забастовок, не выхода на работу на барщину, порубки в панском лесу и пр.

Но еще больше, чем крестьяне, недовольство выражала мелкая литвинская шляхта. Отмена крепостного права и общая демократизация жизни России ставило под вопрос всякое значение многочисленного польского дворянства в западных губерниях. Еще перед отменой крепостного права именно польское дворянство Литвы и Белоруссии занимало наиболее непримиримые позиции в крестьянском вопросе. В условиях получения крестьянами, пусть даже и за выкуп, части шляхетских земель, а также при распространении на западный край всесословных учреждений, местное польское привилегированное меньшинство теряло экономическую власть в крае. Политической же власти оно не имело уже с падением Речи Посполитой. Следует заметить, что шляхетство в основном не умело хозяйствовать (истинный шляхтич умрет с голоду, но не опозорит себя работой!) и потому большинство панских имений уже давно было заложено и перезаложено. Вопросом времени оставалось перспектива перехода панских земель в руки местных «чумазых лендлордов». Большинство шляхтичей были бедны как церковные крысы. Единственное, что выделяло их из массы крестьян, было только чувство избранности шляхтича, обладавшего личной свободой среди крепостных. Как когда-то в Речи Посполитой самый бедный шляхтич утешал себя тем, что он обладает такими же правами на Сейме, как и самые богатые магнаты, и теоретически может стать королем, то и под властью Российской империи шляхтич считал себя господином по отношению даже к не принадлежащим ему крепостным. Католическая религия и польский язык только усиливали чувство принадлежности к некоему кругу избранных. Шляхтич даже в кабаке требовал, чтобы к нему обращались словом «пан». Шляхтич убил бы или отправил в монастырь свою дочь, но не допустил бы ее брака даже с очень зажиточным мещанином и тем более крестьянином. Крупный магнат Х. Ржевуский не случайно говорил о «хранительнице «отечественных преданий» Литве».

Но отмена крепостного права и возможность введения в западных российских губерниях земского самоуправления окончательно грозило ликвидировать шляхетство как класс. В этих условиях польское дворянство могло только силой оружия, воссоздав Польшу, сохранить свое прежнее господство в крае. Последним шансом для шляхтичей после отмены крепостного права, было именно восстание. В случае победы они останутся здесь господами, в случае сохранения существующего положения они окончательно сольются с православными мужиками. И шляхтичи взялись за оружие.

Заключение

9 (22) января 1863 г. началось восстание в Польше и Северо - Западном крае (так назывались Белоруссия и Литва). Польский Центральный комитет в «Манифесте» от 22 января 1863 года, написанном поэтессой Ильницкой, торжественно объявил о восстановлении Польши в прежних границах и демагогически призывал «убогий и насилуемый народ московский» на «страшный погибельный бой, последний бой европейской цивилизации с диким варварством Азии»[16]. Патетические слова не могли помочь мятежникам. Восстание 1863 года было шляхетским. Современный исследователь В. М. Зайцев, изучая социальный состав участников вооруженных антиправительственных выступлений, выявлял степень «революционности» каждого сословия, исходя из количества репрессированных, привел следующие расчеты: «На долю дворянского сословия, составлявшего 5, 99 % населения Литвы и Белоруссии, приходится свыше 62 % всех репрессированных или один репрессированный на 43 человека. Представители численно преобладающего крестьянского сословия составляют 22, 36 % всех репрессированных, а мещанского, второго по численности среди населения - 5, 72 %. У крестьян один репрессированный приходится на 1051, а у мещан - на 758 человек мужского пола... На долю католического духовенства, составлявшего 0, 16 % населения, приходится 3, 35 % репрессированных, или один репрессированный на 16 служителей католического клира. Это духовенство, приходы которого охватывали около 40% населения, в значительной части участвовало, либо сочувствовало восстанию»[17].

Главную роль в смирении мятежа сыграл генерал Михаил Николаевич Муравьев (1796 - 1866). Среди множества русских генералов он выделялся своим знанием охваченного мятежом края. Впрочем, были у него и многие необходимые в этот момент личные качества. Представитель старинного, хотя и не титулованного рода, известного с XV века, Михаил Муравьев, подобно всем своим предкам, верой и правдой служил России на различных военных и гражданских должностях. При этом он отнюдь не пользовался расположением монархов, его честность и принципиальность постоянно порождали у него множество врагов в петербургских властных сферах, а русофобы всех мастей ненавидели его. Невзирая на все преграды, не прогибаясь перед сильными мира сего, не гонясь за популярностью у светской публики, и не стесняясь брать на себя всю ответственность, в том числе и за довольно жестокие поступки, Муравьев честно выполнял свое дело. Александр II, лично Муравьева недолюбливавший, вынужден был под напором общественного мнения назначить Михаила Николаевича Наместником Северо - Западного края, включающегося в себя 7 губерний (Могилевскую, Витебскую, Минскую, Виленскую, Ковенскую, Августовскую, Гродненскую). В момент назначения М. Н. Муравьева восстание было на подъеме, отношения с западными державами были обострены до предела. Но муравьев быстро и эффективно раздавил мятеж.

Однако Муравьев не только воевал. Он прибыл в Литву и Белоруссию с определенной программой. Своей задачей генерал - губернатор ставил полную интеграцию края в состав империи. Главным препятствием этого было польское помещичье землевладение. Учитывая, что городское население края состояло в основном из евреев и поляков, единственной опорой русской власти в крае могло быть только белорусское и литовское крестьянство. В письме к министру внутренних дел П.А. Валуеву генерал-губернатор писал: «Наделение землею и принятые по этому поводу меры имели целью, как устройство быта сельского населения, так и отнятие на будущее время у революции всех средств пользоваться стесненным положением крестьян»[18]. Следовательно, для полной русификации края требовались поистине революционные меры по искоренению местного дворянства, и предоставление политических и социальных прав только что освобожденному крестьянству.

Сам М.Н. Муравьёв характеризовал содержание своих реформ следующим образом: «Русскому правительству следовало бы соорудить в Вильне памятник с надписью: «Польскому мятежу - благодарная Россия». Важнейшим, труднейшим и первостепенным делом в Северо-Западном крае является не укрощение мною польского, в сущности, бессильного мятежа, но восстановление в древнем искони русском Западном и Литовском крае его коренных, исторических, русских начал и бесспорного, преобладающего первенства над чуждыми России, пришлыми элементами»[19].

Так впервые через 70 лет после присоединения края к Российской империи петербургские власти стали проводить политику инкорпорирования этих земель в состав России. Но в силу многих обстоятельств эта политика не была доведена до конца.

Таким образом, упорная и ведущаяся с переменным успехом борьба закончилась не победой одной из сторон, а только тем, что польская сторона потеряла больше, утратив значительную часть своего влияния на жителей края. Впрочем, фантомные боли по этому краю до сих пор мучают значительную часть польской политической и культурной элиты. Прямым следствием реформ Муравьева является современная Белоруссия, в которой вплоть до второго десятилетия XXI века отсутствовало массовое русофобское политическое движение. Большинство белорусов рассматривали себя как часть единого с великороссами народа. В результате западным спецслужбам пришлось очень долго изготовлять «змагаров» - своего рода белорусских бандеровцев. И показательно, что именно Польша в основном выполняла техническую сторону этой работы, максимально используя свой опыт по выращиванию украинского самостийничества в позапрошлом веке. И только в России в упор не видят проблем с Белоруссией, в значительной степени по причине исторического невежества. Данная работа, как надеется автор, внесет некоторый вклад в разъяснение истории Литвы и Белоруссии, без чего мы не сможем понять их настоящее.