Борьба за Северо-Западный край

Часть 1

И вновь «старый спор славян…»

Хотя всего война и оккупация продолжались лишь 5 месяцев, но последствия оказались весьма тяжелыми для края. В результате боевых действий и разразившейся в разгар войны эпидемии погибли десятки тысяч человек. Только в одном Троцком (Тракайском) уезде погибла треть всего населения[1].

Но край довольно быстро стал подниматься из развалин. Тому благоприятствовали милости и льготы, которыми император Александр осыпал западные российские владения. Экономический рост Ковенской (преимущественно литовской по населению) и Виленской (с преобладанием в населении литвинов и белорусов-католиков) был все же не таким значительным как в остзейских губерниях. Это объяснялось отсутствием выхода к морю, тем более что устье реки Неман находился в Пруссии. Польское дворянство не отличалось предприимчивостью, предпочитая усилить эксплуатацию своих крестьян, чем вводить технические новшества. И все же прогресс пришел и в застойные земли бывшей ВКЛ. По Неману стали ходить пароходы, через Ковну и Вильну прошли телеграфные линии. В 1861 году через литовские губернии прошла железная дорога Петербург-Варшава.

В глазах не только местного польского дворянства, но и немалой части русских Вильна и вообще вся Литва были частью Польши. Не случайно восторженным восклицанием «Польша!.. одно это слово сводит меня с ума от радости!..» начинается вставная новелла «Гудишки» из «Добавлений» к «Запискам кавалерист-девицы» Н. А. Дуровой, события которой происходят в Литве. Поэт Ф. Н. Глинка в стихотворении «Партизан Сеславин» 1827 года восклицал: «Вильна – польский град».

Большинство русских путешественников, описывавших свое пребывание в Вильне и Виленщине (равно как во всей Литве и большей части Белоруссии) были военными и чиновниками, которые основное внимание уделяли местным помещикам и мещанам. Литовское крестьянство вообще почти не бросалось в глаза. Та же кавалерист-девица Надежда Дурова отмечала, что крестьянин-литовец «мало чем разнится» от баранов, «с которыми живет в одной избе».[2]

Но по-прежнему земли прежней ВКЛ оставались объектом польских претензий. Если совсем недавно в 1812 году поляки надеялись на Наполеона, то теперь сделали ставку на воздействие отличающихся космополитизмом петербургских правящих сфер и благожелательство императора.

На территории большей части прежнего Герцогства Варшавского было создано Царство Польское (поляки называли его Королевством). Это было независимое государство, имевшее свою конституцию, армию, денежную систему и все прочие атрибуты государственности. Все налоговые сборы и доходы Царства Польского расходовались исключительно на его собственные нужды. Показательно, что русские войска, расквартированные в Царстве Польском, получали жалование золотом и были сведены к положению войск, находившихся за рубежом. Единственное, что связывало Царство с Россией, была личная уния – самодержавный император Всероссийский был одновременно конституционным Царем Польским. В качестве Наместника русского императора в Варшаве пребывал Великий Князь Константин Павлович.

Поляки, не ожидавшие этого, были поражены щедростью монарха. Когда Император приехал в Варшаву, толпа поляков распрягла лошадей из его кареты и восторженно везла его, распевая гимн «Boże, coś Polskę...» («Боже, который Польшу...») написанный поэтом А. Фелинским специально для встречи нового монарха Польши. С энтузиазмом поляки распевали: «Перед Твоими жертвенниками возносим моления за нашего царя». Но такие чувства продержались недолго. Гимн Фелинского из верноподданнического уже скоро стал гимном мятежников.

В 1818 году дважды конституционный монарх (Финляндии и Польши) и самодержец Всероссийский Александр I прибыл самолично на польский сейм, в котором произнес речь, в которой увидели намек на дарование конституции остальной империи. Александр I во время выступления в сейме был одет в польский мундир с орденом Белого орла. «Вы подали мне средство явить моему отечеству то, что уже с давних лет ему приуготовляю, и чем оно воспользуется, когда начала столь важного дела достигнут настоящей зрелости»[3], - заявил император. Обращаясь к полякам, император сказал: «Освободясь от гибельных предубеждений, причинивших вам толикие бедствия, от вас ныне самих зависит дать прочное основание вашему возрождению».

Поскольку страх за возмездие со стороны России за поддержку Наполеона исчез, то польские аристократы вели себя как хозяева, а русскими солдатами и офицерами в Польше относились прямо как к армии, потерпевшей поражение. Много лет спустя крупный российский чиновник В.К. Войт вспоминал: «Припомним роковое предсказание графа Остермана, когда император Александр Павлович приехал в Варшаву в 1818 году. Для открытия первого сейма и всем сделалась известна речь его, оскорбившая русское самолюбие. В Варшаве русских держали в черном теле, вероятно, чтобы нравиться полякам, высокомерно возмечтавшим о себе. На одном из смотров подходит Паскевич к Милорадовичу и Остерману (их тоже держали в черном теле в Варшаве, чтобы привлечь любовь польских генералов армии Наполеона) и спрашивает у них: «Что из этого будет?». Граф Остерман отвечал: «А вот что будет, что ты через 10 лет со своей дивизией будешь их штурмом брать». Он ошибся на три года[4].

После окончания войн в польских землях начался бурный хозяйственный подъем. В 1831 году, в беседе с французским послом император Николай I с горечью перечислял все, что имела Польша под скипетром Романовых: «…покойный брат мой (Александр I) осыпал благодеяниями королевство Польское, а я свято уважал, все им сделанное. Чем была Польша, когда Наполеон и французы пришли туда в 1807 году? Песчаная и грязная пустыня. Мы провели здесь превосходные пути сообщения, вырыли каналы в главных направлениях. Промышленности не существовало в этой стране; мы основали суконные фабрики, развили разработку железной руды, учредили заводы для ископаемых произведений, которыми изобилует страна, дали обширное развитие этой важной отрасли народного богатства. Я расширил и укрепил столицу; существенное преимущество, данное мною польской промышленности для сбыта её новых продуктов возбудило даже зависть моих других подданных. Я открыл подданным королевства рынки империи; они могли отправлять свои произведения далеко, до крайних азиатских пределов России…Император Александр восстановил название королевства Польского, на что не решился даже Наполеон. Брат мой оставил за поляками народное обучение на их национальном языке, их кокарду, их прежние королевские ордена, Белого Орла, Святого Станислава и даже тот военный орден, который они носили в память войн, ведомых вами и против нас. Они имели армию, совершенно отдельную от нашей, одетую в национальные цвета. Мы наделили их оружейными заводами и пушечными литейными. Мы дали им не только то, что удовлетворяет все их интересы, но и что льстит страстям законной гордости…»[5].

Но польские магнаты и шляхты не ценили эти благодеяния. И причина заключалась не в том, что польской национальной гордости было неприятно иметь монархом иноземца. В конце концов, более 400 лет Польшей правили чужеземные династии – литовские Ягеллоны, шведские Ваза, саксонские Веттины. Нет, главная причина недовольства польской знати заключалась в том, что «Забранный край» оставался в Российской империи. И именно борьба за Белоруссию и Правобережную Украину и составляла суть всех польских претензий. Страх, вызванный поражением Наполеона, быстро прошел, и польские интриги возобновились.

Для практически всех польских политических деятелей границы Польши, установленные Венским конгрессом, (которую они презрительно называли «конгрессувкой») были неприемлемы. Стремление захватить «забранный край» стало навязчивой польской «национальной идеей». Логика в подобном стремлении была проста: Польша в своих этнографических границах, практически совпадавших с «конгрессувкой», получив независимость, будет маленьким и невлиятельным государством. Зато, расширив границы на восток, Польша сможет вновь стать великой державой.

Присоединение «забранного края» к Польше казалось вполне реальным, поскольку в западных российских губерниях вся власть принадлежала богатому польскому дворянству. Действительно, в западных губерниях Российской империи мало что изменилось со времен Речи Посполитой. До 1840 года все делопроизводство велось на польском языке, большинство белорусов и правобережных украинцев принадлежали к униатской церкви. При этом почти все образование в крае носило польско-католический характер, успешно превращавшим белорусов и украинцев в поляков. Курьезно, но даже в православных духовных семинариях в правобережной Украине польский был языком преподавания. Поразительно, но после падения Речи Посполитой процесс ополячивания восточных славян, бывших польских подданных, пошел ускоренными темпами. Так что надежды поляков на присоединение к себе Белоруссии и правобережной Украины были не беспочвенны. Впрочем, горячее воображение поляков рисовало и еще более заманчивые границы Польши «от моря до моря» (то есть от Балтики до Черного моря) с такими «польскими» городами, как Рига, Смоленск, Одесса, и пр.

После падения Наполеона Александр I дважды встретился с Костюшко – вождем восстания 1794 года, живой легенды польского движения. Александр надеялся убедить Костюшко вернуться в Польшу и возглавить администрацию Царства Польского. Тот был готов согласиться при условии, что в Польше будут проведены социальные реформы и восстановлена территория, достигающая на востоке рек Днепр и Двина.

Первоначально польские деятели пытались использовать доброжелательность и идеализм Императора Александра I. Под влиянием друга молодости, бывшего министра иностранных дел Российской империи, князя Чарторыйского, Александр I в 1819 году собрался было присоединить к Царству Польскому западные российские губернии. Все это мотивировалось расширением «свободы» и «демократии». Формально все могло выглядеть как административные изменения внутри владений российского императора. В конце концов, всего лишь в 1809 году, присоединив к России Финляндию после очередной последней по счету русско-шведской войне, Император Александр создал конституционное Великое княжество Финляндское под своим руководством. Как и Царство Польское, Финляндия была независимым государством, связанным лишь династической унией с Россией. И что бы задобрить своих новых подданных, император в 1811 году передал в состав Финляндии Выборгскую губернию, которая была российской со времен Петра Великого. Интересно, что Выборгская губерния в Финляндском княжестве также называлась Старой Финляндией. Позднее, именно за земли прежней Выборгской губернии ожесточенно сражались русские и финны в 1939-40 и 1941-44 гг. Аналогичный подарок рассчитывали получить и польские дворяне.

Хотя польские законы еще не распространялись на Западный край, начались определенные преобразования, показывавшие начало слияние бывшей Речи Посполитой. В 1817 году из уроженцев Западного края был сформирован Литовский корпус в составе 2 пехотных дивизий, 1 уланской дивизии и Литовской гренадерской бригады и подчинен Наместнику в Польше Константину Павловичу. Литовский корпус составлял как бы промежуточное звено между польскими и русскими войсками. Полки Литовского корпуса носили имена западнорусских городов и областей, но носил форму польского образца. Польские магнаты и шляхта не без оснований увидели в этом начало восстановления Польши в прежних границах.

Их иезуитские козни первоначально имели успех – общественное мнение России сочувствовало полякам, которые умели произносить красивые речи о «свободе». Главным союзником польских интриг было полное незнание «передовым» русским обществом, (прекрасно владевшем при этом всеми последними модными теориями в области политики и культуры), истории и географии западных губерний Российской империи. В учебниках географии все присоединенные в период разделов Речи Посполитой именовались польскими.

Казалось, передача западных русских губерний под юрисдикцию Царства Польское состоится скоро.

Но тут вмешался великий русский историк Н. М. Карамзин. Он высказал царю свое «Мнение русского гражданина», назвав так поданную императору записку, осудив ошибочный курс Александра I-го в отношении Польши и западных губерний России. Намерение царя восстановить Речь Посполитую вместе с ее прежними владениями в Белоруссии и Правобережной Украине подрывало территориальную целостность Российской империи, разрывало только недавно, при Екатерине II-ой достигнутое политическое единство Великой, Малой и Белой Руси. В довершение всего Россия своими руками создавало заведомо враждебное отношение к себе со стороны других государств-участников раздела Польши в конце XVIII в., вряд ли при этом надеясь надолго обеспечить себе дружественные чувства восстановленной Польши. Карамзин высказался резко: император «исправляет раздел Польши разделом России; этим он вызовет рукоплескания, но повергнет в отчаяние русских; восстановление Польши будет или разрушением России, или русские оросят Польшу своею кровью и еще раз возьмут штурмом Прагу»[6].

В том, что Польша в границах 1772 года не была восстановлена - большая заслуга Карамзина. Впрочем, сам историограф не переоценивал свою роль в этом деле: «Россия удержала свои Польские области, но более счастливые обстоятельства, нежели мои слезные убеждения спасли Александра от дела, равно бедственного и несправедливого».

Потерпев неудачу при Дворе, польские деятели установили контакты с тайными обществами декабристов. В 1819 году бывший офицер наполеоновской армии Валериан Лукасинский создал тайное общество «Национальное масонство», вскоре переименованное в «Патриотическое общество», ставящее своей целью подготовку восстания с целью восстановления Польши в границах 1772 года. По масонским каналам Лукасинский установил связь с русскими декабристами, пытаясь создать единый фронт по разделу России. И опять единственное, что требовали поляки от декабристов в обмен на помощь - получить «Забранный край».

При описании этих событий легко впасть в теории заговора, видящих происки масонов буквально во всем происходившим в мире. Но не будем впадать в конспирологию. Примем к сведению то историческое обстоятельство, что в первые два десятилетия XIX века масонские ложи существовали во всей Европе и имели свой звездный час в России. Все декабристы были масонами. И не забудем, что для масонов был характерен своеобразный масонский космополитизм. Иначе говоря, интересы своих «братьев» стояли выше интересов государства. Именно на этом и пытались сыграть польские масоны, имевшие связи и с западными и с российскими ложами. Но в 1822 году все масонские ложи в России были запрещены. А декабризм был раздавлен 14 декабря 1825 года, и полякам пришлось искать новые пути.

Огромную роль в польском движении играли «Юдифи». Напомним, что в Библии Юдифь – иудейка, которая спасла родной город от осады. Она отправилась в лагерь врагов, где привлекла внимание полководца Олоферна. Когда он заснул, она отрубила ему голову и принесла её в родной город. Очаровательные полячки постоянно попадают на страницы истории. Так, одной из причин поражения русских в период «варшавской заутрени» 1794 года было то, что русский генерал и дипломат Осип Игельстром был под постоянным влиянием своей пассии, графини Гонораты Залуской (кстати, замужней дамы). В ее объятиях бравый генерал забыл привести войска в боевое состояние и игнорировал все предупреждения о готовящемся в Варшаве восстании. Своя «Юдифь» была в Вильне – пани Незабитовская также благодаря своим цепким нежным ручкам усыпила бдительность командира русского гарнизона Арсеньева, в результате гарнизон был разгромлен, а сам Арсеньев оказался в плену. В современной Польше до сих пор существует мнение, что Наполеон собирался помочь воссоздать Польшу из-за влияния своей польской любовницы – Марии Валевской. Когда же в 1815 году в Варшаву прибыл Наместник Всероссийского императора, великий князь Константин Павлович, то и тут подозрительно сразу ему на глаза попала Иоанна (или Жанетта) Грудзинская. Под ее влиянием Константин Павлович забросил все дела. В 1820 году он заключил с ней морганатический брак (кстати, именно этот брак стал причиной отстранения Константина от права наследования, и привело к сумятице междуцарствия в конце 1825 года). «Юдифи» стремились поймать в свои сети не только важных военных и государственных деятелей. Одной из причин поразительно низкой эффективности окончательной интеграции Западного края в состав империи было то обстоятельство, что большинство чиновников в крае были поляками. Немногочисленные русские чиновники из центральной России, поступив на службу в западных губерниях, очень быстро вступали в брак с польками, приобретали дома и имения, заводили капиталы. И понятно, что интересы местного шляхетства были для этих чиновников уже своими интересами. Позднее, в период восстаний, многие деятели мятежников заявляли, что золотые пули против русских действуют лучше, чем свинцовые.

Не меньше надежд возлагали на «валленродизм». В 1828 году молодой поэт Адам Мицкевич написал поэму «Конрад Валленрод». Героем поэмы был реальный исторический деятель – великий магистр Тевтонского ордена, потерпевший поражение от литовцев. Мицкевич, естественно, создал чисто поэтическое сочинение, изобразив Валленрода неким литвином, намеренно делавшем карьеру в Ордене, чтобы изнутри разрушить его. Общий посыл поэмы был таков: делайте карьеру в России, поднимайтесь по служебной лестнице, продвигая на все важные место соплеменников для того, что саботировать распоряжения российских властей и разрушать империю изнутри. Результатом опубликования поэмы стал утвердившийся в русском обществе стереотип поляка как коварного и вероломного агента Ватикана. «Валленродизм» был признан одной из отрицательных черт польской ментальности. В период польских восстаний 1830 и 1863 года действительно имело место измена присяге и переход русских офицеров польского происхождения к мятежникам, а также саботаж и подрывная деятельность польского чиновничества в западных губерниях. Но «валленродизм» мог быть эффективным лишь после многолетней незаметной деятельности. Жаждавшие вновь стать хозяевами «забранного края» магнаты и шляхта ждать долго не хотели.

Как в Царстве Польском, так и в западных губерниях России, началось бурное формирование польских заговорщицких организаций, ставящих целью воссоздание Польши в границах 1772 года. В Царстве Польском эта деятельность значительно облегчалась тем, что Наместник Константин Павлович, женатый на польке и симпатизировавший польской аристократии, отличавшийся бурным темпераментом, но при этом отходчивый и доверчивый, оказался не на высоте своего положения. Константин игнорировал многочисленные донесения о готовящемся бунте в польских войсках и о готовности поляков начать войну с Россией для расширения территории на востоке.

Правда, если в Царстве Польском заговорщики действовали в относительной безопасности, то в западных российских губерниях (том самом «забранном крае») власти действовали жестко и бессмысленно. Неуклюжие действия властей только вызывали рост оппозиционных настроений среди широких слоев западных губерний. Так, среди виленских студентов в 1817 году появилась литературная группа «шубравцев» (буквально – прохвосты, прощелыги). Они издавали рукописную «Уличную газету» и высмеивали панскую спесь, глупость и невежество духовенства, то есть ценности шляхетской старой Польши. «Шубравцы» вовсе не были националистами. Среди членов кружка были и проживавшие в Вильне русские, например, Николай Греч, будущий соредактор официозной петербургской газеты «Северная пчела». Кстати, нахождение в рядах «шубравцев» совершенно не отразилось на дальнейшей карьере Греча. В составе общества были не только молодые шалопаи, но и почтенные ученые, например, член Комиссии в период наполеоновской оккупации профессор Ян Снядецкий.

Впрочем, довольно быстро «шубравцы» стали политизироваться. В Вильне действовали организации «филоматов» (любящих добродетель), среди членов которого был молодой поэт Адам Мицкевич, и «филаретов» (любящих науку). Эти общества были немногочисленными – филоматов было 20 человек, филаретов – 176! Но если взять во внимание то обстоятельство, что счет этим заговорщицким обществам шел на сотни, то реальная численность заговорщиков была значимой величиной. К 1822 году в польских антиправительственных организациях за пределами Царства польского насчитывалось около 5 тыс. членов.

В 1822-23 гг власти разгромили эти организации. При этом сами виленские студенты пострадали не за политику, а, если можно так выразиться, попали под раздачу. Разгром этих кружков объяснялся тем, что власти считали их масонскими организациями (надо признать, имея на это основания). Но гораздо большее влияние на последующие события оказала жестокая расправа над молодыми болтунами. 108 человек предстали перед судом, 20 (включая Мицкевича) отправлены в ссылку. Ряд замешанных в делах филоматов были отданы в солдаты. Несколько профессоров Виленского университета были уволены. Легко догадаться, что власти империи добились противоположного результата. Как отмечают современные польские историки, «Жестокость репрессий 1822–1823 гг. не соответствовала истинной роли тайных организаций. Ее участники обрели ореол национальных мучеников»[7]. В дальнейшем политика российских властей в западных губерниях будет повторять переходы от чрезмерного либерализма и уступок польским требованиям к неоправданно жестоким необоснованным расправам за незначительные проступки. Лучшего способа создавать оппозиционные настроения трудно представить.

Осенью 1830 года, поляки попытались воспользоваться общеевропейским политическим кризисом, вызванным очередной революцией во Франции, свергнувшей династию Бурбонов. Поскольку именно Бурбоны были гарантией сохранения границ, установленных Венским конгрессом 1814-1815 гг. (в том числе и границ Польши), то возникла реальная перспектива войны Франции против всей Европы. Одновременно разразилась революция в Бельгии и усилилось революционное движение в Италии. Мятежные бельгийцы отделились от королевства Нидерландов, которым принадлежала Бельгия по результатам Венского конгресса. Эти события означали нарушение всего устройства Европы, установленного Венским конгрессом. В воздухе запахло большой войной. Николай I, родная сестра которого, Великая княгиня Анна Павловна, была замужем за нидерландским наследным принцем, воспринял бельгийскую революцию не только как прецедент изменения европейских границ, но и как личное оскорбление.

Польская армия получила приказ готовиться к походу в Бельгию. Русская армия только что закончила войну с турками 1828-29 гг., и в основном находилась еще на Дунае, а большая часть вооруженных сил империи была расквартирована во внутренних губерниях. В этот момент поляки решили - теперь или никогда! Польские деятели не могли не воспользоваться подготовкой к походу польской армии, чтобы не попытаться изменить границы «конгрессувки».

17 (29) ноября 1830 года отряд заговорщиков напал на Бельведерский дворец (варшавскую резиденцию Наместника великого князя Константина Павловича). Правда, сам Наместник сумел укрыться, погибли несколько придворных чинов и польских же генералов. Одновременно мятежники овладели арсеналом и призвали варшавян к восстанию. Впрочем, население города первоначально не поддержало мятежников.

Но тут последовали события, потрясшие до глубины чувства верноподданных и до сих пор смущающие историков. Константин приказал русским войскам, находившимся в Польше, оставить территорию Царства Польского. Более того, Наместник освободил от присяги оставшиеся ему верными польские войска. Это было тем более странно, что ведь в мятеже участвовали лишь отдельные офицеры из школы подхорунжих (прапорщиков), а армия в целом оставалась верной Наместнику. И вот теперь польскую армию, освободив от присяги, словно толкнули примкнуть к мятежникам. Сам Константин с русскими войсками ушел в пределы империи. Польские войска взяли штурмом крепости Модлин и Замостье, разгромив малочисленные русские гарнизоны. Царство Польское перешло в руки мятежников, совершенно не ожидавших такого легкого успеха. Так бесславно для России началась эта война.

Однако овладение территорией Царства Польского не было целью мятежников. Не случайно сразу же после ухода Константина Павловича польское правительство тут же отправило в Петербург двух делегатов - министра финансов Царства Польского князя Ф. Любецкого и депутата Сейма графа Езерского. Они должны были просить «в восстановлении королевства в прежних владениях»[8]. В виде подтверждения серьезности требований начались восстания уже в пределах империи. Но Николай I отказался вести переговоры с мятежниками.

В ответ 13 января 1831 года в Варшаве было объявлено о детронизации (низложении) Николая I с польского трона. Акт о низложении Николая I нарушал всю систему международного права, установленного Венским конгрессом 1814-15 гг., подписанными всеми великими державами. Однако западные державы-подписанты не возмутились. Ослабление России их вполне устраивало, и поляки весьма подходили к этой роли. Впрочем, извещение о польском бунте и оскорблении государя вызвало только патриотический подъем в России. Рекрутский набор дал неожиданно малое количество уклонистов и дезертиров.

Впрочем, война предстояла серьезная. Польская армия насчитывала 130 тысяч человек, а им противостояли лишь 45 тысячный Литовский корпус под командованием барона Григория Владимировича Розена. Показательно, что ранее этот корпус был под верховным командованием Константина Павловича, имел польские кокарды, а среди офицеров было много поляков. Впрочем, благодаря решимости и распорядительности Розена этот корпус прославился в войне, ни разу не дав повода для беспокойства. Вот что значит дельный командир!

В Вильне в начале 1831 года был создан комитет подготовки восстания. Весной восстание началось. Повстанцы заняли почти всю территорию этнической Литвы. Из 11 уездов Виленской губернии мятеж затронул 9. Большинство мятежников относились к мелкой и средней шляхте. «Народной войны» здесь не было, да и не могло быть. Русские гарнизоны были малочисленны. В Вильне стояла всего лишь одна бригада – 3,2 тыс. человек, включая инвалидные и арестантские роты. Этих сил, впрочем, было достаточно для разгрома мятежников. Дворяне в собственно литовских губерниях, подняв восстание, не очень надеялись на поддержку своих крепостных. Но на помощь мятежникам в Литве двинулись регулярные войска общей численностью в 12 тысяч человек под командованием генералов Антона Гелгуда и Дезидерия Хлаповского. Польские генералы объявили о создании «Временного центрального правительства в Литве», в состав которого вошли местные помещики (Т. Тышкевич, Г. Огиньский). К побережью Балтийского моря шли корабли с грузами оружия, закупленными в Англии и Франции.

Это сразу изменило характер войны. Если ранее все это могло выглядеть как гражданская война в Царстве Польском и внутренний бунт в российских губерниях, то теперь налицо было вторжение иноземных войск в пределы России. Вторгшиеся поляки и не скрывали захватнических устремлений. Так, при вторжении в Литву польские войска демонстративно перешли Неман в том же месте, что и Великая армия Наполеона. Естественно, что и отношение к захватчикам было соответствующим. Так началось очередное вторжение с запада, почти забытое современными русскими людьми. Явно страдая манией величия, польские повстанческие лидеры выпустили 6 декабря (по новому стилю) 1830 года Манифест, в котором провозгласили, что восставшие ставят перед собой целью «...не допустить до Европы дикие орды Севера ... защитить права европейских народов»[9].

Объединенные силы польских мятежников вступили в Ковну и попытались взять Вильну. 7 июня 1831 года разгорелось сражение на Понарских (Панеряйских) высотах в окрестностях города. Русскими войсками командовал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен, остзеец, впрочем, родившийся в Малороссии и полностью обрусевший. Бой на Понарах закончился разгромом поляков. Остатки армии Гелгуда отступили на территорию Восточной Пруссии, где были интернированы.

Во время восстания 1831 года литовские крепостные в довольно большом количестве взбунтовались не против русской власти, но против социального господства поляков. К призывам на литовском языке, распространявшимися мятежниками, крестьяне относились как к лицемерию. Призывы к восстанию составили на литовском лишь затем, чтобы сохранить польское господство над крепостными. Да и язык, на котором мятежники составляли воззвания, был польским с литовскими суффиксами и окончаниями.

Если в западных губерниях мятежники не сделали попыток отменить крепостное право, то и в землях Царства Польского, где крепостное право было отменено Наполеоном, шляхта также не желала признавать за крестьянами равенство. Это проявилось в том, что когда весной 1831 года повстанческое правительство Польши объявило о мобилизации в армию, то от призыва в армию были освобождены войты (руководители местной администрации), а они почти всегда были помещиками. Кстати, тем крестьянам, которых удалось мобилизовать в армию, даже не уменьшили размера панщины. А раз крестьянин был в армии, то усадебные поля должны были за них обрабатывать их соседи или родственники[10]. Так выглядела «война за свободу» по-польски.

После года кровопролитных боев поляки были разгромлены. Русские войска под командованием А.Ф.Паскевича осадили Варшаву, где скопились остатки польских войск. В Варшаву был отправлен парламентер, предложивший полякам почетную капитуляции. Но польский командующий Ян-Стефан Круковецкий горделиво ответил, что немедленно капитулирует только тогда, когда будет восстановлена Речь Посполитая в границах 1772 года. Даже накануне окончательного поражения польская шляхта не переставала грезить о восточных «крейсах»! Что ж, менталитет поляка не меняют никакие обстоятельства.

26 августа, в годовщину Бородинского сражения, в котором участвовали, правда, по разные стороны фронта, почти все участники битвы за Варшаву, начался штурм. После падения варшавского района Воля сопротивление польской столицы прекратилось. Это был конец войны. Отдельные отряды поляков еще продолжали сражаться, ставя перед собой лишь задачу прорваться на запад. Последний оплот мятежников, крепость Замостье, капитулировала 9 октября.

Польская война 1830-31 гг. была на редкость тяжелой и кровопролитной. Русская армия потеряла 63 тысячи человек убитыми, польская - вдвое больше. В результате боевых действий и особенно холеры погибли сотни тысяч мирных жителей Польши и западных российских губерний. Дорогая цена была уплачена за добродушие Александра I и полонофильство Константина Павловича.

Остатки польской армии и десятки тысяч простых поляков бежали за рубеж. Здесь большинство из них ждало нищее эмигрантское существование. Многие бывшие солдаты и офицеры польской армии вступили во французский Иностранный легион, и отправились на колониальную войну в Алжир, где большинство из них ждала бесславная гибель. Французский командующий колониальными войсками в Алжире трогательно писал о гибели польских частей легиона: «Окруженные со всех сторон, они сгруппировались на холме, где этот храбрый отряд, составленный из солдат, закаленных в войне с русскими держался стойко и доблестно проливал за Францию свою кровь, которую он уже не мог пролить за свободу Польши»[11]. Почему-то война за свободу Польши всегда была чужой захватнической войной!

После восстания Царство Польское утратило автономию и конституцию. В западных губерниях были отменены местные законы, русский язык был введен в делопроизводство, в 1839 году была ликвидирована униатская церковь, и белорусы вернулись в православие. Польский вопрос на три десятилетия перестал быть актуальным.

Только после войны 1830-31 гг в Петербурге, наконец, задумались о необходимости полного слияния западных губерний с Российской империей. Для этого надо было покончить со всеми правовыми, религиозными и административными особенностями края. Но на кого можно было опереться российским властям? Дворянство, духовенство, интеллигенция, почти все мещанство, были враждебно настроены к империи. Оставалось только нищее крепостное крестьянство, но опереться на него властям дворянской империи было бы слишком. Польские крепостники были близкими по духу русским крепостникам!

Как это часто бывало в России, произошло метание из одной крайности в другую. Если чуть ранее само название «Беларусь» было «забито» понятием Литва, то теперь, в Российской империи, исчезло само название «Белоруссия», замененное официальным географическим понятием «Северо-Западный край». Вообще-то «Западным краем» со времен Екатерины II именовались вновь присоединенные от прежней Речи Посполитой территории. Теперь сей «Западный край» разделили, и «Северо-западным краем» стали именовать Белоруссию вместе с исторической Жмудью (ныне – «Литва»), а Правобережная Украина превратилась в «Юго-западный край».

Земли этнической Литвы переживали медленный хозяйственный подъем. В связи с ухудшением условий хлебного рынка (прибалтийское хлеборобство не могло состязаться с украинским и кубанским хлебом) помещики начали переориентировать свои хозяйства на другие отрасли, в частности, на овцеводство, свеклосахарное производство. Этот процесс был медленным, так как у помещиков не было ни капитала, ни желания проводить сложную реорганизацию своих хозяйств. Поэтому помещики шли по самому простому пути - расширение помещичьего производства сопровождалось обезземеливанием крестьян. Между тем повторявшиеся из года в год неурожаи ставили их на грань голодной смерти.

И при императоре Николае I предпринятые меры свелись только к отдельным, хотя и важным, реформам. Был отменен Литовский Статут и введены общероссийские законы. Русский язык введен в делопроизводство. Во всех духовных учебных заведениях Западного края, в том числе и католических, преподавание было переведено на русский язык. В Вильне был издан католический катехизис на русском языке. Впрочем, из-за отсутствия квалифицированных кадров реализация этих мер затянулась на десятилетия после усмирения мятежа.

Также делались попытки бороться и на культурном фронте, с польским влиянием в западных губерниях. В Киеве был создан русский университет Св. Владимира, Виленский университет был закрыт, а в дальнейшем, вновь открывшись, потерял польский характер, закрыт был Кременецкий лицей. 1840 году в белорусском местечке Горы-Горки была открыта земледельческая школа высшего разряда, вскоре ставшая институтом – одно из первых высших сельскохозяйственных заведений России. Однако все это оказалось полумерами, поскольку оставшиеся учебные заведения в крае сохранили польско – католический характер. Русских школ в крае было открыто очень мало, они постоянно испытывали финансовые трудности, и не смогли стать реальной альтернативой богатым и качественным школам, принадлежавшим католической церкви. Более того, многие поляки теперь отправились на учебу в российские университеты, и постепенно превратили Харьковский и Киевский университеты в центры польского движения.

При Николае I была ликвидирована церковная уния (правда, только в пределах Российской империи). В Австрийской Галиции власти этой «лоскутной» империи предпочли сохранить униатство, прекрасно понимая, что благодаря этому восточное славянство останется духовно разобщенным.

Польский язык медленно вытеснялся из канцелярий, но вообще-то никаких намерений «запретить» его в западных губерниях (не говоря про собственно Польшу) у властей не было. Издавались в Литве польские журналы, например, просветительский «Athenaeum». Печатались и польские книги. Запрещено было касаться политических тем, но художественные и исторические сочинения только приветствовались. Например, в 1835–1841 гг. в Вильне на польском языке вышла девятитомная «История литовского народа» военного инженера и историка Теодора Нарбута, посвященная истории Литвы до Люблинской унии. И по-прежнему в большинстве школ именно на польском языке шло обучение.

Правда (здесь имперские власти руководствовались лишь стремлением сэкономить на расходах на образование и облегчить управление школьной жизнью) началось обучение в некоторых школах и на литовском языке. В 1832 году Высочайше повелено было в Ковенской губернии, при обучении вере римских католиков из числа жмудин употреблять не польский язык, а самогитский (точнее, жемайтский) и с этой целью тогда же приказано было перевести на тот же литовский язык и католический катехизис. Несмотря на то, что это повеление было повторено и в 1852 году, — оно не исполнялось вплоть до нового мятежа 1863 года. Пока еще в литовском языке отсутствовали разработанные грамматические нормы, да и сам этот язык состоял из нескольких сильно различающихся диалектов, и потому эффект был незначительным. Литовский язык считался тогда близким к вымиранию или, во всяком случае, обреченным остаться безвестным местным диалектом. По собственной инициативе некоторые учителя, в основном из отставников русской армии, начали преподавать литовский язык на кириллической азбуке.

Во всяком случае, для литовского языка теперь, когда российские власти с подозрением относились к польскому языку, возникла возможность развития. Вновь стали издаваться грамматики литовского языка. Так, в 1849 году Фридрих Куршат издал грамматику, в 1856 году вышла грамматика немецкого языковеда Августа Шлейхера. Скромный чиновник рижского губернатора, а затем работник архивов Сената в Петербурге Шимон Довконт стал писать труды по истории Литвы на литовском языке. Он переименовал себя в Симонаса Даукантаса и под этим именем вошел в историю. Он был также собирателем и популяризатором фольклора жмудин, писал учебники на литовском языке. Даукантас переводил на литовский язык стихи Мицкевича (впрочем, они были опубликованы только столетие спустя).

Издатель Л. Ивинский, выпустил с 1846 по 1864 гг. семнадцать номеров альманаха на литовском языке, содержащего советы по сельскому хозяйству и медицинские рецепты.

В условиях практически полного отсутствия среднего класса и при почти полной полонизации местного дворянства только духовенство могло защищать литовцев от окончательной ассимиляции. При этом основная масса служителей католической церкви, даже искренне сочувствуя тяжелому положению своей паствы, в основном разделяли взгляды местного польского дворянства. Так что не церковь как институт, а самостоятельный выбор отдельных служителей церкви стояли за первыми деятелями просвещения литовского народа. Среди них можно выделить Мацея Волончевского (которого теперь в Литве именуют Мотеюсом Валанчюсом). Происходивший из семьи простых литовских крестьян, Волончевский сумел сделать удивительную карьеру по духовной части. Несколько лет он преподавал в Санкт-Петербургской католической духовной академии. По просьбе Дауканстаса он написал исследование по истории Самогитской (Жмудинской, по-современному - Жемайтской) епархии. Эта книга была издана на жмудинском (жемайтском) языке и стала первой научной книгой литовцев.

В 1850 Валанчевский стал епископом Самогитии. Свою первую инаугурационную проповедь он произнес и на литовском, и на польском языках. Литовский (жемайтийский) язык из уст епископа прозвучал под сводами кафедрального собора чуть ли не в первый раз за всю историю Литвы.[12] Епископ расширять сеть приходских школ, укреплять общинный дух и католическую набожность. Благочестивые брошюры и общества трезвости вместе с книжечками по христианской морали - других опор для несколько робкого литовского духа не было[13]. Простонародное происхождение Волончевского, годы, проведенные в Петербурге, личное знакомство со многими деятелями российской администрации – все это сделало Волончевского самостоятельной фигурой, не зависимого от польских помещиков. При этом сам Волончевский личный дневник вел на польском языке.

Еще одним из деятелей литовского просвещения был священник Антоний Барановский (Антанас Баранаускас), опубликовавший в 1860 году поэму «Аникщайский бор», посвященную лесу рядом с городком Оникты (Аникщяй). Эта поэма, полная любви к природе родного края, одновременно содержала и обличительные высказывания против крепостничества. Кстати, много позднее, когда Барановский стал епископом и проповедовал сближение с польскими помещиками, то от этих своих слов он с жаром отрекался.

И все же, за первые полвека пребывания в составе Российской империи для окончательной интеграции западных губерний в общерусский организм было сделано поразительно мало. Край по-прежнему принадлежал польской аристократии, которая была готова в очередной раз предъявить права на Литву с помощью оружия.