Вчера ещё прошёл, пусть малолюдный, Крестный ход по кораблю, «освящения ради водного». Сегодня молебен о плавающих. «Раньше не сообразили», - это батюшка замечает. Весь молебен в благоухании кадильного дыма. Сущие мы в море, и уже далече-далече.
Море, по молитвам нашим, поуспокоилось. Ночью, несмотря на волнение водное, вставал, поднимался на палубу. Темень, как в осеннем лесу. Завалы канатов, стволы мачт. Вверху редкие звёзды и те испуганные, примеркшие. Где восток, куда молиться?
Но чётко сообразил: теперь уже не надо стороны света искать, надо молиться прямо по курсу. Идём же на Святую Землю, с пути же не сбились.
Прорезалась Большая Медведица. Крестил родных и близких, и Вятку, и Москву и – размашисто – Россию.
Сердце рвётся пополам – улетает к родным и тянется в Святую Землю. Ещё остро и нежно вспоминал Духовную академию, молился за студентов своих, за Владыку ректора, преподавателей. О здравии молюсь и множество имён говорю.
Попробовал спать на сырых простынях, как же! Но, видно, всё-таки забылся, ибо очнулся - в каюте светло. А который час? Часов-то нет, выкинул, дурак, часы. Жертвы ему языческой захотелось. Не жалей: примета есть – вернусь. Хорошо бы. Да с женой, да с деточками, да с внуками.
Я всё ною, что жарко, что качает и т.п. А каково было праотцу Ною? Не ныл. Трудности наши это такие пустяки по сравнению с трудами русских паломников. Их-то как мучило в волнах на их судёнышках. Не вредно вспомнить и другие корабли, в которых «от качки стонали зэка, обнявшись, как родные братья. И только порой с языка слетали глухие проклятья». Но молился же кто-то из них.
Сегодня пишу убористей, экономней, в качку буквы тоже раскачиваются, валятся через край строки.
Оказывается, я себе вредил, когда плескал на пол и всюду, развешивал мокрые полотенца, плавки не выжимал после бранспойта, всё хотелось прохлады. Завесил даже влажной тряпкой горячую картину «Караван в пустыне Сахара». Но всё это, сказал врач, вредно для лёгких.
Глядит врач на решётку вентиляции на потолке: «А почему не работает?» - «Да я всяко крутил», - «Зачем крутить, надо включить».
И… и включил врач вентиляцию, дорогие братья и сестры! И пошёл дальше. О, как я неграмотен технически, невнимателен и неразумен. У меня же прекрасно работает кондиционер! Что ж тогда я умирал от жары всю неделю? Добровольные страдания? Нет, просто глупость.
Сейчас закрыл иллюминатор и повернул рукоятку. И сидел, и дышал. Просто дышал. Входила в меня прохлада и спокойствие. Для оправдания скажу, что крышка на кондиционере была уже вржавлена в корпус. Врач-то здоровенный мужичина, хрясь и повернул.
Чего ж теперь не жить, жить можно. И нужно.
НА МОРЕ НЕ НАГЛЯДЕТЬСЯ
Близко Кипр. Качает. Минуты не бывает без смены цвета и света. Сегодня в сравнения просились ткани: голубые шёлковые, парча с прозолотью, травяное шитьё, гладь небесная, лёгкие пелеринки, подвенечный стеклярус. Плащаница, шитая серебром и бисером. Так и есть – поверхность моря – плащаница, укрывающая тайну.
Да, стоять у борта, смотреть на морскую плащаницу, слушать по трансляции: «Лучина моя, лучинушка, неясно горишь». И уже видишь, что мчится знакомый дельфин и пляшет от радости.
Сидеть и лежать хуже, чем стоять. Ходить лучше, чем стоять.
Неделя почти без берега. И ещё вечность до возвращения. А оглядываешься и жизнь прошла.
Чего-то моторы замолчали. Сломались. Ой, не надо бы. И корабль остановился. Побегу узнать.
Оказывается – катание на шлюпке. Велено надеть спасательные жилеты. Надели, побегали с борта на борт, от трапа к спусковому аппарату. А покатали только блатных и белых, а нищих и негров не покатали.
Скорее бы ехать. На ходу качка менее ощутима. Ещё и в том я сам виноват – перепил крепкого чая. Утром дважды приносили чайник свежей заварки. Плюс к тому сам в каюте кипятил, тоже заваривал. Тут и на суше затошнит.
Ну, вроде отвалялся, отдышался, простыл даже под холодной струёй.
Что-то, брат, ты многовато собою занимаешься. Сядь-ка ты на казённый стул, да поскрипи пером во славу Божию. Не все твои земные задумки свершены, ох, не все.
Не идёт работа, не бредёт, не едет. Какое-то сонное безсилие. Забытьё. Страшный сон – вижу своего ребёнка в утробе и ему угрожает аборт. Он бьётся… Ужас!
Очнулся чуть не с криком. Услышал работу двигателя. Вроде пошлёпали. Нет, это не чай, это, брат, нервы. Да и детский этот пресс-клуб. Мучили два часа до эфира, потом прямой эфир час. И какой там эфир? В рубку входили, выходили, журналист сзади шипел: «Медленней, медленней!», женщина спереди писала крупно на листке и показывала написанное: «Громче!». Вопросы интервьюеры готовили сидя на полу. Только разговоришься, прерывают. Время стало поджимать, они торопятся, не слушают меня, слышат только себя. Но ничего, отмучился. Убежал боковыми лестницами, которые уже все изучил.
Гребёмся сносно. Носом расталкиваем кружевное жабо из белой пены.
Да, страшный сон. Много видел, но этот! Убивают ребёночка и ничего не могу изменить. Ребёночек лежит, шевелит ручками, ножками, глазки закрыты, боюсь, что откроет , запомнит меня и подумает, что убийца его я. Чей-то голос: «Иди, ползи, умоляй, бейся перед ней (перед кем?) на коленях». Но чую, что безполезно.
Как же надо грешить, чтоб заслужить такой сон.
Луна вновь тонюсенькая, но уже, сказали бы на ридной Украйне, трохи побильше, вже як скибочка. Луна крохотуля, а лунная дорога от неё по волнам целый шлях, переметаемый позёмкой пены.
«Титаник» погиб не отчего-то, а от греховности его пассажиров. Видел я их списки. Одних русскоязычных банкиров на нём были сотни. И наш «Нахимов» затонул непросто, на нём пели, пили и плясали при выходе в море. В море пошли без молитвы, это как?
Море - символ чистоты. Кровь наша солёная.
Дорога с Казанского вокзала до Новороссийска 36 часов тянулась нескончаемо, а на корабле неделя мелькнула как птичка. День похож на день. Вроде тянется-тянется, вдруг – раз и вечер, тут и ночь, звёзды, свежесть.
В каюте тихо. Слух уже привык отфильтровывать все шумы, кроме шума морского. Шелестящий набегающий и отбегающий целебный плеск волны. Будто поздоровалась и простилась. И следующая спешит с приветом.
Грустно немного почему-то, хотя душа спокойна. Грустное предчувствие вот почему: вдруг в Святой Земле всё будет бегом и бегом? Знаю, как гоняют туристов, да и паломников, израильские гиды. Уж хотя бы нам досталась монахиня из Горней.
Ночь. Читал Правило. Думаю, что страшный сон был из-за того, что вчера Правило на ночь не читал. Так мне и надо.
ОБЪЯВИЛИ: УТРОМ ШВАРТУЕМСЯ В ХАЙФЕ
Луна ушла, обозначился Млечный путь. Мы все ночи въезжаем в него, то сбоку, то по центру.
Так мне, слава Богу, в прохладе прекрасно, что прибрался в каюте, раскрепостил картину, изображающую жаркую пустыню, убрал тряпку.
Глупости пишу от радости: Хайфа скоро, в каюте легко дышать.
Шестой день моря. Не спится. Ночь. Одни звёзды. Взял с собой Евангелие, стою на носу. Обозначилось слабое свечение берега. Уходил в каюту, прилёг, вернулся на палубу. Туман.
Но вот прямо и вправо вижу горы. Это ветхозаветная гора Кармил. Пророк Илья, жрецы Иезавели, орден кармелиток.
Скоро обещанное время швартовки – семь утра. Причаливаемся прямо к Ветхому Завету.
Как же милостив ко мне Господь: был один на палубе, когда
увидел Святую Землю. Да, это не взгляд с самолёта на Тель-Авив. Прямо, чуть влево желтилось за тучами рассветное солнце. Сбегал за Молитвословом. Читал утреннее Правило в виду растущей земли. Стали выходить люди. Кто рад, кто растерян, кто и равнодушен. Только пробегает то слева, то справа вдоль бортов, как всегда бегает по утрам, неутомимый какой-то начальник. Он посчитал, что по кругу палубы триста метров, а ему надо накрутить десять километров, вот и нарезает круги. Прямо белка. Бегает, бегает, а потом целый день сидит, играя в карты. Для покера, наверное, силы нужны.
Чтобы сократить время и не торчать на палубе (все уже встали), перечитал записи. Боже, какой я важный, будто одного меня везут. Полный же корабль людей значительных, а я ничего ни о ком. Только о себе. Но, думаю, что так невольно получается, ибо меня всегда тешит одиночество. А тут ещё и отдельная каюта. Но главное – море, но главное – по нему в Святую Землю. О чём тут говорить. Ведь и в ресторане, и на палубе, и в кинозале сплошь трепотня. Конечно, она о вещах важных, но это всё разговоры. И все о важном, конечно, о мире и России. Но это всё р а з г о в о р ы. Но нынче, значит, и разговоры – дела. Сам такой. Но мне интереснее убежать от всех и, если не молишься и не читаешь, то хотя бы лежать и слушать волны. Даже и дремать. Но и в тонком сне слышишь и даже произносишь вместе с приходящей волной: «Господи, поми-и-луй, Господи, поми-и-луй».
Флажок на карте водружён над Хайфой. Хайфа не Берлин, возьмём без единого выстрела.
День постный Антония Римлянина. Умылся забортной, омывающей Святую Землю, водой, побежал в душ, всё бегом: хочется с палубы смотреть.
Тихое море. Даже всплески редки. Много судов. Два огромных. Военные тоже есть. На причале подняли флаги, это для нас. Один: лоцман требуется? Другой: нет заразных больных?
Ручкой писал всю дорогу, а как подошли к Хайфе, отказала. Другая нужна, начинается другая жизнь. Не бросать же в причальный мазут. Похороню где-нибудь на суше. Рядом ошвартованные корабли «Глория» и «Дмитрий Шостакович».
Плыли, плыли и приплыли. О, удастся ли оторваться от группы в Иерусалиме, особенно в Вифлееме? Вряд ли.
Причалили мы пока не к Святой Земле, а к бетону Хайфы, самого промышленного, а, значит, самого русского, города Израиля.
Начинается ожидание. Смотрю на береговые строения и кажется, что они качаются. А это во мне самом инерция морской жизни. Постоянно не умолкает радио: тому-то явиться туда-то, тот-то позвоните тому-то, приготовить паспорта, без команды не выходить к выходу… На грузовой палубе суета швартовой команды. Как много их. А где они были в путешествии?
Один мужчина рассказывает про свою знакомую, как он называет, бабку. «Бабка, были тут в войну немцы? – Не, говорит, тильки тальянцы. – Обижали? – Не. Маленькие, чёрные, мы их жалели. Слышу – мычит корова на базу. Её тальянец тянет со двора. А винтовку поставил. Я винтовку схватила двумя руками за ствол и приклад, кричу: «Оставь корову, а то счас твоё ружьё через колено переломаю!» Он испугался, корову отпустил, винтовку обратно просит. Я говорю: зайди вначале в хату, поешь.
Да что же это такое, сколько ж ещё будут томить?
Нет, хорошо, что Святая Земля далеко. Была бы в Тульской области, думал бы: успею, съезжу: рядом же.
Подняли израильский флаг. Ничего себе. Но так полагается. Под турецким и греческим уже поплавали.
Облился забортной водой, омывающей Святую Землю, и уже в каюте открыл Евангелие. Выпало: «И по шести днех поят Иисус Петра и Иакова и Иоанна, и возведе их на гору высоку». Это о Фаворе. Скоро же Преображение. «И се, явистася им Моисей и Илия с Ним глаголюще». Ученики предлагают остаться тут, создать три кущи для Учителя, Илии и Моисея, но Спаситель идёт к людям. А у подножия Фавора «человек некий» прости исцелить сына. А что ученики? А они не смогли. И вырывается из уст Спасителя горестное: «О, роде неверен, доколе в вас буду; доколе терплю вы» (Мр. 9).
С Фавора начинается путь на Голгофу.
День постный. Антония Римлянина.
Фото М.Михайловой, РНЛ
