Меня ещё в школе занимало то, что как это так: у океана есть ещё и свои моря. Саргассово, например, у Атлантического, Баренцово у Ледовитого. Так то у океанов. А Средиземное море это море, и у него тоже есть свои моря: Эгейское, Адриатическое, Тирренское. То есть, если мы вошли в Эгейское, то вошли ли мы в Средиземное?
И где границы меж морей?
Ах ты, ах ты! Как заиграли дельфины! Три красавца неслись перед носом, и что только не выделывали! Синхронно, согласно плясали на хвостах, прыгали по дуге, веером разбегались, вновь сбегались, шли параллельно троечкой, будто запряглись и везли нас. Уверен, что они понимали, что мы любуемся, даже хлопаем. Дети восторженно кричали. Одна девочка кинула яблоко, а дельфины, видимо, решили, что это камень (значит, пуганые), и унырнули. «И вновь унылым стало море».
Потом, ещё выходил, видел ската, маленькая акула носилась, но дельфинов не было.
Но главное-то – идем меж Сциллой и Харибдой. Сильна доселе античность в виде двух островов. Одиссей плыл. Да, и веришь, плыл. К мачте привязывали, уши воском залепливали. А, это уже от сирен спасались. Тут всё и было. Цель у них всё-таки барахольная – золотое руно. И из-за этого Пенелопу бросать? Не она же посылала, поехал для читателей.
Литература перевирает жизнь, делает её вроде бы интереснее, но в итоге отвращает от неё. Не Герасим же утопил Муму, а Тургенев.
Куда денешься, не хватило предкам Священного Писания, Житийной литературы, сказок, пословиц – правил жизни, подползло желание не только вразумления, но и развлечения.
Без христианской основы литература становится обслугой материального интереса. Учить захотелось.
Будто специально к этим рассуждениям подарили книгу о Патриархе Пимене. Какая тяжесть каких времён ему выпала. В книге напечатано письмо к нему от Солженицына. Помню, об этом письме щебетали все зарубежные голоса, ходило оно по рукам. И читали, дураки, и поддерживали Солженицына. А письмо его хамское, приторное, высокомерное, поучающее. Патриарх не ответил писателю, и правильно. Письмо было провокацией. А главная гадость в том, что оно ещё ранее было переправлено на Запад и уже читалось по всем «голосам».
Как пишут и говорят в таких случаях, «чтобы не быть голословным», цитирую:
«В эти дни, коленно опускаясь перед Крестом, вынесенным на середину храма, спросите Господа: какова же иная цель Вашего служения в народе, почти утерявшем и дух христианства, и христианский облик?»
И что сказать? И с чего взял, что русский народ «почти утерял» христианский облик? Это он так сам хотел. Он вообще очень хотел гибели СССР (не такой, какая произошла, а физической гибели), науськивал на нас Китай. В письме Солженицын называет «честнейшими» Якунина и Эшлимана, говорит об их «жертвенном примере». Они якобы «обильно» доказали, что Русская Церковь доведена «до самоистребления». Русская пишет с маленькой буквы.
Кого защищал, Якунина? И как надменно поучает Святейшего. Как это «коленно опускаясь»? Может быть «головно»?
Но, как всегда говорила мама, слыша упрёки кому-то: «Дай Бог им здоровья, а нам терпения». А терпение и есть составная часть христианина. И уж в ком-ком, а в русских оно в составе крови.
А самое замечательное – сегодня Богослужение Первого Спаса. Корабельный храм был полон. Батюшки почти все краснодарские, казацкие. Вели службу зело борзо. Но молитвенный настрой был несомненный. Хор матушек согласный и звонкий. Одна певчая махала веером. От его дуновения колебались костерки свечек.
Мне, грешному, выпало нести Крест. Из церкви по палубе вдоль корабля. По одному борту, по другому. Потом елеопомазание, исповедь.
С облегчённой душой пошёл на корму, под массаж из брандспойта. Вернулись и скакали у бортов по такому случаю дельфины. У меня ощущение, что один из них приметил именно меня. Ощущение проверил: ушел на другой борт, он снизу выныривает. Опять вернулся, он уже тут.
Сциллы и Харибды не видно, сирен не слыхать. Вместо них по радио сладкоголосая певица по корабельному радио. Она с нами. Как и певец, её сменивший. И очень это любезно для слуха, но всё время пербивки позывными корабля и фразы вроде: «Помощнику капитана позвонить в машинное отделение, начальнику рации срочно прибыть в капитанскую рубку…».
Сейчас по радио ответы отца Авеля на вопросы. «Есть ли счастливые многодетные семьи?» - «Только они и счастливы…».
- «Врачу срочно явиться в лазарет». – «Как подготовиться к исповеди?» - «Боцману проверить готовность швартовки». – «Как избавиться от празднословия?»
Лишнего не болтать, мысленно отвечаю я. Помню такие плакатики времён детства: «Осторожно, враг подслушивает», «Не болтай!». А ведь и в самом деле враг подслушивает. Враг нашего спасения. Вспомним и народную мудрость: «Украшение человека – молчание».
ИДЁМ БЕЗ ФЛАГОВ
В Эгейском море не скучно, прямо проходной двор. На корабле событие – вывесили карту Средиземноморья. На ней отмечается наше передвижение. Флажок – наш корабль – всё время перетыкается.
Уже греческие территории. Турецкий флаг спущен. Идём без флагов. Так хорошо быть в море, так благодатно, что известие об опаздывании на сутки не волнует. Одно бы только, чтоб не сократили программу в Палестине, чтоб не отменили заход на Святой Афон. А так всё бы шли и шли по библейским водам, да молились бы, да подвигались бы к Святой Земле.
Женщины по случаю жары вынуждены отказаться от косметики и все похорошели. Дети желтеют и краснеют. Только их и слышно. Но это так замечательно. Как они могут кому-то мешать? Я при телевизоре ничего не могу, ни работать, ни даже читать, а при возгласах детей всё получается.
Думаю, случись, что с нами, выживём. Плотик сделаем, погребёмся по звёздам. Но, размысля здраво, думаю, да какие из нас пловцы - гребцы? А приютит чужая земля? Стар я для чужбины, куда я без родины, без Вятки? Какой там плотик, чего зря болтать.
Идём строго на юг. Вечером увидел тонюсенький, ниточный изгиб молоденького месяца. Прямо по взгляду.
«Витязь» наш и днём прекрасен и ночью. Огни прожекторов далеко светят на снежную пену, белизна бортов отражается в убегающей воде. Только оскорбителен для взгляда красный окурок, летящий с палубы в лицо волне.
Четвёртый день моря. Не все ещё волны и воды прошли надо мной. Тут же, написав, окорачиваю себя: ишь какой самонадеянный: не все-то не все, да, может, им пора уже и над другими проходить.
Счастье причащения в первый день Успенского поста. Да, редко слышат нынешние морские площади запахи ладанного кадильного дыма. Из церкви его утягивало сквозняком в иллюминаторы. Какое же счастье – слёзы, в молитве они просятся, просится даже «слезной капли часть некая», даже, когда они хотя бы еле-еле подступают, сразу молитва крепнет. Это плачут «умные очи сердца».
Одной женщине стало плохо. От жары, а, может, от другого. Как раз выносили Евангелие, она вскрикнула, вышла в коридор и там упала.
Ещё же и мёд освящали, дали попробовать.
Во время службы ощутимо качало. Чтоб не укачало, надо смотреть на неподвижные предметы. А где они тут, неподвижные? Линия горизонта? К ней верхняя линия иллюминатора то склонялась, то нижняя к ней возносилась, так что линия горизонта сама качалась.
Но, может быть, меняли галс, сейчас потише. Но качает. Спасибо красавице дочке – дала в дорогу какую-то коробочку с какими-то таблетками, и своим милым почерком написала, как пользоваться. «Это я в горы ездила во Франции». Вообще лекарств у меня в этот раз преобильно, собирали как в заграницу. А я живу в своём маленьком домике, слава Богу здоров, молитвы хранят. Уже и подсвечник сделал из перевёрнутой пепельницы. Зажигаю свечку.
Сколько же у людей фото и киноаппаратуры. И всяких наушников. И всяких непонятных мне коробочек, подвешенных на ремнях. Вчера один пришёл и долго пытал своими песнями. Ну да, хорошие, но среди ночи, но перед Литургией. Но и не выпроводишь. Песня нынче слушается так: тебе дают две кнопочки на ниточках, ты этими кнопочками затыкаешь уши, он нажимает кнопочку на своей коробочке и весь твой череп (краниум) начинает вибрировать и терзать твой церебрум, то есть мозги. В какой уголок они от страха забиваются, непонятно. Засыпается после такого прослушивания далеко не сразу. Спасает море, его колыбельный шум. Звуки вечности.
Вообще, если бы не перебивки объявлениями, то по радио идёт прекрасная программа: проповеди, классика, романсы, русские песни.
Но опять же повторю: сколько же постоянно снимают, щёлкают, крутят, прокручивают. Может, от лени, может, не надеются на память. Но, слава Богу, в корабельный храм журналисты не ходят. Но поснимать заскакивают. Даже на утреннюю Литургию пожаловали, пролезали ближе к алтарю. Но, сколь ни дубовы, поняли, что тут им быть неприлично. А, скорее, бесы в них заёрзали, запросились выйти. Ушли, стало без них спокойно.
На палубе стерегут интересные только им моменты: например, при обливании из брандспойта насильно смываются плавки, как не снять? Другие завидуют успеху. Но даже и осуждать неохота, хотя есть за что. Не обращать внимания, и всё.
Много деточек. Игра «Разгон демонстрации» им не надоела. Говорю двум девочкам: «Ночью осьминог был, такой огромный, подплыл, в каюты заглядывал», Бегут, тут же рассказывают родителям. Те, вроде немаленькие, верят.
Деточек сменила тусовка журналистов. Здоровенные парни, как их называют, качки, вымывают похмелье. «О, пиво пошло, о, коньячок выходит!»
Жарко. Дай Бог дотерпеть в добром здравии до Акафиста Кресту. Утренняя служба незабываема: первая моя в жизни Литургия среди моря, на корабле.
Объявили в пять. А меня часы подвели. Такие точные, что идут точнее всех на полчаса. Дай-ка принесу их в жертву Средиземноморью. Да вроде жалко. Ладно, живите.
Нет, выкинул. Не княжну же персидскую. Полетели к дельфинам, только ремешком болтанули. Как хвостиком.
Интересно всё же, почему именно фильм о море так впечатлил. Были же фильмы о лётчиках, пограничниках, даже больше, а вот – море. Да, мечтал. И пятидесяти лет не прошло, как мечта осуществилась. Так что часы морю – благодарность за сбывшуюся мечту.
Правда, был ещё Североморск, эсминец «Отрывистый», учения «Океан» в 1971-м. На них журналистов не пустили. Эти, нынешние, везде проникают. Был и Севастополь, катерники, подводники. Ночлеги на суднах были, но у стенки. И вот – простор морской волны. И такая круглосуточная свежесть. Море необъятно даже для взгляда. Смыкание небес и воды. Небеса кажутся на горизонте стеною и над головой твердью.
Прошли острова Родос, Лефсос.
Ночью никакого сна, метался в жаре. И днём не приляжешь: какие-то всё мероприятия, вовлекают. Взяли, везут, кормят, отрабатывай. И ещё какой-то детский пресс-клуб. Детям не откажешь. Но получилось неплохо. Мы с ними беседовали у микрофона, транслировалось по кораблю.
Какой цвет моря? Синька, синие чернила, блестящая голубизна, глубокая живая бирюза? Всё подходит.
На обеде ссора двух сильно умных дядечек. Из-за них мы все наказаны качкой в семь баллов. Ещё поссоримся и шторм начнётся.
Боюсь, что укачает. Хотя и писал в юности, ещё и моря не видя, обращаясь к нему: «Укачай меня, укачай, я дитя в корабле-колыбели».
Валяет ощутимо, стоять трудно. То есть надо переступать, чтоб не завалиться. Почерк окончательно смахивает на каракули дикаря.
Левой рукой держу правую. Так что у меня левая рука знает, что делает правая.
На палубе легче дышать, но страшнее. Когда идёт волна и корабль выкарабкивается по ней, ещё ничего, но когда он ухает «в кипящую бездну без дна», тут подступает тошнота.
В каюте неплотно был прикрыт иллюминатор, нахлестало воды. Ботинки ездят по мокрому полу. Лежать невозможно: тошнит. Во время качки только про качку и пишется.
Смешное состояние непьющего, но как пьяного.
КТО НА МОРЕ НЕ БЫВАЛ, БОГУ НЕ МАЛИВАЛСЯ
Пора на Акафист. Квадратное окно каюты-церкви то окуналось вниз, в синюю воду, то вздымалось в небо, становилось белым.
После причастия стараешься не осуждать, не сердиться, а получается обычно плохо. А здесь, в атмосфере ветра и воды, получается. Тем более, по случаю качки, весьма безлюдно. Кто говорит, что пять баллов, кто шесть, кто успокаивает: четыре. Все равно же шатает. «И мачта гнётся и скрипит».
В церкви сегодня пол ходил под ногами. Точно, как в Троицком храме Лавры. Это надо объяснить. В Лавре я ходил к преподобному и молил его о поездке в Святую землю. Стоял рядом с мощами, прислонясь к хоругви. И она меня как бы укачивала, успокаивала.
Четырнадцатое число, причастился! Четырнадцатое вообще для меня всю жизнь счастливое число. И каюта у меня 653, в сумме 14. В юности писал в дневнике: «О, как медленно идёт время! Только ещё четырнадцатое сентября, а пора бы уже быть 14-му октября». Торопился всегда жить. Это уже потом узнал о библейских четырнадцати родах. «Всех же родов от Авраама до Давида родове четыренадесяте: и от Давида до преселения Вавилонского родове четыренадесят: и от преселения Вавилонского до Христа родове четыренадесяте» (Мф. 1, 17). Теперь жить уже не тороплюсь. Сейчас уже само «время гонит лошадей».
Кстати, и тринадцать очень счастливое число: Иисус Христос и двенадцать апостолов. А у нас дикари боятся числа тринадцать. И завели моду на день смеха. А это обычно, во-первых, Великий пост, во-вторых, через неделю Благовещение. Память зрения тут же воскрешает храм Благовещения в Назарете.
Какая же вода-водичка ненаглядная. Глядишь- глядишь и глядеть хочется. Перегнёшься через спардек, заглянешь со страшной высоты на нос, который прёт на волну – чудо! Вода кипит, стелется на стороны белым живым ковром, волны добавляют своей вспененной белизны, схлёстываются, откатываются, расстилаются, колышутся, поглощаются новым накатом очередного вала.
- Ну, доплеснись, доплеснись, - говоришь волне.
И опять взираешь вдаль. Всё до горизонта волнуется и сверкает, особенно в стороне заката.
(Продолжение следует)
