itemscope itemtype="http://schema.org/Article">

Путями Каина с революционным романтизмом

0
2615
Время на чтение 61 минут
Фото: П.Новелли, Каин и Авель. 17 в.

 

После сих слов Иисус возвел очи Свои на небо и сказал: Отче! пришел час, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя,    так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную.  Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа.  Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил Мне исполнить.  И ныне прославь Меня Ты, Отче, у Тебя Самого славою, которую Я имел у Тебя прежде бытия мира.  Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое.  Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть,  ибо слова, которые Ты дал Мне, Я передал им, и они приняли, и уразумели истинно, что Я исшел от Тебя, и уверовали, что Ты послал Меня.  Я о них молю: не о всем мире молю, но о тех, которых Ты дал Мне, потому что они Твои.  И все Мое Твое, и Твое Мое; и Я прославился в них.   Я уже не в мире, но они в мире, а Я к Тебе иду. Отче Святый! соблюди их во имя Твое, тех, которых Ты Мне дал, чтобы они были едино, как и Мы.  Когда Я был с ними в мире, Я соблюдал их во имя Твое; тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб, кроме сына погибели, да сбудется Писание.   Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную.  Я передал им слово Твое; и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и Я не от мира.   Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла.  Они не от мира, как и Я не от мира.  Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина.   Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир.  И за них Я посвящаю Себя, чтобы и они были освящены истиною.   Не о них же только молю, но и о верующих в Меня по слову их,  да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино, — да уверует мир, что Ты послал Меня.  И славу, которую Ты дал Мне, Я дал им: да будут едино, как Мы едино. Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня.  Отче! которых Ты дал Мне, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною, да видят славу Мою, которую Ты дал Мне, потому что возлюбил Меня прежде основания мира.  Отче праведный! и мир Тебя не познал; а Я познал Тебя, и сии познали, что Ты послал Меня.  И Я открыл им имя Твое и открою, да любовь, которою Ты возлюбил Меня, в них будет, и Я в них (Ин.17; 1-26).

    В страшное время Господь говорил эти слова. Но разве не ужасные времена переживали наши предки? Они созидали наше Отечество и сохранили его православным, несмотря ни на что. Русь Православная была сохранена Господом. Наверно, не потому что мы избранный народ, как это понимают иудеи, мы были сохранены, потому что никогда не прекращалась молитва на Русской земле. Эта молитва лилась в монастырях, в храмах, а когда их закрывали, в тюрьмах, ссылках, в вынужденной эмиграции.

    Не могу не поразиться такому богословско-философскому явлению как Иван Ильин. Это великий мыслитель до конца любящий России, готовый жизнь за нее положить. Этот человек понимал, что Россия Сталина просто так не уйдет, понимал, что единственно правильный строй – монархия, но именно ему принадлежат замечательные слова, что народ должен «уметь иметь царя», т.е. должен быть готов к тому, чтобы осознать глубокий смысл русской соборной монархии. Сегодня, благодаря Ильину, любящее русское сердце знает в каком направлении ему двигаться. Не метаться, но идти вослед Христу и Его Помазаннику – Русскому Царю. Но Царя можно осознать только сердцем. Недаром Ильин писал: «Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца…Она утверждает, что главное в жизни есть любовь и что именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа». Любовь же есть дело Божье на земле, которому и служил русский философ Ильин. Его шесть раз арестовывали чекисты, но выпускали, чтобы потом окончательно выслать на корабле философов в 1922 году. Он не озлобился, но понял, что нужно по-новому философствовать. «…Я пытаюсь заткать ткань новой философии, насквозь христианской по духу и стилю, но совершенно свободной от псевдофилософского отвлеченного пустословия. Здесь нет совсем и интеллигентского “богословствования” наподобие Бердяева – Булгакова – Карсавина и прочих дилетантствующих ересиархов… Это философия – простая, тихая, доступная каждому, рожденная главным органом Православного Христианства – созерцающим сердцем, но не подчеркивающая на каждом шагу своей “школы”. Евангельская совесть – вот ее источник» (И. Ильин).

      Очень важно, что Ильин выступил против учения Льва Толстого, которого продолжала почитать русская литература, полагая в нем гения всех времен и народов. В 1925 году вышла книга «О сопротивлении злу силою». Ильин понимал, что это учение продолжает будоражить русское образованное общество как за рубежом, так и в России.

     «Учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, - должно было иметь успех среди людей особенно неумных, безвольных, мало образованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллическому миросозерцанию. Так случилось это, что учение графа Л.Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру» (И. Ильин).

   Ильин раз и навсегда хочет перевернуть толстовскую страницу и ответить на те вопросы, которые волнуют ищущих Истину. Толстой призывал не противится злому. Так говорит Христос. Но Господь призывает прощать обиды личные, но разве Христос где-то в Евангелии оправдал надругательство над храмом. И не должна ли наша совесть идти на защиту поруганной чести Божьей? Неужели должны спокойно наблюдать, как насильник издевается над слабой девушкой и не придти ей на помощь? Кто будет тот человек, который не окажет помощь слабому? Негодяй и подонок!

    Но где предел допустимости силы. Не оправдывает ли цель средства? Ильин отвергает иезуитство. Его решение диалектическое. Он писал: «Когда человек в борьбе со злодеями обращается к силе, мечу или коварству, то он не имеет ни основания, ни права слагать с себя бремя решения и ответственности и перелагать его на Божество: ибо эти средства борьбы суть не божественные, а человеческие; они необходимы именно вследствие невсемогущества и несовершенства человеческого и с этим сознанием они должны и применяться». «Нравственное достоинство цели нельзя переносить на средство. Достойное средство может служить неприглядной цели. Помогать бедняку хорошо, но… не с целью купить его голос на выборах. Предать друга отвратительно, даже если этим ты спасешь свою семью» (А. Гулыга).

        «Таким образом вскрывается неверность обоих крайних решений: первого, которое предает основную цель борьбы ради того, чтобы избежать неправедных средств (непротивление!); и воторого, которое отвертывается от созерцания совершенства ради того, чтобы неестественно и уверенно пользоваться неправедными средствами… Второй исход создает иллюзию целесообразности и иллюзию победы добра, незаметно отрывает борющегося от его главной и конечной цели и развращает его душу идеей вседозволенности: в результате дурные средства начианают служить дурным целям и возникает воззрение, будто “жизненно только греховное” и будто “умному человеку и грех не страшен”. Ясно, что оба эти исхода ведут в конечном счете к одному и тому же – к общественной деморализации».

   Сколько же досталось Ильину за его книгу в эмиграции. Зинаида Гиппиус назвала его книгу «военно-полевым богословием». Они не желали видеть, как предлагал сопротивляться злу философ. Эта же борьба заключалась в следующем: «Сопротивляйся всегда любовию: а) самосовершенствованием, в) духовным воспитанием других, с) мечом». Обратим внимание, что меч находится на третьем месте. И разве Христос отменил меч, который Он принес людям.

      Можно констатировать, что в русской эмиграции ковалась возможность русского возрождения. Там верили, что наступит возрождение России, и ради этого следует творить, чтобы после даже личной смерти, в Россию пришли идеи христианской культуры.

 

   ***

        В самой же России происходили весьма противоречивые события. Понимая, что Церковь сломить не удастся, большевики повели планомерное наступление не только в области философии, но и искусства, литературы и педагогики. В искусстве проповедовался монументализм эпохи. Место храмов занимали безвкусные дворцы Советов, на каждом перекрестке были видны портреты вождей (что вызвало даже у Леона Фейхтвангера недоумение). Михаил Булгаков отмечал в своем дневнике, что идет по стране настоящая дьяволиада. Швондеры наступали по всем фронтам. Впору было писать роман о дьяволе. Кстати, многие упрекают Булгакова в антиправославной направленности его романа «Мастер и Маргарита», полагая, что образом Иешуа Га-Ноцри производится кощунство над Христом. Дело, видимо, в другом. Булгаков показывает представление о Христе, которое бытовало в обществе русской либеральной интеллигенции. Образ, который они взяли у Льва Толстого. Булгаков блестяще показал толстовского Иешуа. Этот герой добр, великолепен, его жаль по-человечески, но проблема в том, что его добро беззубо, и получается, что всем заправляет Воланд – воплощенное зло, а добро по-толстовски отступает, показывая высокую нравственную полуправду и лепет о всегда добрых людях. Чем закончилась толстовская проповедь? Революцией! Если Христос не Бог, а у Толстого Он не Бог, - тогда наступает царство Воланда. Левий униженно просит Воланда в конце романа, как бы передавая просьбу Иешуа. Это неслыханно! Но именно так может быть, если Христос не вочеловечился, если в мире не было Богочеловека по имени Иисус из Назарета. И Булгаков мастерски показывает к чему мы пришли, показывает результат толстовской проповеди. И сам мастер его – продукт этого толстовства, оказывается в месте, где ему обещают покой, но где этого покоя никак быть не может (вспомните, какое «сладкое» пребывание его ожидает с Маргаритой в странном домике, где никогда не будет Божественного света). Если нет Богочеловека, то бедное наше человечество! Вот это надо увидеть в романе Михаила Булгакова.

      Конечно, такой роман не мог быть опубликован. Сталинские держиморды были постоянно начеку. То, что его опубликовали в брежневские времена, скорее курьез. Во времена Брежнева наверху партии уже не было людей, понимавших тонкости литературных произведений. Они и Бродского бедного мучили, который никогда не представлял опасности для Советской власти. Это был один из тех чудаков, вроде Ландау, который своими чудачествами был, конечно, неудобен, но при умном водительстве не опасен. Конечно, человек не-советской культуры всегда опасен, но среда, в которой вращался Иосиф Бродский была намного опаснее. Тем не менее, их не ссылали, а только вежливо предупреждали.

    Опаснее были те, кто с христианских позиций смотрел на историю русской цивилизации. Например, опасен был Максимилиан Волошин, создатель особого киммерийского мифа, писавшего странные «Путями Каина. Трагедия материальной культуры», в которых будет искать пути цивилизации. Не могу не привести отрывок из своей монографии.

       Размышляя о своей поэме, в письме к Вересаеву 14 апреля 1922 года Волошин писал: «В ней, мне кажется, удастся сконцентрировать все мои культурно-исторические и социальные взгляды, как они у меня сложились за 20 лет жизни на Западе и как они выявились в плавильном огне Революции. Я ещё совершенно не знаю, чем окажется моя поэма в качестве художественного произведения. Но у меня, по крайней мере, будет завершённая формулировка моего отношения к современной культуре, к человеку, и поэтому, к политике». А 23 декабря 1923 года в письме А.М. Пешковскому уточняет: «Путями Каина – это цикл стихов, касающихся материальной культуры человечества. Россия и русская революция затронуты в ней только стороной. Но там я формулирую почти все мои социальные идеи, большей частью отрицательные. Общий тон – иронический». Следует заметить, что ирония зачастую  является неотъемлемой частью святоотеческих поучений (достаточно вспомнить оптинских старцев, которых удачно отобразил Достоевский в старце Зосиме).

       Сама поэма находится в русле философской и библейской традиции. Эта философская традиция восходит к Эмпедоклу, строящему свою концепцию мироздания на четырех стихиях (огонь, земля, вода и воздух). Имя же Каин отсылает нас к книге Бытия, когда начиналась история человечества, собственно его трагедия. Интересна  мысль Эммануила Менделевича: «Книга «Путями Каина» - это связное, последовательное изложение истории человечества». Составители  парижского двухтомника М. Волошина Б. Филиппов, Г.Струве и Н.Струве называют «Путями Каина» «мистическим рационализмом». Но самое большое влияние, по мнению С. Пинаева, на Волошина оказал Лукреций Кар и его книга «О природе вещей». «Римский поэт «подсказал» поэту русскому, как можно в рамках одного произведения обьять необъятное: дать философскую концепцию истории и сатиру на современное общество, окинуть взглядом картину космоса и выявить природу атома, задуматься о механизме ощущений, о душе и Духе». Именно душа и Дух являются для Волошина необходимым фундаментом всего мироздания. Но этот фундамент находится в постоянном драматическом и трагическом конфликте как внутри себя, так и со всем мирозданием. Рассматривая  волошинскую концепцию всемирной истории, Э. Менделевич скажет: «История предстает логической цепью этих драм – антиномии эти не логические, а моральные – в соответствии с принципом этического содержания истории». В то же время Волошина интересует не только онтологический аспект, но и естественнонаучный (достаточно познакомиться с перепиской поэта с учёным-почвоведом, учеником и соратником Владимира Вернадского, Ростиславом Ильиным). Можно сказать, что художник создает свою «Природу вещей», синтез науки и искусства, истории и литературы. И этот синтез М. Волошиным мыслится в мифологических категориях, где личностная история представляется ипостасийной. Библейская история для поэта, как указывалось выше, не только духовная реальность, но и реальность материальная. И именно в ней начинается трагедия материальной культуры, которую Волошин, созерцая, переживает. И эта трагедия начинается с мятежа, когда человек осознает в себе индивидуальность, вырывая себя из контекста онтологического Бытия, становясь, согласно библейскому изречению, перстью и прахом земным, но прахом, имеющим в себе Божественное дыхание.

       «Путями Каина» - это цепь, состоящая из 15-ти драматических историй, при этом внутри каждой – 7 трагических пьес (как семь дней творения мира). Трагедия, по Волошину, начинается, как говорилось выше, с отрицания. Истинное творчество неизбежно начинается с отрицания. И Бог, начиная творить, в какой-то мере, отрицает предыдущее. Из Хаоса, Божественного Ничто рождается Бытие.

        Первая глава книги называется «Мятеж». В мятеже присутствует отрицание: «В начале был мятеж, / Мятеж был против Бога, / И Бог был мятежом. / И всё, что есть, началось чрез мятеж». В этих словах давнее кредо писателя. Если Творец отрицает, то не должно ли идти творению Его путём. Тогда произойдет истинное сотворчество Бога и человека, т.е. то, о чем грезил и учил Вл. Соловьёв в своих «Лекциях о Богочеловечестве». Анастасия Цветаева в своих «Королевских размышлениях» вспоминала слова М. Волошина: «Не забывай, Ася, что есть люди, которых миссия есть миссия отрицания <…> Которым всю жизнь дано быть непокорными. Бунт. Но этот бунт может быть ближе к Богу, чем вера. Не забывай, что пути к Богу различны. И что путь богоборчества может быть ещё гораздо вернее богопокорности».

       Поэт прекрасно осознает, что это крестный путь, который выпало нести ему как человеку культуры, обладающему и горем и умом. И следует обратить внимание, что он выстраивает свою трагедию, следуя свободному стихосложению, пришедшему к нам из мифологической Старины. Основной источник его трагедии – Библия. И начало трагедии – парафраз на евангельский текст: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Все чрез Него начало быть». Это Слово – Богочеловеческая личность, пришедшая, отрицая, творить и созидать «Мир осязаемых / И стойких равновесий»,однако «этот мир, разумный и жестокий, - / Был обречен природой на распад».

      Итак, согласно мысли поэта, вещество обречено на распад, видимо, в силу своей внутренней сопротивляемости, так сказать движение материи неизбежно возвращает в атомистический хаос. Победить этот хаос способен Огонь: «Чтобы не дать материи изникнуть, / В неё впился сплавляющий огонь. / И наименовался человеком. / Он тлеет в «Я», и вещество не может / Его объять собой и задушить. / Огонь есть жизнь». Это не только эмпедоклов огонь, но огонь феотический, несущий в себе Божественное Начало. Для Волошина он жизнь и в тоже время «Не жизнь и смерть, но смерть и воскресенье - / Творящий ритм мятежного огня». В этих стихах уже не отрицание, но жизнеутверждение, подтверждение тому, что жизнь непрерывна и, по сути, вечна. В этой вечности «Все в свой черед служили человеку / Подножием, и каждая ступень / Была восстаньем творческого духа». Поэт возвращает нас в далекое Адамово житие, когда он был соделателем Мироздания. И так как ему было предоставлено право свободного выбора, то он предпочел приспособлению – безумие мятежа: «Он утверждает Бога - мятежом, / Творит неверьем, строит – отрицаньем, / Он зодчий, / И его ваяло – смерть. / А глина – вихри собственного духа». В этом безумии евангельская любовь и страсть к познанию слились воедино: «Когда-то темный и косматый зверь, / Сойдя с ума, очнулся человеком». Но любовь рождает не только путь к Освобождению «заклепанных титанов», но,  и как это не парадоксально, - к рабству. «Преобразил весь мир, но не себя, - / Он заблудился в собственных пещерах / И стал рабом своих же гнусных тварей». Человек взвалил на себя ношу божественного сотворца и надорвался. Мятеж, по сути, противоречив, в нем заложено зерно, противоречащее любви, - ненависть, которая, в принципе, является обратной стороной любви. Каин убивает Авеля, потому что хотел обратить любовь Бога к себе, а не к Авелю. В этой библейской истории начало «катастроф: падений и безумий. / Благоразумным: / «Возвратитесь в стадо!» / Мятежнику: / «Пересоздай себя!»» [25:203]. Только мятежник, по Волошину, осознавший свою личность, понявший её одинокую преступность, способен переделать себя, совершить аскетический подвиг, чтобы быть свободным. «Человек обязан быть свободным. И Волошин рассматривает историю: исполняет ли человек эту обязанность, и если нет, то почему?»

       Ответ он попытается дать в книге, где глава «Мятеж» выступает прологом, в котором заложена фундаментальная идея: мятеж – начало и центр истории мироздания, но и в нем сокрыто внутреннее противоречие, без которого, однако, невозможно развитие человеческой цивилизации. И это противоречие явно наблюдается в Огне, разрушающего и созидающего Вселенную. Так называется глава, идущая за «Мятежом».

      В «Огне» человек начинает выделять себя из природы, более четко осознавать свою личностную историю, собственно становясь человеком. Это не противоречит и отеческому преданию, считавшего человека, до божественного дуновения в него, «животною душою» (Василий Великий). Волошин следует и за соловьёвской метафорой, показывая путь человека из своего первобытного состояния, где «Плоть человека – свиток, на котором / Отмечены все даты бытия». На этом свитке «Кровь – первый знак земного мятежа / А знак второй - / Раздутый ветром факел». Перед нами библейская история, в которой оживают образы Каина и Авеля, и преступник Каин стоит у истоков человеческой истории. Но Волошин не был бы Волошиным, если бы не использовал и мифологическую историю древней Эллады, гласящей: «В начале был единый Океан, / Дымившийся на раскаленном ложе». Огонь и Океан – сопутствующие друг другу противоречия. Но для поэта, диалектика развития возможна только в антиномии: «Есть два огня: ручной огонь жилища, / Огонь камина, кухни и плиты, / Огонь лампад и жертвоприношений, / Кузнечных горнов, топок и печей, / Огонь сердец – невидимый и тёмный, / Зажжённый в недрах от подземных лав. / И есть огонь поджогов и пожаров, / Степных костров, кочевий, маяков, / Огонь, лизавший ведьм и колдунов, / Огонь вождей, алхимиков, пророков, / Неистовое пламя мятежей, / Неукротимый факел Прометея, / Зажжённый им от громовой стрелы». В этом противоречии Волошин обнаруживает главное, что присуще человеку – творчество, которое «Из древней самки выявила лики /Сестры и матери, / Весталки и блудницы» [25:205]. И это творчество строит «кровлю над гнездом Жар-Птицы, / И под напевы огненных Ригвед».

    Волошинская история субъективна, но разве не субъективна ведическая история, рассказывающая о противоречиях духа и тела в человеческом естестве. В глубинах истории сознание уже противопоставлено материи: «И человек сознал себя огнем, / Заклёпанным в темнице тесной плоти». Это не новость, но поэт собственное узнавание хочет донести до нас читателей.

      «Итак, сознание встретилось с природой в самых основах своих, не ожидая этой встречи, в шоке отшатнувшись от неё» (Э. Менделевич). «Освободить и разнуздать нетрудно / Неведомые дремлющие воли: / Трудней заставить их повиноваться» («Магия»). И это повиновение человек искал не «на дорогах», где «легче было встретить / Бога…»(«Магия», 2), но на путях духовно очаровывающей магии, силы которой «в обезбоженной природе живы» и «овладевают / И волей и страстями человека», который, «освобождая силы / Извечных равновесий вещества, / Сам делается в их руках игрушкой», т.е. потерял возможность и право на свободу, «Поэтому за каждым новым / Разоблачением природы / Идут тысячелетья рабства и насилий». Есть ли выход? Поэт предлагает его: «Ступени каждой в области познанья / Ответствует такая же ступень / Самоотказа: / Воля вещества / Должна уравновеситься любовью, / И магия: / Искусство подчинять / Духовной воле косную природу». Оживают в памяти житийные сказания о Святом Сергии, Марии Египетской и Серафиме Саровском, которые в согласии и любви жили с окружающей их природой, приобщая к служению животное царство. «Но люди неразумны. Потому / Законы жизни вписаны не в книгах, / А выкованы в дулах и клинках, / В орудьях истребленья и машинах». Так заканчивается глава «Магия», которая показывает, что «в основе волошинской историософии (а также космософии) – гармония равновесий, «зеркальный бред взаимоотражений». «Мир осязаемых и стойких равновесий», возникший из «вихрей и противуборств», обреченный на распад, но сохраняющий надежду на спасение, восстановление изначальной гармонии» (С. Пинаев). Сам М. Волошин так определял тему «Магии»: «Равновесие между силой и моралью».

        Характерно использование поэтом философского и мифологического наследия. Например, Легче было встретить Бога… - Прямая цитата из древнеримского писателя Марка Теренция Варрона; упоминаются ундины и саламандры, кобольды, эльфы и никсы – духи, пришедшие из германских и скандинавских мифов; не забыта и реминисценция из тютчевского: «Нет веры вымыслам чудесным, / Рассудок всё опустошил». М. Волошин весь в культуре человеческой цивилизации, поэтому его мифопоэтика перекликается с мифобиблейскими образами и мотивами, немыслимыми вне этой цивилизации.

    Эта цивилизация рождается в муках и насилии, потому за главой «Магия» следует  глава «Кулак», построенная на библейском сказании о Каине. Если в Адаме родилось человечество, то в Каине – общество. Как известно, Каин – «первый земледелец» - старший сын Адама, отец Тубалкаина – первого ремесленника. Интересно мнение Мих. Лифшица, который писал: «Библейская легенда также содержит следы технологического грехопадения первых людей. Изобретателем земледелия был братоубийца Каин, а его потомок Тубалкаин – первым кузнецом. Цивилизация связана с преступлением».

      Надо признать, что и Михаил Лифшиц и Максимилиан Волошин не оригинальны, они идет вслед за Святоотеческим Преданием, в частности, Блаженный Августин уже подобное утверждал в своей знаменитой «Исповеди». Но поэт своеобразно интерпретирует евангельские тексты: «Каин первый / нашёл пристойный жест для выраженья / Родственного чувства, предвосхитив / Слова иных времен: / «Враги нам близкие, / И тот. Кто не оставит / Отца и мать, - тот не пойдет за мной». Явная реминисценция с Евангелием от Матфея (10: 35-36). Однако это разные эпохи и потому разные одними и теми же словами могут ставиться задачи. Волошинский Каин – не воплощенное зло. Он дарил Богу: «Плоды и колос вспаханного поля», Который требует «испарений крови». Наивность рассуждений художника в данном тексте очевидна. Каин убивает брата из зависти. Это детство человека, а в детстве из зависти, что не дали игрушкой поиграться, иной ребенок другого в песочнице закопает. Но Волошин поэт, и он сочувствует музыканту и первому поэту: «Создатель музыки - /Прислушиваясь к ветру, / Он вырезал свирель / И натянул струну».  Это сочувствие Каину присуще романтической традиции, от которой художник себя не отделял (достаточно вспомнить Байрона). Каин потому первооткрыватель искусства, что «понял / Хмель одиночества / И горький дух свободы».  В этой антиномии, по Волошину, суть человеческого естества, его трагедия. Ведь познание, согласно премудрости Екклесиаста, умножает скорбь. Рождается парадокс: «Так стал он предком всех убийц, / Преступников, пророков – зачинатель / Ремесл, искусств, наук и ересей».  Но этот парадокс для Волошина оправдан. Такова диалектика движения: «В кулачном праве выросли законы / Прекрасные и кроткие в сравненье / С законом пороха / И правом пулемёта».  Можно согласиться с Э. Менделевичем, что «нарастание исторической парадоксальности – вот путь, по которому шествует трагедия материальной культуры». И эта трагедия приводит к тому, что поэт наблюдал воочию: «Когда из пламени народных мятежей / Вливается кровавый стяг с девизом: / - «Свобода, братство, равенство иль смерть!» - / Его древко зажато в кулаке / Твоём, первоубийца Каин!»  Волошин принимает такой ход истории, как когда-то принимал как неизбежность и Божий бич, гуннские орды, святой Лу Труасский.

      Следующая глава книги «Меч» точный пересказ одноименной же главы из статьи поэта «Демоны разрушения и закона», написанной, безусловно, под влияниям Метерлинка. Волошин размышляет о неизбежности насилия в истории: «Меч создал справедливость».  Вспомним, что обостренное чувство справедливости неизбежно ведет к революционному насилию, невозможное без ненависти и… любви: «Насильем скованный, / Отточенный для мщенья, - / Он вместе с кровью напитался духом / Святых и праведников, / Им усекновенных, / И стала рукоять его ковчегом / Для их мощей. / (Эфес поднять до губ - / Доныне жест военного салюта.) / И в этом меч сподобился кресту, / Позорному столбу, который стал / Священнейшим из символов любви».  Меч обретает мифологическую сущность, с помощью которого можем определить добро и зло, как это будут делать в старой римской истории Бренн и в средневековой - Сид. Однако он не только символ  жестокой справедливости, но и прообраз креста, справедливости жертвенной и потому приемлемой для самого поэта: «Когда же в мир пришли иные силы / И вновь преобразили человека - / Меч не погиб, но расщепился в дух…»   В этом духе Волошин видел и Каина и Христа. Дух Каина стал «характером, / Учением, доктриной: / Сен-Жюстом, Робеспьером, гильотиной - /Антиномией Кантова ума», дух Христа «принёс «Не мир, а меч!», / В нас вдунул огнь, который / Язвит, и жжёт, и будет жечь наш дух, / Доколе каждый / Таинственного слова не постигнет: / - «Отмщенье мне и Аз воздам за зло»».  В данном контексте интересно суждение С. Пинаева, который пишет: «Утверждая свой «единственный мыслимый идеал» - «Град Божий», «находящийся… за гранью времен», - поэт дает повод задуматься о постоянном, как говорил Бердяев, «противодействии вечного во времени, постоянном усилии вечных начал свершить победу вечности».

      Ради вечности и пишется поэма, которую можно сравнить с так любимыми Волошиным готическими соборами, гармоничными, как знаменитая «Божественная комедия» Данте Алигьери. Главой «Меч» заканчивается первый акт трагической истории, повествующей об истоках современности, заложивших парадоксальные и антиномичные принципы. Второй акт истории поэт начинает с главы «Порох». Уже в начале её Волошин заявляет о цели своего повествования: «Права гражданские писал кулак, / Меч – право государственное, порох / Их стер и создал воинский устав». 

    Это уже начало Новой истории, и эту Новую историю творит Бертольд Шварц, любящий Христа, но посвятивший свою жизнь не только Ему, но и алхимии, этой средневековой магии (что противоречит учению Христа), создавший порох: «На вызов, обращенный не к нему / Со дна реторт преступного монаха, / Порох / Явил свой дымный лик и разметал / Доспехи рыцарей, / Как ржавое железо». «Порох – это символ нового способа исторического насилия. Великолепна сама идея, что каждая эпоха имеет свой тип насилия. Эта идея свидетельствует о подлинном историзме мышления» (Э. Менделевич). Интересен факт, что порох изобрел монах. Он искал философский камень, а нашел сатанинскую смесь. Так в поисках добра человек находит зло. Вновь очевидный, но объективный парадокс. Порох – материальное вещество – стал губителен для рыцарской культуры, разрушивший этическую ментальность Средневековья: «Горсть праха и кусок свинца способны / Убить славнейшего!...» Трус запросто мог прослыть храбрецом, а мораль стала зависеть от серного вещества. И это серное вещество, по М. Волошину, обладает «дымным ликом», как и Люцифер – ликом темным. Материализация пороха в лик подчеркивает, какое значение придавал этому факту художник. Именно лик был способен «в ярости случайных пробуждений / В лицо врагу внезапно плюнуть смерть». Как смерть есть искажение жизни, несущее в себе демоническое начало, так порох, пройдя сквозь жизненный огонь, превращает всё в прах и пепел. Но этот прах и пепел сковал человека железной дисциплиной: «Связал узлами недра темных масс», а потом : «Низвергнул знать, / Воздвигнул горожан, / Творя рабов свободного труда / Для равенства мещанских демократий». Как точно и метко названо то, что мы наблюдаем и сегодня. Поэт не осуждает, он констатирует неизбежный факт. Высокие моральные ценности «выкрасились в зелено-бурый цвет / Разъезженных дорог, / Растоптанных полей, / Разверстых улиц, мусора и пепла, - / Цвет кала и блевотины, который / Невидимыми делает врагов». Порох сотворил возможность убивать, не зная врага, обезличив его, и, тем самым, снимая моральную ответственность с убийцы. В этом ужас «дымного лика», он превращает лики вначале в личины, а потом и растворяет их в зияющей пустоте, как это было в Хиросиме и Нагасаки. Волошин предвидел и пророчествовал: «Но черный порох в мире был предтечей / Иных ещё властительнейших сил: / Он распахнул им дверь, и вот мы на пороге / Клубящейся неимоверной ночи, / И видим облики чудовищных теней / Не названных, не мыслимых, которым / Поручено грядущее земли. / Им кончился не только век меча, / Но все расцветы огненной культуры: / На месте Агни воцарился взрыв, / И вихрь над устьем динамитной бомбы / Стал символом разверзшихся времен» (характерно использования поэтом древнеиндийского божества, тем самым ещё раз подчеркивая мифологическую изначальность истории)].

         Итак, порох стал той материальной силой, изменившей мир до той узнаваемости, которую наблюдаем сегодня. Производительные силы стали действительно теми силами, которые способны влиять на производственные отношения. Начиналась промышленная революция, о чём и повествуется в следующей главе книги «Пар». Глава начинается с обыденной картины первобытных времен: «Пар вился струйкою / Над первым очагом. / Покамест вол тянул соху, а лошадь / Возила тяжести, / Он тщетно дребезжал / Покрышкой котелка, шипел на камне, / Чтоб обратить вниманье человека». Создается впечатление, что связь реальности  и промышленной революции не видно. Однако, это обманчиво. То, что в далекой древности воспринималось как обыденность, в век технической революции стало чудом, способное «потащить по рельсам / Огромный поезд клади и людей». Пар становится активной составляющей человеческой цивилизации, причем в этой цивилизации «покорный / Чугунный вол внезапно превратился / В прожорливого Минотавра». Какой точный мифологический образ, отражающий суть вопроса. Уже не человек правит, но машинное производство. Волошин не первооткрыватель (достаточно вспомнить купринский «Молох»), но он чутко уловил историчность мифологического предания, ставшего горькой реальностью. Поедающий Минотавр изменяет отношение человека к окружающей его действительности, к природе. Пар «Замкнул / просторы путнику; / Лишил ступни / Горячей ощупи / Неведомой дороги, / Глаз – радости открытых новых далей, / Ладони – посоха, а ноздри – ветра». Волошину горько осознавать, что в его любимую природу вторгается техника, лишенная возможности понять. В его «неведомой дороге» есть совокупность Бытия, техника же вносит разрыв, приближает человека не только к духовной катастрофе, но и – физической. Но вначале техника преображала мир, можно сказать, делала его геометрически правильным: «Ворвалась в город, проломила бреши / И просеки в священных лабиринтах, /Рассекла толщи камня, превратила / Проулок, площадь, улицу – в канавы / Для стока одичалых скоростей». Но эта геометрическая правильность уничтожала неповторимое лицо не только человека, но и его творения: город, село, замок, постоялый двор. Андре Моруа скажет по поводу изменившегося Парижа: «Быть может, операция была удачной, но как привыкнуть к тому, что после вмешательства косметической хирургии любимое лицо, которое мы любили таким, как оно есть, приобрело правильные черты»  Эти правильные черты превращали мироздание в «Свист, грохот, лязг, движенье – заглушили / Живую человеческую речь, / Немыслимыми сделали молитву, / Беседу, размышленье; превратили / Царя вселенной в смазчика колес». Ленинская идея превращения человека в винтик общепролетарского дела была лишь констатация уже произошедшего факта. Трагедия доходила до своей высшей точки: человек терял образ и подобие Божие: «Адам изваян был / По образу Творца, / Но паровой котел счёл непристойной / Божественную наготу / И пересоздал / По своему подобью человека…», лишив души и «вдунув людям пар». М. Волошин обращается к библейскому преданию о сотворении человека, которое гласит, что душа есть дыхание Бога (Быт. 2,7).

       Таким образом, пар есть дыхание сатаны. Вновь наблюдается антиномия, так присущая мифологической традиции. Из этой антиномии логично развивается метафора: пар – душа, тело – машина. Так называется следующая глава «Машина». М. Волошин с первой же фразы вводит нас в трагическую машинную цивилизацию: «Как нет изобретателя, который, / Чертя машину, ею не мечтал / Облагодетельствовать человека, / Так нет машины, не принесшей в мир / Тягчайшей нищеты / И новых видов рабства».

    Нельзя не согласиться с мыслью, высказанной Э.Менделевичем: «Волошин формулирует главный тезис – несовпадение цели деятельности с её результатом – важнейшую антиномию истории. Уже из этого очевиден вывод – результат бездуховен, он – абсолютное зло. Но у этого зла есть необыкновенное свойство: оно постоянно воспроизводит себя во все больших масштабах, подобно гётевскому ученику чародея. Современное общество не может и не сможет создать ничего нового, кроме увеличения своей бездуховности. Это общество – само машина, работающая неизвестно для чего. А человек – лишь только раб, обслуживающий эту машину».

       Было нарушено, по М. Волошину, древнее равновесие: «Дух, воплощаясь в чреве, строит тело: / Пар, электричество и порох, / Овладевши / Сознаньем и страстями человека, / Себе построили / Железные тела…», которые «Творя империи / Захватывая рынки, - / И нет возможности / Остановить их ярость, / Ни обуздать разнузданных рабов». Паромашинная цивилизация объективно ведет человечество к революционному разрушению, оно чуждо всякой духовной традиции. И поэтому вслед за очередной революцией, человек вновь становится рабом машины, которой «необходимы: / Кишащий сгусток мускулов и воль, / Воспитанных в голодной дисциплине, / И жадный хам, продешевивший дух / За радости комфорта и мещанства». Перед нами путь односторонности, ведущий к самоотрицанию и отчуждению, уничтожению лика Божия. Человек превращается в потребителя, не способного ничего дать взамен.

    Путешествуя по Европе, М. Волошин был свидетелем того, как она мещански разлагалась, особенно это касалось Германии. Наверно, поэтому, будучи полунемцем, он всё-таки не любил эту страну. Именно в Германии родилась марксистская философия, пытающаяся подчинить мироздание машине, которая «научила человека / Пристойно мыслить. Здраво рассуждать. / Она ему наглядно доказала, / Что духа нет, а есть лишь вещество, / Что человек такая же машина, / Что звездный космос только механизм / Для производства времени, что мысль, / Простой продукт пищеваренья мозга, / Что бытие определяет дух, / Что гений – вырожденье, что культура - / Увеличение числа потребностей, / Что идеал - / Благополучие и сытость, / Что есть единый мировой желудок, / И нет иных богов, кроме него». Блестящая картина ленинско-сталинского социализма, их примитивной идеологии, в которой человеку отведена роль винтика и шпунтика. И в этом антимире «С охолощенным мозгом торжествует / Триумф культуры, мысли и труда». Едкая ирония, подводящая, как кажется, черту под развитием человеческой цивилизации. Но М. Волошин не был бы М. Волошиным, если бы не знал, что у этого сатанинского антимира есть противоположность - мир Божий, в который нас возвращает девятая глава книги «Путями Каина» «Бунтовщик». Число девять весьма символично (девять чинов ангельских, служащих Богу и помогающих человеку в его добрых начинаниях). Ангелы в тексте волошинской главы, которую поэт начинает, отсылая нас к библейским текстам (Исайя, 40:3., Мрк., 1:3): «Я голос вопиющего в пустыне / Кишащих множеств, в спазмах городов».

      Поэт не зря обращается к пророческим текстам (кстати, первоначальное название главы «Пророк»). В них он видит точку опоры, перспективу развития, а значит – надежду (достаточно вспомнить его обращение к пророчествам Иезекииля). Пророки обращаются к кишащим множествам, которые должны осознать, что историю творят не они, но ангел, которому Бог это поручил. Но для осуществления воли ангела истории «Надо, / Чтобы каждый раб был призван к мятежу», то есть осознал себя личностью. Мятеж, по сути, парадоксален и потому родит противоречья, в которых человек увидит своё предназначенье. Таков неизбежный путь человеческой цивилизации. И ангел призван «не мечи им истин, а взрывай / Пласты оцепенелых равновесий: / Пусть истина взовьётся как огонь / Со дна души, разъятой вихрем взрыва!»

       Огонь в древнеэллинской традиции несет в себе Божественные функции. Поэт прекрасно понимает, что поиск Божественной справедливости возможен только тогда, когда искатель будет обладать хотя бы частицей небесного огня, дающую ревность по справедливости: «Кто хочет бунта – сей противоречья, / Кто хочет дать свободу – соблазняй, / Будь поджигателем, / Будь ядом, будь трихиной, / Будь оводом, безумящим стада». Указывая на овода, поэт приглашает нас вспомнить последнюю речь Сократа, в которой философ сравнивал себя с оводом, будоражащим стадо. Значит, благоразумный Сократ, по Волошину, являлся мятежником. Кроме античной традиции используется и библейская. Фраза «Будь поджигателем» вполне соотносима с притчей Соломона: «Если голоден враг твой, накорми его хлебом; ибо, делая сие, ты собираешь горящие угли на голову его» (Притч. 25, 21-22). Сжигая мосты, таким образом, не только разрушаем, но и спасаем. Э. Менделевич тонко замечал, что данная «мудрость точно отметила противоречивость и устремлённость бытия: делая добро, человек всегда способствует добру, даже если это в своих проявлениях видится обратным».

      Но присутствует ли небесный огонь в крайностях революционного взрыва? Не ведет ли это к внутреннему опустошению, нарушая так необходимую для истории парадоксальную антиномичность, что наблюдалось во времена как якобинского, так и красного террора: «Вы узники своих же лабиринтов! / Вы – мертвецы заклёпанных гробов! / Вы - суеверы, мечущие бомбы / В парламенты, и в биржи, и дворцы, - / Вы мыслите разрушить динамитом / Всё то, что прорастает изнутри - / Из вас самих с неудержимой силой!» Создается впечатление, что Волошин против мятежа, тем самым, противореча самому себе. Это не так. Он против мятежа ради мятежа, он против того, чтобы изменяли мироздание человека, не спросив его об этом. Он призывает творителей мятежа «к восстанью против / Законов естества и разума: / К прыжку из человечества - / К последнему безумью - / К пересозданью самого себя». Это уже Святоотеческая аскетика, требующая поступать не по-человечески, но по-Божески. В пересоздании себя поэт видел путь к освобождению. Ради этого он готов и на определенное самоограничение: «Свободы нет. / Но есть освобожденье. / Среди рабов единственное место / Достойное свободного – тюрьма». Борьба за Бога в себе приносит жизнь, даже если для этого необходимо умереть, за триединые революционные принципы – небытие, то есть состояние, которое нельзя даже назвать смертью: «Не в равенстве, не в братстве, не в свободе, / А только в смерти правда мятежа». Волошин подчеркивает парадоксальность развития цивилизации: путь к материальной свободе приводит к духовному и физическому опустошению, к смерти. Поэт мечтает о Граде Божьем, ибо «Закона нет – есть только принужденье. / Все преступленья создает закон». Явный отсыл к изречению апостола Павла: «Где нет закона, нет и преступления» (Рим. 4:15). Художник своеобразно понимает христианскую заповедь, предлагая человеку понять «сущность зла. / Не бойтесь страсти, / Не противьтесь злому / Проникнуть в вас; / Всё зло вселенной должно, / Приняв в себя, / Собой преобразить». В преображении Волошин признает только одну заповедь: «Гори!» Он обращается напрямую к человеку: «Твой Бог в тебе, / И не ищи другого / Ни в небесах, ни на земле: / Проверь / Весь внешний мир: / Везде закон, причинность, / Но нет любви: / Её источник – Ты! / Бог есть любовь. / Любовь же огнь, который / Пожрет вселенную и переплавит плоть». В данном отрывке поэт дословно цитирует св. евангелиста Иоанна Богослова (1-е Ин. 4:8) и апостола Петра (2-е Петр, 3:10), подтверждая свою приверженность христианской традиции, которая признает зло как свершившуюся неизбежность, но и верит в конечную победу Божественной любви. Ради этой веры Волошин призывает: «Беги не зла, а только угасанья: / И грех, и страсть – цветенье, а не зло; / Обеззараженность - / Отнюдь не добродетель».

        С христианских позиций он предлагает и свою социальную программу. Она, безусловно, утопична, но своими корнями уходит в реальность первобытного христианства (Деян., 2:44-47) и не имеет, кстати, ничего общего ни с толстовским анархизмом, ни с бакунинским, ни с прудоновским. «Дано и отдано? / Подарено и взято? / Все погашается возвратом? / Торгаши! / Вы выдумали благодарность, чтобы / Поймать в зародыше / И задушить добро?» (совершенно очевидное напоминание о Нагорной проповеди Христа). И, наконец, одна из причин зла: «Вы боретесь за собственность? / Но кто же / Принадлежит кому, - / Владельцу вещь, / Иль вещи помыкают человеком? / То собственность, / Что можно подарить. / Вы отдали – и этим вы богаты. / Но вы – рабы всего, что жаль отдать».

       Конечно, М. Волошин идеалист, но его идеалы жизненнее, чем идеалы далекого коммунизма: «С собою мы уносим только то, / От обладанья чем мы отказались. / Неужто вы останетесь хранить / Железный хлам угрюмых привидений?» [25:222]. Поэт не согласен на жалкое угасание, его дух жаждет горения. Вместе с Христом он готов воскликнуть: «Огонь пришёл Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12:49). Словно в исступленном восторге художник пишет: «Самовзрыватель, будь же динамитом! / Земля, взорвись вселенским очагом! / Сильней, размах! Отжившую планету / Швыряйте бомбой в звёздные миры. / Ужель вам ждать, пока комками грязи / Не распадется мерзлая земля? / И в сонмах солнц не вспыхнет новым солнцем - / Косматым сердцем Млечного пути?» Вспыхнет! Максимилиан Волошин и пророчество апостола Петра! Поэт погружается в него целиком: «Придет же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят» (2-е Пётр, 3:10).

       Наступит конец истории, который поэт видит апокалипсически. В следующих четырех главах («Война», «Космос», «Таноб», «Государство») М. Волошин изложит свои основные взгляды на мироздание. И в этих взглядах отношение к войне занимало первостепенное место, что, собственно, соответствовало религиозно-мифологическому отношению к Бытию.

      «Война» начинается со слов «Был долгий мир». Поэт иронизирует: не было мировой войны. Действительно, после франко-прусской войны в Европе царил мир (балканские войны не считались). Но это был мир, в котором сильные пожирали слабых: «Кидались на слабейшего и, разом / Его пожравши, пятились рыча…» И в это же время «Мыслители писали о всеобщем / Ненарушимом мире на земле» Происходила на глазах величайшая иллюзия на земле. Складывалось впечатление, что начало двадцатого века, представляло собой прелюдию к царству справедливости и добра. В своей замечательной статье «Один из мифов нашего времени» Алехо Карпентьер писал: «У того, кто вознамерится в году эдак двухтысячном воссоздать историю нашего века и с этой целью примется листать страницы сегодняшних французских газет, создастся, наверное, впечатление, что два десятилетия, «опоясывающие» 1900 г., были «la belle époque» - прекраснейшей эпохой! – когда цивилизация достигла наивысшего расцвета, если говорить об изысканности и утонченности вкусов». Это была эпоха, в которой «женщины качались в гибком танго / И обнажали пудреную плоть. / Манометр культуры достигал / До высочайшей точки напряженья». В этих стихах понимание, что танго и пудреная плоть, на самом деле, представляет собой грустную имитацию культуры в высоком значении этого слова, ибо истинная культура, вспомним Чехова, не может радоваться, когда рядом происходит деградация человеческой личности. Поэтому не удивительно, что война наступила, и пришел конец старой культуре. Для изображения финала человеческой истории Волошин использует апокалипсические образы: «Тогда из бездны внутренних пространств / Раздался голос, возвестивший: «Время / Топтать точило ярости! За то / Что люди демонам, / Им посланным служить, / Тела построили / И создали престолы…»

       Прослеживается четкая мысль, что гибель культуры происходит вследствие того, что материальные ценности стали предпочтительнее духовных. В этой связи интересно суждение Лосева А.Ф., которое считаю необходимым в данном контексте напомнить: «Единственное и исключительное оригинальное творчество новоевропейского материализма заключается именно в мифе о вселенском мертвом Левиафане      который – и в этом заключается материалистическое исповедание чуда – воплощается в реальные вещи мира, умирает в них, чтобы потом опять воскреснуть и вознестись на чёрное небо мертвого и тупого сна без сновидений и без всяких признаках жизни».

        Духовный мир продавался за чечевичную похлебку, что неизбежно порождало зависть, ненависть, стремление к взаимному истреблению. В этом мире господствовали демоны войны, изгнать которых, возможно, только в случае, если «люди / Не победят их вновь, / В себе самих смирив и поборов / Гнев, жадность, своеволье, безразличье…» Совершенно отчетливо слышен религиозный посыл и призыв к аскетическому подвигу, способному преобразить мироздание. Поэт словно возвращает нас к Нагорной проповеди, возвещающей милосердие и прощение даже и к врагам. Ему отвратительно, что «…одни и те же речи / Живут в устах врагов: / Но смысл имен и емкость слов / Я исказил внутри». Это искажение народы, к сожалению, приняли за правду: «Понятья спутались, язык же стал / Безвыходно-единым. Каждый мыслит / Войной убить войну / И одолеть жестокостью жестокость, / И мученик своею правдой множит / Мою же ложь». Происходило разрушение антиномичной истории, что, безусловно, не мог принять русский поэт. Налицо подмена истины: «Мудрость / Бесстыдно обнажившись, как блудница, / Ласкает воинов, / А истины, сошедшие с ума, / Резвясь, скользят по лужам / Оледенелой крови. Человеку, / Достигшему согласия во всем, / Не остается ничего иного, / Как истреблять друг друга до конца!» Всему этому должно случиться, ибо человек перестал ощущать в себе Божественное присутствие, и вместо благодати Божьей «…бесы / На землю ринулись». Ринулись, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту. Мысль, перекликающаяся с евангельской: «Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находя говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел.

        И пришед находит его выметенным и убранным;

        Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и вошедши живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого» (Лк.11:24-26).

        Воистину история еще не знала такой масштабной бойни, каковой была первая мировая война: «Время как будто опрокинулось / И некрещенным водой Потопа / Казался мир: из тины выползали / Огромные коленчатые гады <…> И никогда подобной пляски смерти / Не видел исступленный мир». И это был тот мир, который мнил себя разумным. Господство материальной культуры привело человечество к торжествующему злу. Но вместо осмысления наступило еще худшее сумасшествие: «Тогда раздался новый клич: «Долой / Войну племен, и армии, и фронты: / Да здравствует гражданская война!» / И армии, смешав ряды, в восторге / С врагами целовались, а потом / Кидались на своих, рубили, били, Расстреливали, вешали, пытали, / Питались человечиной, / Детей засаливали впрок, - / Была разруха, / Был голод. / Наконец пришла чума…» То есть пришло уничтожение. Сколь раз после страшных потрясений человек задумывался, и начиналось его духовное восхождение. Однако «в этой бойне не уразумели, / Не выучились люди – ничему».

         Доведя нас до финала трагедии, Волошин призывает задуматься об основах Бытия, о мироздании, которое издревле ассоциировалось с таким понятием как Космос, что в переводе с греческого означает «строй, порядок». «Различные картины мира, созданные разными эпохами, - вот предмет главы «Космос».

       Семичленная структура каждой главы, принятая Волошиным, как нельзя лучше подходит для рассказа о всемирной истории: пять исторических эпох (Древний Восток, античность, средние века, новое и новейшее время) плюс введение и эпилог – ещё раз поражаешься, как, казалось бы, самые невероятные мистические идеи у Волошина легко и просто оказываются вполне реальными!» (Э. Менделевич).

        Перед нами открывается мифологическая картина творимого мира, самопознающая самое себя. Это история, рожденная библейским Преданием: «Созвездьями мерцавшее чело, / Над хаосом поднявшись, отразилось / Обратной тенью в безднах нижних вод. / разверзлись два смеженных ночью глаза, / И брызнул свет./ Два огненных луча, /Скрестясь в воде,/ Сложились в гексаграмму./ Немотные раздвинулись уста, / И поднялось из недр молчанья / Слово».

       Характерно, что поэт делает нас, читателей, участниками им созданного мифа. Это не приводит к внутреннему протесту, ибо библейская история такова, что вольно или невольно проживаем её в своём сознании, принимая её как часть собственного бытия.  Уместна мысль Михаила Бахтина: «Никто не может занять нейтральной к Я и другому позиции отвлеченно – познавательная точка зрения лишена ценностного подхода, для ценностной установки необходимо занять единственное место в едином событии бытия, необходимо воплотиться. Всякая оценка есть занятие индивидуальной позиции в бытии; даже Богу надо было воплотиться, чтобы миловать, страдать и прощать, как бы сойти с отвлеченной точки зрения справедливости. Бытие как бы раз и навсегда, неотменно, между мною единственным и всеми другими для меня; позиция в бытии занята, и теперь всякий поступок и всякая оценка могут исходить только из этой позиции, предпосылают ее к себе. Только я единственный во всем бытии ядлясебя и все остальные другие – для – меня – вот положение, вне которого для меня ничего ценностного нет и быть не может, вне этого положения для меня невозможен подход к событию бытия, с этого началось и вечно начинается какое бы то ни было событие для меня. Отвлечённая точка зрения не знает и не видит событийного движения бытия, его ещё открытого ценностного свершения. В едином и единственном событии бытия нельзя быть нейтральным. Только с моего единственного места может уясняться смысл свершающегося события, и чем я напряжённее укореняюсь на нём, тем яснее и яснее».

      Волошин показывает первозданный мир единым: «И двойники - /Небесный и земной - / Соприкоснулись влажными ступнями. / Господь дохнул на преисподний лик, / И нижний оборотень стал Адамом. / Адам был миром, мир же был Адам». Этот первозданный мир для поэта был в какой-то степени прообразом будущего, потому что первый человек мыслил и ощущал себя частью божественного мироздания: «Он мыслил небом, думал облаками, / Он глиной плотствовал, растеньем рос, / Камнями костенел, зверел страстями, / Он видел солнцем, грезил сны луной, / Гудел планетами, дышал ветрами, / И было всё – вверху, как и внизу - / Исполнено высоких соответствий».

       Именно к сохранению и познанию этого соответствия и был призван человек. Но далее началась собственно история нашей цивилизации, уже немыслимая без братоубийцы Каина: «Из жирной глины тучных межиречий / Себя забывший Каин разбирал / Мерцающую клинопись созвездий» [25:228]. И в этой истории поэт желал «выяснить идейно-психологический фон эпохи – одна из самых трудных исторических проблем, ибо фон эпохи – одновременно и её отражение, и источник многих её важнейших качеств» (Э. Менделевич).

        История начиналась на Востоке в той далекой мифологической реальности, когда человек пытался в образном восприятии соединить небо и землю, делая храм небесным отражением: «Кишело небо звёздными зверьми / Над храмами с крылатыми быками». Это была попытка остаться в среде высоких соответствий, в понимании того, что  мир возник благодаря некоей надмирной силе. А раз так, то: «Всё в преходящем было только знак / Извечных тайн, начертанных на небе». Свое назначение человек понимал как исполнение разгаданных небесных тайн. Но неполное знание этих тайн вело либо к рабству, либо к свободе, что неизбежно вело к проблеме выбора. Эту проблему поставил Древний Восток, чтобы её попытался решить античный мир, ворвавшись в мироздание с изящной легкостью: «Мир стал ареной, залитою солнцем, / Палестрою для Олимпийских игр / Под куполом из чёрного эфира, / Опертым на Атлантово плечо». Древний эллин совмещает в себе поэта, астронома, физика, математика и воина-спортсмена: «Играя медью мускулов, атлеты / Крылатым взмахом умащенных тел / Метали в солнце бронзовые диски / Гудящих строф и звонких теорем». Перед нами открывается идеальный мир. Однако, это не мир высоких соответствий. В этом его ограниченность: «И не было ни индиговых далей, / Ни уводящих в вечность перспектив: / Все было осязаемо и близко: / Дух мыслил плоть и чувствовал объём, / Мял глину перст и разум мерил землю».

       Волошин прекрасно понимал, что по сравнению с Востоком, античность есть шаг вперед в понимании человека как гуманистического феномена, и назад – как существа духовного, можно сказать, внемирного: «Мир отвечал размерам человека, / И человек был мерой всех вещей». Это не могло не привести к краху античного миросозерцания и заменой его другой цивилизацией, которая, как это не покажется парадоксальным, была более мифологизированной, в том смысле, что человек ощутил себя частью библейского предания: «Сгустилась ночь. Могильники земли / Извергли кости праотца Адама / И Каина. В разрыве облаков / Был виден холм и три креста – Голгофа - / Последняя надежда бытия». Этой надеждой, переплетенной с ожиданиями судного дня, жило человечество, погруженное в сумрак и ночь.

       Волошин показывает эпоху, в которой кровь Христова и крест становятся не просто символами, но частью человека и мироздания. В этом мироздании «Бог был окружностью, а центром Дьявол, / Распяленный в глубинах вещества» [25:229]. Исследуя средневековый Космос, поэт идет вослед другому поэту, уже писавшему историю мироздания. В тексте Волошина явная перекличка с дантовской «Божественной комедией»: «Встает для смертных разными вратами / Лампада мира, ни их тех, где слит / Бег четырех кругов с тремя крестами, / По лучшему пути она спешит…  («Рай» 1, 37- 40).

         Лампада мира (солнце) встает в разных точках горизонта (вратах), но в момент весеннего равноденствия оно встает в точке, где четыре круга (горизонт, экватор, зодиак и равноденственный колюр) пересекаются и дают три креста. Возникает ассоциация, как с голгофскими крестами, так и с Святой Троицей (кстати, весеннее равноденствие приходит на знаменитый месяц Нисан, когда произошло распятие Христа). М. Волошин мастерски передает мироощущение средневекового человека, знающего нахождение зла: «Из-под Голгофы – внутрь земли воронкой / Вел Дантов путь к сосредоточью зла». Согласно древнему преданию преисподняя (жилище сатаны) находилась в центре земли. Поэт показывает путь человека, душа которого изначально принадлежала Богу, но вследствие первородного греха понеслась на всех парах в логово зверя – ад. Из этого логова начиналось и Дантово восхождение обратно. Это восхождение отражено в любимых Волошиным готических соборах: «Неистовыми взлетами порталов / Прочь от земли стремился человек. / По ступеням империй и соборов, / Небесных сфер и адовых кругов / Шли кольчатые звенья иерархий / И громоздились Библии камней…» В этом  историческом и библейском восхождении были: «Отображенья десяти столетий: / Циклоны веры, шквалы ересей, / Смерчи народов – гунны и монголы, / Набаты, интердикты и костры, <…> И сквозь мираж расплавленных оконниц / На золотой геральдике щитов - / Труба Суда и черный луч Голгофы». Поэт намеренно акцентирует внимание на черном луче Голгофе, видимо, подразумевая то нравственное падение, которое совершил человек, распяв Христа. И в то же время этот луч – единственная надежда бытия. История цивилизации немыслима без голгофской жертвы Христа: «Вселенский дух был распят на кресте / Исхлестанной и изъязвлённой плоти». Это распятие было необходимым для равнодействия: «Был литургийно строен и прекрасен / Средневековый мир...» Конец же средневекового мира произошел вследствие нарушения равновесия: «Но Галилей / Сорвал его, / Зажал в кулак и землю / Взвил кубарем по вихревой петле / Вокруг безмерно выросшего солнца. / Мир распахнулся в центильоны раз. / Соотношенья дико изменились, / Разверзлись бездны звездных Галактей / И только Богу не хватило места». Происходило нарушение антиномичности бытия, в котором поэт видел божественное зерно, дающее жизненное развитие мирозданию. Отныне: «Человек, / Голодный далью чисел и пространства, / Был пьян безверьем – злейшею из вер, / А вкруг него металось и кишело / Охваченное спазмой вещество». История цивилизации входило в ту фазу, когда происходила подмена Творца Левиафаном материализма, а - творчества его имитацией: «Творец и раб сведенных корчей тварей, / Им выявленных логикой числа / Из косности материи, - он мыслил / Вселенную, как черный негатив: / Небытие, лоснящееся светом, / И сущности, окутанные тьмой. / Таким бы точно осознала мир / Сама себя постигшая машина».

         Художник нарисовал картину мира, где господство материализма стало определяющим фактором существования. В относительно короткий промежуток времени произошла научно-техническая революция, о которой можно было бы выразиться словами А. Лосева: «Стала другой именно картина мира, в которой человек должен был превратиться в ничтожество, и только бесконечно раздувался его рассудок». Человек терял таинственную нить связующую его онтологическим Бытием. Его «неуемный разум разложил / И этот мир, построенный на ощупь / Вникающим и мерящим перстом». Этот разум подчинил себя математическим вычислениям: «На вызвездившем небе мы не можем / Различить глазом «завтра» от «вчера»». Неразличение ведет к сущностному заблуждению, такому, например как смешению времени и пространство. М. Волошин это остро чувствовал. Не забудем, что поэт в своей автобиографии указывал, что «строю мысли учился у Бергсона», который предостерегал от вышеназванного смешения. Уместно будет привести высказывание А. Лосева об открытии, сделанном Анри Бергсоном: «Наблюдая с часами в руках механическое движение в пространстве, естественнонаучный мыслитель и не подозревает того, что им, в сущности, измеряется не время, а пространство. Бергсон гениально обнаружил это всеобщее заблуждение науки, пользующейся хронометром, то есть, в конце концов, солнцем, для определения характера движения. Всякое течение времени, зафиксированное на измерительном приборе, например, часах, есть тем самым уже не время, а всё то же самое пространство и его отдельные куски».

       Заблуждения науки по сущностным вопросам приводят к тому, что «человек - могильный паразит, - / Бактерия всемирного гниенья./ Вселенная не строй, не организм, / А водопад сгорающих миров <…> Всё бытие случайно и мгновенно. / Явленья жизни - беглый эпизод / Между двумя безмерностями смерти».

      Эта реальность многоматематического мира, которую, как надеется Волошин, человечество сумеет преодолеть в силу своего неизбежного тяготения к Творцу, а значит и к сотворчеству. Он напоминает, что «мы, возводя соборы космогоний, / Не внешний в них отображаем мир, / А только грани нашего незнанья. / Системы мира – слепки древних душ». Не слышится ли мотив «вечного возвращения» к первобытию и апофатическому богословию, утверждающему, что абсолютное знание равно абсолютному незнанию. Поэт заклинает человека осознать «себя божественным и вечным / И плавь миры по льялам душ и вер».

       Итак, художник завершал, как он выражался, «эволюцию космогоний от Каббалы до теории относительности и современной физики». Безусловно, следует указать, что существенное влияние на Волошина оказала работа О. Шпенглера «Закат Европы». В письме В. Вересаеву он писал: «Тема портретирования Культур – близко подходящая Шпенглеру. Я начал писать «Космос» до знакомства с ним, а заканчивал, уже прочтя. Но полезен мне он оказался только в нескольких строках о Греции и в мысли относительно математических познаний. Но вдохновения и новых мыслей дал он много…»

        В портретировании культур поэт обнаружил историческую взаимосвязь событий во времени, пространстве и вечности. В следующей главе «Таноб», тесно связанной с «Космосом», Волошин стремится показать историю создания человеком картин мира, доводя их либо до логического конца, либо – до абсурдного.

      Само слово «Таноб» переводится как темница, заимствованное поэтом из древнеаскетической литературы. Так св. Иоанн Лествичник (византийский религиозный мыслитель седьмого века) называет место, где люди «никем не мучимы, себя же мучат сами». «Сам Волошин определил тему стихотворения как «аскетизм науки» (письмо к Ю.Л. Сабашниковой от 25. ХII. 1923). В письме к Вересаеву (от14. II. 1924) он уточнял: «Сейчас работаю над главою «Таноб» («Путями Каина») – аскетизм религиозный и научный, в конце концов оправданный, как исконная форма мятежа». Кроме того «Таноб» - это попытка показать стиль эпохи, её образ мышления. «Если допустимо говорить о «духе эпохи», то он состоит по преимуществу в стиле мышления – интеллектуально-эмоциональном инварианте мыслительного действия. Именно наличие такого инварианта позволяет связать воедино самые различные, подчас противоречащие друг другу научные концепции - потому что они принадлежат одной эпохе, созданы однотипным мышлением (например, понимание электричества до Максвелла и после него совершенно различно, но оба понимания возникли схожим образом). Для понимания эпохи стиль мышления гораздо важнее его результатов» (Э. Менделевич). М. Волошин четко следует стилю мышления эпохи, что выражается в изображении эпохальных картин как явлений неподвижных. Эту неподвижность в стиле мышления эпохи точно определил М. Борн, указав на «относительную априорность по отношению к данному периоду».

       Начинает главу поэт словами Иоанна Лествичника: «Я посетил взыскуемый Таноб / И видел сих невинных осужденцев». Почему именно «Лествица» св. Иоанна послужила прологом к главе? Ответ видимо в фразе «никем не мучимы, себя же мучат сами». История парадоксальна, более того абсурдна, зачастую напоминает Сизифов труд, блестяще описанный А. Камю в своей одноименной работе. Интересно и суждение С.Пинаева: «Его книга «Лествица Райская» в узком смысле слова представляет собой руководство к монашеской жизни; в широком значении это обращение к человечеству с нравственными проповедями, что, по сути дела, уже на новом уровне делает и Волошин, «имея пользу и лучшее наставление к достижению невидимого». Иоанн ведет беседы о беспристрастии, о странничестве, о сновидениях, о разбойнике покаявшемся, о памяти, о смерти, о безгневии и кротости, о нестяжании, о воскресении души, о союзе трёх добродетелей – веры, надежды и любви… Все эти «вечные» вопросы были краеугольными и в религиозно-философских исканиях Волошина».

      Спустившись в «Таноб», поэт фактически совершает Дантово нисхождение в ад, понимая, что только так он познает человека в его необъятности. Но необходимо подчеркнуть, что в пути познания М. Волошина сопровождает книга православного аскета и богослова. Художник не мыслит историю вне христианского предания: «Горючим ядом было христианство. / Ужаленная им душа металась / В неистовстве и корчах, совлекая / Отравленный хитон Геракла – плоть». Для поэта: «Христианство – это религия любви, но не жалости. Религия безжалостной любви, истребляющей, покоряющей». «Живая глина обжигалась в жгучем / Вникающем и плавящем огне. / Душа в борьбе и муках извергала / Отстоенную радость бытия / И полноту языческого мира». Христианство пережигало не просто античную радость бытия, так отдающую тленом, но горела неугасимыми огнем, испепеляющим человеческий грех. В письме А.М. Петровой 26 октября 1915 года М. Волошин писал: «Огнь Христов, прорабатывая  человеческую душу, выявлял часто любовь гневом». Как же это похоже на известные слова Христа: «Огонь пришёл Я низвесть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12:49). Истинная любовь огненна и потому вполне объясним её гнев. В письме к матери поэт скажет: «Христианство, на место старого общественного «не» поставив приказательное «люби», выявило в человеческих душах всю смуту противоречий и «преступлений». Поэтому историческое христианство с его войнами, инквизициями, нетерпимостью - истинно выражает то, что, конечно, по божественному замыслу, и должно быть. <…> Это естественная реакция активной морали, заменившей пассивную, запретительную».

       Человек несовершенен и огненную Божественную любовь зачастую подменял страхом, который не является спасительным. Достаточно вспомнить слова апостола любви Святого Иоанна Богослова: «В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение; боящийся не совершенен в любви» (1-е Ин. 4:18). Страх вёл в мучительность инквизиционных застенков: «Был так велик небесной кары страх, / Что муки всех прижизненных застенков / Казались предпочтительны. Костры / Пылали вдохновенно, очищая / От одержимости и ересей / Заблудшие, мятущиеся души». Для М. Волошина, очевидно, что нарушение евангельской огненной любви приводит к имитации, подмене Божественной Страсти страстями плотскими, суть сатанинскими: «Но был хитер и ловок Сатана: / Природа мстила, тело издевалось, - / Могучая заклепанная хоть / Искала выхода.<…> Монахини, в экстазе отдаваясь / Грядущему в полночи жениху, / В последнем спазме не могли различить / Иисусов лик от лика Сатаны». И как результат: «Весь мир казался трупом. Солнце – ночью / Для грешников. Спаситель – палачом».

        Поэт прекрасно помнит, «что весь мир лежит во зле» (1-е Ин. 5:19), и он подчинен сатане. Достаточно вспомнить искушение Христа, где лукавый говорит о своей власти (Мф. 4:8-9). Но в силу вступает право свободного выбора и либо следуешь вослед миру, отданному «в управу Сатане», либо за тем, Кто, «пришедший яко тать в ночи - / Поруганный, исхлестанный, распятый». У этого пути есть образец, коим является Богоматерь, Которая: «Сама была материей и плотью, / Ещё неопороченной грехом, / Сияющей первичным светом тварью, / Взнесенной выше ангелов, землей, / Рождающей и девственной, обетом, / Что такова в грядущем станет персть, / Когда преодолеет разложенье / Греха и смерти в недрах бытия». К ней простирал христианский мир руки: «И к ней тянулись упованья мира, / Как океаны тянутся к луне».

         Но мир противоречив и путь к свободе от горестно-лживых экстазов католического аскетизма лежит в области каинова разумного познания, что, в принципе, является оборотной стороной сатанизма: «Мечты и бред, рожденные темницей, / Решетки и затворы расшатал / каноник Фрауенбургского собора / Смиреннейший Коперник. <…> Всё то, что раньше было Сатаной, / Грехом, распадом, косностью и плотью, / Всё вещество в его ночных корнях, / Извилинах, наростах и уклонах - / Вся темная изнанка бытия / Легла фундаментом при новой стройке».

     Таким образом, можно говорить, что новый мир в своей фундаментальной основе имеет не Бога, но мятежного, способного к виртуозной имитации, Люцифера, призвавшего человечество найти выход, по словам С. Пинаева, «в безграничном и безнравственном разгуле науки. Пиршество разума приводит к оскоплению природы и самого мироздания». Мироздание перестало быть храмом, оно стало мастерской, в которой ученые-экспериментаторы числовыми формулами заслонили Божество: «Теперь реальным стало только то / Что можно было взвесить и измерить, / Коснуться пястью, выразить числом. <…> В два-три столетья был преображен / Весь старый мир разрушен и отстроен. / На миллионы световых годов / Раздвинута темница мирозданья, / Хрустальный свод расколот на куски / И небеса проветрены от Бога».

      Казалось бы, достигнута так чаемая свобода, но на место инквизиции пришел «озверевший от любопытства человек», подвергающий насилию природу: «В лабораториях и тайниках / её пытал, допрашивал с пристрастьем, / Читал в мозгу со скальпелем в руке, / На реактивы пробовал дыханье <…> Разъятый труп кусками рос и цвел. / Природа, одурелая от пыток, / Под микроскопом выдала свои / От века сокровеннейшие тайны…» И вместо возрожденного гуманизма произошло его крушение, человек получил новую ещё более страшную темницу «безвыходный Таноб», который пусть он даже и раздвинул. В этом раздвинутом мире человек не обладал важнейшим – свободой. Знание, выступив в роли искусителя, призвав к познанию непознаваемого мира, вдруг обнаружило, что наступает на собственные пределы: «И разум, исследивший все пути, / Наткнулся сам на собственные грани: / Библейский змий поймал себя за хвост». Ограниченный и сотворенный демон по закону Божественного равновесия мог узнать только свою ограниченность. И первостепенная задача науки осознать свою ограниченность, чтобы «взыскать Таноб», пройти путь очищения и покаяния, помня: «Мир познанный есть искаженье мира <…> Познание должно окостенеть, / Чтоб дать жерло и направленье взрыву. <…> Свободы нет, но есть освобожденье! / Наш дух – междупланетная ракета, / Которая, взрываясь из себя, / Взвивается со дна времен, как пламя».

        Очевидная перекличка с Анри Бергсоном, с его работой «Творческая эволюция».

       М. Волошин не зря вновь обращается к мифологеме огня, выступающей у него не только в качестве взрывчатого вещества, но и естества, свойственного Божеству. Видимо, он понимает, что от науки ожидать христианского покаяния проблематично, но следование равновесию вполне возможно. М.Волошин был прекрасно знаком с теорий Владимира Вернадского, считавшего, что разум примирит человека с окружающей средой и принесет долгожданную свободу.

      Однако поэт не напрасно за основу главы берет книгу Святого Лествичника, ибо в этой книге показан путь к «горнему Иерусалиму», к «Граду Божьему», к которым так стремился М. Волошин. Следует напомнить, что именно в этот период жизни происходит воцерковление поэта, о чём есть свидетельство духовника Максимилиана Александровича отца Арсения.

        Путь к Христу неизбежно заставляет поэта искать причины общественного зла. Здесь он четко следует библейской истине, гласящей, что одной из причин человеческого неустройства является государство (достаточно вспомнить историю призвания на царство Саула, столько бед принесшего израильскому народу).

        Если в двенадцати главах книги М. Волошин рассматривает историю человеческого духа, пусть и ушибленного материальной культурой, то в тринадцатой – «Государство» «он описывает крайнее отчуждение духа – власть и её воплощение – государство, которое осуждается полностью, как абсолютное зло, как война, без всякой возможности оправдания, без каких-либо «рациональных зерен»» (Э. Менделевич).

        Однако следует подчеркнуть, что художник не является приверженцем анархизма в бакунинском или кропоткинском смысле этого слова. Он признает гражданство, которое «было крепостью, мечом, / Законом и согласьем», но в это согласие вошло «государство империалистического типа», оно «явилось средоточьем / Кустарного, рассеянного зла».  И это зло неизбежно породило духовное отчуждение: «Его мораль – здоровый эгоизм. / Цель бытия – процесс пищеваренья. / Мерило же культуры – чистота / Отхожих мест и емкость испражнений».

        Перед нами приговор цивилизационной истории, приговор человеку, отдавшему себя во власть архитектора вселенной, выковавшего «производство крови». М. Волошин безжалостно проводит своего читателя по всем функциям государства, доказывая его небожественность: «Судья, как выполнитель Каиновых функций, / Непогрешим и неприкосновенен. / Убийца без патента не преступник, / А конкурент: / Ему пощады нет». Поэт не может оправдать палача, более того убийство по приговору суда видится поэту безнравственнее, чем убийство без «патента». Художник четко следует евангельской истине, гласящей о неправомочности людского, государственного суда (Мф.7:1-2).

    Но страшнее убийства М. Волошин считает дурное воспитание: «Из всех насилий, / Творимых человеком над людьми, / Убийство – наименьшее, / Тягчайшее же – воспитанье». Как не вспомнить Христа, насылающего прещения на тех, кто подвергает соблазну детские души: «А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф.18:6). Но вместо этого «за рангом палачей / Идет ученый комитет / Компрачикосов, / Искусных в производстве / Обеззараженных, / Кастрированных граждан». Эти граждане способны рождать лишь уродливые сообщества, неизбежно пытающиеся с помощью каинова насилия ликвидировать свои уродливые формы. Но это становится невозможным, так как забыли идеальное мироздание. Миром правят, стремящиеся «удержать награбленное». И не важно, какой строй господствующий: монархический или республиканский. М. Волошин убежден, что основатели династий «Воры / Бандиты и разбойники…» Не лучше и республика, в которой «парламентским вождем / Является всегда наинаглейший / И наиадвокатнейший из всех».

       Поэтому любая революция представляет собой очередную вакханалию убийств, словоблудия, безудержного эгоизма и не в силах изменить государство сущностно: «В нормальном государстве вне закона / Находятся два класса: / Уголовный / И правящий. / Во время революций / Они меняются местами, - В чем / По существу нет разницы». Более того «революция, / Перетряхивая классы, / Усугубляет государственность». Такое государство поэт не приемлет. Но, подчеркну, он далек от анархизма, в котором так много индивидуалистического бунта. В статье «Демократизация искусства» М. Волошин писал: «Государство строится отказом от личных страстей и инстинктов, то есть самоотречением и самопожертвованием. Всякий эгоизм ведет не к закреплению общественности, а к её разрушению.

       Для того, чтобы личность не погасла, в массе возникает индивидуализм. Но для того, чтобы индивидуализм не принял форм чисто разрушительных (анархических), он должен быть просветлен законом жертвы: в этом возможности христианского государства. Самопожертвование – вот фундамент, на котором может строиться общественность…»

        Из данного фрагмента мы видим, какое государство приемлемо для поэта. Поэтому, заканчивая третью часть книги «Путями Каина» приговором каинову государству, он пытается в следующей главе книги «Левиафан» вернуть нам надежду, которую, как это не парадоксально, увидел в библейской книге Иова, принятой считать одной из самых трагических.

       Глава книги «Путями Каина» «Левиафан» полна библейских реминисценций и так же наводит на печальные размышления. «Читатель, проследивший вместе с автором грандиозную трагедию сознания, сравнивается с Иовом, который взвесил весь груз человеческого горя, стал лицом к лицу с породившей их силой и ждет ответа, полагая, что теперь вправе ждать его. Но прежде ответа Иов должен почувствовать грандиозность чудовищного Левиафана, с которым вслед Гоббсу Волошин сравнивает Государство, а точнее - трагический результат истории» (Э. Менделевич).

        Поэт понимает, что его попытка понять историю по-человечески обречена на провал, ибо она (история) принадлежит Богу, Который говорит художнику, что «человечество издревле включено / В сплетенье жил на древе кровеносном / Его хребта и движет в нем оно / Великий жернов сердца <…> а глубже – в безднах темных / Зияет голод вечною тоской. / Чтоб в этих недрах медленных и злобных / Любовь и мысль таинственно воззвать, - /Я сотворю существ ему подобных / И дам им власть друг друга пожирать».

       Для человека, мыслящего библейски, данная картина весьма схожа с египетскими казнями, с ожесточением фараона, попускаемых Господом не напрасно, но чтобы привести избранный народ к Обетованной Свободе. Человек не сразу осознает, что путь к ней тернист, он ропщет: «Я говорил: / - «Зачем меня сознаньем / Ты в этой тьме кромешной озарил, / И дух живой вдохнув в меня дыханьем, / Дозволил стать рабом бездушных сил, / Быть слизью жил, бродилом соков чревных / В кишках чудовищ?»

        В этих вопросах вся скорбь русской литературы, пытающейся выяснить «кто виноват?» и «что делать?», весь исторический пафос попытки познания истины, в этих вопросах попытка выйти из тупика человеческого познания. И эти вопросы задает пророк Максимилиан Волошин и получает ответ в виде вопроса, на который уже ему необходимо ответить: «Я сам сошел в тебя, как в недра гроба, / Я сам огнем томлюсь в твоей крови. / Как я – тебя, так ты взыскуешь землю. / Сгорая – жги. / Замкнутый в гроб – живи. / Таким Мой мир приемлешь ли?» И поэт отвечает: « - Приемлю…» Подобно Иову, художник принимает мироздание Божие и не отрицает его. В антиномичном мироздании выковывается любовь, способная «растопить мир земной», без которой немыслимо существование Вселенной. Ради неё поэт готов страдать и претерпевать, и стигматы, и смерть, и суд. Именно так будет названа последняя глава книги. М. Волошин выстраивает её, опираясь на последнюю библейскую книгу «Откровение Иоанна Богослова». Это глава – гимн воскрешению. И это воскрешение пришло к тому, кто «стал давно землей: / Мною - / Цвели растенья, / Мною светило солнце». Ни человек, ни человечество не умирает: «И вспомнил себя / Я каждою частицей, / Рассеянною в мире».  Далее поэт рисует картины, так похожие на видение любимого им пророка Иезекииля: «Вставали торсы, мускулы вздувались / И быстро подымалась / Живая нива плоти, / Волнуясь и шурша».  Наступила жизнь, в которой: «Иссякло время, / Пространство сморщилось / И перестало быть».  М. Волошин своеобразно показывает вечность, где человек представлен центром в круге: «И каждый / Внутри себя увидел солнце / В зверином круге…» 

         Собственно это вечность, которая посещает нас каждый день и требует от нас нелицеприятного взгляда на самих себя. Поэт и заканчивает главу и книгу: «…И сам себя судил». Но этот суд стал потому возможен, что в человеке было зажжено солнце, и этим солнцем явился Господь Бог: «Я сам сошел в тебя, как в недра гроба…»

       Итак, произошло слияние человека и Христа. Вся история цивилизации с её грехами и святостью, взлетами и падениями пришла к бесконечному финалу, о котором предрекали Святые Отцы и русская христианская философия. Думается, в сознании Максимилиана Волошина витала соловьевская идея богочеловечества и известная мысль святого Афанасия Александрийского, писавшего, что «Бог воплотился в человека для того, чтобы он стал богом».

      Таким образом, книга «Путями Каина» при всем её трагизме является оптимистичным взглядом поэта на историю мироздания. В этой книге показывает неизбежность обожжения человека, вспомнившего своё первоначальное Бытие.

      Именно к Бытию в Боге призывала настоящая русская литература. В эпоху советской власти она вынужденно ушла в подполье, но она существовала, показывая пути, по которым следует идти человеку.

        Кто-то скажет: неужели всеми любимые нами писатели и поэты не добру учили? Конечно, если говорить о субъективном восприятии, то многие советские поэты и писатели призывали к любви, добру, свободе, т.е. к тем вечным ценностям, на которых зиждется человеческая цивилизация (кстати, цивилизация и культура – это две разных категории), но, если взглянем объективно, то обнаружим, что при всей своей, как говорят, фантастической человечности, тот же Маяковский не может быть назван «совестью нации». Тот, кто требовал топить буржуев в Мойке, как-то не вяжется с гуманизмом. Но эти молодые поэты  претендовали на лидерство в общественном мнении, они создавали новую поэзию революционного романтизма, в которой отрекались от своей личности ради исторической необходимости. Эдуард Багрицкий писал, становясь в одни ряды со своим идеалом, «ангелом смерти», Феликсом Дзержинским:

              А век поджидает на мостовой,
               Сосредоточен как часовой.
               Иди – и не бойся с ним рядом встать.
               Твое одиночество веку под стать.
               Оглянешься – а вокруг враги;
               Руки протянешь – и нет друзей;
               Но если он скажет – «Солги» — солги
               Но если он скажет – «Убей» — убей.

     Это уже паранойя. Но именно это психическое состояние вписывают в эпоху поэты революционного романтизма. Образчиком данной поэзии выступает «Баллада о четырех братьях» Джека Алтаузена. Приведу несколько строф.

   Второй мне брат был в детстве мил.
  Не плачь, сестра! Утешься, мать! 

  Когда-то я его учил 
Из сабли искры высекать.

Он был пастух, он пас коров,
Потом пастуший рог разбил,
 
Стал юнкером. Из юнкеров 
Я Лермонтова лишь любил.

 

За Чертороем и Десной 
Я трижды падал с крутизны, 
Чтоб брат качался под сосной
С лицом старинной желтизны

 

Нас годы сделали грубей, 
Он захрипел, я сел в седло, 
И ожерелье голубей 
Над ним в лазури протекло.

 В этой поэзии тема братоубийства становится само собой разумеющее. В рассказе Хвылевого «Я» (Романтика) – герой-чекист, любящий вроде бы свою мать, убивает ее, как классово-чуждый элемент (она была монахиня), прижав к своей «любящей» груди ради заоблачных далей коммунизма. Михаил Светлов будет звать свою роту разбудить мещан, потому что рота идет вершить мировую историю, мировую революцию. Нет, конечно, революционные романтики не только убивают, они готовы и себя отдать в жертву ради вселенской любви, ради будущего вселенского счастья. У Маяковского в поэме «Про это» читаем: «Земной любви искупителем значась / Должен стоять, / Стою за всех, / За всех расплачусь, / За всех расплачусь». Однако прежде прихода людей на мост любви тот же Маяковский даст слово товарищу Маузеру. Этим оружием ковали нового человека, нового героя, строителя коммунизма. Такого изображает Николай Тихонов.

Над зеленою гимнастеркой
Черных пуговиц литые львы,
 
Трубка, выжженная махоркой, 
И глаза стальной синевы.

 

Он расскажет своей невесте
О забавной, живой игре,
Как громил он дома предместий
С бронепоездных батарей.

 

Как пленительные полячки
Присылали письма ему,
 
Как вагоны и водокачки 
Умирали в красном дыму.

 

Как прожектор играл штыками, 
На разбитых рельсах звеня, —
Как бежал он три дня полями
 
И лесами — четыре дня.

 

Лишь глазами девушка скажет, 
Кто ей ближе, чем друг и брат, 
Даже радость и гордость даже 
Нынче громко не говорят.

     Анатолий Якобсон писал: «Внешний облик супермена: глаза стальной синевы — по твердости под стать его литым пуговицам. Неограниченные физические возможности: он может семь дней подряд бежать независимо от ландшафта (лес, поле) и, видимо, в любом направлении. Неотразимость: женщины завоеванной страны самозабвенно отдаются ему, победителю, о чем он не упустит случая рассказать своей невесте. Но главное — геройская устремленность духа... Кончилась война, но и в мирное время он не станет тосковать, бунтовать, суетиться. Никакого надрыва, никакой истеричности! Он и здесь займет подобающее ему устойчивое положение. Женится, между прочим, отдавая дань быту <…> Но мысль его неизменно обращена к боевому прошлому, к тому «как громил он дома предместий с бронепоездных батарей», к этой «забавной, живой игре», которой он и впредь с удовольствием займется при случае. Заметим, кстати, что в предместьях живут отнюдь не богачи, а все те же мелкие людишки, обыватели...»

     Это война не за человека, это война за те самые призрачные дали, ради которых были готовы уничтожить полмира. И непросто полмира, они шли с превеликим недоуменным удовольствием арестовывать Господа.

Заметили ошибку? Выделите фрагмент и нажмите "Ctrl+Enter".
Подписывайте на телеграмм-канал Русская народная линия
РНЛ работает благодаря вашим пожертвованиям.
Комментарии
Оставлять комментарии незарегистрированным пользователям запрещено,
или зарегистрируйтесь, чтобы продолжить

16.

Нет никакой идеализации белого движения, которое, по словам Шульгина, начинали святые, а закончили подонки. Белые были обречены на поражения. Предатели, как их назвал святой Государь, победить не могут. Но надо понять истоки разрушительной ненависти. А они - в безбожии. И большевики - наконечник этого явления. В Великую Отечественную войну они объективно служили народу и России. Власовцы с их трехцветным флагом - предатели и враги народа. Что касается Ивана Ильина, то это взгляд человека, который понял опасность анархизма Льва Толстого для России, где народ и государство тесно связано между собой исторически. Ильин размышляет не как ортодоксальный богослов-монах, но государственник. Подход монаха и мирянина к действительности все-таки различен, несмотря на то, что и тот и другой - христиане. Путь акривии или икономии еще никто не отменял.
ratmirov67 / 14.03.2023, 10:33

15.

Не все, например, Сталин, Ворошилов, Будённый, Молотов и другие представители сталинской команды не поддались.
Если бы поддались все, Россия бы погибла. Слава. Богу. этого не случилось. Но троцкизм был для Советской России гораздо опаснее белого движения.
Вот откровения бессознательного троцкиста Нагульнова из знаменитого романа:
.....Андрей неотрывно смотрел в лицо Нагульнова, одевавшееся мертвенной пленкой. Неожиданно для Давыдова он быстро встал, и тотчас же, как кинутый трамплином, подпрыгнул Нагульнов.
— Гад! — выдохнул звенящим шепотом, стиснув кулаки. — Как служишь революции? Жа-ле-е-ешь? Да я… тысячи станови зараз дедов, детишков, баб… Да скажи мне, что надо их в распыл… Для революции надо… Я их из пулемета… всех порежу!

К счастью для России, троцкизм ( в 30-х гг. их прямо называли фашистами) был разгромлен (хотя и не до конца), что помогло закончить два десятилетия - де факто- гражданской войны и выстоять и победить против опаснейшео внешнего врага. А пример Камбоджи при "красных кхмерах" показывает,на что они способны, когда им нникто не препятствует.
Что среди белых не нашоась своего Сталина - понятно и ожидаемо.
А вот конкретно о "вешателях". Ген. Слащёв. реальный прототип Хлудова, действительно вернулся в Советскую Россию и был амнистирован.Небезуспешно призывал других офицеров и генералов возвращаться. Преподавал в школе комсостава "Выстрел". Убит в 1929 г. братом одного из казнённых им людей.
С. Югов / 16.08.2022, 08:46

14. Характер твёрдый, нордический.

«Учение, узаконивающее слабость, возвеличивающее эгоцентризм, потакающее безволию, снимающее с души общественные и гражданские обязанности и, что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, - должно было иметь успех среди людей особенно неумных, безвольных, мало образованных и склонных к упрощающему, наивно-идиллическому миросозерцанию. Так случилось это, что учение графа Л.Н. Толстого и его последователей привлекало к себе слабых и простодушных людей и, придавая себе ложную видимость согласия с духом Христова учения, отравляло русскую религиозную и политическую культуру» (И. Ильин).

Хочется дать развёрнутый комментарий этому вполне себе расистскому пассажу, который содержит идеи, вбиваемые кураторами "чинам" подразделения "Азов", но автор может сильно запротестовать. Хотя к нему возникает естественный вопрос - ладно, Толстой искажает христианское учение, это так, но почему автор не видит надругательство Ильина над христианством, проповедующего, фактически, такую белую эрзац-бестию?

13. Ответ на 5, Олег В.:

Товарищи не понимают, что нельзя заставить любить кого-либо больше Бога. "Царя можно чувствовать и любить сердцем" говорил Ильин. В эмиграции, наверное, да, как и Самого Бога. На деле же, "потерявши голову, по волосам не плачут". Русская интеллигенция, приложившая все усилия к тому, чтобы эту царскую голову привести на эшафот, в эмиграции вдруг обнаружила в себе горячую любовь к потеряному ими царю. Вот, как однако бывает! - “Что имеем не храним, потерявши плачем”?

только вот среди тех, кого зовут "белыми", а надо звать просто Русскими, многие ведь раскаялись, и раскаялись самым деятельным образом. Тот же П. Н. Краснов, кстати. Прошу обратить внимание, что Краснову повешение, через которое обычно лишают жизни предателей, было заменено на разстрел. Такие вещи случайно не происходят. Как известно, без Воли Господа волос с главы не упадет, а замена повешения на разстрел без Воли Господа тем более произойти не может. Значит, было истинное покаяние в грехе. Просто так бы Сталин не изменил способа исполнения казни. Впрочем, даже сочинения П. Н. Краснова по истории Императорской Русской армии свидетельствуют о его глубоком уважении к Царю и Монархии, однозначно - на момент написания указанных книг.
александрович / 15.08.2022, 15:35

12. Ответ на 10, С. Югов:

//////////одни, стоя за народ, поддались влиянию антинародного троцкизма///////

Не все, например, Сталин, Ворошилов, Будённый, Молотов и другие представители сталинской команды не поддались.

/////// а другие, считая себя патриотами. Целиком зависели от интервентов/////

А вот это абсолютно верно. Белые не только признали долги Царской России, которая увязла в долгах и кредитах французских Ротшильдов, но и сами по уши погрязли в долгах перед своими западными хозяевами (известно, что Черчилль, разглядывая карту наступления ВСЮР на Москву, говорил "Это наступает МОЯ армия!"). В случае гипотетической победы белых Россия превратилась бы в одну огромную концессию, из которой Запад безжалостно выкачивал бы природные ресурсы. Что ожидало бы Россию в случае победы "белых лыцарей" наглядно показали ельцинские "святые 90-е". Только вот последствия были бы ещё хуже и трагичнее, чем в 90-е...

11. Ответ на 10, С. Югов:

В том и дело, что у тех и других, как хорошо сказал проф. В.Карпец (Царство ему Небесное!) была своя (не)правда. Противопоставление «красные – белые» во многом схема. Классика нашей литературы и кинематографа не имеет отношения к нынешней истерической апологии «белого дела» (вплоть до противозаконных потуг обелить коллаборационизм). Трагедия состояла в том, что одни, стоя за народ, поддались влиянию антинародного троцкизма, а другие, считая себя патриотами. Целиком зависели от интервентов. А у них логика простая : «пусть они как можно больше убивают друг друга». С этой стороны Гражданскую войну рассматривают куда реже, А в поздний Советский период о троцкизме и его опасности почти не говорили( кроме официальных историков партии, которые мало кого интересовали). Вот что важно, а не дурацкая схема


На мой взгляд, тут самое главное заключается в том, что большевики, несмотря на всю свою борьбу с "царизмом", не имели никакого практического реального отношения к Февралю 17-го года, ибо не Ленин со Свердловым, Троцким и Сталиным заманили в разгар грандиозной мировой войны в ловушку- западню на станции с символическим названием Дно Государя и Верховного Главнокомандующего, а именно будущие "белые борцы с большевизмом". Именно будущие основатели Добровольческой Армии, из которой впоследствии выросли грозные деникинские "Вооружённые Силы Юга России" (ВСЮР), чуть не дошедшие до Москвы осенью 1919 года, генералы Алексеев и Корнилов сыграли решающую роль в Феврале 17-го. Первый выбивал из Государя Отречение, шантажируя его жизнями членов его Семьи, а второй арестовал Царскую Семью, тем самым положив начало Крестному пути Царской Семьи, окончившемуся в подвале Ипатьевского дома. Поэтому сколько бы нынешние апологеты белогвардейщины не пытались обелить своих кумиров, Кровь Святых Царственных Страстотерпцев лежит на них в такой же мере, как и на непосредственных исполнителях Екатеринбургского злодеяния, ибо, не будь Февраля 17-го, никогда бы не было и Октября 17-го, и июля 1918-го... Именно поэтому Господь и даровал победу большевикам, а не иудам-белофевралистам. Плюс в среде белых не было своего Сталина, человека, который, по сути, возродил Россию, погубленную в Феврале 17-го...

10. Ответ на 9, Русский Сталинист:

В том и дело, что у тех и других, как хорошо сказал проф. В.Карпец (Царство ему Небесное!) была своя (не)правда. Противопоставление «красные – белые» во многом схема. Классика нашей литературы и кинематографа не имеет отношения к нынешней истерической апологии «белого дела» (вплоть до противозаконных потуг обелить коллаборационизм). Трагедия состояла в том, что одни, стоя за народ, поддались влиянию антинародного троцкизма, а другие, считая себя патриотами. Целиком зависели от интервентов. А у них логика простая : «пусть они как можно больше убивают друг друга». С этой стороны Гражданскую войну рассматривают куда реже, А в поздний Советский период о троцкизме и его опасности почти не говорили( кроме официальных историков партии, которые мало кого интересовали). Вот что важно, а не дурацкая схема
С. Югов / 15.08.2022, 09:56

9. На 6 комментарий

Что поделать. Обольстительный романтизированный яд белогвардейщины очень опасен и преодолевается с большим трудом, с большими усилиями и, увы, далеко не всеми, кто им поражён. Пишу по собственному опыту, ибо и я в молодости переболел этой болезнью и, с Божьей помощью, выздоровел.

Надо учитывать, что романтизация "Белого Дела" шла десятилетиями, как извне, с Запада, белоэмигрантами при прямой поддержке западных спецслужб, так и изнутри, усилиями пятой колонны в СССР, в первую очередь в советском кинематографе, где "белых лыцарей", чьи руки были по локоть и по плечи в русской крови, всячески романтизировали и обеляли, прошу прощения за тавтологию. Например, "Служили два товарища" (12 врангелевцев журавлиным клином уходят в Чёрное море, но один из них не выдерживает и убегает на берег к красным, это же прямо библейская история о 12 апостолах и Иуде Искариоте), "Бег" Алова и Наумова (страдания по покинутой Родине несчастных белоэмигрантов-вешателей), "Новые приключения неуловимых" (душещипательная песня "Русское поле" в исполнении врангелевского офицера), "Адъютант его превосходства" (умные интеллигентные утончëнные белые генералы) и т.д. и т.п. А вы говорите Тальков с его "старой тетрадью растрелянного генерала" и Газманов с его "есаулом"... Это уже были необратимые последствия и завершающие залпы.

8. Из стихов русских советских поэтов.

Твардовский. Книга про бойца.

…Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.

Гудзенко. РОЖДЕСТВО В ТРАНСИЛЬВАНИИ
Прямо с улицы,
прямо с холода,
колядуя и хохоча,
в штаб бригады входят девчонки.
Стекла вздрагивают звонко,
за свечою гаснет свеча.
Темнота...
Песне дела нет,
песня кружит.
Это здравицу нам поют.
В нашу честь барабаны бьют,
в нашу честь службы служат
по церквам
и в домах молельных.
Это мы в сапогах семимильных
к ним пришли из-за гор!
Улыбаясь, ворчит майор:
— Дожил я до церковного хора...
Я, хмельной, увязался за хором.
С детства знаю колядок тьму.
Слушал, слушал.
И очень скоро
захотелось петь самому.
Никому не казалось странным
то, что в городе иностранном,
от днепровских сел вдалеке,
колядует солдат веселый
на украинском языке,
потому что принес Свободу,
потому что ему еще
до Берлина идти походом,
пулемет взвалив на плечо.

...И когда на рассвете мглистом
уходили за перевал,
заиграли гимн гармонисты
и весь город нам подпевал.

1945

Симонов
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди,
Как слёзы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: -Господь вас спаси!-
И снова себя называли солдатками,
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась,
Как будто за каждою русской околицей,
Крестом своих рук ограждая живых,
Всем миром сойдясь, наши прадеды молятся
За в бога не верящих внуков своих.
Ты знаешь, наверное, все-таки Родина —
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил…






С. Югов / 14.08.2022, 12:23

7. Покаяние.

Конечно же Россия должна Покаяться. Но не как Россия вне особенного Истории, а как Россия - особенное Истории. То есть - за все человечество во все времена Истории. Как это сделать? Самой ли России? Ответ - в особенном Истории. Конечно же, во-первых, сама Россия, ибо двадцатый век показывает роль России в мире. Во-вторых, с помощью Запада и евреев.
Краткость хорошая вещь, но лишает связанного содержания: комментарий краток. Коротко говоря, Россия должна опознать в себе, как в Истории - Библию. И не только в себе, а в христианском мире. Поэтому здесь помогут евреи и Запад как вторая часть, наряду с православной, христианства. Канон так устроен, что весь мир - канон. И все - канон. Вот только надо уметь это увидеть, понять канон везде. А канон - это две правды Порядка: вначале первая правда, потом вторая, но они тождественны, но в последовательности. Нарушение Порядка канона есть грех и зло. Правда и там, и там, но вне Порядка правда становится мятежом и злом. Канон становится злом, когда правда в нем нарушает Порядок следования.
Короче говоря, Россия должна покаяться за все человечество в ходе Истории в осознании этого покаяния в осознании особенного Истории в двадцатом веке. И в себе - в двадцатом веке, и для себя - в ходе этого как ходе человеческой Истории от начала мира.
А этот ходу в Истории, он же ход развития и он же ход покаяния - содержание Библии. Или - история еврейского народа. Ибо евреи до Христа - миссия богоизбранного народа. А после Христа эта миссия - христианство. Воссоединение истинного еврейства и воссоединение христианства - вот миссия покаяния России. Таким образом, в ходе двадцатого века в России, как особенного Истории, сама Россия должна опознать в себе библейскую историю. Но не сама в себе только лишь, а и для себя , то есть вместе с евреями и вместе со вторым крылом христианской Церкви, - с западным крылом. И не только церкви, но и общества как части особенного Истории в двадцатом веке.
Мы должны увидеть Историю по Предназначению. Или, как говорит Кант, - критикой чистого разума. Библия не только часть Истории, но и вся История. До сих пор. И это должно стать содержанием русской идеи. Это уже не идеология. Это уже Идея.
Итак, содержание искомой русской идеи - сама Библия как ход Всемирной Истории в ее особенном двадцатого века. Но распечатать это содержание сама Россия не сможет только по одной причине: особенное включает в себя всеобщее и единичное. Очевидно, что это относится к истинному еврейству (родословие Христа, а не те, которые его убили) и такому же истинному в культуре и в цивилизации, за которые отвечает уже, сегодня, христианство. Последнее, как ответственность за цивилизацию и культуру - не в ладах с собой: действует отрицание, а должно действовать отрицание отрицания.
Игорь Бондарев / 14.08.2022, 07:10
Сообщение для редакции

Фрагмент статьи, содержащий ошибку:

Организации, запрещенные на территории РФ: «Исламское государство» («ИГИЛ»); Джебхат ан-Нусра (Фронт победы); «Аль-Каида» («База»); «Братья-мусульмане» («Аль-Ихван аль-Муслимун»); «Движение Талибан»; «Священная война» («Аль-Джихад» или «Египетский исламский джихад»); «Исламская группа» («Аль-Гамаа аль-Исламия»); «Асбат аль-Ансар»; «Партия исламского освобождения» («Хизбут-Тахрир аль-Ислами»); «Имарат Кавказ» («Кавказский Эмират»); «Конгресс народов Ичкерии и Дагестана»; «Исламская партия Туркестана» (бывшее «Исламское движение Узбекистана»); «Меджлис крымско-татарского народа»; Международное религиозное объединение «ТаблигиДжамаат»; «Украинская повстанческая армия» (УПА); «Украинская национальная ассамблея – Украинская народная самооборона» (УНА - УНСО); «Тризуб им. Степана Бандеры»; Украинская организация «Братство»; Украинская организация «Правый сектор»; Международное религиозное объединение «АУМ Синрике»; Свидетели Иеговы; «АУМСинрике» (AumShinrikyo, AUM, Aleph); «Национал-большевистская партия»; Движение «Славянский союз»; Движения «Русское национальное единство»; «Движение против нелегальной иммиграции»; Комитет «Нация и Свобода»; Международное общественное движение «Арестантское уголовное единство»; Движение «Колумбайн»; Батальон «Азов»; Meta

Полный список организаций, запрещенных на территории РФ, см. по ссылкам:
http://nac.gov.ru/terroristicheskie-i-ekstremistskie-organizacii-i-materialy.html

Иностранные агенты: «Голос Америки»; «Idel.Реалии»; «Кавказ.Реалии»; «Крым.Реалии»; «Телеканал Настоящее Время»; Татаро-башкирская служба Радио Свобода (Azatliq Radiosi); Радио Свободная Европа/Радио Свобода (PCE/PC); «Сибирь.Реалии»; «Фактограф»; «Север.Реалии»; Общество с ограниченной ответственностью «Радио Свободная Европа/Радио Свобода»; Чешское информационное агентство «MEDIUM-ORIENT»; Пономарев Лев Александрович; Савицкая Людмила Алексеевна; Маркелов Сергей Евгеньевич; Камалягин Денис Николаевич; Апахончич Дарья Александровна; Понасенков Евгений Николаевич; Альбац; «Центр по работе с проблемой насилия "Насилию.нет"»; межрегиональная общественная организация реализации социально-просветительских инициатив и образовательных проектов «Открытый Петербург»; Санкт-Петербургский благотворительный фонд «Гуманитарное действие»; Мирон Федоров; (Oxxxymiron); активистка Ирина Сторожева; правозащитник Алена Попова; Социально-ориентированная автономная некоммерческая организация содействия профилактике и охране здоровья граждан «Феникс плюс»; автономная некоммерческая организация социально-правовых услуг «Акцент»; некоммерческая организация «Фонд борьбы с коррупцией»; программно-целевой Благотворительный Фонд «СВЕЧА»; Красноярская региональная общественная организация «Мы против СПИДа»; некоммерческая организация «Фонд защиты прав граждан»; интернет-издание «Медуза»; «Аналитический центр Юрия Левады» (Левада-центр); ООО «Альтаир 2021»; ООО «Вега 2021»; ООО «Главный редактор 2021»; ООО «Ромашки монолит»; M.News World — общественно-политическое медиа;Bellingcat — авторы многих расследований на основе открытых данных, в том числе про участие России в войне на Украине; МЕМО — юридическое лицо главреда издания «Кавказский узел», которое пишет в том числе о Чечне; Артемий Троицкий; Артур Смолянинов; Сергей Кирсанов; Анатолий Фурсов; Сергей Ухов; Александр Шелест; ООО "ТЕНЕС"; Гырдымова Елизавета (певица Монеточка); Осечкин Владимир Валерьевич (Гулагу.нет); Устимов Антон Михайлович; Яганов Ибрагим Хасанбиевич; Харченко Вадим Михайлович; Беседина Дарья Станиславовна; Проект «T9 NSK»; Илья Прусикин (Little Big); Дарья Серенко (фемактивистка); Фидель Агумава; Эрдни Омбадыков (официальный представитель Далай-ламы XIV в России); Рафис Кашапов; ООО "Философия ненасилия"; Фонд развития цифровых прав; Блогер Николай Соболев; Ведущий Александр Макашенц; Писатель Елена Прокашева; Екатерина Дудко; Политолог Павел Мезерин; Рамазанова Земфира Талгатовна (певица Земфира); Гудков Дмитрий Геннадьевич; Галлямов Аббас Радикович; Намазбаева Татьяна Валерьевна; Асланян Сергей Степанович; Шпилькин Сергей Александрович; Казанцева Александра Николаевна; Ривина Анна Валерьевна

Списки организаций и лиц, признанных в России иностранными агентами, см. по ссылкам:
https://minjust.gov.ru/uploaded/files/reestr-inostrannyih-agentov-10022023.pdf

Сергей Ратмиров
Все статьи Сергей Ратмиров
Последние комментарии