Усиленная подготовка к поступлению в институт – детальная проработка учебников истории. В институт, конечно, на исторический факультет. Сдача экзаменов за среднюю школу. Были провальные моменты с физикой, которую я плохо понимал, особенно решение задач. Физику на тройку сдал. В итоге, средний бал у меня был все-таки довольно высокий, хотя и три тройки были: алгебра, геометрия, физика.
В Москве жил троюродный брат, намного старше меня. Жил на ул. Старый Гай, на Ждановской. Он помогал поступить в институт. Брат был преподавателем истории в каком-то ВУЗе, коммунист. Первые месяцы после поступления в институт я жил у него. Он был довольно авторитарный человек, проверял все. Если что-то спрашивал, а я не знал, то начинал раздражаться. Потом он меня устроил в общежитие. Однажды приезжает, а мы спим, это было примерно около 9.00. Я с нательным крестом. Он ко мне, раз-раз и снял крест. В первые месяцы после поступления в институт я садился в троллейбус и ехал по Москве, высматривал храмы. Посещал, в основном, Елоховский собор, особенно в праздники. В общежитии на ул. Космонавтов на ВДНХ, в первой комнате, куда меня поселили, жили кубинцы, темпераментные. Я там был ни к селу, ни к городу…
Один из старших студентов сжалился, взял меня в свою комнату… Молился, где придется, даже в туалете. Вечерние и утренние молитвы приноровился вычитывать наизусть по дороге…
На старших курсах хотел писать работу по истории – о роли Церкви в годы войны. Сказал об этом преподавателю. «Нам по шапке дадут за эту тему» - ответил он. Так я и не написал эту работу…
Из преподавателей запомнились: Кобрин - по истории Древней Руси, Утченко - по истории Древней Греции, Попова - по новейшей истории. Эта дама перестроечного типа носила брюки. Свои лекции она оживляла разными интересными, иногда забавными случаями. Запомнился, например, такой. Приехал Рузвельт в резиденцию Черчилля, а тот моется в ванной. Дежурный извиняется. Голос Черчилля из ванной: «Проходите сюда господин президент, у Англии от Америки нет никаких секретов». Также запомнились преподаватель философии Киреев, специалист по декабристам - Эвенчик, специалист по Петру I - Павленко.
Особых друзей не было. Был некто Межуев, с которым мы вместе страдали на английском. Однажды он сказал: «Когда о Церкви заходит речь, у Сашки загораются глазки!»
В преподавании был перебор с темами социально-экономического плана в ущерб живой истории – чувствовалось загнивание позднего социализма - поздний брежневизм. Студенты ходили в джинсах, любили выпить. Свобода нравов, отсутствие идеалов. Хотя и были прокоммунистические настроения, но разложение было очень заметным.
Старался регулярно читать «Журнал Московской Патриархии», брал у о. Александра Торопова из храма Петра и Павла за Яузой, с 75 года, со 2-го курса. Был там пономарем, там же и исповедовался – у о. Александра (сейчас он у Пимена Великого). Кое-что из самиздата перепадало: д-р Моуди «Жизнь после смерти», «Отец Арсений» и др.
Еще до института было намерение идти по духовной линии, институт рассматривал как переходную ступень. Перелом был после 2-го курса к резкой аскезе с постом, к еще большей уединенности. Одному студенту-соседу показал однажды церковный календарь, так он после этого несколько недель был внутренне раздражен.
О. Александр в какой-то степени мой первый духовный отец. И о. Алексий Шишков (впоследствии схиигумен Рафаил, +2018 г.)- он в том же храме служил. В Петропавловском храме началось значительное углубление моей духовной жизни – Литургия, причастие. Апостол читал, шестопсалмие, каноны, часы, пономарил, со свечой выходил – все там, в этом храме…
Потом я переехал на квартиру к бабушке Александре Никифоровне на Таганку, на Малую Коммунистическую. Где-то в храме я ее нашел. Четвертый этаж красного кирпичного дома. Мы с ней жили в одной комнате, без занавески. Правда, еще соседка была, и к ней какой-то пьяный мужик наезжал. Бабушка за жилье брала небольшие суммы, мы часто вместе с ней молились. Вспоминаю ее с теплом. Рядом гудел завод, а я шума не любил.
Стал очень интенсивно ходить в храмы на вечерние службы, на акафисты: в понедельник – прп. Серафиму Саровскому у Ильи Обыденного, во вторник - «Споручнице грешных» - у Николы в Хамовниках, рядом с Парком Культуры, в среду – мч. Трифону на Рижской, в четверг – «Утоли моя печали» у Николы в Кузнецах, в пятницу – «Нечаянная радость» – опять у Ильи Обыденного. Наблюдалось некоторое разнообразие служб, и акафист был моментом, вносящим его.
Параллельно лекциям много читал, чтобы добиться большей эффективности. Перечитывал классику – «Войну и мир», например. Выбор духовных книг был небольшой... Посещал Дом научного атеизма на Таганке. Здесь читал Библию, прочитал дневник о. Иоанна Кронштадтского «Моя жизнь во Христе» и другие духовные книги. На старших курсах вышел на духовного писателя Пестова, дедушку Соколовых, брал книжки у него, в частности, книги Исаака Сирина.
Общался с иеромонахом Павлом (Лысаком), известным духовником, которого из Лавры убрали. Он жил на квартире, масса людей к нему приходила. В основном он молился в Кузнецах. О. Всеволод Шпиллер его прикрывал. С о. Павлом я сблизился, стал к нему наезжать домой на исповедь. Было такое духовное общение. Сам он с Винницкой области. В конце концов, его взяли в доме, на один год посадили. «Кто хочет найти, найдет» - так он отвечал тем, кто спрашивал, как его найти.
После 2-го курса обозначился курс на монашество. Повлияла, в частности, поездка в Почаев. Архимандрит Виктор (Мамонтов) (+ 2016 г.) из Рижской епархии, стал близок к кочетковцам, тогда был преподавателем литературы у нас в институте. С ним было знакомство, беседы. Он рекомендовал посетить Почаев. Учась в институте, был там два раза. Однажды даже госэкзамен по научному коммунизму на тройку завалил, из-за спешки - хотел скорее поехать.
После 4-го курса был на двух - месячных военных сборах под Ковровом во Владимирской области. В первый же день - марш-бросок с преодолением водной преграды. Ноги - в кровь. Еще запечатлелась бешеная езда на БТР по кочкам, метание боевых гранат. Картина перед глазами: на тебя движется танк, а ты окапываешься. После того, как танк через тебя проедет, надо бросить в него гранату. Не обошлось без ЧП: один азербайджанец украл автомат и закопал его в лесу. Мы цепью прочесывали лес и сам вор якобы нашел. Его быстро вычислили. Запомнилось, как на защиту виновного встало все узбекское отделение. Я тогда впервые почувствовал яростное дыхание Азии.
На выбор моего монашеского пути особенно повлиял о. Амвросий (Юрасов), когда я приезжал в Почаев. Запомнился такой истаивающий облик его. Жил о. Амвросий в угловой комнате, где всегда был полумрак, а он казался мне таким светоносным, с проницательным взглядом. И я тут, студентик в галстуке откуда-то приехал…
Помню его знаменитые экскурсии миссионерского плана. На меня обратили внимание: «А этот мальчик, что здесь делает?» – «А я хочу быть монахом!» О. Амвросий это иногда вспоминает: «О. Кирилл бывал у нас в Почаеве еще студентом. Однажды на экскурсии, которую я вел, он сказал, что будет монахом»… За час до вечерней службы о. Амвросий проводил общие исповеди. Все те примеры, которые потом вошли в его книгу «Яко с нами Бог», я уже знал наизусть благодаря посещению общих исповедей.
После окончания педагогического института я был направлен по распределению на работу в Белгородскую область, в село Белый Колодезь Вейделевского района. На меня сразу обратил внимание директор, у которого была взрослая дочь. Я был назначен преподавателем истории, государства и права и даже обществоведения – от 5 по 10 классы, должен был вести весь исторический цикл.
Запомнилась большая нагрузка: не успеешь провести урок по истории древнего Рима в одном классе, как переходишь в другой класс, где история средних веков или новая история. С непривычки трудно было перестроиться с одного материала на другой. Еще, конечно, проблема дисциплины. Сразу было замечено, что на уроках я как-то проникновенно говорю на церковные темы. Самому запомнилась такая моя фраза: «Вы не думайте, что только старушки ходят в церковь, есть и молодежь».
Работал в школе недолго – буквально две недели. В выходные дни стал приезжать в Никольский храм г. Валуйки, это, примерно, в 45 километрах от села. Настоятелем там был иеромонах Иоасаф (Шибаев), впоследствии уклонившийся в раскол. Ныне он «митрополит» у Филарета Денисенко.
Запомнилась чинность служб о. Иоасафа и его аскетический облик. И вот однажды, возвращаясь со службы на праздник свт. Иоасафа Белгородского (17 сентября), в автобусе я общался со своим учеником, которого потом местные бабушки, тоже бывшие на службе, спросили, что это за молодой человек. Он ответил: «это наш новый учитель истории Александр Сергеевич, а что?» - «В церкви хорошо читал». Короче, пошла молва по деревне, что новый учитель – верующий. Мне было 22 года. Завуч мне говорит: «Вас приглашают в РОНО». Я поехал, была встреча с секретарем РОНО по фамилии Лепетюха. Запомнился диалог (после ее долгого пристального взгляда):
- Александр Сергеевич, вы что, церковь посещаете?
Я почувствовал какую-то смелость и твердо сказал «да». Она несколько опешила, видимо, предполагала, что я буду как-то юлить, и с удивлением спросила:
- А что вы там делаете?
- Как что? – Молюсь!
- Молитесь?! Вы, что, в Бога веруете?
- Да, верую!
Она всплеснула руками и откинулась на спинку стула:
- Как же можно верить в Бога в наше время молодому человеку! - и далее что-то про достижения науки и еще что-то в этом роде.
Помню еще, зашел какой-то сотрудник и долго, молча с недоумением на меня смотрел. Расстались мы с секретарем неплохо. Она сказала: «Вы понимаете, что это несовместимо: идеологическая работа и вера. Лучше вам уйти по собственному желанию». Кто-то еще из сотрудников РОНО, когда я уже рассчитывался, сочувственно посоветовал поскорее уехать: народ, мол, у нас грубый…
Выйдя из кабинета Лепетюхи, первым делом в туалете я порвал комсомольский билет.
Да, еще вспомнил, мать приезжала как раз в это время. Была очень взволнована развязкой событий. Она, уехав в Донбасс, тут же вернулась обратно.
Рассчитавшись, я поехал в Белгород. У меня с собой была рекомендация о. Иосафа архиепископу Курскому и Белгородскому о рукоположении целибатом на приход. Крестовоздвиженский храм, престольный праздник. Ждут архиерея. Появляются иподьяконы, а затем – архиерей. Настоятель – круглый, небольшого роста, запоздало выходит из алтаря с Крестом на блюде. Грозный архиерей от входа, через весь храм, распекает батюшку. Тот трясется, заикается. И смех, и грех. А, в общем-то, неприятная сцена… Я нахожусь среди молящихся. Не знаю, как быть, каким образом предстать перед архиереем и передать бумагу. Передаю через иподиакона. Приглашают в алтарь. Грозный архиерей, обливаясь потом, сидит в кресле. В руках у него – ходатайство о моем рукоположении. Архиерей начал мне выговаривать: надо бы сразу подать бумагу, могли бы не успеть и т.п. Потом вдруг спрашивает: состоял ли я в комсомоле. На что я ему ответил, что да, было дело, но это же формально. Он журит за такую неразборчивость. Ну, ладно, говорит, дам знать потом. Закончилась служба. Архиерей с амвона как начал «чистить» народ… Мне было необычно слышать: «Ну, вот, вы пришли в церковь разве молиться? Вы разговаривать пришли, из любопытства посмотреть на архиерея. Ну, что ж, смотрите – я обычный человек» и т. п. Какой-то осадок у меня после этого остался на душе, как-то расхотелось дальше контактировать.
Утром я уже был в Харькове на Литургии в Благовещенском соборе. Меня тут уже раньше знали как чтеца и даже подвели к владыке с предложением оставить чтецом в соборе. Но я уехал к старцу Серафиму (Тяпочкину). Удивительный был старец! У него была какая-то поразительная сосредоточенность, неторопливые движения, постоянно опущенная голова. Закончилась Литургия – я прошу благословения на отъезд. «Побудьте еще на акафисте Исусу Сладчайшему» - предлагает старец. Проповедь на евангельский сюжет, как Христос протянул руку утопающему Петру: «Не бойся!» Старец плачет, вместе с ним плачет вся церковь… На крылосе был тогда один почаевский послушник, болящий, местный уроженец. Он чего-то настойчиво добивался, а старец не благословлял. Закончилась служба, народ цепочкой выстроился от церковных дверей за благословением. Старец благословляет, не поднимая головы. Наш послушник тоже в очереди, что-то буркнул и протягивает руки за благословением, желая утвердить свое настойчивое желание - «под сурдинку». Старец уже было занес благословляющую десницу, а потом вдруг поднимает голову и говорит: «Нет Вам благословения».
Побыв три недели в родном доме, я уехал в Почаевскую Лавру и уже 10 октября был облачен в подрясник тогдашним наместником Лавры архимандритом Иаковом (Панчуком). Первое впечатление: едешь на автобусе, и на горе возникает грандиозный Успенский собор – как воздушное видение…
В Почаевской Лавре за время своего пребывания с октября 1979 года до июня 1980 года я прошел несколько послушаний: трапезника, пономаря, помощника ризничего, помощника келаря, был даже келейником у наместника. В Лавре тогда было около 40 насельников. Первое искушение: как только я стал помощником ризничего, то вызвал подозрение тем, что пристально рассматривал в ризнице монастыря святыни – мне как историку было интересно. Но накануне, оказывается, была кража. Меня сняли с этого послушания. Келейником тоже был недолго. Наместнику не понравился мой вопрос, когда после визита кого-то из местного начальства я его спросил: «Они сами к вам пришли или вы их пригласили?» Вообще сотрудники «органов» вели себя безцеремонно: «отец наместник, у Вас в таких-то и таких-то кельях живут не прописанные люди». Э…э…э… «Ну что ж, делайте выводы». Приходилось откупаться.
Помню приезд отца, который, увидев меня в подряснике, сильно разрыдался…
Монастырские службы были долгие, уставные, но хор был партесный. Однажды я спросил у о. Иакова, почему у нас не поют знаменным распевом, он ответил, что здесь другая традиция.
Запомнился благочинный Лавры, теперь уже покойный отец Алипий. Он был несколько подслеповатый, часто ходил в простой фуфайке и коротком подряснике, постукивая связкой ключей по стене. Производил впечатление человека, не очень осведомленного о жизни братии. Но это была иллюзия – он знал все! Однажды послушники собрались в одной келье для того, чтобы поговорить – душу отвести, а в этот день была объявлена просфорня (работа на просфорне). И вот о. Алипий, обезкураженный тем, что почти никого нет на просфорне, стал обходить кельи. Подошел и к той келье, где были послушники и, тихо постучав в дверь, произнес Исусову молитву. Послушники притихли, показывая друг другу знаками, чтобы была тишина. Стук и молитва повторились, в ответ – молчание. И вдруг к ужасу собравшихся щелкнул замок, дверь медленно открылась, и вошел о. Алипий. Глядя поверх голов послушников, он тихо спросил: «Не хотели бы Вы помочь потрудиться на просфорне?» Послушники дружной гурьбой ринулись к выходу, громко подтверждая свое усердное желание печь просфоры…
Запомнились два брата архимандрита. Старшего звали Самуил, который был наместником монастыря в разгар хрущевских гонений. От побоев и издевательств со стороны властей он тронулся разумом, был «не в себе». Бывало, спускается с лестницы и вдруг его «заклинит» и тогда очень трудно сдвинуть его с места. Брат его и так, и сяк тянет, а он - ни в какую. Иной раз, раздосадованный, и толкнет его.
Протодиакон Стратоник обладал невероятным басом - воистину «иерихонская труба». У него было детское лицо.
Иеродиакон Игнатий – участник войны, родом из Харькова. В монастыре любил водить экскурсии, очень эмоционально он это делал. При входе в пещерный храм находилась икона Страшного Суда, около которой он всегда останавливал экскурсантов и с особым волнением рассказывал им о смысле изображенного на иконе.
Был он также старшим трапезником Лавры. Иногда так «расходился» на послушников - аж искры летели. Часто потом просил прощения. По коридору ходил, воздевая руки и всхлипывая: «Спасайтесь!»
Наместник был очень нервозным, порывистым. Служил, впрочем, с душой, благолепно. Особенно умилительно было наблюдать, как он с благоговением прикладывался к Почаевской иконе Божией Матери.
Не чужд он был «либерального душка», недаром учился в Ленинградских духовных школах (был там и духовником). Его прокатолические высказывания на занятиях с послушниками спровоцировали в монастыре бурю. В тот же день инок Владимир (впоследствии схиигумен Венедикт – насельник Афона) за трапезой по своей инициативе читал «Завещание преподобного Феодосия Печерского» с критикой латинян. Кончилось это смещением о. Алипия с должности благочинного. Я тогда сказал о. Амвросию: «Ну что, Ваша партия понесла урон». А он мне: «Это не наша партия, а святоотеческая». Когда я уже поступил в семинарию, из Почаева пришло всех взбудоражившее известие о том, что во время литии на всенощной одна женщина острым предметом ударила наместника сзади по голове.
Незабываемы акафисты преподобному Иову после вечерней службы в пещерном храме. Только братия, море восковых свечей, мерцание лампад. Десница Преподобного мягкая, теплая, как у живого.
Добавлю про Лепетюху. Лет через 20 вдруг она приезжает на Берсеневку, где я был уже настоятелем храма. Когда мне сказали, что меня разыскивает какая-то женщина из Белгородской области, у меня екнуло сердце, - «Лепетюха». Каково же было мое удивление, что это действительно была она. «Вы мне тогда запомнились своей искренностью, и я почувствовала к Вам доверие. У меня в Москве дочь, я за нее очень безпокоюсь, не могли бы Вы взять ее под свое попечение?» С ее дочерью я общался один раз, и больше не видел ни ее, ни мать.
.jpg)
.jpg)
