Первая Пуническая. Война за обладание морем

 

Дети Марса просят Рим помочь

 

Судьбу войны решил случай. Был в Риме такой консул Аппий Клавдий, из рода Клавдиев, по прозвищу Каудекс, данному ему солдатами его легионов. В мягком переводе означает Чурбан[1].

На долю Аппия Клавдия как раз выпало выйти к берегу Мессинского пролива в момент, когда по другую его сицилийскую сторону помощи Рима запросили так называемые мамертинцы – дети Марса, ‒ бывшие наемники Агафокла из итальянской Кампании.

Они захватили незадолго перед этим власть в городе Мессана, ныне Мессина, вырезав мужское население и приватизировав женщин и детей, а, чтобы не потерять боевую форму, воевали с Сиракузами, где власть захватил очередной тиран Гиерон II.

Гиерона по неясным причинам поддержали карфагенцы, и вместе они осаждали последнюю крепость мамертинцев, когда в дело вступил консул Каудекс. Да, а надо сказать, что народ Рима, которому приключения на суше, видно, уже приелись, и потянуло на приключения морские, да и вообще, риск дело благородное, решил поддержать мамертинцев, хоть и сущих разбойников, по сути. Вроде ведь свои италийские. А еще и против Карфагена как такового.

Шел 264 год до Рождества Христова.

 

О пользе простоты

 

Аппию Клавдию как раз поддержку и поручили. Если бы на его месте был человек с более изощренным умом, то, вероятно, дело бы затянулось, поскольку переправиться через пролив, тем более с войсками было решительно не на чем. А воды вокруг Сицилии патрулировали карфагенские боевые корабли.

 

 

Представитель рода Клавдиев. Может и Каудекс

 

Но простую душу Каудекса эти затруднения не смутили. Сначала он переплыл Мессанский пролив на рыбачьем судне, с целью разведать расположение врагов. Заодно вступил в переговоры с вождем карфагенян, чтобы тот отвел войска от осажденной крепости. В этом случае он обещал не вторгаться в Сицилию. Всерьез предложение римского консула воспринято не было.

Тогда Клавдий вернулся в Регий, город на другой стороне Мессинского пролива, напротив Мессаны. В Регии он каким-то образом захватил со своими легионерами карфагенскую пентеру. И за одну ночь переправил на ней в Сицилию легион полного состава. Говорят, еще какие-то плоскодонки были использованы.

 

 

С помощью этого легиона Каудекс сначала разбил карфагенян под командованием очередного Ганнона в битве при Мессане. А затем после сражения у Сиракуз принял капитуляцию уже Гиерона. Последний, напуганный своей неудачей, просил дружбы римлян и впоследствии был им весьма верен. До самой смерти, а прожил он почти девяносто лет.

Карфагеняне распяли неудачливого Ганнона и объявили Риму войну. Осторожные и расчетливые старейшины Карфагена сочли, что козыри в начавшейся войне в их руках. Война сразу стала приобретать «морской» характер, а морем обладал Карфаген.

 

Не имея средств к морской войне

 

Так началась Первая Пуническая война, затянувшаяся почти на четверть века. На Сицилии ‒ главном театре боевых действий в этой войне, ‒ на протяжении первых трех лет войны, несмотря на отягчающий в длительной войне фактор ежегодной смены командующего-консула, римлянам сопутствовали успехи в сухопутных боях. Все же это был век пехоты, а римская пехота однозначно была лучшей в мире.

Однако ее успехи едва не были парализованы действиями господствующего на море карфагенского флота, безнаказанно нападавшего на италийские берега, топившего римские торговые суда и, главное, препятствовавшего переброске римских войск в помощь экспедиционному корпусу.

Устранение этого препятствия и стало первой и важнейшей задачей сражающегося Рима.

 «Как и в наши дни, в те времена элементарная переправа контингентов через пролив по определению не могла рассматриваться только как транспортное мероприятие: наличие противника на море автоматически превращало ее в комплексную операцию, сопряженную с риском открытого столкновения морских сил.

 

 

Всю значимость этого своего первого шага в войне на море римляне отлично осознавали. Симптоматично, что Полибий ‒ один из двух главных наших информаторов в вопросах Пунических войн ‒ относит революцию в морской политике римлян именно к этому эпизоду войны.

“Не имея средств к морской войне не то что значительных, но каких бы то ни было, никогда раньше не помышляя о морских завоеваниях и впервые задумав это теперь, они [римляне] принялись за дело с такою уверенностью, что решились тотчас, еще до испытания себя, померяться в морской битве с теми самыми карфагенянами, которые со времен предков их неоспоримо владычествовали на море”»[2].

 

Риму нужен флот!

 

Что было на старте

 

Для выигрыша войны Риму был нужен флот. Флот вторжения и флот транспортный. Строить пришлось почти синхронно.

Стартовый уровень карфагенян и римлян в плане морского потенциала был мало сопоставим. За плечами карфагенян стояли века удачных морских экспедиций и фактического господства на значительной части Средиземного моря. Традиция кораблестроения была устойчива и глубока. У Карфагена были также испытанные временем и «хорошей морской практикой» кадры корабельных мастеров и флотоводцев, ведущих в бой творения корабелов.

Школа судостроения и в особенности школа судовождения в их сочетании и давали пунийцам невообразимое стартовое преимущество над римлянами.

Однако была и другая сторона вопроса. По обучаемости римляне далеко превосходили своих противников. Еще важнее был аспект изобретательности.

Именно римский гений пришел к логичному и неизбежному, но в действительности далеко не очевидному и совсем не простому решению о дополнительной механизации своих судов с целью организации полноценного абордажного боя. [Скажем, цивилизация скандинавов, от древних времен и до конца эпохи викингов, с ее вполне самобытным искусством судостроения, за все столетия не создала специальных приспособлений для облегчения переброски воинов на вражеский корабль. Хотя пользовалась в морских боях исключительно абордажной тактикой].

Изобретение римлянами механизма, известного нам как «абордажный ворон» позволившего перевести морскую войну в подобие сухопутной, стало шагом, кардинально изменившим положение дел на море.

 

Как пехота стала владычицей морскою

 

Дальнейший ход войны напоминает сочетание чуда с анекдотом. Это чудо совокупно совершили гений римских военных инженеров, мужество римских воинов и малоизвестный широким народным массам, но, несомненно великий первый римский адмирал Гай Марк Дуилий из древнеримского плебейского рода, представители которого до него называли себя Дуэллиями.

Римляне, так толком и не став моряками, стали к концу войны морскими владыками Средиземноморья. Точнее владычицей стала римская морская пехота. Именно из-за нее Ганнибалу во Вторую Пуническую войну показалось проще провести боевых слонов через Пиренеи и Альпы, чем перебросить их морем.

Изложим кратко динамику этого чуда.

Вышеупомянутый «ворон», был своего рода перекидной мостик, снабженный сплошными перильцами до колен. Выше атакующих прикрывали щиты. Длина около 11 м, ширина 1,2 м, что позволяло идти вперед одновременно двум легионерам, прикрывшись щитами. Следующие за ними выставляли щиты за перила мостика, и атакующие находились за сплошной металлической стеной.

«Ноу-хау» гения римских инженеров и моряков было также изобретение приспособления, именуемое в античной литературе «manus ferrae», ‒ «железная рука». Это был своего рода металлическим «клюв», при падении «ворона» на вражеский корабль, пробивающий доски палуб, и намертво соединяющий оба судна.

Вдобавок «ворон»-«corvus» представлял в современной терминологии «полуавтоматическое устройство», разворачивающееся на 270 градусов. Для боевого применения его следовало лишь «навести» на «партнера», прикинуть расстояние, и «дернуть за веревочку», открывающую дверь на чужую палубу.

Но, конечно, главным «изобретением» римлян были их легионеры.

Об этом необходимо помнить всегда, поскольку никакие «вороны» и «железные руки» не имели бы смысла без этих людей, которые изначально не мыслились в качестве войска, применяемого на корабле, но исключительно удачно вписались в его параметры и стали основой боевой мощи римского флота на долгие века.

Удобство и просторность самого мостика обеспечивали исключительно эффективное перемещение по нему легионеров.

Практически для того, чтобы преодолеть бегом и в полном вооружении, после старта с места, те 11 м, которые составляла длина мостика, легионеру требовалось от 4 до 5 секунд. Вот искомая скорость переброски воинов на вражескую палубу.

 

 

«Ворон». Рис. из «Военной энциклопедии». Т. 7. ‒ СПб, 1912. С. 44

 

Безусловно, легионеров из морской пехоты обучали как на реальных кораблях, так и на наземных тренажерах, соорудить которые было еще проще, чем на судне. Поэтому навык, отработанный регулярными учениями, приводил к столь впечатляющим результатам.

Даже если противники были готовы к применению «воронов», все, что им оставалось ‒ ждать появления легионеров на своей палубе

Ну, а римская пехота в то время равных себе не знала.

Так что «оружие победы» в руках у римлян было как минимум в проекте. Дело было за малым – построить плавсредства, позволяющие гарантированно доставить «воронов» вместе с легионерами к месту непосредственной встречи с вражеским флотом. Иными словами, повторим вновь, Риму нужен был флот, сравнимый с карфагенским по возможности боевого применения.

И за фантастически короткое время такой флот, решением Римского сената, был Римом создан.

 

Строим линейный флот. За два месяца

 

Как мы знаем, на вооружении карфагенского флота были лучшие в мире боевые корабли – быстроходные пентеры с бронзовыми таранами, соответствующие по боевому значению крейсерам и линкорам грядущих времен. [Скажем уже здесь, что слова в названиях боевых кораблей, такие как пентера или септирема,  – не обозначают число палуб и ярусов весел, как неоднократно писали и пишут теперь. В настоящее время специалисты историки флота и корабелы пришли практически к единому мнению, что число ярусов весел больше трех не бывало. То есть по числу палуб и рядов весел пентеры не отличались от триремы. А повышенная нумерация в названии типа судна соответствует увеличению его размеров, мощности вооружения, типа баллист, и числу гребцов на веслах[3]].

Пентеры прорывали строй вражеских боевых кораблей и таранными ударами решали схватку в свою пользу. Протараненные корабли тонули, если предварительно не успевали сдаться.

 

 

Рим строить боевые корабли не умел вообще. Есть мнение, что союзники – италийские греки ‒ помогали римлянам с постройкой торговых кораблей и мелких военных типа сторожевиков и погранкатеров, самое большее – корветов-трирем. А вот с крейсерами-линкорами поначалу не сложилось.

Помог случай. Близ римских берегов села на мель одинокая пентера. Может быть та самая, на которой Аппий Чурбан войска в Сицилию переправил. Трофей доставили в Остию, и с той же римской простотой пентеру решили разобрать, измерить и скопировать.

По этому образцу Рим и построил свой первый линейный флот. Как говорит Полибий, «очевидно, не будь такого случая, они [римляне] при своей неопытности не могли бы выполнить задуманное».

За 2 месяца 260 года до н.э.[4] было построено 120 кораблей: 100 пентер и 20 трирем.

Из сырого дерева, разумеется, так как сушить было некогда. Да, возможно, и не умели. Зато быстро – уложились в шестьдесят дней!

Заметим кстати, что для установки «воронов» годились только пентеры, причем и у них тяжелый одиннадцатиметровый мостик, до момента абордажа стоящий вертикально, сильно ухудшал остойчивость. А при сколь-нибудь сильном волнении мог вообще привести к опрокидыванию.

Разумеется, римские корабли были также оборудованы таранами. Общепринятая в античном Средиземноморье таранная тактика морского боя была настолько логична, очевидна и естественна, что ни один флотоводец не рискнул бы разом отказаться от нее. Римляне оставили тараны как неизменный атрибут своих кораблей и почти сходу неплохо воспользовались ими.

Однако изначально в качестве «секретного» и, хотя бы вспомогательного наступательного средства мыслился «ворон». К сожалению, тактика его применения была отработана только в теории и на учениях. Никто не знал, да и не мог знать, как поведет себя это нововведение в реальной боевой обстановке. Лишь она должна была показать, насколько эффективен этот «ворон» в бою.

Однако римляне были уверены в своем изобретении. Впрочем, ничего другого им просто не оставалось: пришло время воевать.

Первоначально экипажи составили союзники – греки. Но в кратчайший срок была приготовлена смена из своих. На берегу в Остии был сооружен упрощенный макет интерьера корабля, состоящий из скамей, расположенных в том же порядке, что и на реальном судне. Будущих гребцов сажали на скамьи тренажера и обучали синхронно делать гребки веслами. На всех палубах.

На тренажерах первоначально, как мы уже знаем, обучали и абордажную центурию.

Потом проверили, что получилось в море. И вперед − в бой!

Казалось, не с таким опытом и не с такими кораблями биться с владыками морей. Известный нам Полибий замечает: «…корабли римлян вследствие дурного устройства были неловки в движениях». Понятно, суда, построенные как копии доселе неизвестного образца, не могли быть шедевром судостроения. Но, зато каков масштаб!

Одних гребцов на этих пентерах была целая армия в 30 000 человек. И еще по 120 морских пехотинцев на каждом корабле. На ста пентерах, ‒ квинкверемах по-римски, ‒ практически три легиона. Римляне и называли свои эскадры легионами. Морскими легионами.

Римские морские легионы и решили судьбу войны. Вновь построенный флот вышел в свой первый поход.

 

Римские орлы взмывают над морем

 

Первый блин и в Риме комом. Липарская операция

 

В 260 году консулами были избраны патриций Гней Корнелий Сципион и уже знакомый нам Гай Марк Дуилий. Причем, отметим, командующим флотом был назначен Гней Корнелий, как старший консул, а Гай Дуилий стал командующим армией в Сицилии, то есть возглавил сухопутный фронт войны. Полибий в своей «Всеобщей истории» довольно подробно излагает нижеследующие события.

Комфлотом Гней Корнелий оказался неудачливым. Первое же морское столкновение при Липарских островах к северу от Мессаны оказалось не в пользу римлян. Возможно, Гней допустил ошибку, разделив с самого начала свои силы. Общий приказ флоту был отдан ‒ двигаться вдоль побережья Италии в направлении сицилийских берегов.

Сам же Гней Корнелий отправился в Мессану во главе небольшой эскадры в составе 17 судов, причем, похоже, судов с определенными недоделками. Во всяком случае – «воронов» на них не было. Остальным кораблям надлежало по готовности ‒ по завершении всех достроечных мероприятий ‒ следовать за командующим в Мессанский пролив.

Гней благополучно прибыл в Мессану, на несколько дней опередив основные силы своего флота. Тут-то и произошло событие, которое иногда рассматривается как первая операция римского флота в этой войне и чуть ли не в его истории вообще.

Дело в том, что комфлота получил через неких людей информацию, что ему готовы при появлении римского флота сдать без боя Липару ‒ главную гавань Липарского архипелага. И Гней Корнелий этим людям доверился. В свете последующих событий стало очевидно, что римский отряд грамотно привели в ловушку.

Липарские острова к северу от Сицилии были одной из главных баз карфагенского флота, и понятно желание римского морского начальника перевести эту базу под римский контроль. Сам по себе замысел Гнея был логичен и хорош. Подкачала, как нередко бывает, реализация.

Прибыв в гавань Липары, комфлота не принял элементарных мер безопасности. Судя по всему, дозорная служба вовсе не была организована, иначе сложно объяснить дальнейшее.

Узнав о том, что вражеский отряд пришел в Липару, командующий карфагенским флотом наварх Ганнибал Гисгон или Ганнибал бен Гискон ‒ не родственник и даже не однофамилец знаменитого героя Второй пунической войны ‒ отправил в Липары своего подчиненного сенатора Боодеса с отрядом из 20 кораблей, дав ему задание запереть римлян в бухте, где они бросили якоря.

Боодес прекрасно справился с задачей. Ночью его эскадра подошла к Липаре и надежно блокировала выход из гавани. Утром ситуация стала достаточно ясной: римляне увидели, что попали в ловушку. Впрочем, положение не было безвыходным. У карфагенян было 20 кораблей, у римлян немногим меньше – 17. Прорыв был вполне реален. И в грядущих войнах римляне не раз таковой осуществляли.

Но беда была в том, что как корабли Гнея Корнелия были с недоделками, так и большинство экипажей составляли союзники-греки, не рвавшиеся класть жизни за римские интересы. И экипажи почти полным составом бежали на берег.

Гней Корнелий и немногие оставшиеся с ним соратники в этой ситуации не имели выбора: воевать они были не в силах, а героически тонуть, где стояли, морально не были готовы. Так римская мини-эскадра без повреждений и боя досталась противнику.

Римское руководство, надо сказать, отнеслось к ситуации, в которую попал новоначальный комфлота, с пониманием ‒ про первый блин видно было известно и в Риме. После возвращения из плена на родину, Гнея Корнелия не только не подвергли репрессиям, но даже вновь в 254 году избрали на должность консула, исходя, наверное, из присущей не только нам житейской мудрости, что за битого двух небитых дают. Консулом он вновь участвовал в боях Первой Пунической, и на сей раз вполне успешно – триумф заслужил.

Народ римский, правда, наградил Гнея Корнелия за умелые боевые действия при Липарах прозвищем «Азина» ‒ «Осел», или вернее ‒ «Ослица». Прозвище как приклеилось, и детям передал.

Обидно, однако, но по существу справедливо: Рим в Липарах разом лишился седьмой части своего военного флота, а первое соприкосновение с противником закончилось плачевно для римлян.

Однако звездный час Рима был уже не за горами ‒ и даже не за морями.

 

Столкновение в Мессанском проливе

 

Еще до звездного часа Рима, почти сразу за инцидентом в Липарах, карфагеняне чуть сами не угодили в ловушку, которую, впрочем, сами себе и подстроили. Произошло вот что.

Ганнибал бен Гискон, услышав о подходе основных сил флота римлян из Остии, решил разузнать, что это за «двухмесячный флот» сотворили северные оппоненты Карфагена. Провести, так сказать, разведку боем. А при удаче заодно и ограбить какой-нибудь близлежащий италийский городок.

Римская оплошность в Липарах, видимо, утвердила бен Гискона во мнении, что в морских делах сухопутные вояки пока слабо понимают, а потому каких-либо предварительных разведдействий, типа посылки быстроходной триремы в место предполагаемой встречи, не предпринял. Просто с соединением из 50 кораблей карфагенский наварх выдвинулся в направлении примерно на север.

И вскоре действительно наткнулся на римский флот ‒ встретился, значит. Где именно, точно до сих пор не известно. Однако, где бы ни состоялась эта встреча, она почему-то стала неприятной неожиданностью для карфагенян. Хотя, казалось бы, за встречей и шли.

Шли, впрочем, ‒ судя опять же по последствиям, ‒ кое как, и в строю никаком – как на пикник.

Римляне шли по-боевому, в развернутом строю. С таранами грозно нацеленными на врага. История не сохранила нам имени руководившего римским флотом в состоявшемся боевом столкновении с флотом карфагенским, ‒ Гай Корнилий был уже в плену, а Гай Дуилий ожидал флот в Мессане.

Но кем бы ни был этот римский офицер, ведший эскадру в ее первый выход в свет, действовал он как надо, и, ожидая встречи, данные разведки использовал. В развернувшейся скоротечной таранной схватке Ганнибал бен Гискон потерял большую часть из своих 50 судов, «а с остальными ‒ говорит Полибий ‒ успел бежать, хотя не имел уже никакой надежды на спасение».

Следует подчеркнуть, что в этом мини-сражении, или, как именуют его некоторые авторы – стычке, «воронов» римляне не применяли, хотя они, несомненно, стояли на их кораблях. Неизвестно, была ли это спонтанная военная хитрость, или, скорее, на кораблях просто не было абордажной команды.

Ведь согласно приказу комфлота Гая Корнелия, данному еще до попадания того в плен, эскадра просто перегонялась из Остии в Мессану, или иную базу, близкую к театру боевых действий. Проще было укомплектовать суда такими командами уже на новой базе. Но как бы то ни было, тайна «воронов» была сохранена до приближающегося «момента» истины.

Как видим, боевое крещение флота прошло для римлян достойно. Трофеев, правда, особых не стяжали ‒ при качественном таранном ударе у корабля противника было мало шансов оставаться на плаву более нескольких минут. Но и потерь не понесли, а флот противника уменьшили весьма существенно.

И выиграли римляне в этом столкновении классически, чисто по-морскому – таранным ударом и без абордажных команд. Знай наших!

Теперь наступила пора подготовки к решающему сражению, ради которого, собственно, и строился Римом флот.

 

Сражение при мысе Милы и его значение

 

Гай Дуилий вступает в командование флотом

 

Прибыв на Сицилию, римские флотоводцы узнали о печальной участи своей передовой эскадры и своего командующего, увезенного карфагенянами в тыл. Командовавший сухопутным контингентом римлян Гай Марк Дуилий только от посланцев с кораблей узнал о несчастном пленении Гнея Корнелия и о том, что флот остался без командующего.

Не раздумывая и не колеблясь ни минуты, Гай передал сухопутное войско своим трибунам, а сам возглавил флот, справедливо расценив морской фронт, как важнейший в текущей войне.

Начали спешно готовиться к бою, на корабли поднялись абордажные команды. Производились последние учения, проверялись конструкция и работоспособность «воронов». Те корабли, на которых «воронов» еще не было, в спешном порядке оснащались таковыми.

Римляне, эти новички на море, сразу же заявили о себе как об активной, атакующей стороне. Не для пассивной обороны создавали они флот. Свою главную задачу флот Рима видел в завоевании господства на морях и в уничтожении всех, могущих решению этой задачи помешать. В первую очередь флот Карфагена.

Флот ждал благоприятного момента для сражения и рвался в бой. И момент настал. Разведка сообщила, что карфагеняне опустошают окрестности города Милы (ныне Милаццо), всего в нескольких милях от Мессаны. Новый главком Гай Дуилий немедленно вывел весь оставшийся у него флот в море и устремился к Милам.

 

 

Для того, чтобы верно оценить дальнейшее, следует помнить, что буквально накануне римским флотом у владык моря был выигран первый, пусть небольшой, бой классическим таранным ударом. И несомненно был соблазн повторить этот успех.

Однако Гай Дуилий не поддался соблазну пойти по «свежепроторенному пути», но твердо решил построить новое сражение с упором на новое и до сих пор неизвестное врагу римское «чудо-оружие» ‒ «абордажные вороны», ставшее «оружием победы».

Это решение обличает в Дуилии дар истинного военачальника. Оно легло в фундамент грядущих морских побед Рима и римского обладания морем. Римское морское владычество стало необходимым условием творения грядущей Римской Империи – Ойкумены, во власть которой «записался» истинный Бог наш младенец Иисус Христос.

Рассмотрим поэтому немного подробнее бой при Милах, в «мгновение исторического времени» превративший Рим из сухопутной в морскую державу.

 

Встреча флотов

 

Узнав о выходе римского флота, рассказывает Полибий, «карфагеняне, преисполненные презрения к неопытности римлян, с радостью и поспешностью спустили на море сто тридцать кораблей, которые все носами вперед пошли навстречу неприятелю».

Одним словом, карфагенцы шли таранами вперед, рассчитывая в ближайшие часы и минуты отмстить неразумным и неуклюжим сухопутникам за свою нечаянную неудачу в Мессанском проливе. В этот раз римской эскадре застать противника врасплох не удалось, но в остальном, похоже, преподанный недавно урок впрок Ганнибалу бен Гискону не пошел. А свое недавнее отчаянное бегство он счел следствием злосчастной ошибки, которую теперь точно не допустит.

Как отмечает тот же Полибий: «Карфагеняне не находили даже нужным соблюдать боевой порядок и шли как бы на верную добычу».

То есть, карфагенцы даже не сочли нужным соблюдать строй и вести регулярный бой по правилам. Традиционное и укоренившееся презрительное отношение к «пешеходам» из Лация никак не могло покинуть карфагенское массовое сознание. На римлян смотрели как на легкую добычу, которая сама идет волку в пасть. Поэтому тридцать карфагенских кораблей легкомысленно вырвались вперед ведомые своим адмиралом.

Наварх Ганнибал, несомненно, был уверен в победе и гордо вел свой флот, командуя флагманом ‒ квинкверемой, имевшей, надо сказать, весьма почтенный возраст и историю: этот корабль некогда принадлежал самому царю Пирру. Очень, говорят, замечательный был корабль.

 

 

Царь Пирр. Античный бюст

 

Напомним, что бен Гискон вывел в море 130 судов, то есть едва ли не в полтора раза больше, чем мог выставить Гай Дуилий. Численность римского флота в этом сражении не могла превышать 90 кораблей ‒ сказались потери в Липарском инциденте, да и какая-то часть судов, несомненно, была отряжена для поддержки войск в Проливе и дозорной службы.

В обоих флотах главной действующей силой были квинкверемы, а в числе карфагенских кораблей была даже как минимум одна септирема. Она, в частности, оказалась потом в числе римских трофеев. Кораблей такого класса у римлян вообще не было, но зато у них были «вороны» и «железные руки», тяжкую хватку которых впервые пришлось испытать пунийцам в этом бою.

По мере того как корабли сближались, самые осторожные из карфагенцев начали испытывать смутное беспокойство. На носах всех римских кораблей вздымались «вороны», выглядевшие довольно непривычно и загадочно. Однако большинство просто с удивлением и интересом рассматривало эти невиданные орудия, не имея ни малейшего представления, как их можно использовать.

Наконец флоты сблизились, и карфагеняне устремились в атаку.

Собственно, в атаку устремились обе стороны, но по-разному. Тактика противников была принципиально разной. Карфагенские моряки стремились подставить под свои тараны наиболее уязвимые части вражеских судов: скуловые части и борта, или на полном ходу снести весла с одного из бортов.

Для римлян единственной целью было во что бы то ни стало оказаться в непосредственной близости от борта ближайшего корабля врагов ‒ так, чтобы его борт оказался в зоне досягаемости железного клюва «ворона». Дальнейшее было делом техники и легионеров.

Следовало избегать лишь косых ударов в скулу и попаданий таран прямо в борт. Прямой лобовой удар был менее опасен. В этом случае тараны противников обычно проскальзывали друг по другу, не нанося ущерба и не повреждая корпус судна.

Веслами, в основном, приходилось жертвовать. На это шли вполне сознательно, так как именно соприкосновение бортами было наиболее выгодно для римлян. В этом случае не только легионеры перебирались по мостику на корабль врага, но и вообще всякий, кто мог держать оружие, без труда ввязывался в схватку на палубе противника.

Частичное обездвиживание собственного судна было необходимой ценой, уплачиваемой за гарантированный захват вражеского корабля.

К тому же после ликвидации или пленения его команды можно было воспользоваться его веслами с противоположного борта и восстановить мореходные и скоростные качества собственного корабля для охоты за новой жертвой.

Когда передовые корабли сошлись, все оказалось совсем не так, как ожидали карфагеняне ‒ и, возможно, даже не так, как ожидали римляне. Все же это был первый настоящий бой.

 

Первая фаза сражения. Гибель карфагенского авангарда

 

Сражение распалось на три фазы. «Наконец, движимые пренебрежением к врагу, ‒ пишет Полибий ‒ первые [карфагенские] корабли смело открыли сражение».

Вначале на римлян напал авангард в три десятка карфагенских кораблей. Они немедленно стали достаточно легкой добычей римлян.

«Во время схватки суда каждый раз сцеплялись с помощью описанных орудий, причем люди немедленно переправлялись по самому ворону, и бой происходил на палубах.

 

 

Часть карфагенян была истреблена, другие в ужасе сдавались неприятелю сами, ибо морская битва обратилась в подобие сухопутной», в которой легионерам, не было равных.

«Вороны» обрушивались на палубы противника, пробивая настилы и сокрушая фальшборт. Немедленно по их мостикам в бой бросались легионеры. Часть пунийцев гибла в этой ожесточенной резне, кто-то спасался бегством, но многие просто сдавались без боя, пораженные самим фактом столь откровенного нарушения «правил» типичной морской баталии.

Римлянам удалось удивить своих врагов. Все без исключения карфагенские корабли, первыми бросившиеся в оказавшуюся самоубийственной атаку, были захвачены римлянами, которые сами не имели потерь в корабельном составе.

Вместе с остальными в этом водовороте начала сражения был захвачен и флагманский корабль самого Ганнибала ‒ та самая знаменитая квинкверема царя Пирра. Сам же главком карфагенского флота чудом избежал позорного пленения, спасшись на небольшом челноке, который в суматохе боя не только сумели спустить на воду, но и увести из самого пекла схватки.

Бен Гискону оставалось только с ужасом следить издали за тем, как основная масса его флота идет на верную гибель. С челнока, болтающегося в стороне от места сражения, наварх был попросту лишен возможности предупредить остальных капитанов кораблей или отдать какие-либо приказания, чтобы предотвратить катастрофу.

Но это была только первая фаза битвы.

 

Вторая фаза сражения

 

Шедшие строем остальные корабли карфагенян несколько отстали. Их моряки толком не могли рассмотреть, что происходит впереди, хотя и видели, что от «воронов» исходит несомненная угроза.

Они попытались атаковать силы римлян с флангов, стремясь нанести удары таранами в борта римских кораблей. Строй пунийского флота начал «течь», расходясь в стороны и стремясь охватить сражающиеся или уже искавшие новую добычу римские корабли.

По мере приближения моряки бен Гискона могли все более отчетливо наблюдать всю страшную картину повсеместного разгрома собственного авангарда, а также вблизи убедиться, что действие нового секретного оружия римлян поистине разрушительно и фактически непреодолимо.

Карфагеняне, в итоге, решили атаковать римский флот с флангов. Решение это было массовым и спонтанным ‒ единое командование было утрачено, и каждый из командиров кораблей принимал решения о характере атаки на свой страх и риск.

Логика была вполне очевидна: карфагеняне стремились наносить удары в борта либо корму римских кораблей, надеясь, что «вороны» в этой ситуации будут безсильны им помешать. Быстроходность и маневренность карфагенских кораблей, казалось, давала им возможность выбрать нужную позицию для атаки.

В условиях обычного боя эта тактика была обречена на успех, однако в конкретной ситуации она потерпела фиаско. С какой бы стороны карфагеняне ни пытались атаковать римские суда, их неизменно встречали металлические клювы «воронов». Благодаря тому, что «вороны» разворачивались на 270 градусов, ‒ на три четверти окружности, ‒ римские абордажные мостики встречали противника с любого направления.

Специфика таранного удара заключалась именно в том, что атакующему кораблю было необходимо дать хотя бы незначительный задний ход, с тем чтобы освободить пробоину в борту вражеского судна от нанесшего ее тарана. В отверстие устремлялась вода, катастрофически уменьшавшая плавучесть подвергшегося атаке судна.

К тому же оно лишалось опоры в виде ростра, ‒ носовой части корабля противника ‒ в сцепленном состоянии корабли могли оставаться на плаву весьма долго, если не постоянно. В этом случае атака практически теряла смысл.

Именно этого и добились в конечном счете римляне. Даже если карфагенскому судну и удавалось протаранить борт своего противника, этот удар не достигал цели.

Имевшие полную свободу вращения «корвусы» опускались на палубу карфагенского судна, с грохотом проламывая ее настил и намертво скрепляя оба судна. Разорвать эти «объятия» можно было, только оставив на клюве «ворона» кусок собственного борта с частью палубы, да и то лишь теоретически ‒ на практике это не удалось никому.

Так что даже если римский корабль и получал повреждения, абсолютно несовместимые с нахождением на плаву, это не вело к его гибели: суда намертво скреплялись, а римские солдаты довольно быстро очищали корабль противника от команды и войск. Потом уже можно было подумать и о ремонте собственного судна.

 

 

Впрочем, часто римляне не терпели и этого ущерба. Маневрируя в ограниченных пределах, фактически стоя на месте или имея чрезвычайно малый ход, они наводили «вороны» на палубы вражеских судов, одновременно избегая таранного удара, который в результате приходился по касательной в скулу корабля, не нанося последнему ощутимого урона.

Решающими в этой фазе сражения стали прочностные характеристики римских судов, «неладно скроенных, да крепко сшитых». И абордажные мостики также были закреплены по-римски – на совесть. Сказались и проведенные учения, как бойцов абордажных команд и гребцов, так и выказавших удивительное умение «наводчиков», опускавших «воронов» на вражеские палубы. Последнее лишний раз подтверждает и без того очевидный факт, что абордажные мостики встраивались изначально еще в Остии в саму конструкцию корабля.

Вторая фаза боя при Милах показала, что боевые умения и опыт пунийских моряков разбились о непреодолимую стену римской тактики, искусное маневрирование римских кормчих и стойкость легионеров. Все атаки закончились плачевно для атакующих.

Ни разу богиня военной удачи не улыбнулась карфагенцам в этом бою ‒ им не удалось захватить ни одного римского боевого корабля. Между тем сами они понесли тяжелейшие потери.

В результате второй фазы сражения, по свидетельству Полибия, римляне захватили в качестве трофеев 50 вражеских судов ‒ половину основной группы атаковавших их карфагенских судов.

Таким образом, римляне потопили или пленили едва ли не столько же кораблей противника, сколькими располагали сами. 3 000 карфагенян погибли в этом сражении и 7 000 попали в плен.

[Надпись в честь Гая Дуилия гласит, что захвачено было 30 квинкверем и трирем и одна септирема, а потоплено 30 судов.

Следовательно, общие потери пунийцев колеблются, по этим источникам, в пределах 61-80 кораблей. Иными словами, они потеряли от половины до двух третей выведенного в море флота].

Случай, надо признать, примечательный для военно-морской истории человечества.

 

Третья фаза сражения, основные выводы

 

Уцелевшие карфагенские корабли чудом избежав абордажа, в панике ретировались, даже не пытаясь ‒ по вполне понятным причинам ‒ организовать какое-то подобие повторного натиска на корабли римлян. Такова была третья фаза сражения.

 

 

Сражение при Милах 260 г. до н. э.

 

Несомненно, главной ошибкой карфагенян (если не считать недооценки противника) было поэтапное введение в бой своих сил. Римляне, по крайней мере на первом этапе схватки, получили явное преимущество над противником, разгромив его и лишив главнокомандующего.

Похоже, основные силы немного отстали: во всяком случае сознательное ослабление своих сил даже в условиях презрения к римлянам-морякам маловероятно. Но эта ошибка обошлась карфагенянам очень дорого.

Однако не стоит приписывать решающую роль в этой победе разделению сил. Подлинными героями сражения оказались римские «вороны» и римские же легионеры.

 

Значение битвы при Милах

 

Впервые в военно-морской истории в чистом и классическом виде был применен абордаж. Традиционная для Средиземноморья и, конечно же, для карфагенян, тактика таранного сражения, вне которой не мыслилась морская битва, внезапно отступила перед совершенно новаторским подходом к вопросу римлян. Им не на что было оглядываться, они смотрели только вперед и над ними не довлела никакая традиция.

Как показало будущее, римляне угадали наиболее перспективный путь развития военно-морского искусства и сделали по нему первый и весьма удачный шаг.

«Значение битвы при Милах заключается даже не столько в утрате карфагенянами изрядной части корабельного состава ‒ в конце концов, эту потерю можно было относительно легко восполнить.

 

 

Битва при Милах

 

Проблема заключалась в том, что был создан прецедент разгрома карфагенского флота ‒ и кем? Противником, который в недалеком прошлом самими карфагенянами вообще всерьез на море не воспринимался.

Римляне же обрели не только и не столько важный тактический опыт, испытав на практике, в совершенно критической обстановке, свое новшество, сколько уверенность в своих силах.

В этой одержанной ими моральной победе крылся ключ к победоносному завершению Первой пунической войны и вообще к победе над Карфагеном.

Однако до этого было еще очень и очень далеко»[5].

 

Судьбы адмиралов

 

Гай Марк Дуилий

 

Блистательная морская победа Гая Марка Дуилия при Милах вызвала в Риме неописуемый восторг. Неодолимые на суше, римляне сделались теперь непобедимыми и на море, ибо разбили наголову первых моряков на свете. Отныне ни один народ не сможет противостать могуществу Рима. Понятная эйфория от действительно необычайного, нежданного столь однозначного разгрома морских владык западного Средиземноморья.

Сам же Дуилий сразу после битвы, высадив доверенные морские войска на сушу, не мешкая сменил адмиральские погоны на генеральские и продолжил свою военную работу.

Он освободил упорно осаждавшуюся неприятелем Эгесту [Сегесту, ‒ древний город на северном берегу Сицилии между Дрепаном и Панормом, построенный, по преданию, троянцами для царя Эгеста (Ацеста), после того как Эней, плывший в Италию, был занесен на остров Сицилия].

Затем, не откладывая дел в долгий ящик, взял штурмом сильную крепость Мацеллу.

И лишь затем позволил себе в конце лета 260 года вернуться в Рим, встреченный ликующим народом. Как первый в истории Рима военачальник, одержавший победу на море, он был удостоен высшей воинской почести Рима ‒ триумфа, полагавшегося победителю, уничтожившего более 5000 врагов в одном бою или одержавшего победу в войне.

 

 

Предположительное изображение Гая Марка Дуилия

 

Для прославления победы Дуилия на форуме появилась ростральная колонна (columna rostrata), украшенная носами захваченных в битве при Милах кораблей.

 

 

Слева ростральная колонная Гая Дуилия за бой при Милах, справа колонна Веспасиана и Тита за взятие Иерусалима. Лучшее изображение ростральной колонны Дуилия, что есть в инете

 

На колонне Дуилия была надпись: «…Он совершил, первый из римских консулов, великие дела на море на кораблях.

Он первый приуготовил и вооружил морские войска и корабли, и с помощью этих кораблей он победил в бою весь карфагенский флот и величайшее пуническое войско…

И он захватил корабли с экипажем, одну септирему, и квинкверем и трирем 30, и 30 он потопил… Он первый раздавал народу морскую добычу и первый вел в триумфальном шествии свободнорожденных карфагенян».

В знак уважения заслуг перед Отечеством, впервые в истории Рима, Дуилию была дарована сенатом пожизненная честь возвращаться с пиров по улицам в сопровождении факелоносца для освещения дороги, трубача, играющего на трубе, и певцов.

Пируй – не хочу. Согласно Цицерону, Дуилия часто видели возвращающимся с пира в сопровождении факельщика и флейтиста. Имеет право.

В 258 году Гай Дуилий был цензором совместно с Луцием Корнелием Сципионом, его преемником по консулату и командованию на Сицилии. Говорят – первым цензором из плебейского рода. В последний раз Гай упоминается в источниках в связи с событиями 231 года в качестве диктатора, организовавшего очередные выборы магистратов.

 

Ганнибал бен Гискон

 

Что касается незадачливого оппонента Дуилия под Милами – наварха Ганнибала бен Гискона, то, как свидетельствует Секст Аврелий Виктор, тот сумел добраться до Карфагена и спросил у местных сенаторов, что же ему посоветуют предпринять. «Когда все воскликнули, чтобы он сражался, он сказал: "Я так и делал, и оказался побежденным".

Этим он спас себя от распятия на кресте, ибо у карфагенян вождь, неудачно воевавший, наказывался именно таким образом».

Даже от командования не отстранили, усилив, правда, неким Ганноном. Весной 259 года бен Гискон был отправлен с дополнительным контингентом войск на борту на Сардинию.

Там в 258 году он ухитрился проиграть еще одно сражение с римским флотом, хоть и не столь значительное как при Милах, но вновь со значительными потерями. Оно оказалось последним для Ганнибала бен Гискона.

«Дальнейшие события очень ярко демонстрируют состояние дел в карфагенском флоте и отвечают на вопрос о том, почему Карфаген проиграл войну.

Уцелевшие в сражениях карфагеняне схватили собственного адмирала и в порыве ненависти тут же его и распяли. Такие крутые меры, разумеется, не исправили положения вещей.

Остатки карфагенского флота были захвачены римлянами»[6].

 

Римское государство как феномен

 

Карфагеняне, познакомившиеся с технико-тактическим нововведением римлян в виде «ворона», в принципе не имели никаких технологических препятствий для его распространения на своих кораблях: даже не имея в руках образца, такое не слишком сложное с инженерной точки зрения сооружение нетрудно было воспроизвести в собственной, оригинальной версии.

Проблема, однако, заключалась в том, что пунийцам просто некого было перебрасывать на римские корабли.

Век, который стоял на дворе, был во всех отношениях веком пехоты. Несмотря на все успехи, скажем, нумидийской конницы и вообще восточной кавалерии, или экзотики в виде боевых слонов, становым хребтом всех армий продолжала оставаться пехота.

Поскольку конница карфагенян при всем желании не могла бы принять участие в абордажном бою на море, оставалось рассчитывать только на пехоту.

Но, вероятно, карфагенские военачальники хорошо представляли себе, чего в реальности стоит их пехота. При всех оговорках в ходе Пунических войн она явственно продемонстрировала, что уступает римским легионерам по всем статьям.

К слову сказать, это имело отношение и к судовым командам.

Безусловно, в реальной боевой обстановке имело огромное значение состояние боевого духа экипажей судов ‒ как тех, кто стоял у руля или управлял такелажем, так и тех, кто сидел на скамьях под настилом палубы, вцепившись в рукоятки весел.

Именно от того, сколь стойкими окажутся эти люди перед лицом опасности страшного таранного удара в борт или захвата корабля абордажной партией противника, зависел и сам исход боя. От них требовалось только одно: безукоризненно и своевременно исполнять команды, невзирая на любую опасность.

В описываемый период на такое были способны только римские морские судовые команды. Ведь для этого требуется ‒ коль скоро речь идет о массовом явлении ‒ практически врожденное чувство локтя, впитанное с молоком матери чувство римской гражданственности, любовь к Риму и готовность отдать за него жизнь. Совокупность этих незримых качеств и составляет то, что именуется кратким словом «патриотизм».

Странно было бы применить это слово к наемникам Карфагена.

Пожалуй, именно здесь мы упираемся в главный и основной вопрос Пунических войн. В них, в конечном счете, победили не римская армия и флот, а Римское государство как феномен.

Пунические войны с очевидной наглядностью показали, что Рим уже тогда мог выдержать то, что именуется «тотальной войной». Римская «res publica» тогда действительно была «общим делом» всех римлян. И Рим был непобедим.

У олигархического строя Карфагена в долгосрочной перспективе против римского «общего дела» не было ни малейших перспектив.

Карфаген был разгромлен не благодаря корвусам, талантливым флотоводцам римлян и их великолепной морской пехоте. У него просто не было шансов на победу в этом противостоянии систем и идеалов государственной власти, и государственности как таковой.

Об этом феномене стоит задуматься сейчас и нам. Очень актуально.

Сказанное отнюдь не отрицает того факта, что римляне столкнулись со смертельно опасным противником и не умаляет римского героизма и римских талантов.