Рим-Roma-Amor

 

Вновь, арок древних верный пилигрим,

В мой поздний час вечерним «Ave, Roma»

Приветствую, как свод родного дома,

Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.

Вячеслав Иванов

Рим и Карфаген ‒ война за будущее, или Воплощения могло не быть

 

 

I.

Основание и устои

 

Каким же он был, этот народ, преградивший путь к власти над Ойкуменой черным властителям Средиземноморья? Но предварительно, небольшое метафизическое, метаисторическое или вовсе мифологическое отступление.

 

Эней и Дидона

 

Миф о любви

 

Все знают, что родоначальником римлян стал герой обороны Трои, царевич Эней, наследник царского троянского рода Дарданов.

Само основание Рима связано с сыном Энея Асканием ‒ Юлом – Юлием. Именно Юлий основал в Лации город Альба-Лонга у подножия Альбанской горы, и потомки его правили там.

[Альба-Лонга (лат. Alba Longa), древний латинский город в Лацио к юго-востоку от Рима, примерно в 25 км от него. По преданию, Альба-Лонга основана около 1152 до н.э. (через 30 лет после основанного Энеем Лавиниума) сыном Энея Асканием, принявшим позднее имя Юл и ставшим родоначальником рода Юлиев, связавшего царский дом Трои ‒ священный царский род Дарданов ‒ с Римской державой. Около начала 1-го тыс. до н.э. Альба-Лонга являлась центром Латинского союза, а в VII веке до н.э. была разрушена римлянами при царе Тулле Гостилии, и жители ее переселены в Рим. Однако находившееся в Альба-Лонге святилище Юпитера Лациариса осталось священным центром союза. Альба-Лонга является легендарной родиной Ромула и Рема, в период империи усиленно отстраивалась]. Этот город и считается предтечей Рима, во всяком случае – духовным предтечей.

В настоящее время установлено, что память об Энее жила в Риме еще до эпохи его эллинизации, и многие исследователи теперь убеждены, что Вергилий в «Энеиде» в целом описал вполне реальные события[1].

Боги неоднократно помогали Энею во время многочисленных битв в период осады Трои, − в его лице должен был быть сохранен царский род Дардана. Есть мнение, что это тот самый вечный «царский» род, от которого и произошли многие династии древнего и не только древнего мира.

Метаисторической задачей Энея было сохранение этой священной царской династии и воссоединение ее с грядущей в далеком будущем династией Юлиев.

Для нашей темы представляет интерес, что судьба «римлянина до Рима» Энея странным образом переплелась с судьбой основательницы Карфагена, дочери царя Тира Дидоны.

Дидона, напомним, была племянницей жены царя Ахава, царицы Израиля Иезавели, земные дороги которой пересеклись однажды с прямым путем последнего на тот день пророка Божия – Илии. Похоже, что после гибели Иезавели, обстановка и в Израиле, и в Сиро-Финикии была вообще неблагоприятна для родственников верховной жрицы богини распутной любви Астарты.

В последнюю ночь Трои Эней дрался на улицах гибнувшего города с проникшими хитростью Одиссея ахейцами, но получил приказ богов оставить Трою.

 

Мужество и боевая удача, помогли Энею, его отцу Анхизу и сыну Асканию (Юлу), вместе с небольшим отрядом вырваться из горящего города, ценой потери любимой жены Креусы.

Вдобавок Эней сумел спасти священные реликвии Трои.

На двадцати кораблях он отправляется на поиски новой родины.

 

 

Путь к ней оказался не менее трудным, чем путь Одиссея к родной Итаке. Дважды Энея заносит в Сицилию, где умирает Анхиз, и Эней устраивает на его могиле погребальные игры, которые потом стали называться троянскими и под этим названием проводились уже в Риме, по крайней мере, до эпохи императоров.

Отправившись в дальнейший путь, небольшая эскадра Энея попала в страшный шторм, уничтоживший почти все корабли, а остатки выбросивший на берег Карфагена. Здесь его и встретила Дидона, страстно полюбившего троянского царевича.

 

 

Но Эней смог вырваться из страстных объятий. Путь его вел в Рим.

Не перенеся разлуки с Энеем, Дидона покончила с собой, взойдя на костер. Но перед самосожжением предсказала непримиримую вражду Карфагена с Римом.

 

И его значение

 

Так гласит миф о Дидоне и Энее. И говорит он нам обо очень значимых вещах.

То, что в историческом времени герой Троянской войны никак не мог пересечься с основательницей твердыни Запада, роли в данном случае не играет. И пять разделяющих их веков к делу не относятся.

В мифах, да еще лежащих в основе «мистики начала» великих государств, случайностей, в отличие от исторических хроник не бывает. Былины о Владимире Красном Солнышке говорят нам о святом Крестителе Руси, и не только о нем, в иных случаях больше, глубже и полнее, чем все сохранившиеся Хронографы. [Говоря эти слова, автор вовсе не собирается как-нибудь умалить значение Повести Временных Лет, или Слова о Законе и Благодати. Речь просто идет о другом срезе бытия].

Миф о любви Дидоны и Энея, освобожденный от частностей, говорит о том, что первоначально Карфаген хотел покорить Рим «по-хорошему» − женскою лаской, «любовью» ханаанской.

И Эней рисковал в случае успеха «секс-миссии» тиро-карфагенской принцессы, вместо Вечного Рима породить чудовищную химеру Вечного Карфагена. Без войн, – «полюбовно». И священная кровь царей Трои скрепляла бы в этом случае обруч всемирной Карфагенской империи.

Однако Эней не уронил славы династии, не зря боги вывели его из гибнущей Трои.

Для гармонии мира, как известно, необходима симфония Священства и Царства. До Рождества Христова Священство было у пророков и святых Израиля и Иудеи. А Царство, «в скрытом виде» держал род Юлиев, потомков Энея, кровь которого вошла потом в кровь императоров Рима, Меровингов и Рюриковичей.

В более широком смысле, Священство держал Израиль, а Царство – Рим.

Освобождение «праотца римлян» от женских чар дает дополнительное обоснование и непротиворечивое объяснение и самосожжению Дидоны, положившее начало карфагенским гекатомбам: «Гибель царицы на костре положила начало страшному потоку ритуальных самоубийств и убийств, которые совершались в Карфагене на протяжении многих веков, причем так активно, как, возможно, ни в одном другом финикийском городе, а быть может, и ни в одном из городов Ойкумены»[2].

Дидона – не выполнила миссию. Все последующие ритуальные убийства и жертвоприношения Карфагена и должны были напоминать об этом провале.

 

Через всю историю…

 

И еще. Отвергнутая иррациональная страсть зачастую обращается в столь же иррациональную ненависть. Не принятие «на дух».

У человека, дни которого «измерены пядию», это происходит если и не моментально, то в течение вполне обозримого времени. У государств может занять столетия. И в истории отношений Рима и Карфагена, в истории Пунических войн, мы как раз и встречаем пример такой иррациональной ненависти к Риму у человека, едва не стершего Рим с лица земли.

Человека этого звали самым распространенным именем Карфагена – Ганнибал – Милость Баала. Родовым прозвищем его было – Барка – Молния. Характерно, что и сам Ганнибал, и завещавший ему ненависть к Риму отец – Гамилькар Барка, тоже великий военачальник, − были во многом совершенно не типичными представителями карфагенского высшего круга.

Американский автор Гарольд Лэмб, посвятивший свое исследование феномену Ганнибала, утверждает, что Баркиды и не были стопроцентными карфагенцами, не были даже финикийцами, а были греческими выходцами из Кирены, греческой колонии на территории нынешней Ливии[3].

Последним как бы подводится материальная база под процессы духовные, нравственные, что не исключает наличие в «реальной истории» приведенного варианта биографии Баркидов.

Солдатские добродетели отца и особенно сына кажутся зеркальным отражением солдатских добродетелей вождей ненавидимого ими Рима. На своих противников Ганнибал похож гораздо больше, чем на своих соотечественников. Ни один торгаш всемирной истории не смог бы выдержать того, что выдержал Ганнибал в борьбе с Римом.

И самое главное, что соотечественники Ганнибала, особенно те, что были в Совете старейшин и Совете ста четырех, также прекрасно ощущали, чувствовали свою с ним несхожесть. Советников бесило, что он предупреждал их, что их империя не сможет продержаться долго за счет одной только торговли[4].

Им были чужды и непереносимы нравственные качества карфагенского полководца, которые позволили ему в течение полутора десятилетий войны в Италии, не получая помощи от города, за который он воевал, сохранить верность и преданность своего наемного войска, все время сражавшегося с численно превосходящим врагом. Случай безпрецедентный не только в карфагенской, но и в мировой истории, и до сих пор приводящий в изумление военных историков.

Раздражал его аскетизм и демонстративное пренебрежение «жизненными благами».

Считается, что Ганнибал потерпел поражение, если подыскать таковому материальные причины, от «олигархов» Карфагена, в решающую минуту борьбы, отказавших в помощи, предавших полководца, «которого им напрасно подарили боги».

Причиной предательства, − отказа в помощи, называют обычно присущую дельцам скупость. Но не скупость была причиной предательства. Отказывая в помощи, «олигархи» предавали не карфагенского полководца и вождя, но отказывали в праве на существование тем нравственным «некарфагенским» качествам, которые тот обнаружил своими походами и победами.

Чуждая «элите» Карфагена, ее «олигархам» нравственность единственного человека, который мог дать победу Карфагену, была для них более страшным врагом, чем Рим.

С Римом – они считали, – можно договориться.

Это, по сути, та же причина, что заставляла дельцов Вавилона желать поражения собственному царству, и которая заставит уже русскую «элиту» в феврале 1917 года самоубийственно взорвать линкор Российской Империи в финале выигранной его командиром битвы.

Через всю историю тянется непримиримое противостояние высшей нравственности и противостоящей ей «морали золотого тельца» в разных обличьях.

Торговцам и финансистам Карфагена, готовых сжечь собственных детей за надежность барыша, была непереносима мысль, что человек с качествами Ганнибала может прийти к власти в Карфагене.

Лучше поражение и гибель.

Так и произошло. Мораль Денежной Державы в тот раз сама поставила крест на попытке «глобализации по-карфагенски».

И «миф» Пунических войн, приведших Рим к господству в Ойкумене, можно рассматривать как вневременную развязку мифа о любви Дидоны и Энея.

 

Римский мир ‒ первые шаги

 

От Энея до Ромула

 

Согласно преданию, Рим был основан потомком Энея Ромулом 21 апреля 753 года до Р.Х.

Предшествовали этому замечательному событию следующие обстоятельства. После расставания с Дидоной Эней и его спутники пустились в плавание вдоль берегов Италии, и наконец, дошли до устья Тибра. Поднявшись по течению, они остановились в Лациуме, где Эней встретил царя Латина.

Царь предложил троянскому герою приют, а также руку своей дочери Лавинии. Поскольку рука Лавинии была обещана до этого Турну ‒ царю рутулов, дело решил поединок между ним и Энеем. Став победителем Эней основывает город Лавиниум и становится родоначальником всего римского народа.

По преданию, после смерти Латина Эней соединил его подданных с троянцами и дал новому народу имя латинов. Потомки Энея основали в Лациуме много новых городов, а сами жили и царствовали в Альба-Лонга.

В 15-м поколении после Энея в царском роду Альбы произошел раздор. Это произошло в начале VIII века до Р.Х. Младший брат, Амулий, отнял власть у старшего брата, добродетельного Нумитора, а дочь свергнутого царя, Рею Сильвию, сделал жрицей богини Весты. Амулий надеялся, что у брата не будет законных наследников-внуков, так как служительницы Весты не имели права выходить замуж.

Однако Рею Сильвию полюбил бог войны Марс, и у нее родились близнецы − Ромул и Рем.

 

 

Их также пытались убить. Но выкормленные волчицей, они выросли, убили узурпатора и вернули престол Нумитору, а сами решили основать новый город, первоначально думалось – колонию Альба-Лонга.

Между братьями вышел спор о том, где именно следует построить его, и в ссоре Ромул убил Рема. Так Ромул стал единственным основателем города на холме Палатин, получившим в честь него имя Рим – Roma.

 

Римские патриции и плебеи

 

Из первых поселенцев Ромул отобрал сто достойнейших человек, наделил их обширными земельными владениями и назначил своими советниками. Созданный таким образом совет назывался сенатом (т.е. советом старейшин), а члены его назывались сенаторами или «отцами». По-латыни «отец» − «патер», потомки сенаторов именовались патрициями. Простой народ назывался плебсом.

Среди плебеев были как бедные, так и богатые люди, были ремесленники и крестьяне. В народном собрании патриции и плебеи назывались общим именем − квириты. Члены народного собрания были одновременно и воинами.

Это и были первые строители Римского мира − Orbis Romanum. Верховной властью в Риме был Римский народ, по крайней мере, со времен изгнания в 509 году до Р.Х. седьмого и последнего царя Тарквиния II Гордого. С тех пор долгие столетия республика не испытывала нужды в монархической идее.

 

Общее дело Римского народа и родовое начало

 

Но практическое управление Римом крепко держали в руках его патриции, и пока это удавалось им, было это великим благом и для всего Римского народа. Свои должностные обязанности исполняли патриции истово, и не жалели на службе Риму и его народу ни сил, ни самой жизни. Рим лучших времен республики – общего дела Римского народа, нашел практически оптимальное сочетание власти единоличной и коллегиальной, по преимуществу аристократической.

Крепкое родовое начало есть основание истинной аристократии, − отмечал Лев Тихомиров, − обеспечивая ей традиционный дух и доброе воспитание. О силе же римских патрицианских родов можно судить по тому, что Фабии, например, могли выставить в 477 году до Р.Х. на войну с этрусками из одной своей фамилии отряд в триста шесть человек, «поголовно патрициев», не без гордости замечает Тит Ливий.

В скобках заметим, что этруски завлекли отряд Фабиев в засаду, где они все как один сложили головы в бою с врагом. И только один мальчик, оставшийся дома по малолетству, смог продолжить род Фабиев до Квинта Фабия Максима, одного из спасителей Рима в войне с Ганнибалом. Противники стратегии Квинта Фабия прозвали его Кунктатором (Медлителем). В нашу Отечественную войну 1812 года Кунктатором называли Кутузова.

Крепкое родовое аристократическое начало поддерживало политический и патриотический дух Рима в эпоху его истинного величия.

 

Дух военного лагеря создал нацию

 

Ромул сразу объявил Рим местом убежища, − деталь примечательная. Подобной привилегией владели лишь священные города. Крепость на Палатине быстро выдвинулась как соперник Альба-Лонга и притязала на полную независимость.

Строгое распределение обязанностей, неуклонное выполнение долга с самого начала стали отличительными чертами римлян. Всегда готовые постоять за себя, они рано поняли, какая сила заключена в порядке и законе.

Дух военного лагеря создал нацию, спаянную железной дисциплиной. Благодаря этому римлянин смог в будущем дать миру те принципы прочной организации, в которых народы давно уже нуждались.

Новый латинский город – civitas[5] − был во многом отличен от греческих и этрусских полисов. Стиль жизни полиса определяли, как правило, ремесленники и торговцы. Рим же представлял собой оборонный союз земледельцев и пастухов.

Еще Ромул строго запретил римлянам торговать и давать деньги под проценты. Совершенно изгнать заемную экономику из Рима не удалось, но долгое время этим занимались «не граждане» Рима и ремесло это было позорным.

Настоящим горожанином римлянин стал позднее. Его характер ковался не только в походах и стычках, но и в упорном крестьянском труде. Ни в одной стране древности человек не был так привязан к деревенскому образу жизни; его предпочитали даже самые богатые представители знати.

Укорененность в земле питала жизненную силу римлянина − работящего, рачительного, бережливого хозяина. Он отличался здравым смыслом, консерватизмом, строгостью и чистотой нравов. Его натура сказалась и в самом латинском языке, лапидарном, деловом и ясном.

Заря Рима, в отличие от зари Эллады, не отмечена высокой поэзией или прозой. Латины не создали ничего, подобного эпосу Гомера, а когда научились у греков философствовать, их прежде всего заинтересовали практические вопросы жизни и морали.

Но мрачным характер римлян точно не был. Они были не склонны к трагедии, а вот к сатире и юмору – очень даже. Уже в одном из первых римских законов мы находим попытки оградить граждан от оскорблений сатириков.

 

Numen и numina.

 

Непохожей на греческую была и ранняя религия Рима. Говоря о Божественном, римлянин был осторожен и скуп на слова. Чем-то он напоминал иудея, не любившего фантазий в делах веры. И это сходство с Ветхим Заветом усиливается еще и тем, что исконный латинский культ долго не имел изображений богов.

Потомки основателей города − патриции − долгое время не приносили в жертву богам не то что человека, но даже животных:

 

Встарь, чтобы милость богов заслужить, человеку довольно

было полбы и с ней соли блестящих крупиц.

Дымом курился алтарь, довольный травою сабинской,

и, разгораясь на нем, громко потрескивал лавр.

Тот, кто к венкам луговым из цветов приплести без усилья

мог и фиалок еще, истинным слыл богачом[6].

 

Не правда ли, алтари Рима существенно отличались от алтарей Карфагена?

Каковы же были боги, которым поклонялся римлянин?

От арийских пращуров он унаследовал культ верховного бога Дьяушпитара, которого именовал Дивус Патер, или Юпитер. Этот бог считался владыкой неба, света и грозовых бурь. Со времен Ромула главным местом поклонения Юпитеру стал Капитолийский холм.

Но в Юпитере видели не просто одного из богов, пусть даже и главного. Он казался чем-то большим. «Все полно Юпитером», − говорил Вергилий, выражая в этой формуле изначальную веру римлян. А другой римский поэт Валерий Соран называл Громовержца «прародителем, матерью богов, Богом единым»[7].

Языческий богослов Варрон пытался в дальнейшем сблизить религию Юпитера с учением стоиков о мировой душе. «Он есть един, − писал Варрон о Юпитере, − и в то же время − все, ибо мир один и в нем одном все»[8].

По существу, Варрон довольно точно обрисовал суть старой латинской религии. Божественное у римлян именовалось также Numen.

Этим же словом обозначали не только высшее Начало, но и множество богов. На вопрос, откуда они появились, римлянин мог ответить примерно так:

Numen дробится на бесконечные явления и события; колос и облако, вода и огонь, смелость и любовь, беда и удача − все это numina.

 

Смирение и страх Божий

 

Эта религия начального Рима, ее если так можно сказать «космология», удивительно близка к «космологии» Парменида и его коллег, философов так называемой элейской школы[9].

Исходная задача Парменида –понять, что есть трансцендентное безличное первоначало, превышающее все сущее и все мыслимое, и называемое им Единое. Познание категории Единого идет у Парменида по пути отбрасывания тех свойств, которыми Единое не обладает. Такое познание называется апофатическим, и оно играет важнейшую роль в христианском богословии.

Крупнейшим философским прорывом элейской школы и эллинской философии вообще, стало то, что Парменид отделил понятие существования от понятия бытия.

Бытие – это то, что обладает свойством быть, то есть то, что есть.

Но в основе Бытия лежит Сущее, которое есть возможность Бытия.

Это Сущее и есть непознаваемое, неделимое и неощутимое Единое, а весь видимый мир – это множественная развертка Единого, − Другое Единое.

Если вспомнить теперь, что на вопрос Моисея к Господу, говорящему с ним из неопалимой купины, как имя Его, Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий [Исх.: 3:14 ‒ так творцы Септуагинты перевели Тетраграмматон эхъе ашер эхъе ‒ Я есть Тот, кто Я есть], то видно, что элеаты в максимально возможной для человека, не знающего Откровения, полноте приблизились к пониманию существа миротворения. Недаром схема элеатов была использована и преображена в Богословии Святой Троицы[10].

Но развертка Нумена в нумина также очень напоминает развертку Единого в Другое Единое.

Подобное разложение единобожия свойственно многим религиям, но Рим и тут обнаруживает своеобразие. Римлянин интуитивно ощущал здесь тайну, постичь которую люди не могут, если она не воплощается в конкретных явлениях.

Главное в первоначальной религии Рима − благоговение перед сокровенной Сущностью вещей и сознание зависимости от нее.

То воистину была религия «неведомого Бога».

«Великий Юпитер, или каким именем повелишь тебя называть» − так в смирении обращался римлянин к Непостижимому. Отзвуки этих чувств сохранились и в христианское время. Быть может, поэтому за первые века христианства Рим не породил ни одной догматической ереси.

По мнению Теодора Моммзена, есть глубокий смысл в том, что греки, молясь, обращались к небу, а римляне − покрывали голову.

Смирение и страх Божий пронизывали старое латинское благочестие.

 

Лары и Пенаты

 

Другое дело, что латинский землепашец был далек от мистицизма и философских утонченностей. Его, как всякого крестьянина, больше интересовала конкретика. Поэтому, признавая и веря, что все в мире объемлет Юпитер, или Нумен, он хотел о нем знать лишь то, что касается обычной жизни людей, ее обстоятельств и нужд. То есть в быту, numina играли для него несравнимо большую роль, так что у римлян многобожие существовало рука об руку со своего рода монотеизмом.

Особую роль играли numina, связанные с домом римлянина, где развертка Единого воплотилась в домашних богов. В Лары и Пенаты. Вот за них римлянин был готов отдать жизнь. Это было конкретно и благочестиво, и зримо. Недаром после 2-й Пунической войны, сложилось общеримское мнение, что Ганнибала изгнали Лары.

Долгое время дом и был главным храмом римлянина, а отец семьи – единственным жрецом своей familia. И подчинялись сыновья отцу до конца, каких бы постов и должностей на службе Риму не достигли. [Причем, вопреки бытующим представлениям, в римскую familia включались и рабы, на правах, скажем так, не достигших правового взрослого статута детей.

 

 

Рим приветствует своих детей

 

Рабы в Риме ничем не отличались от простых граждан: они вовсе не сидели в клетках или в подвалах, но жили своей жизнью, ходили по улицам, совершали покупки в лавках, посещали мероприятия (правда, допускались они не на всякие). Они могли выбирать вид работы и получали за нее зарплату.

Считается, что римский раб был свободнее, допустим, афинского, а между тем еще аристократ Платон жаловался в своем «Государстве», что рабы в Афинах «ничуть не менее свободны, чем их покупатели». Ему вторил Демосфен, относившийся к этой свободе положительно, и считавший, что если варварам объяснить, как живут рабы в Афинах, то толпами прибегут.

Права рабов, во всяком случае в Афинах, охранялись законом. Персонаж же Плавта предлагает не удивляться, что рабы делают, что хотят, ибо «в Афинах так можно» («Стих», 447-450)][11].

В домах римлян было принято ставить маски, снятые с умерших, в знак того, что вся «фамилия» пребывает под отеческим кровом.

На праздники эти маски выносили, чтобы предки принимали участие в общем торжестве. Из погребальных масок развился потом римский портрет, который, в отличие от греческого, воскрешал индивидуальные черты усопшего.

Эти жесткие, мужественные физиономии великолепно передают облик древнего римлянина.

Не только обитатели отдельного жилища, но и весь Populus Romanus, «римский народ», чувствовал себя единой семьей.

Ну а раз единая семья, то и Лары с Пенатами были богами защитниками не только конкретных римлян, но и всего Рима – Города − Civitas.

Несмотря на свою связь с землей, латинянин ставил Город выше природы. На Сivitas смотрели как на одно из совершеннейших воплощений Numenа.

Высшей добродетелью римлянина была любовь к Отечеству, к Городу, к Риму. Отдельная личность рассматривалась в Риме как нечто вторичное, подчиненное целому.

 

Должно о благе Отчизны сперва наивысшем подумать,

После − о благе родных, а затем уже только о вашем.

 

Может, конечно, это и язычество, но и сейчас полезнее было бы включать эти строки в буквари, вместо какого-нибудь либерального бреда из Болонской системы.

 

Римская идея – идея верности

 

Идея сакральной монархии не прижилась в Риме до эпохи императоров, а на самом деле до эпохи Константина Великого. Но и римская страсть к закону и праву, которыми они, в конце концов, ухитрились наделить весь «цивилизованный» мир не была чисто светской.

Самая приверженность порядку вытекала из веры в его высший смысл. Блюстителем клятвы считался Юпитер, и его гнева должен был страшиться каждый изменник.

По словам Тита Ливия, «мысль о вмешательстве божественного Провидения в человеческие дела с таким глубоким благочестием запала в сердца всех людей [римлян], что, несмотря на близость страха перед законами и наказаниями, государством управляли только вера и религиозная клятва».

И пока было так – Рим был непобедим.

Римское право вырастало из идеи fides[12] ‒ верности, и долгое время помогало Риму найти гармонию между стремлением власти к деспотизму, а масс – к произволу. Недаром, Верность – древнейшее божество Рима.

С первых дней Города в нем был храм Верности.

Римское право, будучи по форме секулярным, имело в основе религиозные корни. Римлянин верил, что правосудие угодно богам.

Нераздельность гражданского и религиозного духа благотворно сказывалась на нравственной жизни римлян. Их традиционные добродетели: верность, честность, скромность, мужество, уважение к старшим − повсюду вызывали удивление.

Рим гордился тем, что враги могли, связав словом, отпускать на веру его пленных, зная, что те непременно вернутся. На подобных рассказах воспитывали молодое поколение.

Пришла пора познакомиться с некоторыми из этих рассказов и нам с вами.

Большинство из приведенных ниже историй относится к периоду до Пунических войн или к самому периоду этих войн. К сожалению, заслуженная и столь важная для всемирной истории победа в этих войнах и последующее моментальное превращение скромной центрально-итальянской республики во всемирную империю и свалившееся в связи с этим материальное благополучие, плохо сказались на традиционных римских добродетелях.

Но Карфагеном, слава Богу, победивший Рим не стал.

 

Римские добродетели в живых примерах

 

В те времена …. римлян отличали любовь к бедности,

воздержание и довольство скромным положением.

Шарль-Луи де Секонда, барон де Ля Бред и де Монтескье.

Избранные произведения. О духе законов. Книга 22. Глава XXII

 

Приведем несколько кратких биографий известных римлян, опираясь, в частности, на труд римского историка Секста Аврелия Виктора «О знаменитых людях»[13]. Цитаты из него даны без дополнительных сносок. Итак.

 

Марк Курий Дентат

 

Марк Курий Дентат (?-270)[14] – славнейший представитель плебейского рода Куриев. Во многих источниках его именуют Маний Курий Дентат, поэтому в дальнейшем изложении его славной жизни могут встречаться оба имени. Последнее слово его имени Дентат – Зубастый, его прозвище, полученное им поскольку родился с зубами во рту. Он был человеком без знатных предков, достигший первых почестей в государстве только благодаря собственным заслугам.

Марк Курий переселился в Рим из одного муниципального города, может быть сабинского, и записался в сословие плебеев. Личными достоинствами он снискал себе общее доверие и авторитет. В первый раз о нем упоминается в истории как о народном трибуне; но год, котором он занимал эту должность, с точностью неизвестен.

Четыре раза был консулом (290, 284, 275, 274 гг.). Был награжден совершенно невероятным количеством триумфов. Поскольку в наши дни изначальное значение слова триумф прочно забыто, позволим себе провести маленький ликбез.

В те времена далекие, теперь почти былинные, триумфом назывался религиозный акт, празднество в честь Юпитера Феретрийского, приуроченное к возвращению полководца (императора), одержавшего решительную победу над внешним врагом, во время которой он сам командовал войском. В ожидании разрешения сената справить триумф полководец находился в окрестностях Рима (ad Urbem) и должен был получить на этот день империй в Риме (imperium in Urbe), насчет чего издавался куриатский закон.

В триумфальном шествии участвовали сенаторы и магистраты; за ними шли трубачи, несли предметы военной добычи, изображения взятых городов, вели быков для жертвоприношения и наиболее важных пленников в оковах. За ними в триумфальной колеснице, запряженной четверкой белых лошадей, стоя ехал триумфатор в тоге, расшитой звездами и с лавровой ветвью в руке; лицо триумфатора было выкрашено в красный цвет (как на древнейших изображениях Юпитера); государственный раб держал над его головой золотой венок.

Колесницу окружали ликторы, связки которых были обвиты лавром. За полководцем ехали верхами его военные трибуны и легаты. Шествие замыкали солдаты, иногда распевавшие песни с насмешками над триумфатором.

Процессия вступала в город через Триумфальные ворота, проходила через Большой цирк, forum boarium, Велабр и форум. В Капитолии триумфатор приносил жертву Юпитеру Феретрийскому и слагал с себя венок. Его имя вносили в списки триумфаторов (fasti triumphales). Отныне он получал право появляться в расшитой тоге во время общественных игр.

Вернемся к нашему герою Марку Курию. В 290 году он победно завершил Третью Самнитскую войну: «Марк Курий Дентат сначала отпраздновал триумф над самнитами, которых покорил на всей их земле до верхнего (Адриатического) моря. Вернувшись в Рим, он на народном собрании сказал:

"Я завоевал столько земли, что на ней могла бы образоваться пустыня, если бы я не захватил в плен столько людей, и далее − я захватил столько людей, что они могли бы погибнуть от голода, если бы я не завоевал столько земли"».

В том же году еще один триумф – за победу над взбунтовавшимися сабинами. Итого – два триумфа за один консульский срок. Любопытно, что в том же году сабинам было предоставлено гражданство, пока без права голоса.

В 285 году еще один триумф за победу над луканами: «В третий раз он с овацией вступил в город после победы над луканами».

В очередное свое консульство в 275 году Дентат собирал войска против вернувшегося из Сицилии старого врага Рима царя эпирского Пирра. Впервые для уклонистов от воинской службы применил такую полезную воспитательную меру, как конфискация имущества с дальнейшей его распродажей. Укрепив дух войска, Маний Курий повёл его в Самний, где разбил Пирра в битве у Беневента и изгнал его из Италии.

После чего Дентат отпраздновал один из самых великолепных триумфов, проведя по Риму живых слонов, которых жители города увидели впервые.

В следующем 274 году, вновь был избран консулом и снова успешно воевал с луканами, самнитами и бруттийцами[15], продолжавшими сопротивление и после отбытия Пирра обратно в Грецию. В этот раз, похоже, триумф Манию Курию зажали.

После изгнания Пирра, он поделил между народом землю, выделив каждому по 14 югеров (4,5 га). Себе он выделил ровно такое же количество, сказав при этом, что такой площади всякому должно быть достаточно. На этот сельхозучасток он и удалился теперь, чтобы, предавшись земледелию, отдохнуть от консульско-полководческих забот.

Туда к нему явились послы самнитов, предложив золото в обмен на оказание какой-то услуги. И здесь Дентат произнес историческую фразу, указав трудовою крестьянской рукой на горшок, где запекалась репа: «Пока меня устраивает такой обед, мне не нужно золото. Но зато я могу повелевать людьми, у которых это золото есть».

 

 

Маний Курий Дентат отказывается от подношений самнитских послов

 

«Когда его обвинили в присвоении денег [доброжелатели всегда найдутся!], он выставил деревянную чашку, которой обычно пользовался во время жертвоприношений, и поклялся, что он ничего больше из добычи от неприятеля не вносил в свой дом.

На деньги, вырученные за добычу, он провел в Город воду из реки Анио [притока Тибра]».

За его заслуги Римский народ счел нужным наградить его домом и 500 югерами (125 га) земли. Но Марк Курий все равно скончался в такой бедности, что народ собирал приданое для его дочери.

 

Гай Фабриций Лусцин

 

Гай Фабриций Лусцин, современник, и говорят единоплеменник Дентата. «Человек крайне бедный, но доблестный и воинственный». Дважды консул (282 и 275) и цензор.

Цензор − это высшая выборная должность в Риме, выше консула. Основная задача цензора − следить за нравственностью народа Рима. Цензор мог лишить сенатора сенаторской должности, а всадника – всадничества, если полагал, что моральный облик не соответствует званию или должности.

Воевал как Маний Курий против Пирра Эпирского и его союзников в Италии. Дважды был триумфатором. В 280 году был в числе послов к Пирру для переговоров о пленных.

Пирр предложил ему золото, уверяя, − как пишет Плутарх[16], − что «не в награду за позорную измену, а просто в знак дружбы и гостеприимства». Гай Фабриций, как мы уже догадываемся, отказался. Тогда на следующий день Пирр, желая поразить гордого римлянина, никогда не видавшего слона, велел привести огромное животное и спрятал его за занавесом. По знаку царя занавес отдернули, «слон неожиданно протянул хобот над головой Гая Фабриция и оглушительно затрубил. Но тот спокойно улыбнулся и сказал Пирру: «Право, сегодня вид этого чудовища смутил меня не больше, чем вчера – золото».

После этого случая Пирр склонился к тому, чтобы стать союзником Рима.

Аврелий Виктор добавляет к сказанному, что через год после битвы при Аускуле 279 года, известной как «Пиррова победа», «против Пирра был послан Фабриций, до того находившийся в числе послов и не давший себя поколебать даже обещаниями четвертой части всего царства.

В то время как лагерь его находился по соседству с лагерем царя, ночью к нему пришел медик Пирра и обещал отравить Пирра ядом, если ему за это будет что-нибудь обещано.

Фабриций схватил его, закованным велел отвести к его господину и сказать Пирру, что замыслил против него его медик. Тогда, говорят, царь, изумившись, сказал:

"Таков Фабриций, которого труднее отклонить от честности, нежели солнце с его пути"».

«При таком образе мыслей Фабриций действительно оставался бедняком до конца жизни. Когда он умер, государство должно было принять на свой счет снабжение его дочери приданым, и во внимание к его заслугам позволило, вопреки закону Двенадцати таблиц, похоронить его самого и на будущее время хоронить его потомков внутри города»[17].

Дело вообще неслыханное.

И еще один пример римской верности. На сей раз времен Первой Пунической войны.

 

Марк Атилий Регул

 

Марк Атилий Регул (?-248) − командующий римским войском во время 1-й Пунической войны. Регул уже до Пунической войны, в 267 году, был консулом, в этом звании сражался с саллентинцами[18] и подчинил власти римлян важный город Брундизиум, за что был награжден триумфом.

 

 

Триумф Регула

 

Вторично консульскую должность он занимал в 256 году с Луцием Манлием Вольсоном Лонгом. В том же году они разбили карфагенский флот в битве при Экноме, потопили тридцать и захватили в плен шестьдесят три военных корабля. Римский флот потерял при этом 24 корабля.

 

 

Таким образом, был расчищен морской путь к Африке. И Регул первым из римских полководцев провел в Африку флот. Он наголову разбивает войско карфагенян возле городка Адис, захватывает ряд городков и десятки тысяч пленных и подходит к самому Карфагену.

В это же время «его жене и детям по причине их бедности выдавалось пособие из государственных средств». Более того, говорят, что вообще Регул из своего карфагенского лагеря написал в Рим слезное письмо с просьбой к сенату снять его с командования, потому что его участок земли некому обрабатывать: единственный раб Регула умер, а нанятый поденщик сбежал, прихватив весь сельскохозяйственный инвентарь, и теперь семья командующего голодает.

Сенат внимательно рассмотрел просьбу Регула и отклонил ее, решив, что для Рима полезнее, чтобы Регул оставался в Африке на должности командующего. Что же касается земельного участка полководца, то его обработают за государственный счет.

Победы Регула повергли карфагенян в ужас, и они униженно просили мира. Но Регул в своих требованиях перегнул палку, так что карфагенцы решили вновь взяться за оружие. А тут как раз прибыло к ним огромное наемное войско во главе со спартанцем Ксантиппом. Ксантипп разбил и захватил в плен самого консула Регула.

Разгром римского войска в Африке не мог изменить общего хода войны, в которой пунийцы потерпели новое поражение. Карфаген был вынужден вновь начать переговоры о мире и отправил в Рим посольство.

С этим посольством отправили они и Регула, потому что надеялись, главным образом через его посредничество, достигнуть своей цели. Регул согласился. Его обязали клятвой возвратиться в Карфаген в случае неудачного исхода этого поручения.

Прибыв в Рим, он отказался от свидания с женой и детьми и не захотел появиться в сенате, сославшись на то, что он уже не сенатор и не римлянин, а раб карфагенян.

Встретившись с уполномоченными сената, Регул сказал им, что следует продолжить войну до полной победы. И не производить обмена пленными, как предложили карфагенцы.

Вообще отношение римлян к своим пленным в Пунических войнах напоминает таковое в нашу Великую Отечественную: «У нас нет военнопленных, у нас есть предатели».

И хотя Отечественной войной римского народа называют иногда Вторую Пуническую, к пленным стали относиться соответственно уже в Первую. Во всяком случае, в том, что касается посольства Регула. Марк Атилий мотивировал свое мнение о ненужности и даже вредности для интересов Рима обмена пленными тем, что римские воины проявили трусость на поле боя, сдав врагу оружие, и потому в будущем не смогут служить Отечеству. А вот пленные пунийцы, если их вернуть, вполне могут усилить армию Карфагена.

Дела же Карфагена настолько плачевны, − объяснил сенаторам Регул, − что мир или перемирие он рано или поздно примет на римских условиях.

Посольство отбыло обратно в Карфаген, не добившись результата. Вместе с ним отбыл и Регул. Он понимал, что его ждет в Карфагене и уходил из Рима, опустив голову, потому что боялся встретиться глазами с женой и детьми.

 

 

Регул возвращается в Карфаген. Внченцо Каммучини. 1924

 

Его даже не уговаривали остаться, − это было невозможно. Регул дал слово…

В Карфагене «он был посажен в деревянный ящик, внутри которого были вбиты гвозди, и погиб, замученный болью и невозможностью спать».

Слово, данное римлянином, было железным.

 

(Продолжение следует)