Зинаида Ильинична Довбыш (справа)
Сто двадцать пять блокадных грамм
С огнём и кровью пополам…
Ольга Берггольц
Наша семья состояла из четырёх человек: папа, мама и я с сестрой. Отец – Краснов Илья Павлович 1892 года рождения, будучи холостяком, приехал из Тверской губернии в Ленинград в 1920 году на работу. Мама Анастасия Григорьевна, уроженка Псковской губернии, тоже приехала в Ленинград работать в том же году. Я, Зинаида Ильинична Краснова, по мужу Довбыш, родилась в Ленинграде 1922 году, а сестра Таня – в 1924.
До войны мы жили недалеко от Нарвских ворот на улице, которая тогда называлась Ново-Сивковская. Здесь я родилась, здесь прошло моё детство. Спустя много лет, проходя по этой родной мне улице (теперь это улица Ивана Черных) вспоминаю свою молодость, детство, прошедшую жизнь. Вспоминаю тех людей, друзей, близких, родных, добрым словом. Вместе с ними я выжила, перенесла страшный голод во время блокады Ленинграда, встала в ряды его защитников, с оружием в руках защищала свой родной город от фашистов. Хорошо помню прежний облик Ново-Сивковской улицы, её двухэтажные деревянные дома, свою школу. Девчонки и мальчишки с нашего двора летом бегали босиком, дружно играли в разные игры.
К нашему двору, к сараям, примыкал большой парк имени Горького (после войны его уже нет). В нём была танцплощадка, эстрада, аттракционы. Он был огорожен, и вход в него был платным. Мы, девчонки и мальчишки, а нас было много, бывало, заберёмся на крыши сараев – сидим, как в ложе, смотрим выступления артистов. Но вот наша мама позовёт:
– Зина, Таня, домой!
Мы неохотно слезаем с сарая, идём домой, умываемся и ложимся спать. Мы слушались маму. С каждым годом мы взрослели. Я стала стыдиться залезать на сарай смотреть эстраду и уже ходила в парк через ворота, как все взрослые люди.
Дальше за парком были продуктовые склады, назывались «Таможня». Сюда вела железнодорожная ветка, подъезжали вагоны с разными товарами. Нам, детям, было интересно смотреть, как работали грузчики, выгружая из вагонов товары.
Этих девчонок и мальчишек с нашего двора, с которыми прошло моё босоногое детство, всех помню в лицо, часто вижу во сне и никогда не хотела бы с ними расставаться. Я их запомнила на всю жизнь. К сожалению, многие из них погибли в войну.
Наша семья жила в деревянном доме на втором этаже в большой комнате, которая была проходной. Вместе снами жили две женщины, одинокие вдовы – сёстры. Они ходили в свою комнату через нашу. Хотя сёстры были нам чужие, но мы жили как одна семья.
Папа работал кочегаром на фабрике. Как она называлась – не помню. Сейчас на её месте стоит большой жилой дом, рядом – улицы Балтийская и проспект Стачек. У папы были золотые руки – сам мог делать всё: шил сапоги, делал мебель – комоды, шкафы, играл на нескольких музыкальных инструментах. Мне с сестрой купил гитару, а у самого была любимая гармошка. Работа кочегара – тяжёлая, бывало, придёт усталый с работы, ему бы полежать и отдохнуть, а он возьмёт гармонь и играет потихоньку.
Мама работала в три смены ткачихой на ткацкой фабрике имени Лебедева, что на улице Розенштейна. Бывало, придёт с работы домой усталая, немножко полежит, поспит, проснётся и вскрикнет:
– Ой, детки, я проспала!
Сразу начинаем вместе готовить обед, растапливать плиту, мы с Таней приносим дрова, чистим картошку. А когда мама работала в дневную смену, мы сами подогревали еду на керогазе или керосинке и ждали маму с работы. Она всё время была занята, поздно приходила домой, была стахановкой.
В 1939 году мне пошёл семнадцатый год, я поступила на фабрику «Красный водник» и работала там в Финскую войну и до июля 1941 года. Меня уволили по сокращению штата, так как в начале войны с Германией производство на фабрике значительно сократилось: многие работники-мужчины были призваны в военкомат и отправились на фронт, а другие ушли в народное ополчение.
Наша семья, как и все рабочие семьи, жила сегодняшним днём, запаса продуктов у нас не было. До сентября 1941 года мы ещё не испытывали голода и не представляли, что будем голодать. Но вот ввели продовольственные карточки, папе и маме дали рабочие, а нам с сестрой – иждивенческие. На рабочую карточку получали 250 грамм хлеба, а на иждивенческую – 125 грамм. Сразу мы стали голодать, особенно в период с сентября по декабрь.
Фашисты жестоко бомбили и обстреливали Ленинград. В наших деревянных домах не было бомбоубежища, поэтому вырыли длинные траншеи за домами. Сначала мы прятались в них – ложились на дно траншеи, как только начиналась воздушная тревога. Но когда они стали очень частыми, мы перестали туда прятаться: стало нам безразлично – в траншее убьют или в доме.
В декабре перестал работать водопровод – во дворе разбомбили колонку. Вышла из строя канализация. Это ещё более усугубило наши мучения. Морозы стояли на редкость сильные – 30-40 градусов. Стали растапливать снег, чтобы добыть воды. Принесу наволочку снега, оттает в ведре, а воды окажется совсем мало. Я снова иду набирать снег и так далее…
В комнате холодно, все мы спали на одной кровати, чтобы согреть друг друга, не раздевались – спали в ватниках и валенках, накрываясь ватными одеялами и разными тряпками.
Дрова брали у развалин разбомблённого деревянного дома. Отец принесёт дрова протопить печку и вскипятить воды, а тепла всё равно нет: печка быстро остывала. Чтобы согреть комнату, надо много дров, а их нет.
Я узнала, что в Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова, требуются санитарки, которых обеспечивают рабочими карточками на хлеб, и мне удалось туда устроиться. Сначала я добиралась на работу на трамвае: от Нарвских ворот трамваи ходили до Политехнического института имени М.И. Калинина. Однако с начала декабря трамвайное движение прекратилось, так как не было электричества. Обстрел города, налёты самолётов и воздушные тревоги усилились. В таких страшных условиях мне приходилось добираться в военно-медицинскую академию, расположенную у Финляндского вокзала. Не всегда я приходила на работу вовремя: ждала где-либо под аркой или в бомбоубежище, когда дадут сигнал отбоя воздушной тревоги, прекратится обстрел. Работать мне становилось всё тяжелее и тяжелее: дальняя дорога пешком в военно-медицинскую академию и обратно домой, рабочий день весь на ногах проходит. У меня стали болеть и опухать ноги, вскоре я окончательно заболела и не смогла работать.
В январе 1942 года нам перестали давать хлеб по карточкам. Напрасно в магазине стояли в очереди с ночи, возвращались домой без хлеба. Каким вкусным был блокадный хлеб! Казалось тогда: если останемся живы, то будем есть только один хлеб. Этот кусочек чёрного мокрого и липкого хлеба не забуду никогда! Ели мы 125 грамм этого хлеба так: накрошим в тарелку, зальём солёной кипячёной водой – вот и вся еда за день. От солёной воды мы стали отекать, потом начались боли в животе, словно кто-то отдирает склеившиеся кишки от позвоночника.
Днём было легче – всё время в движении, а ночью страшно больно, холодно, голодно. Лежишь, не спишь, и в голове держится только одно: хлеба, хлеба, хлеба…
Мама работала до последнего, пока могла ходить. Но в январе 1942 года пришла с фабрики и окончательно слегла, так как сил у неё больше не было. Она страдала больше всех нас. Ей было жаль нас, её детей, которым она бессильна была помочь. Страшно тяжело ей было видеть, как мы мучаемся от голода, замерзаем в нетопленной комнате. Мама лежала больная только одну неделю. 27 января 1942 года она умерла в три часа дня. Мы с Таней сидели около неё и плакали, не знали, что теперь делать. В это время папа тоже уже лежал больной, не мог встать на ноги, ходить на работу. Он лежал в валенках, в пальто и плакал, узнав о смерти мамы. Так пришла в нашу семью первая смерть. Мы с Таней ещё были на ногах, поэтому смогли что-то делать. Завернули маму в простыню, у дворника дяди Миши попросили саночки и отвезли маму в морг больницы имени Володарского…
Папа пережил маму только на одну неделю. Он лежал в одежде, ноги у него сильно опухли. Он всё время просил пить. Вечером я ему сказала:
– Папа, тебе нельзя так много пить воды!
Он тихо ответил мне:
– Ну и не надо…
А ночью он умер. Это было 6 февраля 1942 года. Мы с Таней, как и маму, завернули его в простыню и отвезли на саночках в морг больницы имени Володарского. Вскоре умерли наши соседки, обе сестры, и их мы тоже отвезли на саночках в морг больницы имени Володарского.
Мы с Таней остались вдвоём в пустой холодной квартире. Вскоре в наш дом попал снаряд, нашу комнату не задел, но половина дома развалилась. Нам дали комнату в другом доме. Я устроилась работать дворником в ЖЭК, получила рабочую карточку на хлеб. Через неделю и Таня нашла работу и получила рабочую карточку. Нам стало легче, но ноги продолжали болеть и опухать. Нажмёшь пальцем опухшую ноги – так ямочка от пальца остаётся. Осенью 1942 года меня вызвали в военкомат, медицинская комиссия посмотрела на мои опухшие ноги и отправила меня домой. Посоветовали лечить, а как не сказали. Я ходила с палочкой, боялась упасть. Мне тогда было 20 лет.
В январе 1943 года меня вызвали в военкомат второй раз, и опять неудача – опять отправили домой, посмотрев на мои опухшие ноги. К тому времени из-за слабости и болезни я уже почти не могла ходить и работать дворником. Слава Богу, нашлись добрые люди – побеспокоились о нас, неопытных в жизни девчонках, оставшихся без родителей, не дали умереть с голоду! Устроили меня в ЖЭК паспортисткой, работа сидячая, и я стала лучше себя чувствовать. Прожить, продержаться хоть один день, хоть неделю – это было для меня счастьем!
17 марта 1943 года меня в третий раз вызвали в райвоенкомат. Он располагался на нашей улице недалеко от нашего дома. На этот раз я смогла пойти без палочки. Пришла в назначенное время, предъявила повестку. За столом сидело двое. Один из них в военной форме и в белом халате взял мою повестку и спросил:
– Как себя чувствуете?
– Хорошо! – ответила я бодро. Опухшие ноги я им не показала. Была в валенках.
В этот же день, семнадцатого марта, меня направили на сборный пункт, который находился на канале Грибоедова. Я так обрадовалась: меня призвали в Красную Армию! Нам выдали военную форму и построили в две шеренги в длинном коридоре. Стали выкликать по фамилии и распределять по подразделениям в воинские части. С этого коридора повёл меня и другую девушку – Машу Довженок – старшина Городенко. Так я попала в 169-й зенитно-артиллерийский полк.
Этот скорбный путь из последних моих сил через блокадный Ленинград я запомнила на всю жизнь. Моя напарница Маша выглядела ещё хуже меня: стрижена под машинку, большая шапка сползает и закрывает ей глаза. Она временами вообще не могла идти: остановится, закроет глаза и стоит. Я иду тоже через силу, стараюсь не показывать виду, что страшно болят опухшие ноги. Мы шли и шли по городу от канала Грибоедова, через Театральную площадь и далее… На улице Плеханова стояло несколько разбитых трамваев с оборванными проводами, занесённых снегом. С трудом переступая через сугробы снега, вышли на улицу Садовую и на Старо-Калинкин мост, который стоял гордо, строго, величаво, несмотря ни на что.
На трамвайном кольце, у завода имени Андре Марти, тоже увидели разбитые трамваи с выбитыми стёклами. Когда вышли на Проспект И.И. Газа[1], услышали прерывистый свист с шумом. Это начался обстрел города. Снаряды один за другим летели дальше – в сторону площади Труда. Я научилась определять по этому свисту и шуму, где упадёт снаряд: рядом или в другом районе. Мы остановились на время обстрела у стены Военно-морской академии. На домах были надписи: «Эта сторона опасна при обстреле!» Мы остановились с северной стороны дома, немного отдохнули, потом снова пошли. А обстрел продолжался, снаряды летели дальше – на Петроградскую сторону.
На проспекте И.И. Газа окна полуподвалов заделаны кирпичом, только видны щели амбразуры в проёмах окон. В воротах и под арками домов – доты. Подходим к Нарвским воротам. На левой стороне, в саду имени Горького, стоят аэростатчики, а справа, на стадионе Кировского завода, зенитные орудия с поднятыми стволами. Нарвские ворота! Это знакомое, дорогое мне с детства место. Кировский универмаг, Дом культуры имени Горького, я часто сюда ходила в кино, далее сад с аттракционами, эстрадой, танцевальной площадкой. Вот и Ново-Сивковская улица. Здесь я родилась, росла, училась в школе, здесь год назад умерли от голода мои родители… Всё это промелькнуло в моей памяти, когда я увидела Нарвские ворота. С болью в сердце прохожу по родной улице. Выходим на Проспект Стачек, слева Кировская площадь, памятник С.М. Кирову обшит досками и обложен мешками с песком. Несмотря на войну, ленинградцы бережно относились к памятникам.
На Проспекте Стачек пустынно, изредка встречаются одинокие прохожие. У Кировского завода я давно не была, тяжело было увидеть: ни одного целого дома – пустырь. Дом культуры имени И.И. Газа[2] и рядом три полуобрушенных дома с чёрными проёмами окон, один двухэтажный деревянный дом стоит, где Комсомольская площадь. Дальше, справа, в дымке виден берег Финского залива, чёрная груда обрушенных домов завода «Пишмаш», кромка деревьев парка Сосновой Поляны. Вспомнила довоенное Автово, место зелёное, шумное, много ребятни, жилгородок Кировского и Ждановского заводов, длинные бараки общежитий. А сейчас здесь – земляные доты, расчехлённые стволы зенитных орудий подняты кверху.
Петергофское шоссе, дворец культуры «Кировец», а дальше Шереметьевский парк –весь в воронках, разрушенные мостки, переходы, пруды, большие толстые дубы со сломанными стволами стояли осиротевшие. Впереди, в полкилометра от парка, находилась батарея, туда и привёл нас старшина.
После такого долгого перехода у меня болело всё тело, ныли ноги, я совсем ослабла. Не было сил не только что-либо делать, но и говорить. Мы с Машей три дня молча лежали на нарах. Командир батареи Е.Е. Науменко дал нам время на отдых. В землянке, куда нас привели, жили девушки набора 1942 года. Они были быстрыми, весёлыми, озорными. Мне хотелось быть такой же. Глядя на них, я думала: неужели и я буду когда-нибудь, как они, смеяться, радоваться, по тревоге бегать на своё место службы? Девушки встретили нас с Машей приветливо. Впервые за два года нас хорошо накормили: ели вкусный, с приятным запахом перловый суп с хлебом! Это солдатский паёк. Девчата сочувствовали нам, приносили нам обед, предлагали свой паёк хлеба. Они душевно переживали за нас, делились с нами горем и радостью. От этого внимания и дружеской поддержки у меня неудержимо катились слёзы по лицу, я плакала…
Через неделю мне стало необычно легко: почувствовала по всему телу прилив тепла, смертельная слабость уходила, и лежать больше уже не хотелось. Как мало надо человеку для жизни, для работы! С каждым днём прибавлялись у меня силы, стала бодрее. Теперь-то я буду жить! А жить очень хотелось.
Меня назначили на баллистический прибор управления зенитно-артиллерийским огнём (ПУАЗО). Я быстро освоила свою специальность: совмещала данные о полёте немецких самолётов и передавала на орудия. Поскольку ноги у меня продолжали болеть, периодически опухали, мне давали освобождение от нарядов стоять на посту.
В 1944 году меня откомандировали в другую воинскую часть – в 128-ю отдельную зенитно-артиллерийскую бригаду ПВО города Ленинграда. Здесь я служила на станции орудийной наводки (СОН-2). В этой воинской части я проходила службу до конца войны. Демобилизовалась 15 августа 1945 года.
Всё-таки блокада сильно подорвала моё здоровье, ко мне стали приставать разные болезни, был даже абсцесс горла. Когда лежала в госпитале, выписали со справкой: диагноз – остаточное явление цинги, не связано с пребыванием на фронте. Так с чем же это всё связано?! При демобилизации Кировский райвоенкомат выдал мне справку, в которой было сказано –«воинскому учёту не подлежит». По этой справке я получила паспорт и продовольственные карточки. Снова мы с сестрой Таней стали жить в своей комнате. Таня оказалась слабее меня, да и тяжёлых испытаний в блокаду выпало на её долю больше. Она умерла молодой в 1946 году.
***
После войны минуло сорок лет. Всё пережитое в годы блокады Ленинграда стало забываться, сглаживаться из памяти. Только во сне меня посещают блокадные кошмары, я вздрагиваю и просыпаюсь.
С 1973 года ежегодно наши однополчане встречаются 9 мая, и мы вместе празднуем нашу Победу.
Зинаида Ильинична Довбыш (Краснова)
1985 год
Воспоминания Зинаиды Довбыш подготовлены к публикации Л.Г. Яцкевич.
[1] С 1991 года возвращено старое название – Старо-Петергофский проспект.
[2] Иван Иванович Газ (1894-1933) – советский политический и военный деятель.
