Вера в русской литературе

Величие духа

Русская литература – неотъемлемая часть православной культуры. Они неразрывно связаны. Православие в русской литературе открывается как всечеловеческая ценность, как высшее достижение человеческого духа вообще. «Православие образует самую глубокую и продуктивную историческую силу русского народа, – писал В. В. Зеньковский в предисловии к сборнику «Православие и культура», – в церкви мы вступаем в общение с живым средоточием силы, с самым важным нашим национальным достоянием. <…> Светом Православия хотим осветить мы всю жизнь, определить все жизненное творчество. Православие ныне открывается русской душе как основа для построения целостной культуры, как единственная сила, способная обновить жизнь, примирить противоречия истории. С глубокой верой в творческие силы православия, в сознании правды и красоты его, хотим мы служить делу обновления русской жизни в свете Православия»[1].

Православная основа отечественной литературы – это творения «иоанновского духа», стремившегося, в отличие от «фаустовского», не столько «утвердить свою волю, сколько исполнить волю Божию»[2]. Русский религиозный философ Н. С. Арсеньев, обращаясь к русской литературе, отмечает «дух простоты и подлинности», который имеет религиозные корни, живет в Православной Церкви, во всех великих святых и подвижниках. Их характеризуют трезвенность, сдержанность, глубокое смирение и простота сердца, и в этом, по Арсеньеву, сказывается истинное величие духа. Именно это определяет духовную традицию русской культуры, высоту ее религиозной жизни. В величайших творениях русских писателей Н. С. Арсеньев выделяет главную особенность их подхода – «покоряющую внутреннюю целомудренность», потому что произведение искусства есть форма духовности, которая раскрывается в творческом созерцании. На «глубинность» этого созерцания указывали многие исследователи, в том числе представители западной культурологии: «В России не было Реформации, но у вас были собственные события. Сравните: у вас – татарское иго, у нас – расцвет схоластики и рыцарской поэзии. Русь страдала – и шла вглубь: вспомните проповеди Серапиона Владимирского, “Слово о погибели земли русской». Это способность уйти вглубь дала удивительное явление, которое получило название “Северной Фивиады”. Этот путь вглубь и создал традицию»[3].

Именно литература конкретного народа в первую очередь дает представление о его духе, его духовной сущности. Да, нельзя отбрасывать индивидуальность и своеобразие каждого поэта, но высокая художественность гениальных произведений строится на глубокой укорененности автора в своем народе. В этой укорененности состоит уникальность и неповторимое своеобразие поэтических личностей, так как они выражают самые высокие чувства, самые лучшие проявления духа народа.

Вера Пушкина

В XIX веке Россия отличилась грандиозным явлением русской культуры и русского самосознания – явлением Пушкина, творчество которого можно рассматривать как «размеренную, успокоенную, гармоничную Красоту». По мнению русского философа Владимира Соловьева, поэзия Пушкина служит «делу истины и добра», служит «своею красотою». Пушкин соединил наследие православной культуры с западной («Маленькие трагедии», античность). Но «семена народности», православной культуры «запали Пушкину в душу. А там они встречались и переплетались с очарованием античной красоты, античного мира, в романтическом восприятии античности с ее сонмом поэтических божественных существ, столь характерном для «романтического классицизма» конца 18 – начала 19 веков»[4]. Пушкин – вершина русской культуры и художественного творчества. «Как в нем перекликаются разные голоса! Голос его непосредственного вдохновения, его творческого гения и его “музы”:

Ты детскую качала колыбель,

Мой юный слух напевами пленила,

и меж пелен оставила свирель,

Которую сама заворожила»[5].

Его музами стали бабушка Ганнибал и няня Арина Родионовна, в отличие от родителей, которые имели незначительное духовное влияние.

Ах! умолчу ль о мамушке моей[6],

О прелести таинственных ночей,

когда в чепце, в старинном одеянье,

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня

И шепотом рассказывать мне станет

О мертвецах, о подвигах Бовы…

В детском общении с няней – один из корней поэтической и духовной жизни Пушкина. Впечатления от теплящейся перед образом лампадки, от молитвы и крестного знамени смиренной старушки остались с поэтом на всю жизнь.

И хотя Пушкин мог быть и нецеломудрен, фриволен, даже непристоен в некоторых шалостях, особенно в злосчастный кишиневский период, зато в пору зрелости какое владычество гармонии духа над мятущейся страстностью, какая просветленность!

Этот внутренний стиль пушкинской поэзии коренится в основах русского народного духа, православной традиции благочестия. Корни поэзии Пушкина уходили в самые основы русского народного духа. В творческой традиции православного благочестия русский народ черпал ту трезвенность, то благообразие, ту просветленную простоту и смиренную ясность духовную, которые воплотились в его святых и подвижниках. Оттуда и просветленность внутреннего стиля Пушкина.

Поэт укоренен в русской народной стихии: признание ценностей православной веры; Карамзин; нянины сказки; простые и честные русские люди, не говорящие громких фраз, но верные своему долгу; русская деревня и в ее убожестве, и в ее очаровании – это лишь «несколько струй», что объединились в мощном потоке пушкинского творчества.

А знаменитое описание въезда в Москву из «Евгения Онегина» представляет типичное для пушкинской манеры совмещение лирического взволнованного подъема чувства и полного наблюдательности описания мелочей окружающей жизни:

Но вот уж близко. Перед ними

Уж белокаменной Москвы,

Как жар, крестами золотыми

Горят старинные главы.

Ах, братцы! как я был доволен,

Когда церквей и колоколен,

Садов, чертогов полукруг

Открылся предо мною вдруг!

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось!

Как много в нем отозвалось!

Вершина поэтических достижений Пушкина – в поразительной лирике зрелого периода творчества. Краткие и полновесные выражения, простота и нежность его творений – как будто они высечены резцом из мрамора или отлиты из бронзы.

Вселенское и вечное

Итак, Пушкин, затем Федор Достоевский дали миру на основе православной веры постижение гармонии, целостность мироощущения, осуществив свое великое призвание, и в этом их огромное значение. Пушкину было недостаточно романтического миросозерцания, а важна еще и духовная интуиция в постижении сущности мира и иерархии образующих его частей.

Православное мировоззрение позволило русским художникам слова выйти на вселенское и вечное.

Достоевский своим мировоззрением оказался внутренне связан со славянофилами, которые ощущали свое дело не только как глубоко национальное, русское, но также как всемирное. Об этом говорил, например, Хомяков в письме Самарину: «Мы должны знать, что никто из нас не доживет до урожая и что наша духовная, даже монашеская работа вспахивания, посева и прополки является не только русской, а всемирной работой»[7]. Эту всемирную работу продолжил Достоевский. Корни мировоззрения писателя, как и у славянофилов, в русском народе, он, как и его народ, «тоскует по успокоению, озарению, по тому, что свято, тому, чему хотел бы преклоняться»[8] . Его завещание – «известная захватывающая Пушкинская речь», которую он держал за полгода до своей смерти, полностью «пронизана большой всемирной точкой зрения о взаимопонимании народов». «Что такое сила духа русской народности как не в ее стремлении ко всемирности и всечеловечности». «Да, назначение русского человека есть, бесспорно, всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей». Высокое предназначение своего народа писатель видит в том, чтобы «вызывать это взаимопонимание, принимать души других народов братски. Эта всемирная, всечеловеческая широта духа» – особенность гения Пушкина, как явления «пророческого»[9].

Творчество русских писателей XIX века говорит о них как о людях, просветляющих мир. Как никогда, их творчество в их духовных исканиях и обретениях востребовано нашей современностью – временем кризисным, эпохой переоценки ценностей, в том числе и в литературе. Современное искусство – увы! – отделяет эстетику от этики, художественное творчество – от совести, вдохновение – от нравственного начала, превозносит темное, подсознательное, физиологическое начало в человеке. Для православной литературы такой подход неприемлем, и мы обязаны бороться против него, во имя дальнейших перспектив. В эпоху всеобщего упадка духовности классики указывает направления и пути реального выхода из кризиса.

«В сегодняшний день истории, – отмечал Н. Бердяев, – необходимо утверждать примат духовной культуры над всякой политикой. Необходима глубокая духовная реакция против так долго господствовавшего внешнего, политического отношения к жизни. Задача, которая стоит, прежде всего, перед Россией, есть задача исцеления от духовного недуга. Цель, которая стоит перед Россией, прежде всего, лежит в сфере духовной культуры»[10].