Как мы сообщали, в Вологде в июле 2020 года вышел в свет роман нашего постоянного автора, члена Союза писателей России Геннадия Алексеевича Сазонова «Не согнули в дугу» (изд. «Интелинформ», 256 с., тираж 500 экз., книга отпечатана в ООО «Полиграф-Периодика). Сегодня публикуем отрывок из этого произведения.
«В моде был некоторый беспорядок умов».
Фёдор Достоевский, роман «Бесы»
I
В полдень сильно пригревало солнышко.
На улице звенела капель, опадая с крыш хрустальными каплями.
Из приречной низины, где за одно утро посинели, осели сугробы, вчера ещё глубокие и пышные, веяло необыкновенной свежестью…
В деревню, повеселевшую с приходом весны, возвращались с неведомого для деревенских обитателей юга милые птицы и наполняли округу звонким пением...
Осмотревшись и передохнув день-другой после долгих перелётов, птицы по-деловому начинали обустраивать новую жизнь у себя на родине.
Взмахивая чёрными, широко раскинутыми крыльями, грач описывал полукруг над вершиной высокой раскидистой ветлы, укоренившейся на берегу пруда. Там же, над вершиной, чуть прижав крылья, он быстро снижался, подлетая к старому гнезду, свитому на толстых ветках ивы. В клюве грач держал твёрдую веточку, поднятую им, может, под самой ветлой или под берёзами, что росли в конце овина.
Твёрдо уцепившись лапками за край прежнего жилища, грач, будто искусный плотник, вставлял веточку в прохудившуюся стенку гнезда, ударами клюва подгонял её, чтоб не выпирала.
И, расправив крылья, радостно улетал за новым материалом...
Грач, вряд ли, подозревал, что кто-то посторонний видел, как он вёл домашнюю стройку.
А за неутомимой птицей подсматривал любопытный деревенский мальчуган. Он считал большого грача верным другом.
Сидя на подоконнике, будто на кухонной скамье - подоконник стал широким после того, как убрали зимние рамы - мальчуган с восторгом следил за птичьими хлопотами. Он давно знал грача, напарницу, она тоже жила на ветле, даже придумал хозяину имя - Черныш.
Ещё в самом начале весны мальчишка каждое утро, выходя из избы в школу, замирал возле ветлы, задирал голову и сверлил взглядом верхушку. Там никого не было.
«Когда же грач явится?» - вздыхал и торопливо топал на занятия.
И вот на днях Черныш прилетел из дальних стран.
Мальчуган мог любоваться полётом любимого грача, широкими крыльями, острым клювом.
«За глиной полетел», - подумал Николка про Черныша.
И стал ждать.
Грач сделал круг над ветлой, в клюве краснел комочек глины.
Николка обрадовался, помахал птице рукой, будто ей это приятно.
-Когда я вырасту, тоже построю себе дом, - сказал про свою мечту Николка, обращаясь к Чернышу, - самый большой дом в деревне.
И Николка развёл руки, показывая, какой будет у него дом.
Мальчуган вполне верил, что Черныш слышит его.
Грач ничего не ответил, хлопотал над гнездом.
- Не понимаешь ты слов, - обиделся Николка. - Или тебе неохота со мной говорить?
И продолжал наблюдать за птицей.
***
Дом Егоровых, большой и просторный, где обитали три поколения дружной семьи, стоял у пруда, посередине деревни. Теперь дом весь светился окнами в тёплых весенних лучах, вбирал в себя солнца после долгой зимы.
«Бух, бух!» - разнеслось у дома.
Кто-то постучал палкой в двери егоровой избы, один раз, другой.
Вслед за стуком по улице полетел звонкий голосок.
- Николка, выходи! - звал дружок Олег. - Выходи быстрее! Побежали скорей в Завражье.
Белобрысый мальчуган Николка проворно выскочил из сеней и ступил босиком на ещё не окрепшую травку. Природа уже дарила тепло, на исходе весны и летом никто из деревенских ребят не носил обуви.
- Зачем туда, Олежка, далёко так? - засомневался он.
- Там церкову ломать будут, - перешёл на шёпот дружок. - Знаешь, как интересно, посмотрим! Давай, бежим быстрее, а то не успеем!
- Не, я побечь не могу, - вздохнул Николка. - Мама наказала бабушку Авдотью сводить погулять, вон туда, за овин. Она одна идти не может, я с ней пойду.
В семье Егоровых росло пятеро детей. Две сестры старше Николки, а одна - младше, да ещё брат. Их семья, по меркам деревни Завариха, считалась маленькой. В других избах обитали и по восемь, а то и по десять ребятишек. В самую рань отец и мать уходили на работу в колхоз. Приходили домой потемну, их валила с ног усталость от дневного напряга.
Мать иногда, больше для порядка, журила детей за какой-нибудь недогляд. А бабушка Авдотья мягко роняла: «Ой, Мария, дитятков ты не ругай! Дитятки - они хорошие! Дитятков береги любовью и лаской …».
Она ещё сохраняла крепость в руках и ногах. Но к старости у неё случилось плохо с глазами. Авдотья видела всё хуже и хуже. А однажды Божий свет
для неё потерял краски, померк - всё заслонила абсолютная темнота. Это глаукома довершила своё коварство. Бабушка не знала про болезнь, считала, что ей слепота передалась по наследству. Откуда в деревушке, отрезанной от большого мира, затерянной в могучих северных лесах, мог взяться глазной врач, чтоб исцелить старую Авдотью?
Свою родную бабушку Николка любил за добродушие и сердечность. Но порой чувствовал себя, будто молодой телёнок на привязи - от неё никуда не уйдёшь. Ему так хотелось погулять со сверстниками - вон ребята гуртом побежали на речку купаться, а после пойдут лакомиться земляникой на опушку леса.
Он же вынужден оставаться с бабулей, не отступать от неё ни на шаг. Иногда Николка хитрил, вёл бабушку по луговине, ближе к месту, где играли товарищи, чтоб пообщаться с ними.
Бабушка, хоть и не видела ничего, но понимала, что происходило что-то неладное. «Николка, - пеняла внуку, - ты чего меня не по дорожке ведёшь?».
Он удивлялся, как бабушка Авдотья всё знает.
***
Дружки продолжали разговор.
- Мы недолго, - уговаривал Олежка. - Посмотрим и бегом обратно. Бабушка Авдотья не узнает, а мы вернёмся, ты и погуляешь. И тебе будет хорошо, и бабушке…
Глазки у Николки загорелись, он поддался на уговоры.
В те минуты, перебирая руками по доскам сеней, на крыльцо вышла бабушка Авдотья. Будто предчувствуя что-то нехорошее, громко позвала:
- Николка, куда ты пропал?
Внук уже не слышал её. По деревенской тропе сверкали голые пятки друзей. Они неслись во весь дух, боясь опоздать к началу событий. Бежали, останавливались, чтобы отдышаться, и снова бежали.
На пригорке завиднелись большие избы Завражья. По центральной части деревни пролегала широкая дорога, колеи её светились от жёлтого песка. Она вела на гору, где на самой верхушке по левую руку и стояла церковь, которую собирались ломать.
О, злобостойкая, дивная, светоносная Русь!
Сколько желающих истребить Веру во Христа накатывало отовсюду в твои просторы с вожделённой мечтой всё сломать и уничтожить. Где они, что с ними стало? Молчат о них глубины веков. Нет нигде даже их праха.
Ты же, Русь Святая, стояла и стоишь!
Иудеи желали склонить в свою «сверхчеловеческую веру» Великого князя Владимира. Он их остановил: «Идите туда, откуда пришли».
Видя, как орды татар и монгол терзали Русь, папа Римский Иннокентий III хотел уже «подмять под себя русский народ», рассылал гонцов в русские пределы. Мудрый князь Александр Невский отклонял притязания неверного самовластителя из Рима.
Тогда, обозлённый несговорчивостью князя, папа Римский благословил шайку-свору крестоносцев идти на Русь. Завоеватели ринулись в наши края. Но 5 апреля 1242 года захватчики позорно полегли на льду Чудского озера от русских мечей бесстрашных воинов под водительством славного Александра Невского.
Весть о разгроме крестоносцев взбесила «заместителя Бога» в Риме. Папа истекал желчью. Руки у него оказались коротки, чтоб отнять у русичей сокровенную Веру. Замыслы закабалить Русь, однако, не покидали прислужников престола в Риме.
Понимая, что мечом и копьём русичей не возьмёшь, они, спустя два столетия, сделали ставку на хитрость. Через византийских правителей «поставили » на Русь церковного иерарха Исидора, который скрыл титул кардинала Папского престола.
Люди русские - души открытые, поверили иноземцу, тем более, что он прибыл из Византии.
Кардинал Исидор, изображавший одновременно «православного митрополита», приехав в Русь, призывал верующих «душой и телом соединиться с латинами».
Кардинал называл себя «русским митрополитом» и даже отважился провести Литургию в Успенском соборе Московского Кремля. Именно на той службе, весной 1441 года, великий князь Московский Василий, догадавшись о предательстве, разоблачил римского кардинала.
«Ты - лжепастырь и губитель душ!» - при всём народе громогласно объявил Великий князь.
И тут же повелел заключить римского кардинала в темницу.
Так наши предки берегли православную Веру.
Поднимали руку на Святую Русь и доморощенные Иуды. В слепой гордыне и ненависти к духу русскому, они порой были страшнее иноземцев. Всякий «красный царь», правивший страной после 1917 года, сразу заявлял: «Хочу дожать Бога, нигде не будет написано это слово!».
Царёк как бы держал отчёт об исполнении «долга иуды» перед воспетым идолом, ему поклонялись в градах и весях. «Красный царь» справлял свою «службу народу».
Будто от большого камня, брошенного в спокойную гладь озера, от желания царька зашумели круги от побережья Тихого океана - до берегов Балтики, от Белого моря на севере - до Чёрного моря на южных просторах. Везде, как по указке, загремела, зашумела, набирая обороты, богоборческая кампания.
Докатилась идеологическая химера и до далёкого лесного Завражья, предрешая участь Храма, уже утратившего изначальный смысл. Из райцентра, то есть «сверху», дали указание - уничтожить, сравнять с землёй.
II
С утра к церкви тянулись незанятые мужики и бабы, служивые из лесничества, работницы почты, какие-то незнакомые фигуры, да и просто зеваки. Для обитателей Завражья, не избалованных громкими событиями, предстоящая ломка храма обещала зрелище. Но сама природа, вдруг притихшими берёзами и тополями, казалось, тревожно взирала на то, что затевали люди…
Мало кто из собравшихся знал, что церковь названа в честь большой православной святыни - Происхождение Честных Древ Креста Господня. Храм состоял из двух этажей. Четырёхгранник колокольни возвышался над округой, хорошо был виден даже из самых дальних деревень. А самая нижняя отдалённо напоминала корабль, плывущий по океану бытия сквозь беспокойные волны.
На скудные пожертвования (их приносили от чистого сердца!) воздвигли церковь. Крестьяне сёл и деревень, раскиданных по берегам рек, озёр и среди лесов, любили храм, называли своим. Перед началом двадцатого века, ещё до революционных потрясений, в православную общину входила без малого тысяча прихожан.
О, если бы все, кто возводил храм, все, кто возносил в нём молитвы Богу, могли волшебной силой придти из иного бытия и узнать намерения внуков и правнуков?
Они ужаснулись бы! Они принялись бы плакать и стенать!
Но те, что явились ломать церковь, напротив, не чувствовали какого-либо смятения или страха. Для них здесь давно был обычный колхозный склад, где хранили удобрения, запчасти, ручной инвентарь и прочее общее имущество.
Ещё не отдышавшиеся от бега, Николка и Олежка во все глаза смотрели на происходившее. Они попали в большой и непонятный мир, не похожий на мир родной деревни.
Два мощных трактора ревели моторами, готовые броситься на храм. Мужики подтягивали тяжёлый стальной трос в окно церкви, а оттуда - в пробитое отверстие в стене, затем стягивали петлёй, а конец тянули к тракторам.
Высокий мужчина в надвинутой на лоб кожаной кепке, видимо, главный из города, осмотрев подготовку к слому, зычно скомандовал:
- Разойдись по сторонам! Отгоните подальше ребятишек!
Народ чуть отступил, ребятня неохотно отходила в сторону.
- Вперёд! - опять зычно крикнул главный.
Дымная гарь вырвалась из труб тракторов. Натужно загудели моторы, гусеницы крутились, зарываясь в землю. Тросс дёрнулся, натянулся, врезался в стену храма. Оттуда брызнула на землю красно-белая пыль.
Стена не двигалась, как бы равнодушно взирала людскую суету.
- Наддайте ещё! - сквозь моторный грохот приказал начальник в кепке. – Жмите на всю катушку!
Трактористы орали что-то в ответ, но их голоса тонули в шуме.
С новым надрывом взревели трактора, трос напружинился и там, где петля обхватывала стену, лопнул, издав сильный щелчок и свист…
Хорошо, что половина разорванного троса отлетела в сторону, никого не задела, а то бы беда...
Николка испугался. Ему стало страшно от того, что люди творили с церковью.
Вспомнил, как бабушка Авдотья, хоть и была слепой, до восхода сама в горнице, где в углу висели иконы, зажигала свечку и молилась. Ей подражала и мать Мария - рано утром шептала молитвы, а иногда шептала и вечером.
Как-то Николка взял удочки и собрался на речку, мама предложила: «Давай, Колюнька, я тебе молитву скажу, ты придёшь на рыбалку, прочитай молитву, и наловишь много-много рыбы, тебе Боженька поможет…».
Николка заупрямился. «Не надо, мама, молитвы, - повернулся к ней, - я и так наловлю».
В школе детям внушали, что «Бога нет», и мальчик боялся, что кто-нибудь из товарищей случайно услышит, как он будет читать мамину молитву, да поднимут на смех. Ещё всплыло в памяти, что Мария, общаясь с соседями или родственниками, или с обычными прохожими, добавляла на прощанье: «Дай, Бог, тебе здоровья!», «Дай, Бог, тебе счастья!».
Николка сразу вспомнил всё это, и ему стало нехорошо. Он почувствовал какую-то обиду на тех, кто рушил храм.
- Домой побежали, - предложил он Олежке. - Мне уж неинтересно смотреть.
- Погодь ещё, - не согласился дружок, - щас чуток посмотрим и сразу побегнем…
К тому, кто «командовал парадом», подошёл бритый мужик, похоже, недавно отпущенный из тюрьмы.
- Э, паря, не так ломаете! - поучительно изрёк. - Рыбу как чистят? С головы! Вы начали с хвоста. Надо за купол взяться, - ткнул пальцем вверх, - купол сдернуть, сразу всё пойдёт…
- А что? Пожалуй, дело говоришь! - встрепенулся начальник. - Давай попробуем…
На купол накинули два троса, сделанных петлями.
Опять заревели моторы, опять гусеницы кромсали землю.
Николка впил взгляд в позеленевшее от времени церковное железо, будто хотел удержать купол.
Сильно натянулись и нервно дернулись оба троса.
Купол вдруг сорвался и полетел… прямо на Николку, грозя раздавить.
- Ой, боюсь! - в ужасе заорал он. - Ой, помогите! Спасите!
III
… Николай Васильевич очнулся. Липкий пот выступил у него на лбу. Учащённо бухало сердце, готовое выскочить из груди. Боль отдавала под рёбра, не хватало воздуха…
- Что с тобой? - встревожилась Анна. - Ты так закричал, что я проснулась и испугалась. Что-нибудь ужасное приснилось?
- Да, приснилось. Но не такое ужасное, как ты думаешь, - отозвался муж. - На меня купол полетел, я думал, что раздавит насмерть…
- Какой купол? - не поняла жена. - Откуда полетел?
- Обыкновенный - церковный купол! - пояснил он. - Давно когда-то церковь ломали…
Нежно погладил её тёплые, светлые волосы.
- Успокойся, милая, спи, моё солнышко, - прошептал. - Всё нормально. Засыпай! Из детства приснилось…
Егорову редко снились сны. Его не посещали ни черно-белые, ни цветные сновидения, так была устроена психика. Обыкновенно он засыпал, едва касаясь головой подушки, а открывал глаза до восхода солнца. То, что ему явилась сценка из далёкого прошлого, да ещё в подробностях - редкость.
Осторожно, чтобы не разбудить супругу, Егоров встал, прошёл на кухню, налил воды, отпил несколько глотков.
- Купол-то, вроде бы, всё же не сорвали, - произнёс вслух. - Не хватило силёнок. А, может, стянули? Не помню. Нет, ничего у них, кажется, не вышло! Крест церковный сдёрнули - уж точняк!
Он подумал, что хорошо было бы позвонить дружку детства Олежке - Олегу Ивановичу Глебышеву. Он известный учёный - физик. Поговорить бы с душевно, рассказать о сне, спросить, когда в последний раз бывал в родных местах, что видел в деревне, чем живут-могут земляки…
За окном чернела глубокая ночь. Да, можно и позвонить. Олег, пожалуй, понял и разделил бы маету Егорова. И всё же как-то нелепо было беспокоить человека из-за сна…
Егоров не стал звонить.
Взял газеты, лежавшие на краю стола, вечером не успел просмотреть. Развернул одну и на первой полосе увидел большой портрет президента. Портрет, мягко говоря, удивил, будто из него сочился сатанинский дух. Лицо исказила злоба, неприкрытая какая-то ненависть.
«Отчего же он такой? - думал Егоров. - Прежде был жизнелюбом!
- Ну, что, мужик, допекли тебя? - сочувственно спросил Егоров у портрета.
Опять сделал несколько глотков воды.
- Тяжела ты, шапка Мономаха?» - не унимался он.
Хотя и понимал, что нехорошо разговаривать с самим собой.
«- Да, видно, тяжела! Не всякому по плечу лямка государя. Может, шапка Мономаха совсем не подходит? Может, не рождён ты для неё? Будто змей извернулся, натянул, как соломенную шляпу, и, думаешь, всё в порядке. Э, брат, хитришь!».
Вождь ничего не отвечал на слова хозяина.
Егоров несколько раз глубоко вздохнул.
Принялся читать статью, завёрстанную под изображением первого лица государства, тот обращался к гражданам.
« Заранее спланированный вооружённый мятеж, - шевелил губами Егоров, опять вслух, - организованный реваншистами-коммунистами, фашистскими главарями, частью бывших депутатов, представителей Советов. Они собирали бандитские отряды из неугодных, привыкших к убийствам и произволу, ничтожная кучка политиканов пытается с оружием в руках навязать свою волю всей стране...».
«Да, лихо закрутил ты, мужик, мудрёную речугу! - вникал Егоров в текст обращения. - Откуда фашисты взялись у нас? Их, как я помню, никогда не было в стране! Разве они существуют? И, подишь ты, не просто фашисты, а даже главари фашистов! Выходит, целые банды фашистов бродят по Москве? Они, эти банды, или кто-то другой, привык к убийству и произволу? Почему же президент не назвал ни одного имени? Всё огульно! Всё огульно! Так и целый народ недолго обозвать фашистами…».
Лукавые мысли лезли в голову. Он не понимал президента, который без разбора навешивал ярлыки ...
Так повелось давно, со времён «великой революции», устроенной масонами-евреями. Её почему-то называли «русской», хотя русским духом не пахло. А что повелось? Рабское «поветрие»! Если кто осмелился сделать замечание властям, сразу ярлык - «враг народа». «Критик» подлежал либо немедленному уничтожению, либо, если оставляли в живых, суровому наказанию…
Президент обзывал фашистами своих же соратников. Да, возможно, те возражали ему в чём-то. Может, даже укоряли за то, что зарвался в жажде властолюбия, вседозволенности, абсолютной безответственности…
Разбухшее «я» затмило всё происходящее вокруг.
«Что вы меня всё учите? - со злобой бросал вождь подчинённым. - Не забывайте: я - Президент. Повторяю ещё раз: Пре-зи-дент!».
Безмерно любил должность, произнося её к месту и не к месту.
Как бы высоко кто не взлетел, пусть и в кресло президента, никто не отменял для него Божье звание «Человек»; никто не упразднял долг относиться к людям по-людски…
Егоров вспомнил далёкое детство в деревне.
Незабвенная бабушка исподволь наставляла уму-разуму. Драгоценные слова запали, светили из души и по сию пору.
«Зла ни на кого не имей, - долетал её голос. - Всех люби! Учись терпению. К слабым проявляй доброту и милосердие. А беды, коли выпадут, преодолевай с мужеством…».
Он не забывал бабушкины наказы.
Уже взрослым, имеющим семью, Николай прочитал у одного учёного, что душевные качества, в которых говорила бабушка, есть «русский характер».
Она вряд ли, догадывалась о том. Просто жила, как испокон веков существовали в деревне.
Егоров неожиданно подумал, что порядок вещей, при котором родился, вырос, учился, порядок, который казался незыблемым, сдергивают, сваливают с самой вершины страны, будто церковный купол в Завражье.
Купол государственности стремительно летел вниз.
И уже наяву мог раздавить в лепёшку любого.
IV
Анна устремила на него лучистый взгляд.
- Подожди, - проворковала, - я тебя крепко поцелую!
Егоров уже взялся за дверную ручку, хотел выйти, но остановился, обернулся.
Анна обвила тёплыми руками, прикоснулась грудью, и, как в далёкой молодости, с жаром прильнула.
Он отозвался на поцелуй, обнял.
- Я слышала от кого-то, - высвободилась она из объятий, - что если жена крепко-крепко поцелует перед большой дорогой, то у мужа всё будет хорошо. И дорога станет в радость!
-Ах, вон что? Твоё намерение! - с лёгкой иронией воскликнул Егоров. - А я-то думал…
- Люблю, люблю, люблю! - прошептала она. - Ты даже не знаешь, вредный мой, как люблю! Больше всего на свете!
- И я - люблю! - обронил он. - Не три раза люблю, а триста раз по три и ещё больше!
Анна рассмеялась.
- Будь осторожен и на дороге, и в столице, - попросила. - События назревают. Как бы чего плохого не вышло…
- Не беспокойся, - ответил Егоров. - Я - калач тёртый, не пропаду…
Он вступил на лестничную площадку.
«В самом деле, один горячий поцелуй, а настроение подскочило - выше некуда!», - мелькнуло в мыслях у Егорова, когда спускался в лифте.
В многоэтажке он имел трёхкомнатную квартиру, получил её от оборонного завода.
По заданию директора теперь ехал в Москву. Собирали специалистов из областей и краёв Советского Союза. Обсуждать совершенствование оплаты труда в оборонной промышленности, чем и занимался Егоров.
Он вышел из подъезда, окунулся в солнечные лучи.
Пригревало. Небо отливало голубиной синью. Будто природа отодвинула осень, дарила летнюю благодать, хотя начался октябрь.
Егоров подошёл к стоявшей у подъезда «Волге». Чёрная, как крыло грача, сверкала она в лучах, просилась в дорогу.
Водитель Игорь Озеров протянул ладонь, обменялись рукопожатием. Игорь имел рыжие, коротко подстриженные волосы, на щеках и на носу проступали коричневые веснушки. На губах играла полуулыбка, будто говорила, что он неизменно пребывал в добром духе. Озеров походил на белый гриб, неожиданно выросший в сосновом бору - такой же крепкий. В заводском автопарке слыл одним из лучших водителей, ему часто доверяли возить генерального директора.
- Накормил свою лошадку? - Егоров любил называть всё на деревенский лад.
- Залил под завязку! - доложил Игорь. - До самого Ярославля хватит, а, может, и за Ярославль. А там, если что, дольём. Теперь не проблема, с бензином нет дефицита.
Это правда.
Ещё не так давно был дефицит бензина. Да, ещё какой - ужас просто! Что означало слово «дефицит»? С подачи безграмотных, самовлюблённых столоначальников у нас возымели силу иностранные выражения, а родные, русские будто канули в небытиё, будто их и не существовало.
«Недостаток, нехватка чего-либо…» - правильно будет сказать по-русски.
Но по-русски не желают говорить.
Все лопочут: дефицит, дефицит, дефицит…
Все играют в чужие слова: «бренд», «тренд» », «приватизация», «оптимизация», «ваучер», «боулинг», «фьючер», «маклер», «кластер», «цифровизация»...
Язык сломаешь, выговаривая чужеземную лексику, которая пришла в Россию из-за кордона на правах хозяйки. Имя её - легион легионов, возведённый в «энную степень».
Как спастись от огромной армии «иноплеменников»?
Никто, пожалуй, не думал!
И не хочет думать. Родной язык смешивают с грязью, коверкают русскую речь, просто издеваются над ней, не ведая, что творят.
Знакомая поведала про вечер для школьников по творчеству известного прозаика. Настолько углубилась в повести и рассказы, что ночью писатель явился ей во сне. Дружелюбно посмотрел, будто выражал благодарность, и произнёс:
«Слово - большая драгоценность!».
Тут же исчез во тьме...
Драгоценность большая!
А кто из нас помнит!?
… Да, дефицит топлива, царивший в 80-е годы двадцатого века, отошёл в прошлое. Ну, хоть какая-то добрая перемена, и то ладно. А то, бывало, соберёшься куда ехать - одно мучение.
Усевшись рядом с Игорем, Егоров припомнил, как ездил в филиал завода. Туда-то на машине добрался, а назад - нет бензина, и всё. У бензоколонки, единственной в райцентре, томилась длинная очередь. У окошка начальника - давка, всякий, потрясая солидным удостоверением, требовал выделить бензин только ему. Егоров вместе с водителем, наверное, так бы заночевал в очереди, если бы ни директор их филиала. Умудрился где-то раздобыть и привёз две канистры...
Воспоминание о спасительной канистре подействовало.
- Канистру возьми в запас, - предложил водителю. - Дорога длинная, мало ли…
- Да вы что! - повернул тот рыжую голову. - Канистра - вчерашний день, про неё водители давно забыли…
- Добро! - кивнул Егоров. - Забыли, так забыли. Заводи, поехали…
V
Удобно устроившись, Егоров прикрыл глаза, возникло лицо Анны, ощутил её тепло и нежность.
Нахлынули переживания. Давние. Никуда они не исчезли, вили гнёзда в памяти, вылетали оттуда, когда хотелось…
Дружил с одной, понравилась другая…
Это у всех так бывает, ничего особенного.
В третьем классе Николку, чтобы не баловался, усадили за парту с девочкой Тоней. Худенькая, подвижная, она напоминала речную лилию. Волосы белые-белые, брови белёсые, из-под них пытливо взирали синие-пресиние глазки. Тоня слыла тихоней, ходила робко, говорила чуть слышно, редко улыбалась.
Николка, напротив, был озорной и шустрый, и вёл себя так, будто соседки и не было.
В перемену выбегал в коридор или во двор школы. Играл с ребятами, иногда – с девчонками, но без Тони.
Наступал Новый год. Дети готовили номера художественной самодеятельности, ждали каникулы. Однажды Николка, придя в класс, обнаружил на парте красивую складную новогоднюю открытку. По тем, послевоенным временам, такая открытка была большой редкостью. Раскрыл её, крупными буквами сияло: «Я тебя люблю!».
И - больше ничего!
Николка изумлённо взглянул на Тоню. Белая головка её склонилась, щёки краснели. Учительница Серафима Павловна стала объяснять урок русского языка. Краска с лица Тони отошла. Она искоса посматривала на Николку, ожидая чего-то.
Николке было странно: как кто-то, кроме мамы, бабушки и сестрёнок, мог его любить? Он не взглянул на соседку, даже не заговорил, боясь показаться глупым.
«Какая-то девчонка пишет слова, - думал третьеклассник. - А мне-то что?».
Летом семья Тони уезжала в ближний городок. Там её отец нашёл постоянную работу, с большим трудом его отпустили из колхоза. Николка переживал. Разве мог город, ему неизвестный, быть лучше родной деревни? Нет, не мог! По просьбе Тони Николка пришёл на проводы. «Я тебе напишу, - пообещала девчонка. - А ты пришлёшь мне письмо?». Николка покивал: «Да, обязательно пришлю». Переписка у них не вышла. Тоня, правда, прислала весточку, а Николка поленился сесть и ответить.
Больше никогда Егоров не видел Тоню, слышал, что она поступила в медицинский институт и выучилась на врача.
Как всё-таки искусно, подобно чуду, устроена наша память!
Быстрыми птицами пролетают годы; льдинами на весенней реке проплывают большие и малые события, а школьные влюблённости не устаревают, будто всё случилось на днях...
Нина из 8-го! Мысленно она рядом; вся - порыв, вся - устремлённая к Коле, отличнику учёбы. Рука в руке на прогулках, записки, письма, даже поцелуй. Младшие ребята, завидев где-нибудь, пронзительно дразнили: «Тили-тили тесто, жених и невеста!».
Нина, бывало, опустит голову, вся зардеется, будто зорька. Николай сожмёт кулак, погрозит: «Я вам, покажу!».
На выпускном вечере Нина и Николай опять вместе. Учителя и одноклассники шёпотом рядили: «Тут уж всё! Тут уж дело слажено!».
Увы, земное бытиё устроено так, что не всегда любовь даёт близость, соединяет сердец ...
Вспомнил Егоров Пушкина. Поэт писал, наверное, про первую любовь.
Любовь, любовь,
Внемли моленья:
Пошли мне вновь
Свои виденья,
И поутру
Вновь упоённый,
Пускай умру
Непробуждённый.
… Егоров окончил институт, отслужил в армии. Нина ждала и ждала. Он ощутил, что подружка стала как бы в тягость. Может, рассудок у него затмил эмоции? Так бывает! Ну, а что Нина? Она вошла в пору, когда девушка мечтает свить семейное гнёздышко; кровь, что называется, играет. Что мог ей дать Николай? Ни кола, ни двора… Свадьбу - и ту не на что справить. С родителей-колхозников чего возьмёшь?
Мучился, переживал личную неустроенность, бедность. Не мог изменить ситуацию. Всё-таки, жалея школьную любовь, написал: «Давай, Нина, расстанемся. Это будет справедливо. Я не хочу обманывать тебя, но, видно, не судьба…».
Душа Нины, когда прочла его строки, затрепетала, будто горлица, угодившая в сеть. Слёзы падали, казалось, солнце погасло, и всё вокруг потемнело…
Уже позже Николай узнал, что Нина уехала на юг. Вышла замуж. Фамилия у неё - Егорова. И так бывает!
…Мелькали, будто в калейдоскопе, всякие знакомства. Не забылась Людмила: распахнутые глаза, нежные губы, волшебное признание - «Любимый!».
Чувствовал, что пропадал в чарах её любви и не мог оторваться.
Она жила с мамой в частном доме, в центре обожаемого ими Липовца. Егоров зачастил к Людмиле. Всё располагало к браку. Только Николай ещё не свозил Людмилу к родителям.
Повод представился. Дружок Вовка Панов устраивал свадьбу, пригласил свидетелем Егорова. Свадьбу проводили в райцентре, на родине жениха. Оттуда до Егоровой деревни километров тридцать. Николай написал матери, попросил приехать в райцентр, чтобы познакомиться с Людмилой.
На всю жизнь запомнил ту встречу.
После свадьбы поехали в аэропорт, чтобы лететь из райцентра в Липовец. А матери всё не было. Вдруг в дверях небольшого деревянного вокзала аэропорта показалась Мария Егорова.
- Мама! - бросился к ней Николай. - Случилось что? Я переживаю! Мы тебя ждали позавчера, а тебя всё нет и нет.
- Извини, сынок, - Мария искоса взглянула на будущую сноху. - У нас всё идёт по порядку. Так получилось, я раньше не смогла.
Сын познакомил её с Людмилой.
Мария минуту-две разглядывала девушку, словно обследовала рентгеном. Люда даже передёрнула плечами, теряясь под её взглядом.
Они принялись охотно и непринужденно болтать о всяких мелочах.
Тут Людмила отошла.
- Вот, что, сынок, - повернулась мать к Николаю. - Это твоё дело, я не вмешиваюсь. Но она тебе не пара - так скажу. У тебя с ней ничего не получится.
- Почему? - вырвалось у Николая. - Почему не получится, если я её люблю?
-Это моё видение, сынок, - продолжала Мария. - Как поступить - твоё дело, смотри сам. К тому же она - больная, имей в виду.
Вернулась Людмила. Она не слышала ничего, но, взглянув на Николая, поняла, что разговор был о ней, и разговор не очень приятный для её любимого. Людмила ждала объяснения, но Николай отстранённо молчал. Тут объявили о посадке на самолёт до Липовца. Тогда летал небольшой АН-2, его называли «кукурузник».
Молодые пошли на посадку. Мария стояла у дверей вокзала всё махала и махала им вслед. Людмила обернулась, улыбнулась, тоже помахала будущей свекрови.
Мария Яблочкина, в замужестве Егорова, была не просто крестьянкой - в Заварихе их полно; не просто многодетной матерью, чем в деревне не удивишь, а прослыла «таинственной личностью». В округе разломали все до одной церкви, само упоминание о Боге «надзорные органы» могли запросто расценить, как преступление, а Мария, встречая любого, произносила: «Бог в помощь!», прощаясь, не забывала пожелать: «Дай, Бог, здоровья и счастья!».
Мария молилась утром и вечером, ничуть не боялась, что кто-то из соседей донесёт властям. Детей не принуждала к Вере, рассуждала: «Наступит время, сами придут к Богу».
Окрестный люд прозвал её «знахаркой».
У Марии в просторном пятистенке был закуток, на стенах висели пучки целебных трав и кореньев, на полках стояли баночки с мазями и снадобьем. Случалась беда у врослого, у ребёнка - из деревень шли к Марии. Она читала молитвы, шептала заговоры, давала отвары, и больные освобождались от недугов. Денег Мария не брала, редко когда принимала скромные дары - десяток куриных яичек или кусок домашнего сыра…
Слова матери, а её Николай любил сердечно, будто острым лезвием обрезали что-то внутри. Он давно сам решал, как поступать в большом или малом. Теперь впал в смятение. Чем-то недопустимым, беззаконным, страшным было бы желание забыть волю матери, хотя она повторила: «Твоё дело».
Душевное равновесие было нарушено. Николай ощутил холодок к Людмиле. Откуда? Прежде не было. И не мог от холодка освободиться, будто рядом в самолёте сидела не его ненаглядная Людмила, любимая подружка, а другая девушка.
Чуткое женское сердце обмануть невозможно. Людмила поняла настроение Николая. Бросала на него взгляды, пыталась заговорить, но он всё больше и больше замыкался.
- Я завтра жду тебя! - с надеждой проговорила она, когда прилетели в Липовец. - Придёшь?
- Приду, приду, - пообещал.
В домик с голубыми окнами он так и не пришёл ни завтра, ни послезавтра.
Никогда!
Через какое-то время мать Людмилы разыскала Егорова.
- Коля, что ты делаешь? - взмолилась она. - Люда с ума сходит, она же тебя любит до безумия. Ну, объясни, что тебя не устраивает? Что с тобой случилось? Я за Людмилу боюсь, пойми? Как бы чего с ней не приключилось…
Николай покраснел до корней волос, в жар бросило. Почувствовал себя безмерно виноватым перед матерью Людмилы, но не перед нею самой.
- Не знаю, что и сказать в оправдание, - вырвалось у Егорова. - Что со мной случилось, не пойму. Ну, вот, как на духу, признаюсь вам, Варвара Ивановна: нет у меня желания встречаться с Людмилой, нет. Не буду же я через себя перешагивать.
- Да почему нет? - допытывалась. - Назови причину!
Николай пожимал плечами.
Не мог же признаться, что слова матери сильно подействовали. Но не только. Что-то в нём надломилось, изменилось...
Варвара Ивановна ушла ни с чем.
Странно, но Люда оказалась однолюбкой. Не смогла полюбить ещё кого-то. Так и не вышла замуж. И все годы поддерживала отношения с Егоровым: редкие звонки, незначительные просьбы. Он не отказывал, чувствуя вину…
Но не более!
… В дорожной дремоте всплыл эпизод, когда Егоров, будучи студентом, слушал лекции по этике. Их читал высокий худощавый доцент Спиридонов. Скучно объяснил что-то про любовь по теории «марксизма-ленинизма». «Любовь - выбор из хорошего самого лучшего, - вещал кафедры. - Ничего страшного, если девушка или парень ищут, выбирают, отвергают…».
На него во все глаза смотрела Алиса, красавица-блондинка, обладательница изящной фигуры и любительница «женской свободы». На произнесённую доцентом «этическую формулу» Алиса презрительно фыркнула:
- Товарищ, доцент, если я кого сильно захочу, то и выбор не поможет!
Аудитория грохнула дружным смехом.
Доцент остановился, не зная, что сказать ещё.
… А вот Анна! Только зашла в отдел, где работал Егоров, и сразу приковала к себе его сердце. Как произошло? Почему? Разве способен кто-то объяснить? И нужны ли объяснения? Николай первый раз её увидел, а ночью она ему уж и приснилась. Будто совершали какую-то праздничную прогулку. Чудилось, будто в ней слились прелести девушек, с кем он дружил или в которых был мимолётно влюблён. В голове почему-то беспрерывно звучала модная песенка.
Ты встаёшь, как из тумана,
Раздвигая грудью рожь,
Ты ему навстречу Анна
Белым лебедем плывёшь…
Не пришлось устраивать Анне смотрины для матери - Мария Захаровна к тому времени отошла в мир иной.
Николай приехал вместе со священником из города на кладбище и поразился большому числу тех, кто провожал родительницу в последний путь. У женщины в толпе невольно спросил:
- Отчего столько людей?
- Ты, мил человек, разве не знаешь? - удивилась она. - Мария Захаровна всякому, кто пришёл, помогла!
Да, люди помнили добро, не забывали сердечное отношение.
Ну, а Аннушка сама повезла Николая в райцентр к родителям, вёрст за сто от Липовца. Её отец, Владимир Николаевич, умнейший человек, известный в районе учитель, выслушав жениха, просиял:
- Ты мне, Никола, лёг на душу! - выдохнул и разлил в рюмки золотистый коньяк. - Забирай, Анну-то нашу, забирай! Девка - она хорошая! Клад тебе достался! Свадьбу я вам сыграю!
VI
- Можно включу радио? - Игорь заметил, что Егоров очнулся от дремоты.
- Включай, включай, - разрешил. – Укачало меня. Какую станцию слушаешь?
- «Европа Плюс», - ответил водитель.
Некая гордость была в том, как водитель сказал это. Мол, вот он, Игорь, слушает не что попало, а самую настоящую Европу…
В салон полилась бойкая эстрадная музыка.
Он умилённо глядел, как солнце заливало холмы и поля, играло в позолоте берёз. Неизъяснимая радость охватывала душу. Иногда её чуть оттесняли «вынужденные рынки» на обочинах автострады. Деревенские тётки зазывали яблоками, картошкой, луком, брусникой, клюквой, мёдом, вареньем. Белели пластиковые бутылки со свежим домашним молоком, а в банках - сметана, творог…
Тяжело жилось в глубинке. «Умные менеджеры» упразднили колхозы и совхозы, особо не спрашивая крестьян. По негласным указаниям из Москвы пускали под нож скот, даже дойных коров, закрывали фермы и мастерские, школы, магазины, почты. Всё объясняли так: якобы, деревня не даёт выгоды.
А для новой власти барыш - святая святых. Нет навара - вызывай бульдозеры и сноси подряд деревни и сёла. Оратор в столице, облечённый высокой должностью, договорился до того, что назвал русскую деревню «черной дырой», куда «уходит весь государственный бюджет».
«Больной» на голову, хоть и взлетел до кремлёвских палат.
А что делать крестьянину?
На селе добывали копейку, кто как мог, поэтому и выставляли на обочину урожай с огорода и дары леса.
… Егоров давно уехал из Заварихи. Но знал, чем дышат земляки. Ему особенно больно было видеть начинающееся катастрофическое обнищание русских крестьян. Он не мог понять, почему на селе не было работы?
Да разве это мыслимо!
Сколько себя помнил, все в деревне пребывали в труде. Бездельников не было. Едва дети подрастали, каждому давали своё поручение. Во дворах держали много скота: коров, овец, лошадей, всякую домашнюю птицу. У него было задание заготавливать на зиму корм для овечек, в день наломать и принести на двор пять вязанок ивовых кустов. Николка шёл в перелесок, залезал в ивняковые заросли, ломал ветки, складывал на верёвку и нёс…
Да, другое время наступило в начале, так называемых, «нулевых» годов ХХI-века. Смысл уже не в труде, без которого не бывает и личного счастья, а в бесконечных развлечениях и удовольствиях. У подростков посильный труд вызывал отторжение, злобу, им подавай «игры в телефоне»…
А тогда…
Один лён чего стоил! Вся деревня выходила в поле. Отведут полосу - и, давай, таскай, в снопы связывай. Все руки исколоты. Николка, бывало, начнёт хныкать, психовать, даже слезу пустит с горя, а мать подгладит по головке: «Терпи, казак, - скажет, - атаманом будешь!». «Не буду я атоманом!» - сквозь слёзы возражал мальчишка. Но хныкать переставал, сил прибывало, с азартом вырывал льняные стебли из сухой пашни…
В колхозе редко выдавали деньги и выдавали мало, предпочитая натуральную оплату за трудодни. За лён платили деньгами. Поэтому на нём старались заработать все, кто мог.
…До сих пор перед глазами загородка у поля, куда вывозили навоз от ферм и с личных подворий. Николка был «шлагбаумом». Подъезжала подвода - открывал ворота, выезжала после разгрузки - закрывал. За день - десятки подвод. Намается, пока впускал туда-сюда, а так хотелось побегать с ребятами, поиграть. Маме шли трудодни, и он послушно выполнял её поручение.
Ему очень хотелось в начальную школу в их деревне. Помнил, как пришёл в первый класс. Зашла учительница и сказала: «Встаньте дети!». Все встали. «Зачем вы пришли сюда?» - спросила. Николка сильно испугался и подумал, что вот сейчас учительница прогонит его домой. А она ласково проговорила: «Да вы учиться пришли, ребята!».
***
… Когда проехали Переяславль-Залесский, Игорь завернул на автозаправку. Вставил пистолет в бензобак, пошёл к окошку. Но быстро вернулся, вынул из бака пистолет и водрузил на место.
- Приехали! - зло бросил он и хлопнул дверью.
- Что за беда? - уточнил Егоров.
- Нет бензина, а почему нет, не говорят…
- Я предупреждал про канистру, - заметил Егоров.
- Не думал, что так выйдет, - сказал Игорь. - Ярославль у них под боком, там бензин делают. Почему не везут на заправки?
Топлива не оказалось и на следующих заправках, висели таблички: «Бензина нет».
- Я тебя не укоряю, - успокоил Егоров. - Всякое бывает. Подстраховать себя не мешает. Моя бабушка говорила: «Бережёного Бог бережёт…».
- Бережёт, - согласился шофёр. - Всё же не понимаю, почему нет?
Игорь получил ответ от радиостанции «Европа Плюс».
В эфире появился шум, треск, сквозь них пробился взволнованный голос диктора:
- В Москве такого не бывало! - вещал. - На улицы вышли тысячи людей. Они возмущены противостоянием президента и депутатов. Людской поток движется от Октябрьской площади к Белому Дому. В толпе несут плакаты: «Руки прочь от народных депутатов», «Долой президента», «Нет - государственному перевороту»…
- Началась заваруха! - вырвалось у Егорова. - В самое пекло мы с тобой попадём, Игорёк. Понял, почему нет на заправках бензина.
- Понятно! Может, пронесёт, - Игорь тревожно взглянул на Николая Васильевича. - Не вся же Москва взбунтовалась?
- Хорошо бы! - кивнул Егоров. – Дотянем до Москвы или нет?
Шофёр посмотрел на прибор, показывающий, сколько топлива в баке.
- Километров тридцать протянем, а после обсохнем, - ответил Игорь, - если не случится чудо.
Егоров промолчал. Сидеть на обочине, когда стемнеет, не лучшая перспектива.
Неожиданно «Европа-Плюс» замолкла, в эфире затрещало. Игорь стал искать другие радиостанции, но и те, похоже, отключились.
Ближе к Москве, за Загорском, Озеров несказанно обрадовался, увидев впереди на обочине автозаправочную цистерну. Он остановился, подбежал к мужикам, которые деловито заливали топливо в «Жигули».
Игорь достал из кармана талоны на бензин, протянул мужику.
- Оставь себе на память, - бросил тот. - Заправляем только за наличку.
Цена литра бензина у мужиков стоила в четыре раза дороже, чем на автозаправках.
- Там за деньги, - подошёл Игорь к Егорову, который вышел из салона проветриться. - Вчетверо гребут, паразиты.
- Да, попали мы в историю, - сказал Егоров и выругался. - Ну, не ночевать же на обочине! Не пешком же идти!
Он достал кошелёк, отсчитал сумму.
Игорь повеселел, сел за руль. Егоров ещё бранился:
- Если в России беда, то всегда одни борются с нею всеми силами ради себя и ближних, а другие, охочие до денег, наживают огромные барыши…
Озеров согласно кивал.
Вдруг подала голос «Европа Плюс».
- Во! - встрепенулся Игорь. - Бензин залили - радио заговорило…
Шёл прямой репортаж с митинга у здания мэрии Москвы на Тверской улице. Демонстранты взяли мэрию штурмом, с балкона выступал вице-президент, известный генерал армии.
«Нами управляет шайка жуликов и проходимцев, - гремел он в мегофон. – Их надо немедленно арестовать и предать суду...».
Генерал звал толпу на Останкино, чтобы потребовать эфир народным депутатам, которых по распоряжению президента заблокировали в «Белом Доме» и лишили возможности общения с людьми.
Озеров и Егоров были потрясены.
- Николай Васильевич, как вы думаете, чем всё закончится? - неожиданно спросил шофёр. - Вы-то за кого встанете?
- Не знаю, - вздохнул Егоров. - Я - не за «белых», я - не за «красных». Я - за порядок. Люди должны честно работать, достойно зарабатывать, хорошо жить, как на Западе. Русский народ перенёс столько бед, что он имеет полное право на лучшую долю, чем она есть у него, лучше того, о чём рассуждают некоторые из тех, кто всё затеял …
Накануне Егоров смотрел по телевизору выступление одного из первых лиц страны. «Нашему народу надо ведь немногое, - витийствовал тот, - немножко хлебца, немножко масла, и народ успокоится, народ у нас терпеливый…».
«Ишь, ты, миротворец! - зло подумал Николай Васильевич, - простенький сыскался! Рассуждает, будто бабулька на завалинке. Хлебца ломтик, маслица кусочек, мясца крохотка. А кому достанутся все заводы и фабрики, все несметные богатства огромной страны? Молчит! Молчит…».
Озеров и Егоров не догадывались о том, что творилось в столице, когда они въезжали на её окраину.
Уже полыхал пожар государственного переворота в худшем варинате - с применением военной силы и подразделений Министерства внутренних дел.
Будто принявший наркотик, президент, разогретый противостоянием с парламентом, десять дней желал стереть с лица земли «Белый Дом». Без тепла, без воды и света томились в нём народные депутаты.
Он бы стёр бы здание в порошок. Но это всё срывалось и срывалось. Когда же людское море потекло по улицам и достигло парламента, вождь почувствовал свой «звёздный час». Лишь демонстранты подошли к 20-му подъезду «Белого Дома», со стороны мэрии и гостиницы «Мир» застучали очереди из автоматов…
Пули свистели, цокали по бетону, на асфальт падали убитые и раненые…
Министр внутренних дел лично приказал стрелять. С дозволения президента. С жестокого убийства безвинных горожан началась подготовка к штурму «Белого Дома».
И сам президент не дремал. Находясь в Кремле и выпивая для тонуса по бокалу водки (пусть, кто увидит, подумает, что в бокале минералка!) в промежутках между докладами чиновников, он, не моргнув глазом, подписал указ об освобождении армии и милиции от уголовной ответственности за нарушение закона. Проще говоря, дал «зелёный свет» регулярным войскам идти против русского народа, хотя сам народ не имел оружия и не собирался воевать против своей же армии. Ещё раньше с высоких трибун президент не раз клялся, что ни в коем случае не будет использовать армию в корыстных целях. Теперь, после нескольких бокалов водки, он плюнул на клятвы, забыл о них.
Сатанинский дух, тот самый, что Николай Егоров заметил на портрете в газете, крутил, будто веретено, душу президента, выветривал остатки доброго отношения и милосердия к людям.
Подобного указа никто из руководителей не подписывал за семьдесят шесть лет, пока существовала Советская власть. Имеющие совесть командиры подразделений, чуя нутром, что дело пахнет авантюрой, отказались вести подчинённых против безоружного народа. Их отстранили от должностей, и тут же нашли иуд, которые за большие деньги дали согласие.
Военный министр разослал приказ армейским частям стрелять в мирных граждан. Боевые танки и бронетранспортёры, заранее вызванные из мест дислокации, спешили в столицу, а достигнув её улиц, быстро блокировали центр Москвы…
Так был открыт «ящик Пандоры» бесконечного насилия, на котором позже выросло торжество беззакония, безнаказанности, право сильного и безмерная власть денег.
В те минуты, когда машина Егорова сворачивала в сторону Рижского вокзала, пуля милицейского стрелка попала в сердце семнадцатилетнего студента Романа Верёвкина.
Он упал навзничь у подъезда к «Белому Дому».
VII
Игорь Озеров не раз бывал в Москве пешим ходом. Теперь же впервые оказался за рулём. Он с трудом соображал, куда и как проехать в незнакомых улицах и переулках. Спасибо Егорову, хорошо знал Москву. Николай Васильевич то и дело давал наводку.
- Игорёк, вон за той красной машиной поворачивай налево, - командовал Егоров. - Теперь едем прямо, на следующем перекрёстке опять сворачивай, но уже направо…
Минуя площадь трёх вокзалов - Казанского, Ярославского и Ленинградского, «Волга» выехала на Садовое кольцо.
От того, что происходило вперёди, бросило в жар, стало не по себе. От здания, где родился великий русский поэт Михаил Лермонтов до самой Тверской, насколько мог объять взгляд, надвигалась огромная толпа.
В голове её, чуть в отрыве от основной массы, ехала машина, похожая на УАЗик, но без крыши. Там стояли люди, некоторые из них держали оружие, другие подняли транспаранты. За этой машиной следовали другие, а за ними шли гражданские, вооружённые железными прутьями, ломами, ножами, цепями, палками…
Толпа оттесняла жидкий поток легковых машин к тротуарам.
- Ё-е-моё! - не выдержал Егоров. - Сметут всё! Посмотри, будто в семнадцатом году. Революция, что ли?!
Людская лавина быстро приближалась.
- Бери правее, - закричал Егоров. - Быстрее, а то сомнут.
Он не на шутку перепугался. Недалеко от них толпа уже опрокинула автомобиль. Такая участь могла постичь и их машину, просто не понравилась кому-то – и всё…
Игорь, выкручивая руль, жался к обочине, там всё было занято. Наконец, заметил свободный проход между авто и воткнулся туда. Выходить было опасно. Озеров и Егоров сидели в салоне, заблокировали двери, с ощущением страха смотрели «кино про 17-й год»…
В сторону телецентра Останкино текла толпа. Вскоре поток демонстрантов иссяк - дорогу к телецентру перекрыли вооружённые подразделения одной из прославленных дивизий министерства внутренних дел. Они прибыли на грузовиках и бронетранспортёрах, разворачивались, готовясь к бою с … мирными людьми.
А на Садовом кольце воцарилась спокойная обстановка.
- Всё вроде бы обошлось, - тяжело выдохнул Егоров. - Поступим так. До Главка не поедем, от греха подальше. Я дойду пешком, возьму ключ от гостиницы, а ты жди. Из машины ни в коем случае не выходи, мало ли что. Ясно?
- Понятно! - ответил шофёр.
Тех, кто приехал на совещание в оборонный Главк, устраивали, кроме обычной гостиницы, ещё в ведомственном общежитии. Это была обычная трёхкомнатная квартира на Севере столицы, туда Егоров заранее попросил поселить вместе с водителем. Он взял у вахтёра ключ, вернулся к машине.
И вот Игорь катил в сторону Большого Каменного моста к месту ночлега. Въехали на мост. Егоров заметил, что справа, над зданием «Белого Дома » в небо уходили густые клубы дыма, оттуда долетали рокот и гул. Он, конечно, не застал жуткую картину - по зданию палили из танков боевыми снарядами. Он увидел уже результаты расстрела. А странный гул всё нарастал по улицам и площадям большого города...
Когда Игорь подруливал к подъезду высотного дома в Чертанове, милиция у телецентра в Останкино открыла огонь из пулемёта и автоматов, в демонстрантов полетели гранаты. Охрана, сопровождавшая толпу, была наполовину уничтожена. У входа в телецентр лежали убитые…
Ни Егоров, ни миллионы людей в стране ничего не знали о происходящем.
Хотя ни один Человек на Земле не имел никакого права лишать другого жизни. Потому что он не давал ему эту самую Жизнь.
Не давал! Не давал! Не давал!
Человеку жизнь дал Господь. Только он, вечный всемогущий Бог, мог взять её по своему усмотрению…
Президент, пусть даже столь жестокий, как кремлёвский, не имел подобного права изначально. Ну, разве ему докажешь?
Пожалуй, не только в Росси, а и везде в мире борьба за верховную власть не обходилась без крови и жертв.
Но никому от этого не легче!
«Что же! - сокрушался Егоров. - Неужели целое столетие, унесшее миллионы русских в революциях, в братоубийственной Гражданской бойне, в лагерях и тюрьмах начальных Советов, в сражениях Великой Отечественной войны, так ничему и не научили всех нас? Особенно тех, кто ныне взял оружие добровольно или по приказу? С той или с другой стороны? Да - с любой…
Или они - полные манкурты, существа, потерявшие память? Или алчная жажда власти, безумные законы толпы лишают человека всего человеческого, и он превращается в двуногое животное? В животное, способное на погром, убийство, поджог, на всякое насилие без разбору…
Где же Закон, где Гражданское общество?».
От размышлений ломило в висках, но он не находил ответов…
В квартире, где разместился с Игорем, зазвонил телефон.
-Да, Егоров слушает, - взял трубку.
- Ой, милый! - услышал Анну. - Ты живой? Всё в порядке? Я страшно переживаю…
Егорову было приятно её волнение.
- Успокойся, Аня, - сказал он. - Нормально всё. А ты откуда узнала телефон?
- Ты мне сам дал, - напомнила жена. - Забыл? Будь осторожен, я прошу. Мы ждём тебя...
-Ладно, ладно. Целую! - положил трубку.
В это время Игорь на «Волге» обогнул большой дом и увидел автостоянку. Зашёл в будку оформить документы. Пожилой чертановский охранник, одетый в синий пуховик, надрываясь от натуги до красноты, орал в телефонную трубку, которую держал у самых губ.
«Вера, Вера, куда он пошёл? Там же убивают! Да выйди, разыщи его. Боишься? Ах, твою мать! Я же тебе говорю - там убивают…».
«Убивают!» - это было первое слово, которое Озеров услышал от жителя Москвы. Будто в подтверждение, где-то в чертановских микрорайонах прогремела автоматная очередь.
С ожесточением бросив трубку на рычажок, охранник выпучил глаза на Озерова, будто тот и был тем самым человеком, который «там убивал».
- Чего надо? - грубо бросил.
Игорь объяснил. Охранник вышел из будки, осмотрел машину, по сути новую, не отъездила и года.
- Оставить-то можно, - смягчился. - Но не гарантирую, что утром заберешь…
- Как это? - не понял Игорь.
- А вот так! - помрачнел охранник. - Не видишь разве? Может, ночью придут и разметут стоянку…
Игорь повернулся, сел за руль, поехал к дому, у подъезда нашёл узкое местечко, приткнул «Волгу» - будь что будет…
Приготовив холостяцкий ужин, Озеров и Егоров сели за стол. Кушали молча. В тишине квартиры на 16-м этаже к ним постепенно начинало приходить осознание того, что произошло и продолжало происходить.
Игорь, оторвавшись от еды, пробовал включить через пульт телевизор. Все московские каналы не действовали, только «сетка» светилась на экране.
- Там есть радио, - Егоров показал на шкаф. - Посмотри, может, вещает?
Игорь достал со шкафа приёмник, включил в сеть, покрутил ручку, пощёлкал кнопками - программы были отключены, радио молчало.
- Это блокада, - съязвил Егоров. - Ладно, отдохнём от информации. И так много чего насмотрелись…
Долго отдыхать им не дали.
Около одиннадцати вечера затрещал сетевой радиоприёмник. Игорь включил громкость. Вице-премьер, круглолицый еврейчик, пухлый, как набитый соломой матрас, подавленно и растерянно объявил: «Правительство не способно овладеть ситуацией в Москве и обезвредить тех, кто взял оружие и пошёл убивать...».
Поэтому вице-премьер просил поддержки у самих москвичей. Иначе, вещал он в эфире, плачевным окажется исход новой гражданской войны, а она, уже началась…
Вице-премьер призвал всех, кто не равнодушен, приходить к мэрии Москвы, получать оружие и формировать отряды по «защите демократии».
- Докатились! - не выдержал Егоров. - Получай ружьё, иди, стреляй в брата!
А ещё вице-премьер называется?! Обложился! Показал своё бессилие…
Игорь молчал.
Он испуганно следил, как Егоров ходил по комнате и ругал правителей.
Вслед за призывом вице-премьера диктор несколько раз предостерегал: «Не подходите к окнам», «Зашторьте окна», «Не подходите к дверям», «Не выходите на улицу»…
Всю ночь были слышны выстрелы, взрывы, хотя Чертаново находилось далеко от центра.
VIII
К большой радости Игоря, «Волгу» не тронули. Егоров собрался на совещание в Главк. Игорь рулил по Люсиновской улице, торопясь в центр. На проезжей полосе валялись ботинки, сапоги, тапки, разорванная одежда, пакеты, газеты…
Что стало с их хозяевами? Где они? Живы или мертвы?
Жуткая ночь прошумела по Замоскворечью.
Центр был перекрыт милицией.
Егоров оставил машину с Игорем на углу в начале Дмитровской улицы, а сам отправился пешком в Главк, который находился через два квартала.
Подходя к мэрии, он почувствовал, как сзади кто-то взял под руки. Он обернулся, два здоровых мужика держали его.
- Что такое? - возмутился Егоров. – Кто вы? Почему напали?
-Ты за кого будешь? - спросил тот, кто был справа. - Ты поддерживаешь наших или депутатов?
- Я за себя! - обернулся Егоров, пытаясь смягчить ситуацию иронией.
Но серьёзно добавил:
- Я против насилия с любой стороны, ваших не знаю, депутатов тоже не знаю.
- Не валяй дурака, - обнаглел незнакомец. - Мы всю ночь на баррикадах торчали, а ты прикидываешься мешком. Щас мы тебя быстро в чувство приведём…
Егоров уловил угрозу, понял, что произойти может всё, что угодно.
- Я в командировку приехал, ничего не знаю, - заговорил он, пытаясь вызвать сочувствие у баррикадников. - Я случайно в Москве, к восстанию не имею отношения…
- Пойдём! - скомандовал один из них.
Егорова повели. Сопротивляться не имело смысла. Напротив мэрии, у арочного входа в большое здание, толпились люди. Строем подошла небольшая колонна добровольцев.
- Щас ты получишь оружие, - объяснил конвоир, - и мы тебя отправим на баррикаду.
- Хорошо, - как можно спокойнее ответил Егоров.
- Подожди здесь, - приказал конвоир, - мы быстро.
Они скрылись в подъезде, Егоров, что было сил, бросился наутёк в переулок. Он бежал, оглядываясь, пока не очутился на улице Тверской. Перед ним высилась огромная баррикада. Чтобы пройти в Главк, нужно было как-то обогнуть её, состоявшую из бетонных плит, огромных брёвен, каких-то столов, и прочих подручных материалов…
У баррикады стояли молодые люди. Это были, в основном, евреи. Большинство из них - пьяные, вооружённые автоматами и пистолетами. Рядом с ними на тротуаре лежали ящики с водкой и вином.
Один из них преградил дорогу Егорову.
Чёрные пьяные глаза сверлили Николая Егоровича.
- Пропустите, на совещание иду, - честно признался, - а то опоздаю.
Пьяный смотрел на Егорова и о чём-то раздумывал.
- Куда на совещание? - выдавил он, дыша перегаром.
Егоров назвал адрес Главка.
Баррикадник отошёл к товарищам. Они о чём-то посовещались. Пьяный вернулся, сделал знак следовать за ним и проводил до специального прохода, иначе баррикаду никак было не обойти.
***
Над центром Москвы витал могильный дух.
В небе над Тверской улицей баражировали военные вертолёты. Где-то слышались выстрелы из танков. Всё было растоптано, унижено, оплёвано, а недалеко от Тверской - залито кровью и обсыпано пеплом…
Егоров прошёл в здание Главка.
- Какое совещание? - изумился помощник начальника, когда увидел Егорова. - Видишь, раздрай идёт. Неизвестно, уцелеем или нет. Может, и Главк разгонят к едрене фене. Разве вы не получали депешу? Мы предупреждали, что переносим совещание, ехать не надо…
- Не знаю, - опешил Егоров. - Директор не сказал. Наверное, депеша пришла, когда я уже уехал…
- Скорее всего, - согласился помощник. - Так что, Николай Васильевич, возвращайся, счастливой дороги. А после, когда всё устаканится, решим про совещание…
- Хорошо, - сказал Егоров, и вышел из Главка.
Поездка вышла впустую, только потерял время. Это удручало. Когда подошёл к машине, Игорь добавил неприятности.
- По радио передали, что въезд в Москву и выезд из Москвы запрещён, - сообщил. - Что будем делать, Николай Васильевич?
Егоров пожал плечами.
- Домой поедем, - твёрдо ответил. - Чего тут высиживать? Если и остановят, ничего страшного, мы же не преступники какие…
Вернулись в Чертаново, переночевали, собрали вещи
Перед дорогой сели перекусить.
Кусок сахара, опущенный в горячий чай, рассыпался, таял…
- Вот будто этот кусок сахара, - задумчиво произнёс Егоров, - на наших глазах рассыпается советская государственность. И ничего не сделать! Вернее, народ не в силах что-либо сделать. Великая страна распадается… Обидно! Я помню, как-то мы в Главке обедали. Подсел за столик коллега с Урала. «Ребята, - предложил, - хотите свежий анекдот?». Мы - ему: «Давай!». «Представьте, Украина стала самостоятельной и отделилась от Советского Союза, - травил анекдотчик. - После самостоятельная Украина собрала боевые отряды и пошла войной на Россию…».
- За столом дружно захохотали, - вспоминал Николай Васильевич. - А один мужик так смеялся, что зашёлся в смехе до слёз, покраснел, пришлось подносить стакан с водой…
Игорь рассмеялся, услышав анекдот.
- Теперь, боюсь я, - продолжал Егоров, - будет не до смеха…
- А, может, Николай Васильевич, как-то повернёт к лучшему? - робко спросил Озеров. - Больно уж до ручки дошли. Я вон с приятелем, чтоб по талону взять бутылку водки, простоял в огромной очереди с девяти утра до четырёх дня. Разве дело? У меня мама живёт в деревне, так не может килограмм сахарного песку купить, чтоб чаю попить, в сельмаге говорят - фондов нет…
Егоров взглянул на шофёра.
- Непорядок, Игорь, - согласился он. - Этот «непорядок» кто придумал и зачем? Вопрос вопросов! А где ответы? Их пока нет. Ладно, Игорь, давай заканчивать, поехали. А то долго будем философствовать…
IX
Обратная дорога уже не притягивала Егорова. Зато была другая радость. Издалека Липовец воспринимался, как островок тишины и благополучия, будто райский уголок. Ждала Анна, там были дети, друзья и товарищи. Там не разрывали воздух выстрелы…
Уже поздно вечером прибыли в родной город.
Жена не спала, ждала.
- Как я соскучилась! - обняла Николая.
Собрала ужин, согрела чай.
- Ну, рассказывай, что, как?
- Да чего, Анечка, рассказывать - ничего хорошего, - прихлёбывая чай, докладывал Егоров. - Беспорядки они и есть беспорядки. Уехал при одном строе, а вернулся уже при другом - так у нас в России всё быстро меняется. А ты чего пристально смотришь на меня?
-Давно тебя не видела!
- Ну, и как? Изменился?
- Очень! - улыбнулась она.
Утром Егорову позвонил профессор Глебышев.
- Привет, дорогой, - бодро говорил Олег Иванович. - Ты не уезжаешь на рыбалку?
- Нет, - ответил Егоров. - Вчера из Москвы прикатил. Какая рыбалка!
- Я тоже был в Москве, - продолжал Глебышев. - Если ты не возражаешь, давай заеду, мне посоветоваться надо по одному вопросу.
- Приезжай, - не возражал он.
Их связывало не только то, что родились и выросли в одной деревне. После родов у матери Глебышева пропало молоко. Кормить грудью крохотного Олежку стала Марья Захаровна, мать Николки. Они были родными - Олег доводился Николаю троюродным братом.
Высокий, широкий в плечах, Глебышев заполнил собой всю прихожую. Его круглое лицо выражало радость.
Они обнялись.
- Проходи, дорогой землячок! - распахнул дверь в комнату Николай Васильевич. - Не забыл, как в школу бегали?
- Такое не забывается! - с теплотой сказал Глебышев.
Стали вспоминать далёкие годы. Дружная компания была у них в деревне - Николка, Олежка, Коля Хохлов, Витя Поляков, ещё ребята. В школу ходили три километра туда, три - назад.
И очень хотели учиться, так хотели, как теперь уже мало кто хочет. Занимались самообразованием, математику и физику штудировали после школы, хотя никто не заставлял. У Николки и стимул был: хвалят дополнительно. Мать, бывало, придёт с родительского собрания, обронит: «Ой, Коля, тебя-то похвалили!», а в глазах – гордость за сына…
Была и ещё мечта-стимул. Он видел, как в деревне едва ли не всё делали вручную: косили, пахали, убирали урожай, заготавливали дрова… «Когда стану большим, - думал Николка, - изобрету что-нибудь, чтобы облегчить труд». Чтобы выйти в люди, как говорили в деревне, надо учиться. А их деревня была, действительно, глубинка отдалённая. Николай первый раз увидел автобус, когда прибыл в областной центр поступать в институт.
Он, после получения школьного аттестата, неожиданно захотел, как многие ребята в те годы, пойти на военного лётчика, и сдал уже документы, хотя и не оставлял мечту об изобретательстве. Не прошёл комиссию - обнаружили скрытую близорукость, а у лётчика зрение должно быть самое отличное.
- Наше деревенское поколение, Олег, всё-таки хорошо стрельнуло, - сказал Егоров. - Посмотри, сколько ребят вышли в большие люди - тот замом у губернатора, другой главный инженер ведущего завода, ты вот - профессор и доктор наук, и я не последнее спица в колесе на заводе…
- Правильно ты заметил – стрельнуло поколение, - согласился Глебышев. - А за нами уже осечка, теперь всё по-другому. Мы жаждали знаний, стремились к чему-то. Не зря же, помнишь, все в нашей компании получили серебряные медали. В такой-то глуши. Ну, да ладно, вернёмся в день сегодняшний?
- Ты как оказался в Москве? – спросил Глебышев.
- На совещание в Главк послали, - ответил Егоров, - а там закипела разборка во власти. Сам понимаешь, не до совещания.
Он поведал другу о переживаниях в мятежной столице.
-Ты знаешь, Олег, я человек не сентиментальный. Но когда вступил на Тверскую, увидел баррикады, весь разор, дым, грязь - мне захотелось заплакать. Сердце столицы было сжато смертельной судорогой, растоптано, оплёвано, унижено. Сдавило мне горло. Не верилось, что я у себя дома, в родной стране…
Егоров замолчал, а гость находился под впечатлением услышанного.
- Давай за то, что ты не попал ни в какой переплёт, остался целым и невредимым, - профессор достал из портфеля узкую плоскую бутылочку коньяка. - По грамму!
Они прошли на кухню.
Анна приготовила закуску.
Друзья пригубили по стопке.
- Олег, а ты как туда попал? - полюбопытствовал Егоров.
- О, Николай, целая история! - неторопливо начал Глебышев. - Меня пригласили в Германию, на симпозиум физиков. Симпозиум прошёл великолепно, я хорошо выступил. А домой поехал, естественно, через Москву, там и застал эти события. Со мной был знакомый профессор из Новосибирска Вадим Фролов, тоже доктор наук, и он летал на симпозиум. И вот в Москве мы с ним в качестве наблюдателей, проще говоря, зевак бродили - то к зданию Верховного Совета пытались пройти, то курсировали в районе зоопарка, старались понять, что происходит.
- Честно признаюсь: каких-то огромных толп в поддержку Верховного Совета или президента не видели, - продолжал Олег Иванович. – Но на наших глазах омоновцы разгоняли безоружных зевак, милиционеры, будто с цепи сорвались, избивали людей дубинками, пинали ногами…
- Жуткие сцены, стыдно и противно. Фролов сказал: «У меня такое ощущение, что меня убивают!», - делился профессор. - И я его хорошо понимал. Сам, Николай, рассуди: национальная трагедия - русские люди в столице России стреляли друг в друга. И не какая-то бандитская разборка, а они часто происходят в Москве, а убивали друг друга по политическим соображениям. Скажи: кому выгодно, кто нагрел руки?
- Не знаю, Олежка, что тебе и сказать! - проронил Егоров. - Оценки трудно давать, что случилось, мы поймём позже. Мне накануне сон приснился, как в деревне церковь ломали. Помнишь?
- Как не помнить! - встрепенулся Глебышев.
- Мне показалось, что теперь произошло что-то подобное. Помнишь, как купол сдернули?
- Подожди, Николка, ты что-то запамятовал, - оживился Олег Иванович. - Купол сбросить оказалась кишка тонка. А вот крест с купола сдёрнули. Крест!
-Да, я что-то уж подзабыл, - согласился Егоров. - Наверное, ты прав - крест!
Они помолчали.
- Я к тебе по делу, - продолжал Глебышев. - В Германии мне предложили: герр, то есть господин, Глебышев, переезжай в Гамбург, даём вам кафедру физики, лабораторию, жильё и оплату хорошую.
- Сколь хорошую зарплату? - вставил Николай Васильевич.
- В десять раз больше, чем я получаю, являясь ректором Липовецкого университета, - ответил Глебышев.
- Заманчиво! - усмехнулся Егоров. - Ты, Олежка, что ответил?
- «Подумаю», сказал, - склонил голову Глебышев. - Они ждут. Я хочу услышать твой совет.
- Дорогой мой, ну, какой я советчик? - вздохнул Егоров. - Я не учёный, я инженер. Знаю, много советских учёных свалило в Америку, Англию, в ту же Германию, обидно, честно говоря, за Россию. Хотя я знаю случай, когда один профессор, как и ты, физик, чтобы выжить, бросил науку и торговал сахаром. Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Зарплата - стимул сильный, но не всё деньги решают. Я бы не поехал. А как без нас родная деревня?
- Понял тебя! - кивнул Глебышев. - Понял!
Он поднялся, стал прощаться.
- Знаешь, Никола, - обернулся уже от дверей, - тот крест, может быть, придётся нам с тобой и восстанавливать.
- Я не исключаю! - поддержал Егоров.
2016-2020 гг.
