С утра пораньше

Часть 1

Часть 2

СПАСАЕМ ВСЕГДА не себя, а других. Вот мысль, пришедшая в голову в самолёте, когда шло объявление о поведении пассажиров в аварийных случаях. Кислородную маску вначале полагается надеть на себя, а уже потом на ребёнка. Иначе можно погибнуть и самому и ребёнку. Вот и мораль: да спасись ты, матушка Россия, сама вначале, потом спасай «ребёнков».

Разве не так было в конце 80-х? Погибали, надвигалась катастрофа, а всё надевали кислородные маски на республики. Сами погибали. И почти погибли. Но и республики недолго дышали кислородом.

МИТРОПОЛИТ: БОГ никогда не спешит и никогда не опаздывает.

ОТЕЦ ВАЛЕРИАН о примерном прихожанине (он называет такого в шутку протоприхожанином): «И всем он рад, и всем он раб».

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ОТОРВАННОСТЬ от России вовсе не означает оторванности от её корней. Если это корни православные. На четырёх долгих службах отстоял в Ташкенте. И не было совсем ощущения, что я в Средней Азии. Этот храм православный, в этом всё дело. Причащался.

Конечно, много всего наслушался. В основном, хотят вернуться в Россию. Но куда, как? И почему оставлять нажитое молитвами и кровью? Здесь же уже им и родина. А в предках кто? Одних только архиереев в здешней ссылке было семнадцать. И несколько сотен священников. Земля исповедничества. И её бросать?

Всё перебаламутилось, взболталось. Сейчас муть оседает. Но не исчезает. Нет проточной воды.

ПРАВОСЛАВИЕ НИКОГДА не ставило задачи сделать жизнь людей легче. Для православия главное, чтоб человек стал лучше. А станет лучше, то и любая жизнь ему будет хороша.

СОН О СТАРШЕМ нерождённом сыне. Плакал во сне и, проснувшись, продолжал плакать.

ЧИТАЕШЬ ИСТОРИЧЕСКОЕ или религиозное и постоянно указывается на утраченные тексты. «От его сочинений (святителя, богослова, философа), сохранилось только...»). Но нам же хватает и сохранившегося. Пропавшие были, естественно, не хуже. И что? Библиотеки и те горели, и доселе горят. С непрочитанными текстами. И нам хоть бы что. Вздохнули, да и дальше живём. А сейчас и гореть им не надо, их просто убивают.

- НАД ДЕРЕВНЕЙ ПРОЛЕТЕЛИ восемь истребителей. «Бабы, дайте пирога помянуть родителей»! (От Гребнева).

От него же: Разговариваем. Он: «Сейчас на грудь приму и запаляю «приму»? - Нет. Обожди (думает). Пиши: «Я под землёю долго не пребуду, я стаканом себя опохмелю, пошевелю своей могучей грудью и холмик свой могильный развалю».

- Я гулял, здоровьем сыпал, а теперь на том стою: я свою цистерну выпил, выпивайте вы свою. (От Ситникова).

МОЖЕТ БЫТЬ так? Поэзия (хорошая) - прорыв в состояние, которое когда-то станет (было) естественным.

ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК незаметен. Обычно внешне заметному человеку его заметности не прощают. Это значит, что он сам себе всё прощает. И наоборот, люди оправдывают тех, кто сам судит себя.

- ЧЕГО ГОВОРИТЬ - вся жизнь в России с петель слетела, а мы ещё на какую-то справедливость надеемся.

- Не могла не слететь. Идеология - это псевдорелигия. У идеологии нет родины. Без корней, её и сорвало. Не люди партий (то есть частей общества), а люди целого нужны.

- И где их взять?

- Ну, нас уже двое.

ЖИТЬ, ЧТОБЫ заслужить любовь людей - это дело десятое. А вот жить, чтобы любить близких, вот тут-то... тут-то... да-а.

ВЫХОДИМ В ХОЛОДНЫЙ рассвет. Третий день Крестного хода. Иней на траве. Женщина: «Ой, холодно, ой!» Мужчина: «Вот и хорошо! Не закиснем. Можно без засолки жить».

ОТЕЦ РАБОТАЛ гардеробщиком и чем-то проштрафился. Вызвали сына и ему выговаривали. За что? За плохое воспитание отца?

СТАРУХА СТАРИКУ: - Старик, корову продал? - Продал. - А деньги где? - Старуха, спать, спать, спать.

МЕЧТА ИНОСТРАНЦА: выпить водочки с селёдочкой, с видом на Кремль. Любит два русских глагола: сплю и пью.

Он же: «Сижу и мислю, сижу и мислю. Потом просто сижу».

В СЕМИДЕСЯТЫЕ ОДИН президент одной африканской страны много делал визитов. И всегда брал с собой тех, кто, по его мнению, мог бы свершить переворот во время его отсутствия.

Аэропорт, встреча. Делегация спускается с трапа. Президент представляет его сопровождающих. Отдельно рекомендует: «А это мои мятежные генералы». Они стоят кучкой. Хмурятся.

ДИПЛОМАТ НА ПРИЁМЕ: - Мы пьём, говорим, спим, а чекисты потом всю оставшуюся ночь записывают наши разговоры.

Другой: - А что записывать? О чём говорили? История цивилизаций? Мистика, стоицизм, космизм, стагнация, коллапс? Всё вроде умно, но ведь всё болтовня.

- Так болтовня это и есть тот самый первичный бульон любых мыслей, из него всё рождается.

- МАЛО СТРАДАЛИ, - говорю юному, лет пятидесяти, философу.

Он прямо взрывается:

- Ап-пять эта поэзия страдания! Вы ещё не забыли от Патриарха орденок за неё получить? Рас-сия! Россия гибнет, а мы что делаем? Скорбим? Над нами издеваются, а мы смиряемся?

- В смирении сила, - успеваю я вставить.

Но говорить с ним более, чем безполезно. Помню, он, вроде бы шутя, запузырил такую фразу: «Я живу в режиме постоянного творения истории, я, в силу данного мне таланта, глобально отобразил катаклизмы общественной жизни и только по причине своей безконечной скромности не вышел на уровень бумажного носителя». То есть не напечатал свои мысли.

А мне настоятельно советовал попасть в приличную ауру, в энергетическую среду «для подпитки, для накопления позитивного потенциала».

У нас любое заболтают. Вообще лучше не показываться на людях. Обязательно налетит вот такой умник и будет считать себя смелым, говоря мне глупости, и потом (уверен) расскажет, что «вразумил это ископаемое из двадцатого века».

К ТЫСЯЧЕЛЕТИЮ ПИСЬМЕННОСТИ на Руси много писали о святых Кирилле и Мефодии. Были и такие ехидные выпады:

Когда б предвидели Мефодий и Кирилл,

Какою чепухой их будут славить внуки,

Они б не тратили ни времени, ни сил,

Стараясь преподать нам аз и буки.

Но в то же время было и это, тютчевское:

Причастные его труду,

Сквозь тьму веков и толщу поколений

И мы, и мы его тянули борозду

Среди соблазнов и сомнений.

ГОВОРЯТ О МОЛОДЕНЬКИХ (те бегут на танцульки): «Кого пронесёт, а кто и принесёт».

ОТЕЦ О СВАТОВСТВЕ: «Сват приезжает, жениха расхваливает: «Парень богатый - изба небом крыта, завёл бы скотинку, да нету корыта». А невеста изнутри выходит с подарками жениху: «Вот в горшке помои для него от меня передайте, скажите: умойся, вот ему портянка, скажите: утрися».

ВНЕЗАПНО ВДРУГ вспоминается какое-то меткое выражение, которое, может быть, и не употреблял лет шестьдесят. А оно, значит, жило во мне.

Вот сегодня вдруг выскочило: «Не спрашивают - не сплясывай!». Это человеку, который суётся что-то сказать, толком не вникнув в суть дела.

Или всплыл вдруг давний, явно потерянный стих из студенчества: «Всё был мне в разговоре мило, соловьём поёт, что ни скажет: «Опять же пошла, опять же купила, чайку попила, опять же». Разлука. Время неслось, жесточась, неслось, меня содрогая. И думал я, по ночам ворочаясь: конечно, ты стала другая. Встреча, ты, и твой голос знакомый нить разговора вяжет. Но та ж поговорка и тем же тоном. А ты всё такая ж, опять же».

КАТОЛИКИ И МЫ - это два мира, потому что было два разных детства. У них только Рождество, оно у них и главное. У нас, конечно, тоже Рождество, его незабываемое морозное ликование, но у нас, прежде всего, Пасха Христова. А она о чём? Она о победе над смертью.

Да у них и в Рождество реклама кока-колы.

Убогий у них быт. Замкнутый. Вот наши русские дома - какие резные окна, какие ставни, крыльца какие расписные. А у них, у них всё внимание на двери. Запоры какие, засовы какие кованые. Видел я выставку такую. А видов наших замков там негусто. Я вообще из детства замков не помню. У них: мой дом - моя крепость, у нас: заходи, садись за стол.

И как они давали клятвы? Клали руку на эфес шпаги. Вроде красиво - слово рыцаря. Мы, прикладывая руку к сердцу.

Разница?

Есть большие отличия и в миропонимании меж нами и мусульманами. Да, единобожие. А кто для мусульман Аллах, воплощение чего? Справедливости.

Конечно, это хорошо. А вдуматься? Тогда будет справедливо пересажать всех несправедливо судящих, обманывающих. Тут буква закона. Но спасает ли закон? Милость выше закона или нет?

Наш Бог - это любовь. Это и прощение, и строгость, и терпение, всё тут. Разница эта началась в первые века новой эры, когда западный мир стал жить по Писанию, из которого был вычеркнут Иисус Христос. Конечно, тогда чего ждать? Разница стала пропастью непонимания нас Европой. И нам ещё говорят, что мы - Европа. Ну уж, увольте, в инкубатор не хотим. А считаете нас отсталыми, так от чего мы отстали? От безбожия? Слава Богу.

И всё-таки, всё-таки лучше чалма, чем тиара.

ХОРОНИЛИ АБРАМОВА. Человек из обкома не хотел давать выступить Василию Белову. Жена Абрамова, уже вдова, Людмила Александровна ворвалась в комнату президиума, где повязывали траурные повязки для почётного караула и во всеуслышание заявила: «Если не дадите слова Белову, я вам прямо у гроба скандал устрою!»

А тогда только что наши войска вошли в Афганистан. Не самовольно, отвечая на просьбу правительства. Теперь, по прошествии времени, понятно, что для нас-то это было трагично: сколько гробов разлетелось по Руси, но гибель Афганистана отодвинуло. Русских солдат - шурави - афганцы вспоминают с благодарностью.

И в моём родном селе есть могилы «афганцев» и, позднее, «чеченцев». В другом районе, сам видел, могила солдата в его родном дворе. Потребовала мать, чтобы цинковый гроб (не разрешили открыть) закопали во дворе. Потом совсем недолго пожила, ещё ей и сорока не было. И цинковый гроб и её, деревянный, упокоились на общем кладбище.

Вот она - русская судьба.

Тогда Василий Иванович предсказал трагедию Афгана.

Выступал там и Гранин Даниил. Причитал: «Ах, Федя, Федя, как ты рано умер, а ты так много обещал». Ну не глупость? Кто же тогда за Абрамова написал трилогию «Пряслины»? «Две зимы, три лета»? «Альку»? «Пелагею»?

Сам-то Гранин чего написал? «Иду на грозу»? Очерк об учёных. А с Адамовичем походили по квартирам блокадников, позаписывали. Да всё втравливали в разговоры о мерзостях, например о том, куда приходилось девать экскременты. Именно эти либеральные классики воспитали нобелевскую лауреатку, которая соскребала с женщин на войне только грязь, только оговоры нашего воинства.

А вот есть в Белоруссии прекраснейшая писательница Татьяна Дашкевич. Она написала книгу «Дети на войне» - великая книга! И в ней много трагичного, но в ней есть свет любви.

Да, Фёдор Александрович. За неделю до его кончины мы с ним, ещё Василий Иванович, обедали в ресторане гостиницы «Россия». Он всё подшучивал над Василием Ивановичем, тот над ним. «Чего ж ты сёмгу заказываешь, ты же написал про неё «Жила-была сёмужка?» - «А ты и сёмужки в Вологодчине сухопутной не едал, хоть сейчас поешь. - И мне: - Пей, на нас не гляди. Пей. Написал же «Живую воду», пей, не уклоняйся от привычек народа».

Когда гроб с телом его опустили в родную ему землю на высоком берегу Пинеги, и воздвигли над могильным холмом ещё один холм из цветов, в деревенском клубе начались поминки. Село человек триста, но ведь очень много приехало отовсюду. Люди всё шли и шли. Шли и несли поминальные рыбные пироги, завёрнутые в старинные расшитые полотенца. Женщины из Архангельского народного хора, всё увеличивая льющиеся слёзы, пели любимую песню писателя - земляка: «Ой, по этой травушке ходить не находиться. Ой, по этой травушке тебе больше не ходити, ой, на эту травушку тебе больше не ступати...».

СОХРАНИЛАСЬ СТРОФА из стихотворения, которое, помню, сочинилось после того, как мы семьёй ходили в Никольский лес. Разложили костерок на опушке. Надя чего-то обижалась на меня. И вот тогда написалось. И уцелело в памяти только это: «...тогда, тогда не будет ссор на этом свете. Но разве мало - был костёр, был наш сердечный разговор. Играли дети. Играл наш сын, играла дочь. А мы старели. И как, и как нам превозмочь судьбы качели. Туда - оттуда. И опять туда-оттуда. Ушли за счастьем поезда. Они вернутся к нам тогда, когда...» (Не дописано).

НОВОСТЬ. В ГРЕЦИИ президент извиняется перед педерастами, что у них мало было прав, и сообщает, что уже принято решение их узаконить, разрешить им случки повсеместно. Не хочу больше в Грецию. Две трети (!) парламента голосовали за этих двуногих ...

Ну, Эллада! Ну, родина олимпиад! Может, парламент надеется, что их гомосексуалисты побегут быстрее остальных.

ПРИДУМАЛИ СВИНОЙ грипп, чтобы лишить людей возможности помочь себе в питании. Во-первых. Во-вторых, вынудить покупать чужое. Представить это страшно. Мне рассказывали женщины у церкви: «Приезжали в плащах, в масках, поросят выгоняли во двор или на улицу и, дети - не дети тут - опрыскивали бензином и поджигали. Это фашисты!»

СЫТЫЙ, ХРЮКАЮЩИЙ по телевизору либерал в начале 90-х: «Чем гордитесь? Медицина безплатна? А как лечат? Нет, давайте я заплачу, но чтоб вылечили как следует».

Его, конечно, уже «вылечили»: давно не хрюкал. А платная медицина людей лечит весьма изобретательно: до смерти доводит, но не сразу. Вначале все сбережения вытянет.

ОН БЛЕСТЯЩЕ владел искусством вовремя собраться с чужими мыслями. Это не моё, слышал от Небольсина. Но и его ли?

ГОД КУЛЬТУРЫ закончился сокращением числа сельских библиотек. Вот спасибо. Это убийство культуры. Год русского языка закончился сокращением часов на его преподавание. Год литературы ознаменован разовыми компаниями встреч с читателями, разворовыванием «грандов», прославлением пишущей либеральной шпаны и... что и? Год литературы кончился, позорно, но, слава Богу, русская литература не кончилась.

Чем хороша была моя жизнь в детстве, отрочестве и юности, так это тем, что всякие модные веяния (правильнее сказать, всякие обезьяньи подражания западнистам) доходили до нашего Богоспасаемого далёкого вятского села уже на издыхании и уже в сопровождении известий, что это уже устарело, что мы отстаём, что уже не твист в моде, а буги-вуги и тому подобное.

То же и в одежде. Тем более, повезло и в том, что жили бедно. Практически все. А это великая милость, когда юноша или девушка не стесняется быть скромно одетым. Да, не модно, но всё же чистенькое: брюки поглажены, стрелки наведёны, воротнички у девочек беленькие, кружевные, сами вывязывали, у всех косы и в косы вплетены алые или голубые ленты.

Шло нашествие и на язык. Поменее сегодняшнего, но тоже. Тюрем и тогда было достаточно, жаргонов хватало. Всякие стукачи, вертухаи были не только в жизни, но и проникали в лексикон.

Были, помню выражения, которые подчиняли русскому выражению нерусские слова. «Крути колесо - делай бизнес» - это шутка из той поры. Колёс для кручения было изрядно, работали же всегда: молотилки, веялки, печатная машина, колодезные валы на которые накручивались верёвки (колодцы глубокие, иногда оборотов по 60-70). Так что бизнес - это не то, что сейчас всех захомутало, а физическое развитие.

Появился танец линда, сразу появилось выражение - линдачить. Конечно, и чарльстонили.

Песни иностранные проникали. Чаще не словами, музыкой. Бывали свои слова на «ихнюю» музыку. «На чердаке танцуют тоже. Там буги-вуги кочегар всю ночь даёт. И по его немытой роже пот трудовой, пот трудовой ручьями льёт». Да даже и позднее, например, темнокожие «Бони-М» пели свою «Ра-ра, рас-пу-тин», припев её наша молодёжь передавала такими словами: «Варвара жарит кур... жарит, жарит ку-ур...».

Но ничто и никто не мог победить ни песен, ни танцев России. Танцевали и краковяк, и польку, и па-де-спань и всё побеждающий вальс. Танго не любили, но фокстроты! И тоже тут переделки были. Был моднвй фокстрот «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что ты уходишь от меня». Переделали: «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка, полная червонцев и рублей? Самая нелепая ошибка, Мишка, то, что в книжке нету прибылей».

А незабвенная игра в «ручеёк», когда проходили под руками стоящих пар и выдёргивали себе того, кто нравился. Оставшийся (оставшаяся) без партнёра возвращался к началу и тоже выбирал, кого хотел. При этом всегда пели. Вообще песни советского времени очень, в хорошем смысле, воспитательны. Они и лиричны («На крылечке твоём каждый вечер вдвоём мы подолгу стоим и расстаться не можем на миг»...) и воспитательны («Не думай, что всё пропели, что битвы все отгремели, готовься к великой цели, а слава тебя найдёт...), и патриотичны («Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех...», «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна».

Конечно, были и такие, например: «Трясучка - модный танец, привёз американец. Придумали индейцы, а пляшут европейцы», разве не актуально?

И огромное русское частушечное богатство, мгновенно откликающееся на все события эпохи, на появление новых понятий: «Нету свету, нету свету, нету электричества. Нет ребят по качеству, не надо по количеству».

МУЖЧИНА ДОЛЖЕН БЫТЬ как волк. Он или одинок или всю жизнь с одной волчицей. А бегать за козами и овечками - это удел козлов и баранов.

КОГДА ЛЮБОВЬ украинцев к своим детям будет больше ненависти к русским, дело пойдёт на поправку. В Переславле-Хмельницком в магазине разговор с двумя продавщицами, помнящими советские времена и тоскующими о них.

- Детей, пусть не вы, но отдаёте же в армию. Убивать братьев.

- А как жить? В армии хоть платят. А откажись, тем более пострадаешь. В тюрьму посадят.

- Уж лучше, думаю, в тюрьме, чем убивать своих.

- Вам так в Москве легко рассуждать.

- ЁРШ ДУРАК, а окунь умный. Ёрш, хоть сытый, хоть голодный, все равно хватает. Тащишь его, заранее плюёшься. Ещё же надо с крючка снять. И колючий и сопливый. А окунь вначале к червячку присмотрится, принюхается. А как попадётся, тут же моментально заматывает леску за лопух, за корягу. Умный. Красивый, полосатенький.

ИВАН ФЁДОРОВИЧ, фронтовик: - В Венгрию вошли, не забыть! Поле, копны соломы, всё вроде как в колхозе, бегаем за немцами, гранатами, прямо как снежками, кидаемся. Мне попало. В госпиталь. Очнулся - кости, мясо на ногах - всё перемешано. А вшей там! Смерть чуют. Перестелили всё новое, все равно вши. И меня письмо нашло. От матери. О налогообложении. И яблони облагали. Вырубить она, я понял, не посмела, подсушила. Пришли: или отдавай овцу, или деньги, или под суд. Овцу увели. Она им: «У меня муж и два сына на фронте». Написала на командира части. Ко мне приходит в палату особист. «У тебя мать несознательная». Сам носом крутит, ещё бы - мясо на ранах гниёт, пахнет. - «Так и несознательная есть хочет». - «Вот ты как заговорил, а тебя хотели к награде». - «Зачем награду, овцу верните». - «Тебе, значит, овца дороже награды родины?» А сам торопится. Ушёл. Ну и ни овцы, ни награды.

Да. А там же, в Венгрии, ещё до ранения, у нас было - первый солдат в город ворвался. И его хотели к Герою представить. Действительно, герой: двое суток безо сна. Там под всеми домами подвалы, в них бочки, вино своё. Он зашёл в подвал - бочка. Стрелил в основание - струя льётся. Выпил пару всего стаканов, с устатку распьянел. Дай полежу. Уснул. А струя льётся. Так и утонул. И Героя не дали. Мы с ребятами обсуждали, жалели его. Хоть бы посмертно присвоили - семье бы какое пособие. А этот же, наверное, особист и пожмотился. Сам-то брякал железками.

Да, надо ему было не в низ бочки стрелить, в срединку хотя бы. Они же, буржуи все, бочки у них, как цистерны, залило подвал. Да, нагляделись мы в этой Европе. Жадные до свинства. И чего на нас попёрли, чего нехватало?

В ЦЕРКВИ КТО? Народ. А Церковь отделена от государства. То есть государство отделило себя от народа. И публично в этом призналось.

Давайте и ленинские рассуждения о государстве вспомним. Он говорил о постепенном отмирании государства, ибо по его выражению, «государство есть машина угнетения одного класса другим». То есть, какой тут вывод? Государство отомрёт, а церковь останется. Так получается. Умный какой Ульянов - Ленин.

УШИНСКИЙ: «НЕХРИСТИАНСКАЯ педагогика - вещь немыслимая - безголовый урод и деятельность без цели».

У ЗАЙЦЕВА О ЧЕХОВЕ: Чехов признавался, что до Сахалина очень высоко ценил «Крейцерову сонату» Льва Толстого, а после Сахалина она показалась ему смешной. А в Венеции Чехов в соборе апостола Марка так заслушался органной музыкой, что ему захотелось перейти в католичество.

Да, чего вдруг «Крейцерова соната» такая вдруг стала знаменита и на Западе? Всего-навсего оттого, что в ней описан извращенец, гомосексуалист, ненавидевший нормальные отношения с женщиной. Английская королева могла бы и наградить автора посмертно, она же правит страной, в которой вся эта похабщина гомосексуализма одобряется.

Хороша монархия. Но и Толстой хорош.

ГЛАВНОЕ СПАСЕНИЕ и людей, и государств в Православии. И это так просто усвоить. Оно, Православие, принесено на землю живым Богом. Оно не продиктовано учителями иудаизма, не сочинено мудрецами буддизма. Оно не обещало, как латинство, как отпавшие от него протестанты, идею земного блага (дошедшие до одобрения банковских процентов, и это при резком порицании Христом ростовщичества), Православии говорило о спасении души, о том, что смерти нет.

И в этом безсмертие Православия.

Но до чего же горько прав Свиридов: «Русский дурак отдал алмазную гору веры и красоты за консервную банку цивилизации».

А какое змеиное скользкое слово - ци-вили-заа-ция.

БЫЛ НА ДАЧЕ у знакомых. Вышел во двор. Соседский мальчик лет пяти очень хочет заговорить, но стесняется. Залез на дерево, качается. Наконец, решился, спрашивает сверху:

- Вы что, тоже пельмени стряпаете?

Разговорились. Его зовут Серёжа. Рассказывает:

- Меня мальчишки зовут, давай, говорят, рыжего позовём играть и набьём. Я говорю, что не буду, что меня тогда набьют.

- Кто набьёт?

Серёжка опять молчит, качается.

- Кошачья мать, кто ещё.

- Какая мать?

- Да бабушка моя. Её кошачья мать зовут. Меня дразнят: кошкин внук.

Интересно, что кошачья мать, его бабушка, материализуется.

- Ну-ко слезай! Давно не получал? Вот сломай мне, сломай яблоню. Здравствуйте. - Это мне. Чего это вы шепчетесь?

- Мы просто разговариваем.

Оказывается, мои знакомые не могут с этой бабусей найти общего языка. Вышли во двор пригласить меня на обед, она отошла.

- Серёжа, идём к нам.

С ним мы и пришли. Говорили за столом, что для международной общественности двадцатый век России представляется веком политзеков, лагерей. Был ли народ? Был. Был нужен для умирания за большевиков и коммунистов, для выработки стадной психологии. Для роста чиновников, которые всё пожирали и ни за что не отвечали. Сейчас юристы, кроющие ворьё, и ворьё, вшедшее во власть. И, опять же, вымирание народа. И понять это без веры в Бога невозможно. Умер - воскрес. А хапуга умер - провалился.

Серёжка стеснялся вначале есть. Потом осмелился. Хозяйка дачи собрала ему большой пакет еды для кошек.

- О, - сказал он, - надо же. Так-то меня бабушка всегда будет к вам отпускать.

- А чем вам рыжий-то, - спросил я, - рыжий-то чем досадил?

Серёжка поглядел на меня, на пакет:

- Чем? Воображает много. Да и вообще рыжий.

- ЯГОДИНОЧКА ПРИШЁЛ, да говорит про интерес. Говорит с утра до вечера, а мне не надоест. Я люблю свои рюмашки, тёща нюхает ромашки. Боюся за маманю я - вдруг токсикомания.

Коль вдохновляет тебя злоба, ты не успеешь ничего. Уже стучат по крышке гроба, по крышке гроба твоего.

Пьяница любит горько и солёно, дурак любит красно и зелёно.

- ЭТО РЕДКОСТЬ, чтоб отец пил, а сын трезвенник. Чаще, отец не пьющий, а сын полощет. А у нас вот счастье великое - все трезвенники. Делали когда вечеринки, к нам некоторые и ходить не любили: у вас, мол, и не выпьешь как следует. Тятя у нас до войны пострадал, за месяц до войны посадили. За паникёрство. Он говорил, что война с Гитлером все равно будет, что два медведя в одной берлоге не уживутся. Посадили, тут война. А в военкомате даже не знали, что его забрали, суда ещё не было, несут повестку. Мама с этой повесткой бегом в прокуратуру. В армию, потом говорила, плохо, а в тюрьму хуже того. Да-а.

А тятя ещё раньше успел всего наготовить. По радио, в газетах кричат: малой кровью на чужой территории. Нет, тятя понимал. Он начитанный книгами был. До двух ночи, до трёх читал. Мама ругалась: опять керосин в лампе выжег. Так вот, тятя ещё раньше чувствовал про войну. Говорил: нет, это не на месяц. Наготовил нам в запас: ящик спичек, ящик махорки, ящик мыла. Все ёмкости заполнил керосином. Самое ценное было - табак. Ещё выращивать его не научились. Это уж потом стали сажать, табакорезки делали. Рассчитывались махоркой. Меняли на хлеб. У нас же никто не курил.

Старики со всей деревни к нам. «Андреевна, сыпни хоть на закрутку». Мама их жалела, отделяла табаку. Говорит: «Они, когда курят, так хоть голода не чувствуют».

Да и тятя с войны вернулся курящим.

СПРАВЕДЛИВАЯ ОБИДА. Прошла публикация части этих записок в «Росписателе». Там я неловко высказался об Андроникове, назвал пересмешником. Нехорошо, конечно. Но он же, помню, публично хвалился, как копировал голоса писателей и начальников, как они возили его на дачи и развлекались, слушая голоса тех, кого, мягко скажем, не очень любили. Но отлично понимаю и его поклонников, перед которыми сердечно извиняюсь.

Это мне урок. Надо сдержанней писать. Но и радость: чего и не жить писателю, если его так внимательно читают.

В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ. ШКОЛЬНЫЙ вечер поэзии. Старшеклассник читает Лермонтова. В зале школьники, много родителей. И представитель райкома КПСС. Чтец волнуется, он в отцовском, по случаю выступления, пиджаке.

- «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит...»

- Стоп, стоп, стоп, - говорит представитель. - Как это один? А где коллектив?

- БЫЛИ КОГДА-ТО и мы русаками.

БЕДЫ АФОНА: история с малороссами, греки, имябожники (начало 20 века), сейчас (напор денег)...

МУЛЛА В АДМИНИСТРАЦИИ посёлка выписал из перечня жителей фамилии всех татар, и стал требовать с них, со всех, деньги (взносы) на мечеть. Когда отказывались платить (кто-то неверующий, кто-то другой веры, кто уже и крещён в Православие), то он не принимал никаких отказов. «Ты татарин? Что ещё надо? Верь - не верь, деньги давай».

ШЛАНБОЙ, ТАК Серёжа у пивной называл шлагбаум. Он в заключении его поднимал, дежурил у ворот, но так и не научился правильно называть. Или не хотел, под дурачка косил: легче жить? «А как попал? В войну волков расплодилось страшенно. В деревню ночью приходили, собак даже от них прятали - сожрут. А пасти коз и овец все отказывались. Меня заставили, мне пятнадцать было. Просился на фронт, нет, иди паси. Конечно, утащили у меня двух овец. И всё, и на десять лет, как вредителя закатали. Потом, по инвалидности - ногу трактор переехал, выпустили. Но группу не дали. И жили с больной матерью, а чем жили? Когда кто пожалеет. Хлеб на машине раз в неделю привозили, а как снега повалят, сидели без него. Матери приносили старую кожу от скота, кости, она мыло варила. И дров для печки. Запах страшный, но всё-ж-таки тепло. И какой лоскуток кожи разварится, его зубами жамкаешь, шерсть отплёвываешь».

«О ИЗОБИЛИИ ПЛОДОВ ЗЕМНЫХ». Долгое время, когда в церкви слышал этот диаконский возглас, то сразу в памяти представлялось наше поле, засаженное картошкой, эти ряды, пласты, которые мы окучивали, пропалывали, на которые была вся наша надежда на пропитание в долгую зиму. На что ещё было надеяться?

Но вот что важно сказать - воровства почти не было. Почти - это один-два кустика кто-то выроет и всё. Или кто с голодухи, или мальчишки шли в ночное или на рыбалку. Но не больше.

Ещё помню Подмосковье (ближайшее) всё совхозно-колхозное. Поля, поля. Нас в баню водили из сержантской школы в Вешняках (метро «Рязанский проспект», недалеко Кусково) в Текстильщики (метро «Текстильщики») раз в неделю. Шли через поля капусты, свёклы, моркови, кукурузы, то есть через Кузьминки. Конечно, улучив момент, выскакивали из строя и вырывали кочан, какой побольше. Его тут же раскурочивали и съедали.

В этом я даже и не каялся. Не воровство это было, а витаминная подкормка солдат-защитников Отечества этим самым Отечеством.

ВЫДРЮЧИВАНИЕ ПОЭТОВ от малости таланта, от желания известности, - всё от внушения себе и таким же как ты, что ты чего-то значишь. Отсюда и всякие течения, которые всего-навсего междусобойчики, и всякие выдумки всяких маньеристов, ещё и куртуазных, тут же иронисты (Северянин о себе: лирический ироник? Так это Северянин), и, конечно, авангардисты, минималисты, верлибристы, новомодные мета-метафористы. Ещё, конечно, концептуалисты.

Это узнал, когда очень настойчиво мне о них говорили, что это нечто, новое слово и т.п. Я слабо отбивался от уговоров прочитать что-то из их творений, говоря справедливо, что прогресс двигают не новаторы, не прогрессисты, а традиционалисты, консерваторы. «Ну, выдумаете вы новый размер, и что? И победит он гекзаметры, ямбы, хореи? А всё ваше усердие - это пижонские изыски. Даже в альбом дамочкам не годится». Но у них уже и дамочки матом пишут. Самое печатное: «Среди поверженных дубов (это мужчины) лежу спесиво, бужу желанье у гробов (то есть у мужчин), и тем счастлива». Так что прочитать мог, но почитать?

Разве можно убедить гордецов, которые всерьёз думают, что пишут лучше всех?

Тут звонит нормальный поэт. Жалуюсь ему (он ещё и врач) на физическую слабость. Он сразу: «Ты чарочку на грудь прими, как я вот только что в Перми. А знаешь, чем закусываю? Рыбой. Помоги вспомнить. Наша, речная». Не можем. А вспоминать надо, надо память заставлять работать. Поэт же ещё и психиатр. У меня память не заставляется. Поэт звонит через пять минут и торжествует: «Чехонь! Чехонь, её не тронь, скорей хватай свою гармонь и вскакивай в седло на конь!»

Опять ною, жалуюсь, что еле ноги таскаю. Он: «Чего грустить, у нас ведь есть и Чистополье и Кильмезь».

ЧЕМ ГРОМЧЕ в человеке крики совести, тем он тише.

Женщина впитывает чувства и страсти столетиями, отдаёт в мгновение.

Сграбастать за горло может сильный, запустить когти в душу - хитрый.

В ТЕКСТЕ ПЬЕСЫ: «ПАХАН (в раздумьи). - Значит, вот ты как? А вот так, не хочешь? (Стреляет, смотрит на труп). А ты как хотел?»

ЧТО НУЖНО для всеобщего счастья? Женить всех холостяков. Повышаем рождаемость, заменяем вредные привычки заботой о детях.

КАК НИ БЬЁШЬСЯ, к вечеру напьёшься. Вариант: Как ни пей, к вечеру хорош.

Это загадка языка. «Ну ты, земеля, вчера был хорош. Или: Ты вчера, старик, был в полном порядке».

Москвичи и вятичи? Так? А вятчане? Значит, москвичане?

ПИСАТЕЛИ ДРАЛИСЬ за квартиры (60-е, 70-е, 80-е) так остервенело, что казалось - в этом весь секрет продукции их талантов, что в больших квартирах они создадут нечто большое и возвышенное.

И где оно? А из-за квартир со временем стали остервенело драться писательские дети и внуки. А дедушкины рукописи чтобы не тащить с улицы грязь в дом, подстилали в прихожей на паркет.

Исписавшихся, конченных писателей, хоть они ещё живые, уже не ругают: о них ни хорошо, ничего. Когда писателя ругают, то как бы его ни унижали, это значит, что ещё на что-то способен.

А на этих живых мертвецов я нагляделся. Они не стояли за трибуной, а лежали на ней. Не говорили, а изрекали. И непременно выступали на каждом пленуме, съезде. Если он явился, попробуй не дай ему выступить.

К слову. Хвалят за порядок на улицах, культуру в кафе и прочее Европу. А у нас, мол, такого порядка нет. Умный один старик объяснил гениально: Европа умерла, а покойников принаряжают, гримируют. Мы, слава Богу живы, у нас дел полно, чепуриться некогда.

НИКОЛАЙ СТАРШИНОВ в стихах описал одну встречу в пути. «Увидел из вагона - два еврея играют в карты, в «дурачка», сочинил: «В могучих зарослях кипрея, то спину грея, то бока, два волосатые еврея весь день играли в «дурака». Они в игру свою вложили ум и способности свои и были равными их силы, и всё ничьи, ничьи, ничьи. А за бугром, в степи безкрайней, весь день держа штурвал в руках, сидел Ванюша на комбайне, всё в дураках, всё в дураках».

А Старшинов играл всю жизнь в «дурачка» с Владимиром Костровым. Счёт у них был примерно двенадцать тысяч на одиннадцать. Мы были в поездке, в северном леспромхозе, ночевали в конторе. Они всю ночь играли, ещё и курили. Я сочинил такую пародию: «Нечёсаны, полуодеты, средь сигаретного дымка, два сильно русские поэта всю ночь играли в дурака. Забывши дом, семью, скрижали, не написавши ни строки, они сто раз подряд бывали поочерёдно дураки. О, братья, бросьте ваши драчки, вернитесь к родине своей, не то вас крепко одурачит всю ночь рифмующий еврей».

Интересно, что это был тиснуто, кажется, в «Литроссии». И никто нас со Старшиновым в антисемиты не записал. Смеялись.

БЫВШИЙ БРИГАДИР: - «Ох, работали! Агроном за лето две пары кирзовых сапог изрывал. А как уборка шла, да если вдруг, в частом бываньи, непогода? Я всяко исхитрялся, но у меня, чтоб люди без простуды. А как? Дождище хлещет, картошка тяжеленная, старики, дети-школьники, женщины, как сохранить? Вывозил в поле котлы, воду кипятил, заваривал чего-разного, травы. И поил горячим. Да ещё хлебушка, да ещё с молочком! Да когда и по яичку. Сам-то, конечно, на другом подогреве держался. С мужичками за день бутылки по три-четыре ошарашивали. Не вру! И - жив! Сейчас? О-о, нынешних бы в то поле вывезти, никто бы не вернулся. (хмыкнул) Но нынешние и не поедут. Нынче дураков нет. Нынче люди стали умнее, а жить стало тяжелее. А тогда крепко нас подсадила компартия. (подумал) Но хоть работали, хоть прочувствовали. Нисколь не жалею себя за те годы, нисколь. Было б позорище, если бы я, например, на митинг пошёл чего-то требовать. Глядел я на этих, что на Анпилова, что на эту Новодворскую. Только орать. А лопату не хошь в руки? А сто мешков мокрых перетаскать, загрузить-разгрузить а они по шестьдесят, по семьдесят килограмм. (Долго молчал). Если бы в Бога не верил, уже бы и не жил... Ох, Россия ты Россия, матушка...».

ВЗЛЕТЕЛИ НАД СВЯТОЙ ЗЕМЛЁЙ. Облака редкие, над морем стоят над своей тенью. И будто и самолёт замер. Нет, летим. Оглянулся назад - одно море, Боже мой, где ты, Святая Земля? Сердце бьётся, говорит: «Здесь Она, здесь!» Всю, что ли, забрал?

ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ, ЦДЛ, пьянка. -«Васька, ты - гений! - Лёва, ты тоже гений!» Ходит меж столиков известный всем Яша. «Я на коленях у Горького сидел, Маршаку за папиросами бегал. - Не ври! - Да, вру, да, но я же изобрёл талантомер. - Достаёт комнатный термометр, поочерёдно прикладывает к головам сидящих. Всматривается в градусы. - Объявляю результаты: - Сплошные гении, но талантов ни у кого не обнаружено. Все вы уже дошли до ручки, идите дальше - Подставляет стакан: - Плесните гонорарчику».

Ему предлагают стул. Садится. Прячет градусник в карман.

- Я полукровка, я не могу спать ни лёжа, ни стоя, а только полусидя, полулёжа. Во мне русский спит, а еврей только дремлет. Судьба такая. Читаю на «бис» типичные «полукровочные» стихи: «И жили люди в сонной одури. Родились зря, страдали зря. И так бы душу Богу отдали, не будь «Авроры» Октября».

В ВАГОН-РЕСТОРАНЕ подсел вполне приличный мужчина. «Я к вам попросился, женщин с вами нет. Я вообще с ними бы так мечтал: вот она с тобой побыла, всё хорошо, а дальше, чтоб с ней не возиться, нажимаешь кнопку, и она исчезает. А без них - милое дело. Хочу, налью, хочу - не налью, а с бабами? Ты что! Я их знаю, баб. У меня было много бабов». Чего-нибудь заказать»?

У КОРМУШКИ ДЛЯ птиц в Никольском: «Божья тварь, Божьих тварей кормлю. Потому что синичек люблю и воробушков в серой оправе. Божья тварь, печку в бане топлю и молитвой несчастья к нулю низвожу: унывать я не вправе».

ИНОСТРАНЦЫ ДО СИХ пор ничего не поняли ни в русской жизни, ни в русских. Может быть, наступает для них последняя попытка понять то, что спасены они будут только Россией.

КОГО ТРУДНЕЕ разбудить, похмельного или бездельного?

- ХОРОШО ТОМУ на свете, у кого жена и дети: он чаёчек попивает, язычком своим болтает. Присказка сказалася, сказка завязалася.

В ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ В ПИВНОЙ. Вот куда было ходить шпионам, там всё тебе расскажут. Даже и не расспрашивай. Сам подходит, присматривается. Выпили. «Знаешь, где я работаю?» - «А зачем мне это знать?» - «Потом поймёшь... Работа у меня, только тебе по секрету скажу, не тяжелая, но нервная. Но какая, язык откушу, а не сообщу!»

Конечно, скажет. Намекает на спецслужбы, на космос, на ядерное оружие. Всё же, по его мнению, от него зависит. Но вот что-то интересное:

- Знаешь, почему Ярославль сохранился, а Вятка взорвана? По алфавиту взрывали. Первая причина. Вторая: везли взрывчатку в Абакан, вятские перехватили. Ты ж понимаешь, что в кадре решают всё.

- Кадры решают всё! Сталина слова.

- Какая разница? Деньги давали, да и сейчас дают, только на разрушение России. Но это между нами.

- БЫЧОК МИШКА нас спасал. Его хотели отобрать в колхоз. Мы его ночью увели в участковую больницу. Там его поставили на баланс. Тётка там наша была. И мы на этом бычке всё: и дрова возили и навоз на поле, и сено зимой. И, конечно, пахали. Он сильный был, всех обгонял, даже лошадей. Но смирный, послушный. На нём не было никогда, чтоб кольцо в ноздри. И ещё благодаря отцу. Инвалидом вернулся, но всё делал. Валенки подшивал, лапти плёл, корзины. Я всегда рядом сидел. Пчёл держали. Я снова с отцом. Хоть ревел, когда пчёлы кусали, но не отставал. В школу я в лаптях не хотел ходить, стеснялся, мать с ремнём выгоняла. Говорила нам: учитесь на врачей.

И безотцовщину прошёл, отец недолго протянул, раны у него всё открывались, а инвалидность он не хотел подтверждать, гордый был, говорил: «Что, они не знают, что у меня ноги нет?» А он всегда у властей под подозрением был. Выпьет и говорит: «Да Сталин - это гад ползучий, гадюка безсердечная. Что ему мы? Хитрюга редчайшая! После войны: «Выпьем за русский народ!» А мы же простяшки: вот спасибо ему, дорогому, всё ему простили! Лиса восточная!»

Да, отец. Не он бы, кто б я был? Похоронили мы его. От него два мешка соли осталось, мы раздавали. Его мама, бабушка моя, вскоре умерла. А дедушка пришёл к нам жить, чтоб пасека не пропала, я ещё мал был. Стал подрастать, дедушку всё расспрашивал, как, по сравнению с царским временем, живём? Он сказал: всё то же самое, те же штаны, только навыворот. Раньше, кто работал, тот жил, кто не работал, молчал. А потом, кто не работал, тот стал командовать. Он отцу советовал в колхоз вступать, отдать свиноматку. А отец: «А что отдаёт голь перекатная?» И у нас одворицу обрезали. Потом война.

Когда Сталин умер, я в армии был, в Эрфурте, слёз у меня не было. Надеялся, что будет другая жизнь.

А ещё всю жизнь думаю, что ж мы так все тряслись? Боялись арестов? Если я не знаю за собой ничего такого, что трястись? Штука тут в том, что знали: был бы человек - статья найдётся. Был анекдот о школе милиции. Задание: придраться к телеграфному столбу. «А-а, провода протянул, связи заимел? А чашечки для чего? Пьёшь, значит?» Да и доносители были.

А Сталин, что ж? На страхе перед собой вырос. Кокетничал, когда говорил: «Русский народ мог бы сказать нам: уходите». Смешно. Ну, хоть Троцкого свалил, спасибо.

А так, горец, начисто лишённый жалости. Боевой полковник, лётчик, на приёме военных в Кремле в ответ на вопрос вождя, почему много наших самолётов сбивают, честно ответил: «Так на гробах же летаем». Сталин подошёл с бокалом, чокнулся и сказал: «Ви не должны были так говорить». И всё, и нет полковника. А что он сказал? Правду. Ещё только строительство самолётов развивалось.

Да и вообще кто там из небожителей берёг людей? Тухачевский на два года задержал выпуск первоклассной скорострельной пушки. Поляк? Скорее, бездушное существо. А как он бомбил тамбовских крестьян, травил газами. Как подавлял Кронштадтский мятеж?..

ПДК, ЭТО - ПРЕДЕЛЬНО допустимые концентрации. О-о, для СССР это было понятие резиновое. Собственно, как и для всех. ПДК - это сколько можно допустить яду в пище, выхлопов заразы в атмосферу, сколько всяких тяжелых металлов, окислов в той же воде, в той же атмосфере. Что едим, что пьём, чем дышим. Всё на пределе. Но это же всё «предельно допустимо».

СТОИТ ТОЛЬКО вечером лечь в постель и закрыть глаза, как сразу - просторы Святой Земли, тропинки Фавора, Сорокадневной горы, Елеона, побережье Тивериадского (Геннисаретского, Галилейского) озера, улочки Вифлеема, козочки Хеврона, подъём к пещере Лазаря Четверодневного в Вифании, зелень и цветение Горненского монастыря, торговые ряды в сумерках Акко, пещера Ильи-пророка на Кармиле в Хайфе, Сады Тавифы и гробница Георгия Победоносца в Яффе... И так идёшь, идёшь по памяти, так наплывает: Иордан, Мёртвое море... смещаешься вниз к Красному (Чермному) морю, там Шарм-аль-Шейх, разноцветные рыбы, утонувшие колесницы войск фараона. Синай! Ночное всегда восхождение. И при полной луне («В лунном сияньи Синай серебрится, араб на верблюде ограбить нас мчится..»), и при полной темноте с фонариками, когда и далеко впереди, вверху и позади, внизу, ленточки огней...

Или, обязательно тоже, Кильмезь. Великий Сибирский тракт, на котором она поставлена и стоит сотни лет. И всё ещё живые в памяти екатерининские берёзы. Свой дом. Из которого увезли в армию в 60-м, и который сгорел в 2011-м, то есть перешагнувший за столетие, и теперешний, новый, в котором в прошлом году жил всего-навсего пять дней. Пять из 365-ти. Вот и остаётся, как милость, память предсонных воспоминаний. Тополя, сирени перед домами, мальвы в палисадниках. И, конечно, река, река, река. И луга в полном цветении разгара лета.

И ничего бы мне не надо, как только ходить по ним, да дышать напоследок воздухом родины. А вот дышу бензиновым перегаром центра столицы. Но что делать? Разве бросишь борьбу за звание лучшего зятя Российской Федерации. Вот она, дорогая 97-летняя героическая тёща, сидит рядышком. «А ночь какая тёмная, да?» - «Да». И это за десять минут десятый раз. Но мне всё же легче, чем Наде. Наде за вечер раз пятьдесят: «Чем тебе помочь?». Послал Господь нам на старости лет возможность вырабатывать терпение.

А ещё дороги Великорецкого Крестного хода. Хочется ещё хоть разочек пройти от Горохова до Великорецкого и по Медянскому бору...

И пронести икону Святителя.

«И тополь, прошлый год спилённый, оброс кудрявой головой».