Ко дню памяти святителя Петра (Могилы) - 31 декабря /13 января - мы помещаем фрагменты из фундаментального труда выдающегося русского православного мыслителя, церковного историка, публициста, писателя, журналиста, издателя, поэта, искусствоведа, церковного композитора и дирижера Виктора Ипатьевича Аскоченского (1/14 октября 1813-18/31 мая 1879) - «Киев с древнейшим его училищем Академиею».
Публикацию (приближенную к современной орфографии) специально для Русской Народной Линии (по изданию (в сокращении): Аскоченский В.И. Киев с древнейшим его училищем Академиею. Ч. 1. - К.: Тип. Университетская, 1856. - [8], 370 с.) подготовил профеcсор А.Д. Каплин.
Название, разделение на статьи и дополнительные абзацы - составителя.
Сноски, без библиографических исправлений, даны в авторском варианте.
+ + +
6 декабря 1996 г. митрополит Киевский Петр (Могила Петр Симеонович) (31.12.1596-31.12. 1646/13.01.1647) был причислен Украинской Православной Церковью к лику местночтимых святых.
31 декабря/13 января Церковь отмечает день памяти святителя Петра (Могилы).
+ + +
В это время, по случаю кончины польского короля Сигизмунда III (30 апреля 1632 года), составился в Кракове сейм для избрания ему преемника, куда приглашены были и все чины духовные и светские. Митрополит Исаия Купинский, обремененный немощами и старостью, не мог сам туда отправиться, и по совету всего киевского духовенства отпустил на сейм Петра Могилу, в качестве своего представителя. Лучше этого выбора на этот случай нельзя было сделать, и сам митрополит Исаия никогда бы не достиг того, что сделал Могила.
Немедленно по прибытии своем в Краков, он от лица сопровождавшего его духовенства и дворян отозвался, что все они до тех пор ни к чему не приступят, пока, по силе инструкции, данной им от всего народа, не истребуют у сейма, чтобы все епископства и прочие церковные достоинства, вместе с имениями, отобраны были от униатов, и возвращены православным.
Такое настоятельное требование сильно изумило членов сейма; но не желая останавливать чрез это открытия заседаний и терять время в споре о постороннем вопросе, королевич Владислав с сенатом принял предложение Петра Могилы. Видя это, митрополит униатский Велямин Рутский начал было защищать права своих единоверцев: но заметив неуспех, старался всеми силами, по крайней мере, отложить на дальнейшее время исполнение этого проекта. Петр Могила между тем действовал неусыпно; несогласия возрастали и грозили подавить собою единодушие, так необходимое при решении важнейшего государственного дела - избрания на престол преемника Сигизмунду III.
Кончилось тем, что сам Рутский должен был подписать акт соглашения, по которому, между прочим, седьмым пунктом дозволялось братствам свободное распоряжение школами, семинариями и богадельнями. Акт этот утвержден был печатями королевича и митрополита Велямина-Рутского, и для большего уважения упомянуто об нем в конвокационных актах, а для всеобщего сведения списки с него разосланы были по всем сеймикам, не смотря на несогласие папского нунция и даже самого папы.
При всем том договор этот далеко был не таков, какого хотели русские. Первоначальная уступка придала им смелости; а тревожная пора позволяла им ожидать непременного успеха от своей настойчивости. Взоры всех обращены были на Петра Могилу, который больше прочих противился принятию этого акта, и тайно рассылал по всем воеводствам письма, советуя не принимать уже написанных условий, а дожидаться окончания начатого дела. Между тем, в намерении усилить свою партию, он приглашал как можно более обывателей из всех воеводств, и приезжавших уговаривал твердо стоять на своем и ни на шаг не уступать католикам и униатам[i].
Начались споры, самые шумные; некоторые члены сената и рыцарства горячо отстаивали униатов: но против всех их стоял Петр Могила, которого не так легко было побороть. Назначили особую комиссию для решения этого вопроса: но и комиссия ничего не сделала. Тогда дело предоставили решению королевича Владислава и его совета. По рассмотрении всех прав, какими издревле пользовались православные, и какие предвосхищены потом униатами, наконец состоялся приговор со взаимными уступками с той и другой из тяжущихся сторон.
Но ни православные, ни униаты не остались этим довольны. Первые, полагаясь на свою многочисленность и значительность влияния на избирательный сейм, надеялись непременно поправить дело, а последние, чувствуя себя оскорбленными, пустились в жалобы, и немедленно отнеслись с этим к папскому нунцию и самому папе. Само собою, что подобный поступок униатов при настоящих обстоятельствах был крайне не дипломатичен.
Противники Петра Могилы, умного, твердого и дальновидного защитника правого дела, должны были проиграть, - и проиграли. Не смотря на все протесты католического и униатского духовенства, православные получили от Владислава диплом, которым подтверждалось, между прочим, свободное исповедание веры, совершение таинств, позволение починять церкви и строить новые, заводить при церквах и монастырях братства, богадельни, школы, семинарии и типографии; повелено все споры и распри о вере прекратить, и все приговоры, прежними сеймами против диссидентов сделанные, уничтожить, и впредь жить всем в покое без притеснения друг друга.
По силе этой привилегии подтверждено было право русскому православному духовенству, дворянству и всему православному народу в Литве в Польше набирать себе православного митрополита, и посвящаться ему от константинопольского патриарха, по привилегиям, данным от прежних королей; кафедральный Софийский монастырь со своим собором снова поступил в ведомство православного митрополита, исключая вотчин оного, имеющих оставаться в пожизненном владении униатского митрополита Велямина-Рутского, с предоставлением в управление его и Выдубицкого монастыря. Все киевские монастыри переданы в ведение православного киевского митрополита и проч. [ii] Постановления сии, не смотря на протесты униатов, утверждены королем и сеймом 1 ноября 1632 года.
Вот что сделал один человек, обладавший несокрушимою силою воли, гибким умом и знанием дипломатического дела! Княжич по происхождению, мало имевший себе соперников по воспитанию, образец по ревности к вере и православию,- один только Могила мог в то время так неутомимо бороться, и так победоносно выйти из такой неравной борьбы.
Но ему предстояла другая забота. Мало - приобрести; нужно было подумать о том, как сохранить приобретенное. Петру Могиле очень хорошо было известно, что иезуиты и униаты не отдадут безпрекословно того, что они уже привыкли считать своею собственностью, что с ними надо будет действовать энергически, не давая им опомниться от такого удара, что медленность и нерешительность в этих обстоятельствах могут быть причиною еще тягчайших бедствий и гонений на православие.
С другой стороны он видел, что жезл киевской иерархии в дряхлых уже руках, что митрополит Исаия не выдержит ожидаемого напора со стороны на время только обезсиленных врагов Церкви восточной. Поставляя все это на вид православным, собравшимся на сейм, Могила просил серьезно заняться обезпечением того, что приобретено его собственными трудами.
Само собою разумеется, что все лучшие надежды православных сосредоточивались на самом Могиле; собравшиеся на сейм единодушно предложили ему жезл киевской митрополии, не смотря на то, что Исаия Купинский находился еще в живых. Странно было бы в таком важном случае прибегать к лицемерным отказам, и, встащивши тяжесть до половины крутой горы, оставить, чтобы она потом скатилась вниз.
Могила не мог не видеть, что соглашаясь на предлагаемый ему престол, он оказывается некоторым образом неблагодарным к своему ближайшему благодетелю, что дело это может лечь пятном на его достославную память: но в деле великом умиротворения напаствуемой Церкви и обороны ее интересов, он решился пожертвовать своею личною безукоризненностью, и принял жезл архипастырский.
А с другой стороны, не благословил ли его на это и сам Купинский? Быстрое возвышение Петра Могилы по ступеням иерархическим, предоставление ему исключительного права быть опекуном братского училища, избрание и посольство вместо себя на конвокационный сейм, решительные и настойчивые действия Могилы в пользу киевской митрополии и епархий, зависевших от нее, - все это такие обстоятельства, которые решительно заставляют думать, что Исаия собственными руками отдавал ему жезл архипастырства. И в пору крепости и силы он не мог долго нести бремя общественного служения, пробыв только один год блюстителем школы, и потом снова обратившись в свои любимые пещеры препод. Антония: мудрено ли же, что теперь - дряхлый и немощный, постоянно обуреваемый напастями, против которых стоять с твердостью, приличною столь высокому посту, ему уж было не по силам, - мудрено ли, что перед отправлением Могилы на сейм, благочестивый старец сам благословил его искать себе первосвятительского места?
Не сказывая никому об этом, Могила действовал в пользу Церкви, дабы заслужить право быть архипастырем ее; потом уже, когда действия его увенчались желаемым успехом, он заговорил и об обезпечении плодов своей ревности на будущее время. Тайны тут не было никакой; предложение сана митрополитского сделано было ему гласно, и быть не может, чтобы кто-либо из знавших об этом не потрудился донести обо всем здесь происходившем Купинскому.
Будь же это избрание Могилы не по мысли Исаии, он успел бы предупредить исполнение затеянного дела, продолжавшегося почти год, и не преминул бы писать об этом и к православным, бывшим на сейме, и к подведомственным ему епископам и даже к самому королю; наконец хоть кто-нибудь отозвался бы словом несогласия, когда Могила объявлял себя киевским митрополитом; а мы не видим ни протеста, ни жалобы. По прибытии нового митрополита, Исаия спокойно и благодушно сходит с утомившего его поприща, конечно, благословляя в душе сильного умом и волею мужа, подъявшего тяжкое бремя на рамена свои.
Наконец что могло заставить Петра Могилу прибегать к такому неблаговидному поступку? Желание почестей? Но он и без того был осыпан ими. Жезл первосвятительства киевского? Но кому ж не было видно, что он непременно и скоро перейдет в руки сего достойнейшего мужа? Да и мог ли такой глубокий дипломат и политик, каким является Петр Могила, решиться на дело, ближайшим исходом которого была оппозиция, смятение в целой иерархии и наконец неудача? Если даже предположить в таком человеке ненасытимую жажду честолюбия, то и тут не было никакой надобности прибегать к поступку, который в политическом отношении мог быть более чем преступлением, - ошибкою. Подождать год - другой, и желаемая цель была бы достигнута.
Купинский был дряхл, немощен и видимо клонился к могиле, в которую и сошел менее чем через год по оставлении первосвятительского поста. Но кто же осмелится в Петре Могиле, в высшей степени безкорыстном, честном и благородном, против которого даже самые враги не находили что сказать, предполагать такие жалкие, близорукие и нечистые побуждения? Если иезуиты, так всегда склонные к клевете, во время своего нападения на коллегию, не поставили фундатору ее - Могиле в вину предвосхищение митрополитского престола, и только обвиняли его в мнимом неправославии: то не явный ли это знак того, что дело Могилы было чисто и право? Слишком много данных предоставил нам Могила всею своею жизнью, чтобы поступок его с Купинским можно было считать пятном, лежащим на его достоуважаемом имени.
Характер митрополита Исаии является в этом случае во всем блеске христианских добродетелей. Сознав себя немощным в деле многосложного управления тогдашней иерархией, он поставил себя выше всякого самолюбия, так к несчастию, сродного человеку; а избрав в лице Петра Могилы преемника себе, он показал тем мудрость и уменье найти и отличить достойного человека.
Согласившись на желание православных, Петр Могила обратился с представлением об этом к королю. С этой стороны остановки не было; Могила немедленно получил грамоту. Но чтобы поступком своим не произвести какого-либо смятения между православными, остававшимися в Киеве, он отправил в Константинополь ректора киевских школ Исаию Трофимовича для получения от патриарха благословения на посвящение свое в митрополиты. Бывший тогда на патриаршем престоле Кирилл Контарино, без всякого с своей стороны прекословия, изъявил согласие. Чтобы придать более силы к важности сему делу, новонареченный митрополит, уже имевший на своей стороне избранных людей от киевского братства, отправился в г. Львов, и там при братском ставропигиальном монастыре Успения Пресв. Богородицы, среди ученых братий, стал ожидать прибытия депутатов от луцкого братства [iii]. Оградив, таким образом, избрание свое всеми законными формальностями, и приобретши в лице всех современных ученых наличных свидетелей, Петр Могила вызвал во Львов валашского митрополита с епископами и принял от него посвящение 1633 года на Фоминой неделе [iv].
После этого Петр Могила снова воротился в Краков и присутствовал при коронации короля Владислава IV, последовавшей 6 февраля того же года. И в эту торжественную пору Могила не терял из виду своего возлюбленного училища. Испросив себе позволение и в сане митрополита оставаться архимандритом Киево-Печерской Лавры, а также и Никольского монастыря блюстителем, Могила начал ходатайствовать о дозволении преобразовать Киево-братские Богоявленские школы в православную академию. Но сколь легко достиг он утверждения первой своей просьбы, столь же трудно было ему отстоять последнее требование. Особенно неприятно это было католическому духовенству и униатскому: ибо оно ясно видело, что заведением первоклассного училища готовится неизбежный подрыв всему тому, что воздвигали они столько лет и с такими неприятностями и трудами.
Некоторые из значительнейших чинов сейма решительно отвергли просьбу Петра Могилы: но когда Владислав IV, по неотступному его ходатайству, изъявил твердую свою волю о преобразовании Киево-братского училища; тогда заспорили о переименовании его в академию. Могила уже не счел нужным гнаться за именем, когда самое дело было сделано, и 14 марта 1633 года получил желаемую привилегию на образование коллегии [v]. Не смотря, однако ж, на то, что грамота эта написана была в самом ограниченном смысле, коронный великий канцлер Жалзик епископ Хелмский, и подканцлер коронный Фома Замойский не захотели приложить к ней своих печатей [vi].
Митр. Киевский Петр (Могила). Рисунок с автографом
В 1633 году Петр Могила возвратился в Киев и объявил себя митрополитом. Престарелый Исаия Купинский немедленно переехал из Михайловского монастыря в Киево-Печерскую Лавру, где 1634 года скончался [vii].
[i] Ostrowski. Dzieje i prawa Kościola Polskiego. Tom. III. 466.
[ii] Описание Киевософ. собора, стр. 168-170.
[iii] К Братству Луцкому Могила писал пригласительную грамоту, утверждая свое избрание королевскою привилегией и волею патриарха константинопольского. Памятн. Том I, стр. 135.
[iv] Там же, стр. 137.
[v] Впрочем, в грамоте Владислава IV, данной по сему случаю Петру Могиле, сказано только: szkoly, seminaria, drukarnie, ktorych oni byli in possessione, ztwerdzamy.
[vi] Ostrowski. ibidem. Tom. III. 485.
[vii] Описание Киевософ. собора, стр. 171.
