С. А. Шапошникова. Театральное фото
Воспоминание моей матери об отце Таврионе
Моя дочь Светлана часто ездила в Пустыньку к Батюшке Тавриону. Стала она туда ездить после смерти батюшки Стефана из Кисловодска. После смерти его она искала старца, который заменил бы ей батюшку Стефана. Мой духовный отец, протоиерей Василий Жеребцов, дал ей адрес отца Тавриона.
Батюшка Таврион с первой встречи покорил душу моей Светланы, и она стала его «чадом». При всех трудных и тяжелых обстоятельствах в нашей семье она ехала за советом к Батюшке Тавриону и возвращалась успокоенной, с надеждой.
Я еще не знала и не видела Батюшку Тавриона, но через Светлану стала в письмах обращаться к нему за советами и всегда получала от него обстоятельный и мудрый совет.
Поехать к нему в Пустыньку, где он был духовником женского монастыря, я даже не мечтала - по состоянию здоровья.
И вот однажды, в первых числах ноября 1976 года, когда я лежала больная (у меня было предынфарктное состояние, врачи разрешили подниматься с постели только в туалет), утром пришла Светлана, чтобы покормить меня, и в разговоре высказала сожаление о том, что я сейчас болею, а в Пустыньку из Москвы сегодня возвращаются две монахини, и будь я здорова, я смогла бы с ними ехать... Батюшка Таврион уже старенький, больной, и может случиться так, что я его не увижу.
Я тут же решила: я должна ехать! О чем и заявила дочери:
- Я еду! Достань мне билет!
За билетом пришлось обращаться к зятю. Он же просто пришел в ужас от моего решения, но оно было категорическим, и билет я получила, на тот же поезд, в котором ехали монахини.
Вечером, перед отходом поезда, на перроне нас и познакомили. Это были мать Валентина и ее сестра. Светлана просила монахинь взять меня под опеку.
Утром мы прибыли в Ригу и на такси, втроем, добрались до Пустыньки.
Как только такси въехало на территорию монастыря, я почувствовала покой и радость.
Маленький монастырь окружен лесом. Меж вековых сосен и елей просвечивали два храма: один - каменный, летний, второй - деревянный, меньше размером, зимний. Красота кругом необыкновенная!
По рекомендации Светланы я обратилась к монахине Амвросии, которая могла дать мне маленькую отдельную теплую комнатку, которую всегда давала моей дочери. Но мать Амвросия была чем-то расстроена, комнатку мне дать отказалась и велела вести меня в общую комнату на восемь человек.
Мое прекрасное состояние покоя и радости меня не оставляло, и кровать, которую мне дали, казалась мне царским ложем. Мне было очень хорошо.
По распоряжению отца Тавриона всех паломников безплатно кормили три раза в день. За ночлег тоже денег не брали, предоставляли комплект постельного белья: две простыни, подушку и наволочку, теплое ватное одеяло. В летнее время паломники могли жить по две недели, а зимой - по месяцу и больше за счет монастыря. Кто и сколько давал на монастырь - было добровольным жертвованием.
При Батюшке Таврионе монастырь разрастался: строились новые здания для паломников. А паломников все прибавлялось и прибавлялось, росли и вклады в монастырь, и он из бедного, заброшенного, нищенского монастыря при Батюшке Таврионе богател, кормил паломников и помогал нуждающимся. Дорогой Батюшка помогал не только своим мудрым словом, но и материально.
Мы приехали в Пустыньку в предобеденное время и в два часа отправились в трапезную. Две женщины из моей комнаты были - одна моих лет, но здоровая, другая - лет 40-45. Они приехали вместе из Волгограда. Заметив, что я слабовата здоровьем, не говоря мне, решили меня опекать, поддерживать.
Вечером я была уже в храме на вечерней службе. Впервые была я на таком празднике! Батюшка Таврион почти всю службу проводил вместе с народом, молитвы пела вся церковь, было так радостно на душе! И я после дороги, в день приезда, в предынфарктном состоянии стояла всю службу, и ни единой минуты мне не хотелось сесть отдохнуть! (В Москве я этим похвастать не могла). И когда закончилась служба, было такое состояние, что не хотелось уходить из храма, хотелось еще и еще молиться с Батюшкой Таврионом.
Вечером после трапезы мы собрались в нашей комнате. Жильцы все были замечательные: две мои волгоградки, одна старушка из Загорска (жила здесь уже месяц), двое из Вятской области. Одна из них Галя, ей не больше тридцати лет, но она уже как монахиня в мiру. Она оставила свою работу по профессии и стала работать в церкви. Она знала наизусть все службы, хорошо пела акафисты. И ее напарница, значительно старше Гали, во всем ей подчинялась. Галя для нее была авторитетом, она знала, что Галя духовно выше ее. Галя светилась своей чистотой и мягкостью ко всем. Еще две женщины, менее приметные, но тоже очень духовные. Вот в таком составе, такие все разные и по своему развитию, и по условиям жизненного быта, - мы все были едины духом. Нам всем хотелось молиться, ведь мы для этого сюда приехали! Мы пели молитвы, читали акафисты по очереди, как кто умел. Потом на другой вечер к нам в комнату стали приходить из других комнат и тоже присоединялись к нашим молитвам. Это были замечательные часы - до двенадцати ночи, а иногда и позже.
В четыре часа или в половине пятого утра мы быстро поднимались, одевались и бежали в храм. Было еще темно. Мы держались за руки и старались в темноте не удариться о вековые сосны. А в воздухе разливалась такая благодать - это трудно передать словами.
Было начало ноября. Служба шла уже в зимнем храме. То ли воздух был там весь пропитан благодатью, каким-то особым теплом, то ли этим теплом была благодать от Батюшки Тавриона, то ли зародившаяся в нас самих... Мне трудно это объяснить! Но радость, радость, что ты бежишь в храм... Такой радости я никогда раньше не испытывала.
А Батюшка Таврион уже с четырех часов утра молился в храме. Иногда он всю ночь проводил там в молитве.
Многие женщины ходили мыть полы, носили воду из колодца, мыли посуду после трапезы и стирали постельное белье после паломников. Я этого делать не могла, а хотелось что-то делать. И я до начала службы, когда Батюшка Таврион молился, читала тетради «На вечное поминание»: за упокой и за здравие.
Архимандрит Таврион (Батозский)
(1898-1978)
Батюшка Таврион нас исповедовал и причащал каждый день. Он считал, что, когда мы дома, повседневные заботы не дают нам сосредоточиться на покаянии, а приезжаем мы к нему за этим. И за время пребывания у него вспоминаем многие забытые и заложенные грехи.
Исповедь тоже была особенная. Батюшка говорил:
- Сам Господь стоит перед вами. Ему исповедуйте свои грехи! И надо так познать свой грех, чтобы, покаявшись, к нему не возвращаться. Не мне шепчите свои грехи, а Господу Богу кайтесь!
И народ каялся. Кто вслух говорил свои грехи, кто шептал их и просил Господа простить, но каялись, каялись все. Потом мы по очереди подходили к Батюшке, и он отпускал нам грехи.
Всю службу Батюшка так вел, что вы и на минуту не отвлекались. Он много молитв пел сам и заставлял петь всех находящихся в церкви, а когда одна прихожанка сказала: «Батюшка, у меня голоса нет», - он ей ответил:
- Какой Господь дал голос, таким и пой. И надо учиться петь молитвы, а не телевизор смотреть.
После утренней службы, Литургии, в девять часов мы шли в трапезную завтракать. Батюшка отдыхал. А с десяти часов к нему шли вновь прибывшие и отъезжающие - прощаться.
Народу было много. Часть входила в приемную, часть толпилась на крылечке, а большая группа - возле домика, где жил Батюшка.
Всех он принимал, сколько бы народа ни было. Я в приемную вошла с последней партией и села в уголок за дверью. Мне хотелось поговорить с Батюшкой наедине, последней. Дожидаясь своей очереди, я невольно наблюдала, с каким терпением, спокойствием и лаской вразумлял Батюшка своих прихожан. И даже когда он говорил: «Нет, нет, так не должно делать», - его «нет» звучало спокойно, твердо, уверенно, он не повышал голоса.
Сидя в своем уголке и слушая чужие беды, я хотела скорее попасть самой под его крыло. Казалось - упаду к его ногам, и прикроет он меня от моих бед!
Подошел и мой черед. Бухнулась я в ноги Батюшке, а он мне говорит:
- Встань, встань, сядь напротив меня.
Я ему говорю:
- Я - мать Светланы. Может, помните?
А Батюшка уверяет:
- Помню, помню.
А мне думается: где ему помнить! А он на мои мысли ответ приготовил:
- Дочка у Светланы - Маша, помню. Я ее очень даже помню.
Тут уж я обрадовалась, вижу - все помнит дорогой Батюшка! Мне бы, великой грешнице, надо было просить его молиться о прощении моих грехов, а я засыпала его житейскими жалобами на Машино устройство в жизни, на трудности дочери, а о главном, о грехах своих, мало говорила...
Ушла от него радостная, будто часть тепла своего он в меня вложил.
Батюшка велел мне остаться на соборование. Каждый день мы исповедовались и причащались, а в среду нас Батюшка соборовал. Помогал ему батюшка, приехавший с Западной Украины. Этот батюшка уже на пенсии, но он много слышал об отце Таврионе и приехал специально его увидеть. В то время у Батюшки не было помощников, он служил службу и за священника, и за диакона.
Соборование было очень торжественное. Соборовалось много народа. Нас всех поставили полукругом по всей церкви, вплотную, в два-три ряда. Каждому дали толстую свечу. Паникадила не горели, горели свечи у нас в руках, лампады и свечи у икон. Я была рада, что все семь раз меня мазал маслом сам Батюшка Таврион, хотелось всё принять из рук дорогого Батюшки!
Прожила я в Пустыньке неделю или чуть больше и вернулась в Москву бодрой, и все, глядя на меня, удивлялись.
С этих пор началась моя регулярная переписка с отцом Таврионом. Я надоедала ему своими житейскими волнениями, а он, бедненький, больной, находил время и сам отвечал мне, старался привести меня на путь истинный. Иногда это были короткие благословения.
Вот содержание некоторых благословений, написанных его рукой:
«Дорогие мои! Сердечно вас благодарю за поздравление. Благодарю за внимание, доверие. Положимся на волю Божию.
А. Таврион
07.01.1978».
«Дорогие! Благодарю за письмецо. Привет всем родным.
Ваш доброжелатель А. Таврион
01.06.1977».
«Дорогая Галя! Да утешит вас Господь! Родная, будет так, как Господь пошлет, а поэтому положимся на Него. Будьте здоровы.
А. Таврион
06.07.1977».
«Письмецо получили. Благодарю за рецепт. Молимся. Спаси вас Господь.
А. Таврион
30.04.1978».
Есть письма по три страницы, где Батюшка Таврион писал мне, великой грешнице: «Дорогая моя, приезжайте к нам, отдохните душой, у нас такая красота». Это звал он в 77-м году осенью, но я сломала ногу и не поехала. Теперь кляну себя, читая его письма! Как могла я не поехать?! Здесь, по Москве, хромая ходила - лучше бы ходила там!
А 8 июня 1978 года пришла открытка, написанная уже чужим почерком: «Письмо ваше получили, благодарим, о. архимандрит болен».
Светлана за полтора года много раз ездила к отцу Тавриону, и последний раз, когда еще застала Батюшку живого, сказала мне:
- Уже поздно тебе к нему ехать. Он очень болен, и ему трудно.
А потом, 14 августа, пришло страшное известие: «Духовник Спасо-Преображенской пустыни архимандрит Таврион (Батозский), 1898 года рождения, скончался 13 августа 1978 года в 7.20 утра». Светлана уехала на похороны...
Дальше может писать только она, а я Батюшку Тавриона больше не видела. Портрет его висит у меня рядом с иконами, я его почитаю как святого, хотя официально он еще не канонизирован. Все священники говорят, что теперь он все равно остался нашим покровителем и молится за нас. Дай Бог! Теперь он знает, какая я грешная, но, может быть, по-прежнему жалеет, прощает и молится. Я так надеюсь...
Как много советов Батюшки Тавриона спасали нас от ошибок и помогали переносить житейские бури, разве всё напишешь! И много таких, как я, которым он писал, советовал, помогал и спасал наши погрязшие в грехах души.
Мои волгоградские опекунши, Ирина и Евдокия Григорьевна, навсегда стали моими лучшими друзьями. Нас объединяет вера в Господа и память о дорогом Батюшке Таврионе. Там же, в Пустыньке, я узнала москвичку Анну Владимировну, и теперь мы часто вместе бываем в храме. Когда я плохо себя чувствую, Анна Владимировна берет на себя труд, и мы вместе отправляемся на любимый мой акафист иконе Божией Матери «Утоли моя печали». Как замечательно ведется эта служба в храме Николо-Кузнецком! Как много стало у меня новых друзей, друзей по духу, и я приобрела их благодаря Батюшке Тавриону.
Батюшки уже больше года как нет живого среди нас, но каждый раз мы вспоминаем о нем, когда встречаемся, в разговоре и в письмах.
Воин Владимир
Посвящается Батюшке Тавриону
и Евгении Васильевне Кайко
В начале семидесятых годов мы с мужем часто отдыхали в Прибалтике, в санатории Морского Флота «Мaйори». Санаторий стоит у самого серого и холодного моря. С виду он напоминает корабль. Нос корабля упирается в пляж. Несколько ступенек - и ты у моря.
Я люблю холодную воду Прибалтики. Выйдешь босиком из номера - и бегом по коридорам, лестницам, живо в холодную воду. Поплаваешь до онемения конечностей. Выскочишь красная, обратно в номер, крепкий чай с коньяком, свитер из шерсти любимой собаки - и блаженство. После обеда, почти бегом - прогулки вдоль моря до вечера.
Как-то на прогулке я встретила отца Александра К. с владыкой Леонидом. Они тоже в хорошем темпе, несмотря на возраст владыки, гуляли по взморью бегом и сосредоточенно что-то обсуждали, никого при этом не замечая. Неожиданно, любопытно и странно было видеть их в развевающихся чесучовых подрясниках среди полуголых отдыхающих.
Главное в отдыхе у моря было то, что недалеко, в Пустыньке около Елгавы, жил добрый замечательный старец Таврион.
В первый день нашего приезда в Мaйори я шла в храм в Дубулты, а на другой день ехала к Батюшке. Батюшка очень ласково принимал меня. Терпеливо выслушивал мои житейские проблемы, наставлял в них и вообще в духовном плане, частенько поругивал, бывало, и сердился, и стучал по моему лбу ложкой.
Батюшка заочно любил моего мужа. Посылал ему гостинцы - пирожки с грибами и рижский бальзам. Открывал мне, его жене, прожившей с ним к тому времени более пятнадцати лет, положительные стороны его характера. Говорил:
- Какая у него душа! Какая душа! Ты знаешь, какая у него душа?
Я примолкала, задумывалась. До Батюшки я и не интересовалась, какая душа у моего мужа. После знакомства с отцом Таврионом стала другими глазами смотреть на него. Старец открыл многое и во мне самой.
Мои посещения Батюшки - одни из счастливейших моментов моей жизни. А моя жизнь была богата на встречи с необыкновенными людьми, духовными и светскими. Но во встречах с Батюшкой всегда было чудо.
Сейчас я хочу рассказать о совершенно невероятном случае, связанном с Евгенией Васильевной Кайко, которому я была непосредственным свидетелем.
Евгения Васильевна, красивая, стройная, средних лет белоруска, служила сестрой-хозяйкой в санатории, где мы отдыхали. Ее облик был необычен, в нем была строгость и в то же время необыкновенная привлекательность. Она выделялась, она была совершенно не похожа на других сестер. Пользовалась Евгения Васильевна тихим уважением. Никто к ней не приставал, даже отдыхающие. Я наблюдала за ней. Мне хотелось узнать ее ближе. И в конце концов мы познакомились и подружились.
Юность Евгения Васильевна провела в Германии в трудовом лагере, работала в шахте. В Германии встретила свою первую и единственную любовь.
Трудовой лагерь находился рядом с концлагерем, в котором умирали наши солдаты и офицеры. Война шла к концу, и их почти не кормили. Кто посильнее - подползали к оградам. Мимо шли девушки на работу и бросали им хлеб. Женя пожалела самого слабого и несчастного, его и подкармливала.
Отрывали девушки от себя последнее. Работа в шахте тяжелая: по двенадцать часов, норма хлеба - 500 граммов в день.
В один из дней немцы отправили всех кормилиц к подопечным за решетки, всех четырех девушек. От смерти их спасло то, что вскоре кончилась война. Освободили их американцы. Вышли на свободу, и Женин подопечный объявил ее невестой.
Сентиментальные американцы откормили их, приодели и сыграли веселую свадьбу. Мужу, офицеру с техническим образованием, американцы предложили работу. Ей - дело на кухне. Уговаривали остаться в их зоне. Муж соглашался и склонял ее остаться у американцев, такое решение принимали многие. Женя настояла на возвращении на Родину. Настояла и получила. Получила то, что часто получает женщина, - предательство!
В Москве на вокзале их разлучили, но он успел ей сказать, что у него здесь, в Москве, жена и ребенок, и он возвратится в семью.
Женя была беременна, это ей помогло освободиться из распределителя и миновать концлагерь. Она металась по Москве одна, без средств. Узнала, что муж тоже сумел освободиться и живет в семье.
В таком состоянии она отправилась на родину. Мать умерла. Отец не принял, сказал:
- Ты меня опозорила, иди куда хочешь.
Не зная, куда деться, на сносях, на последних месяцах Женя попала в Ригу. Незнакомая дворничиха пожалела, пустила в чулан под лестницей, где хранила лопаты и метлы, без окон и отопления.
Вскоре у Жени родился мальчик. Она оформилась дворничихой, чулан преобразила в комнатушку. Здесь и начали свою жизнь молодая мать и сын.
Помогали им все, кто мог, и чем могли. Так мiром и растили маленького Володю.
Через два года Женя устроилась прачкой в военный санаторий в М'aйори, получила благоустроенную комнату в общежитии. Дослужилась до старшей сестры-хозяйки.
Во время нашего знакомства она уже имела уютную двухкомнатную квартиру в Каугури, недалеко от моря. Володе отдала всю свою жизнь, замуж не пошла. Мальчик рос красивый и умница. Вышел из школы с золотой медалью, окончил Ленинградское морское училище. На Балтийском флоте служил на подводной лодке в чине капитана. База - Таллин. Мечтал учиться дальше.
Мы с моим мужем были частыми гостями у Евгении Васильевны. Узнав ее жизнь, я решила сделать всё, что можно, для ее Володи.
Одним из наших соседей по даче был генерал-полковник Желтов, начальник Военно-политической академии имени Ленина. Во время прогулки с ним я рассказала всё о Евгении Васильевне и ее сыне. Я просила за него. Старый генерал проникся сочувствием, сказал:
- Хорошо, сначала наведу справки о Кайко.
Позвонил и сказал:
- Характеристика отличная, пусть готовится к поступлению в Академию. Мы сами вышлем вызов.
Можно себе представить, как мы ликовали. Но не тут-то было.
В ноябре ночью, часов в двенадцать, мне - звонок по телефону. Вначале я не узнаю голос:
- Кто это?
Голос:
- Это я, Женя. Я одна. Всё кончено, Вовочки нет.
- Что? Как нет? Где он?
- Его нет, погиб при исполнении служебных обязанностей.
Ужас! Я молчу, слов нет, гудки... В голове, как колокол, звучат слова: «Погиб при исполнении служебных обязанностей». Я повторяю их безпрерывно. Страшный смысл не дает заснуть. Что делать? Принимаю решение ехать. Если не поеду - не прощу себе никогда...
Утром прошу мужа отвезти меня на вокзал и отправить в Ригу. Это невозможно, он едет на работу, отправляет меня в Ригу только вечером.
В Риге я в десять часов утра. Что делать? Как я поеду сейчас к ней, где взять силы? Что сказать? Как быть?
Решаю раньше поехать в Елгаву и увидеть Батюшку Тавриона. Сразу пришло облегчение от одного сознания, что увижу Старца.
Приезжаю в обед. Батюшка, как всегда, ласково меня принимает. Сажает за стол. Я сижу напротив него, не ем, рассказываю, почему я приехала, всю трагедию Жениной жизни. Батюшка слушает, качает сокрушенно головой и тихонько говорит:
- Зарезали.
Я ему объясняю:
- Не зарезали, а погиб при исполнении служебных обязанностей.
Он тихо повторяет, как бы про себя:
- Зарезали, зарезали.
Я сержусь и в мыслях говорю: «Вот упрямый старик - «Зарезали, зарезали» - не понимает». Я опять объясняю ему:
- Погиб при исполнении служебных обязанностей.
Он смотрит на меня, теперь уже молча и с жалостью ко мне. Советует остаться на всенощную службу, заночевать и ехать утром. Я не соглашаюсь, тороплюсь, прошу благословить сейчас же отправиться в Каугури. Он не спорит, благословляет, и я уезжаю.
Чтобы попасть в Каугури, нужно вернуться из Пустыньки в Елгаву, потом на электричке снова в Ригу, затем другой электричкой до Каугури. Добралась я до места только часов в десять.
Темнота, освещение только около домов, улицы в полутьме. Нахожу дом, поднимаюсь по лестнице. Звоню в дверь. Полное молчание. Снова звоню, и так несколько раз, без результата. Я в отчаянии. Вспоминаю отца Тавриона и его совет остаться на ночь. Сажусь на лестнице.
Поднимается женщина, оказывается соседкой Евгении Васильевны по площадке. Она забирает меня к себе. Раздеваюсь, идем на кухню. Я спрашиваю ее, где Евгения Васильевна. Ответ:
- Она ходит вдоль моря, как устанет - придет. Наверное, часам к двенадцати будет дома.
Я начинаю плакать, сквозь слезы говорю:
- Какой ужас! Столько пережить, вырастить одной такого сына, и он погиб при исполнении служебных обязанностей!
Соседка качает головой и тихим голосом, как и отец Таврион, говорит:
- Зарезали.
- Как зарезали?!
- Да, зарезали. Националисты-мальчишки при выходе из порта. Младшему четырнадцать, старшему семнадцать. Шесть человек нанесли двадцать ножевых ран. Терзали уже мертвого. Командир на поминках выпил и всё рассказал Володиной жене, а мать, Евгению Васильевну, пожалели, придумали, что погиб при исполнении служебных обязанностей.
Но и то, и другое - правда. Он погиб как воин на посту, за нашу великую Родину.
Рождество
Накануне Рождественского поста я собралась к Батюшке в Пустыньку за благословением на пост.
Начиталась умных книжек и решила поститься сухоядением. Иду по лесу, рассуждаю, как хорошо посидеть недельки две на сухих фруктах и орешках. Наверняка похудею.
Встретил меня Батюшка, как обычно, ласково. Я говорю Батюшке:
- Благословите на сухоядение.
Он с грустью посмотрел на меня, вздохнул и говорит:
- Какой тебе пост, тебе гостей принимать.
Я ничего не поняла, но уточнять не стала. Помолилась, причастилась и через пару дней, как обычно, отправилась домой.
В декабре в Москве Генеральный штаб проводил игры, штабные маневры. На них со всех концов нашей необъятной Родины слетались командующие округов и воздушных армий. Многие из них - друзья моего мужа. Особенно среди командующих воздушными армиями.
Особо нежная дружба у мужа была с летчиками. Он говорил, что его первая любовь - это небо. Что летные генералы всегда много моложе пехотных и прочих. Командующий воздушной армией должен быть летающим, а тот, что с животом и кому под пятьдесят, на современном аппарате далеко не улетит. Летчики - особый народ, особая каста. Полеты в небе вызывают ощущение избранности, а постоянная опасность и риск учат ценить жизнь. Радоваться ей, как радуются дети. Летчики умеют ценить красоту, у них самые красивые женщины, они хорошие друзья. Отзывчивые и благодарные. Многие из них талантливы во многом. Пишут стихи, музыку, рисуют. Муж говорил, что знает одного летчика, сейчас он известный конструктор. Он вышивает золотом.
Вот такие друзья-молодцы стали у нас собираться в декабре во время Рождественского поста. Вначале было все в рамках. Приходили по двое, по трое, сидели тихо и скромно. Пока не нагрянул Василий Самсонович Логинов, командующий воздушной армией Закавказья, со своим начальником штаба Юрием Васильевичем, ближайшим другом мужа и нашим соседом по даче.
В Москву Василия Самсоновича привели не одни маневры. Логинов прилетел еще и получить орден. Орден за то, что сумел заставить произвести посадку своего соседа, командующего ВВС Турции.
Турок из спортивного интереса и хулиганства каждую ночь перелетал границу на своем сверхзвуковом истребителе и кружил среди Кавказских гор. Наши несколько раз поднимались его остановить, но безуспешно. Тогда Василий Самсонович принял самостоятельное решение, поднялся сам со звеном ассов и посадил турка на одном из своих аэродромов. И получил за это орден.
Это событие решено было отметить у нас в обществе друзей. Обмыть орден - подходящий случай собраться всем вместе.
Собиралось прибыть минимум человек двадцать. По опыту я знала, что чисто мужская компания для меня - скука. Я решила повеселиться тоже и для этого пригласила двух своих приятельниц. Каждая стоила десятерых.
Одна - певица с божественным голосом и магическим именем, вторая - комедийная актриса, моя сокурсница по Вахтанговской студии, променявшая карьеру на престижный брак. Стала женой замминистра энергетики Некрасова, но талант ее распирал и при всякой возможности лез наружу.
Собрались герои, приехали дамы. Для начала нужно было соблюсти ритуал. Для этого взяли хрустальную крюшонницу, на дно положили орден, залили его шампанским, коньяком, водкой, сухим вином. Выпили всё это и сели за стол.
Я - повариха в третьем поколении. Моя нянька работала поварихой у графа Шереметева на личной кухне, мама ей не уступала, а я - им. Все, что возможно, было на столе. У всех вызывали восторг именно мои произведения. Гостей принимать я люблю и умею.
Выпили, закусили, дамы вдохновили кавалеров, и начался концерт. В репертуаре моего мужа «Гори, гори, моя звезда» и «Калитка». Знаменитость пела «Оренбургский пуховый платок» и «Течет Волга». Ирина, комедийная актриса, - тюремные романсы со слезой. Все хором пели «Подмосковные вечера» и «Каким ты был, таким остался».
Кульминация - пошли в пляс. Да какой! Кто отбивал чечетку, кто цыганочку с выходом и коленцами, кто русскую вприсядку. Дым коромыслом!
В квартире под нами жил Поликарпов, замминистра иностранных дел. Он разрывал нам телефон, умоляя остановиться. У него качалась хрустальная люстра, и он боялся, что она грохнется. А я потеряла контроль над ситуацией, меня никто не слышал, и я выдернула шнур из телефонной розетки. Сидела и в ужасе ждала - чем все закончится?
А закончилось все неожиданно и сразу. Устали! Отдышались, похохотали, еще раз поздравили виновника торжества, поблагодарили меня за «прекрасно проведенный вечер» и разъехались.
Уехали и дамы. Остались Юра, Василий Самсонович и мы. Я собралась идти к себе отдыхать - но не тут-то было. Команда: надевать шубку и на воздух. Надевают шинели, и мы выходим на воздух.
Свежесть наступающего утра бодрит. Выходим на Тверскую. Со страшной скоростью мчатся ночные машины. Прохожих мало, только начинают просыпаться, и появляется первый городской транспорт.
Мои генералы принимают решение поклониться Борису Михайловичу, отцу Игоря, и Александру Михайловичу, отцу Юры, их прах находится в Кремлевской стене. Берут меня крепко под руки, чтоб не сбежала, выходим на середину Тверской и строевым маршем, чеканя шаг, высоко задирая ногу, - при этом поем «Прощание славянки», - маршируем на Красную площадь.
Через несколько дней я еду в Пустыньку к отцу Тавриону. Приезжаю, молчу. Он смотрит на меня и тихо говорит:
- Ай, ай, ай, как нехорошо...
Качает головой:
- Как нехорошо.
Мне стыдно, я молчу. Батюшка жалеет. Предлагает остаться до Рождества. До праздника - неделя, раньше я так надолго никогда не оставалась в Пустыньке. Но я провинилась и остаюсь.
С пяти часов утра ежедневно - в храм, служба начинается в 7 утра и идет до 11 часов, потом сразу обед, после обеда - послушание. Все работают. Кто на кухне, кто прибирает храм. Я носила воду из колодца для стола. Мужчины чистили и ремонтировали хлев, а кто - в столярной.
Отдых перед всенощной - часа два, два с половиной. Я спала как убитая. В 17 часов начало всенощной. В 20 часов - ужин, немного на воздухе, и всю ночь, до пяти часов, молитва в кельях. Паломники читали вслух правило, каноны, акафисты, пели тропари.
Сон - не больше часа-полутора, и все, бодрые, бегут в темноте к храму, где уже ждет нас Батюшка. Я не знаю, когда он спал? Накануне сочельника соборовались. Так мы подготовились к празднику.
Такого Рождества у меня никогда не было и больше никогда не будет. Ночь, легкий морозец. На темном небе светятся рождественские звезды. Мерцают огоньки из окошек низенького деревянного храма преподобного Сергия Радонежского. Из него выходит крестный ход с разноцветными фонариками, хоругвями, иконами, и все тихо поют. Проходят медленно меж вековых сосен от кельи к келье. Славят родившегося Христа...
В конце службы Батюшка выходит к богомольцам. На нем мантия с длинным шлейфом, она перекинута через левую руку, как тога у патриция. Все его поздравляют. Малороссийские певуньи чистыми голосами поют Батюшке колядки. Он всех одаривает подарками. Кому фрукты, кому сладости. Мне достался ситцевый платочек. Батюшка всех сам провожает к праздничным столам. Благословляет и идет отдыхать.
Стол ломится. Рыба жареная, копченая, соленая, разнообразные пироги, особенно мои любимые с вязигой, салаты, фрукты, овощи. Угощают красным вином. За столом - от юродивых Люды и местной босоножки Марии Ивановны до московского профессора, с дочерью которого дружит до сего дня моя дочь, и они как сестры. Все - одна дружная счастливая семья. Всем хорошо, мирно, и на душе тихая радость.
Нас посетила тихая радость. Страха и боли совсем не осталось. Нас принимает большое, чудесное, необъятное и безконечное!
Святая вода
Чудодействие святой воды я ощущала не единожды. Вот история об исцелении маршала Советского Союза, начальника Генерального штаба Матвея Васильевича Захарова, которая произошла на моих глазах.
Было это в 70-х годах. Масленица шла к концу. В последнюю субботу, накануне Прощеного воскресенья, я собирала гостей. Приглашенные гости были дорогие и любимые, как с моей стороны, так и со стороны мужа.
С моей стороны - Валя Правдина, любимая подруга. Дружили мы с трех лет, ходили в одну группу детского сада, потом учились в одной школе, пока не арестовали наших родителей - моего отца и ее маму. Валечка была воплощением доброты и любви.
Еще одна гостья - мой любимый педагог из Щукинского училища Вавочка Вагрина, как ее все звали ласково. Валентина Григорьевна - личность замечательная. Актриса необыкновенной красоты, в первой постановке Вахтангова пьесы «Турандот» играла главную роль. В студии, где я училась, она меня очень любила и жалела. Ее симпатия ко мне была понятна: в 1938 году ее забрали в тюрьму со спектакля. Мужа расстреляли, как и моего отца, а красавицу-актрису отправили в ссылку на лесоповал. Но Рубен Симонов ее спас. Говорят, он лично просил за нее вождя, когда тот приехал на спектакль «Кутузов». Вавочку освободили, и Рубен Николаевич ввел ее в театр. Она много играла и преподавала в студии, была хорошим педагогом.
Это были мои друзья, ставшие и друзьями Игоря.
Со стороны Игоря был друг детства, известный кинорежиссер Юра Озеров с интересной и красивой женой - художницей по костюмам Дилярой.
Следующий гость - это Дмитрий Алексеевич Арапов, генерал-лейтенант, главный хирург Военно-Морского Флота, потомок столбовых дворян, родовое поместье которых находилось в рабочем поселке Арапово, ныне Ковылкино, в республике Мордовия. Очень красивый мужчина, похожий внешне на Булгакова и Бунина вместе взятых, но гораздо красивей, с супругой - тоже врачом. Были они мамиными врачами, ставшими нам близкими людьми.
Еще адмирал Северного флота Егоров Георгий Михайлович с очень интересной женой-гречанкой крымского происхождения Галиной Савельевной. Возглавить общество должен был Матвей Васильевич Захаров.
Эти люди были мне дороги. Друзья Игоря тоже вошли в мое сердце. Раньше я как-то им читала свои стихи и, прочитав об отце, я увидела у адмирала Егорова, тонувшего во время войны в подводной лодке, слезы на глазах. А Матвей Васильевич коротко, по-военному, брякнул:
- Лучше, чем у Евтушенко.
Я этого не ожидала, и меня это очень тронуло.
Утром в субботу, когда мы ставили тесто на блины, раздался телефонный звонок, и я услышала голос Марии Брониславовны:
- Слава, у нас горе... У Матвея Васильевича тяжелейший приступ желчного пузыря и поджелудочной железы, температура 40, взяли в госпиталь.
Съехались гости. Узнав новость, все были удручены. А Дмитрий Алексеевич Арапов сказал:
- Как вам повезло! Хорошо, что все это произошло не после ваших блинов.
- Повезло мне, но не маршалу...
На следующее утро узнаю: положение тяжелейшее, никто не решается с такой температурой делать операцию. Звоню Дмитрию Алексеевичу.
- Я в курсе. Мы с Вишневским были у маршала, положение тяжелое, может лопнуть пузырь, сейчас надо сбивать температуру.
- Что делать?..
И слышу в телефоне:
- Слава, вы знаете опыт с вашей мамой, поезжайте в Лавру.
Звоню Марии Брониславовне. Она - у мужа, у его постели, телефон не отвечает.
Через короткое время перезваниваю, она в от-
чаянии:
- Что делать? Я теряю надежду!..
Я ей рассказываю, что было с моей мамой и как ее спасла святая вода от преподобного Сергия.
Очень скоро у нашего дома останавливается машина Матвея Васильевича с его верным порученцем Григорием Малофеевичем.
На улице март, но мороз сильный. Я надеваю самую теплую шубу, валенки, беру десятилитровый бидон - и вперед.
В Лавре народу полно: Прощеное воскресенье. Середина 70-х годов, но в Лавре и тогда было много паломников, особенно во время постов. В часовне негде яблоку упасть, очередь на улице. Григорий Малофеевич в форме полковника с громадным бидоном молча, но упрямо и уверенно пробивается ко кресту за водой. И тут произошло невероятное: толпа расступилась от неожиданного для того времени зрелища. Набираем святой воды, ставим свечи и уходим.
Дальше - Свято-Духовская церковь. Последние молебны перед Великим постом. Усердно служит старый монах. Я его прошу:
- Сугубо помолитесь о болящем военачальнике. Он очень хороший человек!
Монах смотрит на меня и Григория Малофеевича и тихо, ласково говорит:
- Хорошо, хорошо, помолимся. Как его зовут-то, этого хорошего человека? Запишите мне его имя. Буду-буду молиться о хорошем человеке и в храме, и у себя в келье.
После его теплых слов, после его молебна у меня в душе светло и радостно. Я вижу, что не только у меня радость, но и Григорий Малофеевич сияет.
- В Москву! Скорее в Москву! В госпиталь. Страдает хороший человек!..
В госпитале, в Серебряном переулке, на третьем этаже, в малом конференц-зале оборудовали палату для больного маршала. Я сходу без предупреждения вваливаюсь с бидоном в палату. Григорий Малофеевич остался за дверью, не рискнул.
Тишина, кровать стоит посередине, вокруг врачи во главе с начальником госпиталя, в ногах сидит на стульчике Мария Брониславовна. У Матвея Васильевича закрыты глаза, лицо тяжелое, без выражения. На мое появление, не открывая глаз, он спрашивает:
- Кто это пришел?
- Слава, - отвечает жена. - Пришла Слава.
У него еле заметная улыбка.
- Да? Слава? - И улыбается чуть больше.
Ободренная его улыбкой, я выпаливаю всё, о чем молилась в Лавре и по дороге в Москву.
- Матвей Васильевич, вы будете жить! Вы поправитесь! Я привезла вам воды от преподобного Сергия. Эта вода уже однажды спасла мою умирающую маму здесь же, в этом госпитале. О вашем исцелении молится в Лавре добрый батюшка. Вы поправитесь! Обязательно поправитесь!
Как я ушла, как ехала домой, я не помню. Помню только, что завалилась на свою карельскую ладью в шубе и в валенках и заснула мертвецким сном до утра.
Матвей Васильевич, действительно, быстро начал поправляться. Не потребовалась никакая операция.
Прошел Великий пост. После Благовещенья я занималась своими пчелами на даче, давала им первый облёт. Подъезжает «Волга», появляется Григорий Малофеевич с букетом цветов и предупреждает, что сейчас приедут маршал и Игорь Борисович.
Я успела только переодеться, как подъехала «Чайка» с Матвеем Васильевичем и Игорем. Матвей Васильевич мне кланяется и говорит:
- Спасибо вам за вашу заботу.
Все это было для меня неожиданно и совершенно необычно.
Да Матвей Васильевич и был человеком необычным и ни на кого не похожим.
Хрущёв после разгрома Церкви взялся за сокращение армии: сократил авиацию, а потом решался вопрос и о танках. Маршал Захаров отказался участвовать в этом деле и на Политбюро заявил об этом. Он произнес знаменитую фразу, сделавшую его еще более уважаемым:
- Служить бы рад, а прислуживаться не буду. Подаю в отставку.
И вышел.
Последовал приказ о его увольнении.
После прихода к власти Брежнева Захарова восстановили в прежней должности - начальника Генерального штаба. На этой должности он прослужил почти до ухода из этой жизни.
Светлая ему память!
Старый монах, видимо, чувствовал, за какого хорошего человека он так усердно молился.
Последние дни
В России наступило смутное время. ГКЧП. Народ - в растерянности. Среди немногих, кто трезво оценил ситуацию, был мой муж Игорь Борисович Шапошников. В это время он находился в госпитале после тяжелой операции.
С дачи в Сокольники, в госпиталь имени Мандрыко, 19 августа я проехать не могла, потому что центр был оцеплен, и попала к нему только 20-го рано утром. Он сидел за письменным столом и разбирал прессу. Когда я вошла, он стукнул ладонью по столу и сказал:
- Россия кончилась! К власти пришли предатели.
На мой вопрос: «А что, коммунисты лучше?» - он сказал:
- Да, коммунисты держали эту страну, и это была - Держава!
А 19 ноября он скончался. Полного развала Армии и разграбления нашей Родины Игорь, к счастью, не увидел, но предсказал это.
Тело его было перевезено на ночь в храм Николы в Клённики. Там служил настоятелем отец Александр Куликов, мой духовник. Отец Александр ездил к мужу в госпиталь, несколько раз причащал его и дважды соборовал перед каждой операцией.
В храме всю ночь над мужем читали Псалтирь. А утром отпевали два близких нам священника: отец Александр Куликов и друг моего мужа и его духовник отец Валериан Кречетов. Отец Валериан любил моего мужа и очень много сделал для его души.
В конце отпевания отец Валериан сказал о нем слово. После многих хороших слов он закончил так:
- Игорь Борисович был необыкновенный человек, большой культуры, скромности. Он был настоящий христианин. - Через паузу добавил: - И безсребреник.
У меня началась новая жизнь. Я - вдова. Растеряться и впасть в панику и уныние мне не дали мои друзья. Стали сбываться слова Игоря. За несколько дней до смерти я пришла к нему, он был задумчивый. Это было на него не похоже. Всегда, когда я появлялась, он острил, юмор не покидал его и в болезни, пытался меня рассмешить. А тут я спросила:
- Что с тобой?
Он ответил:
- Я не спал всю ночь, думал, как ты будешь без меня жить...
Я ответила коротко:
- Плохо.
В ответ услышала:
- Не говори так. Под утро я решил: твои апостолы тебя не оставят.
Я родилась в день собора двенадцати апостолов.
От неожиданности я проговорилась:
- Ты что, готовишься к смерти?
И услышала:
- К смерти надо готовиться всю жизнь. А говорить о ней можно сейчас.
Больше я ничего не помню. Я даже не помню, как приехала домой. У меня была только одна мысль: он не должен уходить, не зная главного. Он всегда меня жутко ревновал и мучил подозрениями. И я приняла решение.
На следующий день я пришла и выложила ему всё:
- Игорь, ты должен знать: я любила только тебя одного. И была тебе верной женой. Может, я любила тебя не так, как бы ты хотел, может, характер мой был не тот...
И на всю свою тираду я услышала:
- Я это знал.
Я чуть не подпрыгнула и завопила:
- Ты что, издевался надо мною?! Не давал мне у соседки задержаться, приходилось давать отчет о каждом своем шаге... А какие дикие, дурацкие скандалы мне устраивал...
На это он как-то хитро улыбнулся и тихонько сказал:
- Для порядка. Для порядка.
И через паузу мы оба рассмеялись, а я - сквозь слезы.
В этом был весь Игорь!..
Боже, как мужественно он шел к концу, как мужественно умирал!..
Да, я совершенно не знала Игоря, я совершенно не знала, с кем прожила свою жизнь...
Елизавета Федоровна
Наступило новое время - для страны и для меня. Я - вдова. А страна - базар и скопище жуликов. Хватают всё, кто что может. Наша Тверская улица - тоже базар, торгуют всем, чем попало: начиная от ширпотреба и кончая иконами, портретами царей.
Однажды я шла к дочери Маше и возле арки ее дома остановилась. Там молодой человек продавал фотографии царской семьи: Николая Второго, Александры Федоровны, наследника, царевен. Я знала Николая Второго по портрету Серова из Русского музея, где он сидел в серой шинели с огромными грустными глазами, в которых отражался весь мiр и все будущие наши страдания.
Я купила весь набор, и среди этих фотографий был портрет великой княгини Елизаветы Федоровны.
Когда я пришла к Маше, сказала ей:
- Посмотри, как ты на нее похожа.
Маша мне заявила:
- Мама, ну ты и загнула... Елизавета Федоровна была одной из самых красивых женщин своего времени.
- Не знаю, не знаю, но что-то в вашем облике общее есть. То ли грусть безысходная, а может, порода...
Через несколько дней Маша мне преподнесла книжку с биографией Елизаветы Федоровны, изданную в Париже. Ее трагическая гибель и страдания потрясли меня. Она вошла в мое сердце.
Наступил 92-й год. Продукты исчезли полностью. Все панически боялись голода. А в это время у меня на даче жил священник Александр из Ильинского храма с красавицей женой и тремя маленькими детьми. Мы с ними познакомились в последние дни жизни Игоря. Потом крепко подружились. После его смерти летом они переехали к нам пожить на даче.
Дружба продолжается до сих пор. Я люблю эту семью. У отца Александра много достоинств. А главное для меня - это то, что на каждой Литургии я слышу, как в алтаре он поминает моего мужа, свекра, отца и маму: «Игорь, Борис, Александр, Гали».
Тогда в храме батюшки пел квартет. Четыре парня. И они решили вскопать всю землю на нашей даче, посадить огород на всех: на храм, на батюшкину семью и на нас с Машей.
Как-то в мае, после всенощной, приехали ребята на машине ставить теплицу для огурцов и помидоров. Дни были длинные, и они решили, что управятся до темноты. Я им сказала:
- Берите пленку, инструменты и делайте, что хотите, только ко мне не приставайте!
Я как чувствовала.
И все-таки, когда стало темнеть, я услышала громкими поставленными голосами вопли:
- Слава Александровна! Помогите нам, не хватает ваших рук.
Я спустилась со второго этажа, пошла к ним. И тут всё и произошло. Я оступилась, и моя правая нога провалилась в колодец летнего полива. Когда падала, я машинально оперлась на левую руку, раздался хруст ломающейся кости и дикая боль...
Несколько дней назад я закончила читать книгу о великой княгине Елизавете Федоровне. Конец ее жизни, когда ее и других Романовых сбросили живыми в шахту и забросали гранатами, произвел на меня страшное впечатление. Первая мысль, которая ко мне пришла после моего падения, была: «Боже мой! Что же испытала Елизавета Федоровна в шахте, вся переломленная...»
В это время подбежали ребята, и я тихим голосом от боли только шипела:
- Не трогайте меня, я сломала руку.
Медленно, с их помощью, я встала на ноги и все время твердила:
- Рука, рука, у меня сломана рука...
Мальчишки возразили:
- Слава Александровна, если б у вас была сломана рука, вы бы сейчас так кричали и плакали!..
На это я мысленно отвечала: «Боже мой! Как же страдала Елизавета Федоровна в шахте...»
Меня привезли в госпиталь Вишневского. Дежурный врач не отпустил моих спутников:
- Подождите, ребята, мы сделаем рентген, и вы наверняка увезете ее домой. По ее поведению это не похоже на перелом.
Все трудности наступили в рентгеновском кабинете. От страшной боли я не могла отвести руку, чтобы вставили пластину. Наконец, с огромным усилием сняли в трех ракурсах, и врач констатировал:
- Закрытый вколоченный перелом шейки левой плечевой кости.
От неожиданности мои спутники раскрыли рты. Такого результата они не ожидали. Им пришлось уехать одним. Я попросила их позвонить Маше, сообщить, где я нахожусь и что со мной произошло.
Гипсовая была закрыта, потому что была уже ночь. Меня всю перебинтовали, привязав руку к туловищу, и я превратилась в какой-то кокон.
На каталке меня перевезли в отделение, положили на кровать, и я лежала в темноте. В палате находилась я одна, и мне стало страшно. Но мысль о Елизавете Федоровне меня не оставляла ни на секунду, и я ей взмолилась всей силой своей души и от всего сердца.
Через какое-то мгновение с правой стороны засветилось что-то голубое, как бы голубой столп света. И у меня совершенно исчезла всякая боль. Наступило состояние радости и покоя. И я спокойно заснула.
Чуть свет, до обхода врачей, у меня появилась моя дочь Маша. У нее было испуганное лицо, она спросила:
- Мамочка, тебе очень больно?
А я сидела на кровати, улыбалась во весь рот:
- Нет, мне ни капельки не больно. Ко мне приходила Елизавета Федоровна, и она меня исцелила.
Маша задумалась, а через минуту заявила:
- Если это правда, то как только у меня появятся деньги, я закажу живописную икону Елизаветы Федоровны и пожертвую в бедный храм.
Она оставила яблоки, кое-какие необходимые мне вещи и весело умчалась.
Скоро пришел врач. Я сидела за столиком, больной рукой прижимала яблоко, а правой резала. Мой вид его удивил:
- Вы что, уже яблоко едите?
- А почему не есть? У меня уже ничего не болит.
Мои слова он как бы пропустил мимо ушей.
- Готовьтесь, сейчас придут за вами, и вы поедете в гипсовую.
Я ответила:
- Никуда я не поеду и гипс накладывать не буду.
И вот тут началось самое интересное. Ко мне забегали врачи: начальник отделения, главный травматолог госпиталя... Все меня пугали, как могли, упирали на возраст, говорили, что и в гипсе неизвестно что будет, а без гипса я могу остаться вообще без руки, повиснет, как плеть... Запугивали, а мне было ни капельки не страшно. Я твердила одно:
- Я в гипсе сгнию, и мне гипс не нужен.
В тот год в мае стояла 30-градусная жара.
Это их обозлило. И через неделю меня выписали.
Рука была подвешена на косынке. Дома я вытаскивала руку и постепенно ее нагружала, разрабатывала. А через две недели совсем косынку выкинула.
Через год Маша выполнила свое обещание: заказала живописную икону Елизаветы Федоровны и подарила в храм святителя Николая в Николо-Урюпине, где настоятелем тогда был отец Владимир. Его супруга, матушка Любовь, стала Машиной подругой. Маша очень уважала отца Владимира, потому что он, как и ее отец, был безсребреником, несмотря на нужду в храме, не приваживал бандитов.
Чудеса с Елизаветой Федоровной продолжались.
Через год в этом храме случился пожар, сгорел полностью иконостас. Икона Елизаветы Федоровны обуглилась, лика совсем не было видно, одни черные пузыри. Когда Маша это увидела, она ужаснулась:
- Я больше не смогу здесь молиться. Мне тяжело.
Отец Владимир убрал икону. А в основном приделе начался ремонт, который продолжался несколько лет.
После реставрации храм засиял: золоченые купола, иконостас - чудо, напоминает один из кремлевских храмов, тонкая живопись северных мастеров, резаные филигранные Царские Врата сияют позолотой, изумительные паникадила озаряют теплым светом прихожан.
А икона Елизаветы Федоровны начала постепенно обновляться.
Когда отец Владимир это заметил, он вынес ее к людям. И обновление продолжалось уже на глазах всего прихода.
Сейчас икона имеет почти первозданный вид: исчезла чернота и страшные пузыри.
Жизнь идет. За эти годы очень многое изменилось. Маша уехала в Америку. Матушка Любочка ушла от нас, она на небе, а обновленная Елизавета Федоровна - с нами.
Святитель Николай
В молодости я как-то осталась на даче на пару дней с маминой подругой Лидией Акимовной, хохлушкой, специалисткой по домашнему консервированию. Азарт закруток меня не миновал, работа у нас закипела. На кухне бурлили сиропы, заливки, стерилизовались банки, крышки. Дым коромыслом.
Поздно вечером, в самый неожиданный момент, без звонка и стука у нас в столовой появился здоровенный молодой человек, мне почти не знакомый. В первый момент я испугалась, но он представился, назвал свою фамилию и номер дачи. Не успела я вымолвить слово, как он нахально уселся в кресло, развалился и стал перечислять мне моих молодых соседок, с которыми у него якобы были романы. А теперь же он является гражданским мужем «такой-то» - маршальской дочки, и называет фамилию. Дочку эту я знала, знала ее мужей, но об этом «чуде» ничего не слышала. На вопрос, что ему надо, я услышала коротко и конкретно:
- А теперь я влюблен в вас и никуда от вас не уйду, а выгоните - повешусь.
От всего этого я слегка одурела, но не успела я сообразить, что же делать дальше и как быть, как из кухни появилась Лидия Акимовна и культурно, без всяких объяснений, попросила молодого человека быстренько удалиться.
Но не тут-то было. Он стал бегать от нас, мы - за ним, и он спрятался в моей спальне. Выскочил из нее со словами:
- Теперь я знаю, чем вас можно взять!
Моя спальня была увешана бумажными репродукциями икон, вырезанных из журналов и из альбома Третьяковки «Старинное русское искусство».
Дон Жуан удалился так же стремительно, как и появился. Мы с Лидией Акимовной легкомысленно обрадовались, похихикали и взялись за работу, не заперев ни дверь, ни калитку, пропустив мимо ушей его высказывание, что меня можно чем-то взять. А зря!
Очень быстро кавалер появился снова и со свертком. Бросает мне на стол дивную икону Николая Чудотворца со словами:
- Вот вам Коля и я впридачу, - и брякается снова в кресло. - Теперь вы меня никуда не выгоните!
И тут случилось то, что совершенно ни он, ни я не ожидали. Раздался глухой звук: «бенс»! Лидия Акимовна тяжелой рукой специалиста по консервированию ударила его по макушке увесистым половником «Фраже». Я выхожу из оцепенения, и мы орём обе:
- Вон! Вон!!!
Самое интересное, икону-то я схватила и прижала, а его мы выгоняли пинками. Это было нетрудно, от такого неожиданного приема своей будущей пассии он обмяк и вяло сопротивлялся. Правда, неуверенно хватался за перила лестницы и косяки, но явно находился в шоке.
Выжав ухажера, мы сидели тихо, забросили работу, ждали третьего захода. Я рассматривала икону, она и в самом деле была дивная - как он объяснял, с медовым ликом, сияла.
Икона замечательная, а вдруг он действительно повесится... Как быть?
Опытная Лидия Акимовна успокаивает:
- Мужчина выпивший, все они так говорят: «Повешусь», - ничего, не повесится, проспится и все забудет.
Я поверила ее опыту и успокоилась.
Рано утром звоню мужу и прошу его эвакуировать нас срочно в Москву, домой. Уезжаем. Я - в обнимку с иконой.
Утром следующего дня я отправляюсь в свой храм в Брюсов переулок к иконе Матери Божией «Взыскание погибших». В тот день там исповедовал молодой священник отец Леонид. Я всё ему выкладываю, и на вопрос, что же делать, он говорит:
- Икону можете оставить себе, а если потребуют - верните.
На это я подумала: «Как потребуют? Да не может этого быть, чтобы он еще раз появился у меня!.. С какими глазами?!»
Появился не он, а его мать, Маргарита Павловна Попова с 13-й дачи, ранней весной, в первые дни нашего же приезда на дачу. Я была одна, Игорь уехал на работу, Машенька еще училась в школе. Появляется Маргарита Павловна и заявляет:
- Я знаю, мой сын подарил вам икону. Она является большой материальной ценностью, и я прошу вас мне ее вернуть.
Уходит. Икона здесь, я привезла с собой, не хотела расставаться. Что мне оставалось делать? Отдать. Я была предупреждена. Неожиданности не было, просто очень не хотелось отдавать Николая Чудотворца. Но ничего не поделаешь. Я завернула его в чистое льняное полотенце, помолилась, повздыхала и пошла отдавать.
Позвонила в калитку, появилась хозяйка. Она, видимо, делала генеральную уборку, была в грязном фартуке, в руках мокрая грязная тряпка. Видимо, не ожидала моего столь скорого прихода. Я развернула полотенце и передала ей икону. Она положила ее на согнутую в локте левую руку ликом вверх. Правой кистью она крутила мокрую тряпку. И тряпка стала хлестать образ. Я смотрела на это, и меня обуял ужас. Ничего не сказав, ушла. Святителя Николая отхлестали грязной тряпкой... и для этого его забрали... Мне было не по себе.
Придя домой, стала читать акафист и немного успокоилась.
В конце лета муж предложил мне поехать с ним в Горький, на завод, получать новую «Волгу». Раньше он ездил с водителем своим ходом, и возвращались обратно на двух машинах. На этот раз он предложил поехать нам вдвоем: туда на поезде, а вернуться на новой машине.
- Поедем через старинные русские города: Владимир, заедем в Суздаль, побываем в храме Покрова на Нерли...
Мы с мужем любили старину. У Игоря был свой любимый храм во Владимире, Димитриевский, весь как кружевной, на каждом камне вырезан особый сюжет или святой. Поездка была заманчивой, и я с радостью согласилась.
Горьковский автозавод находится в нескольких километрах от города. Утром мы получили машину, серенькую Газ-24, Игорь назвал ее осликом, до этого был россинант, и мы, довольные, отправились домой.
Было воскресенье, солнечное нежаркое утро. По дороге нам встречались храмы, звонили колокола, как бы нас приветствуя. Мы останавливались, я заходила в каждый храм, ставила свечи и подавала милостыню. Меня поразили нищие старушки, им в фартуки сыпали хлебные корки и сухари. Такое в Москве увидеть было невозможно. Простой народ жил впроголодь. В магазинах - рыбные консервы, макароны, водка и пустые полки.
Последний храм стоял на высоком берегу Волги, возвышаясь над окрестностью, сияя своими голубыми куполами в золотых звездах и золотыми крестами. Он был очень красив и величествен. К нему вела широкая деревянная лестница с маршами, на каждом марше сидели нищие старушки. Я поднималась и каждой подавала. Войдя в храм, я поняла, что не только обедня, но и водосвятный молебен окончен. По храму шел старенький батюшка и всех щедро кропил святой водой. Я стояла у свечного ящика, он окропил и меня. В это время женщина за ящиком поднимает высоко икону и громко объявляет:
- Православные, кому нужен Николай Угодник?
Все молчат. Я оборачиваюсь и почти кричу:
- Мне, мне нужен!
Мне передают дивную икону в киоте. Святитель в ризе с серебряным чеканным венчиком.
Около меня стоит маленькая простая женщина, аккуратно, по-праздничному одетая, почти плачет и тихо говорит:
- Это моя икона. Сын получил квартиру в городе и заявил, чтобы ни одной иконы в новый дом не брать, иначе он их все сожжет. Я каждое воскресенье приношу их в храм. Эта - последняя.
Я предлагаю ей деньги, она не берет, но женщина за ящиком говорит:
- Возьми, Мария, возьми.
А у меня-то почти пусто, всё раздала нищим, только одна красненькая бумажка. Она и за нее благодарит, а я - ее.
Такую радость, что я испытала, получив икону святителя Николая, я редко испытывала. Сияющая и счастливая, я сажусь в машину, прижимаю икону, ставлю ее на колени лицом к дороге, и, радостные, мы возвращаемся прямым путем в Москву. Мне уже не нужна окрестная старина...
С того момента мне стали дарить иконы святителя. Отец Кирилл (Павлов) подарил сразу двух Николаев Чудотворцев. Одного - Николу Можайского, вырезанного из дерева, в киоте, с мечом и храмом; второго - нового письма, но очень хорошего. Мать маминой подруги, умирая, завещала мне Николая Чудотворца палехского письма. Небольшая, но очень красочная икона святого, в цветном облачении, веселый, улыбается.
Так набралось до девяти икон. Я оставила себе четыре, остальные раздала. Две в монастырях: одна в Аносино, матушка повесила ее к себе в келию, вторая в Саввино-Сторожевском. Еще одна в храме Косьмы и Дамиана, отдала я ее отцу Александру Борисову после того, как его храм ограбили. А четвертую я дала одной женщине, богомолке из Архангельского.
А с соседями Поповыми сразу после известных событий, о которых я пишу, произошло страшное. В то же лето скоропостижно умер неудачливый ухажер, единственный сын. Через месяц за ним скончался его отец. Осталась одна мать. Несчастная Маргарита Павловна ходила по поселку с безумным видом. Вскоре ушла и она. Дача стояла зловеще пустой.
В акафисте святителю Николаю есть такие слова, икос 4-й:
Радуйся, скорый утешителю в беде сущих;
Радуйся, страшный наказателю обидящих.
В жизни всё не так просто. Со святыми шутки плохи, это опасно.
(Продолжение следует)
