Этери
Дорогая Этери! Мне сейчас много лет. Расстались мы с тобой более сорока лет назад, но я до сих пор помню нашу необыкновенную встречу и нашу дружбу.
Наша встреча была неслучайной. Я много узнала о себе, и многое изменилось во мне.
Ты жила в Тбилиси, я - в Москве, мы не знали о существовании друг друга.
Как-то рано утром раздался звонок в дверь. На пороге стояли двое: ты и Виктор Криворотов (это был экстрасенс, который пытался лечить мою маму).
Ты появилась безо всякого предупреждения, совершенно неожиданно. В твоем облике была необыкновенная трогательность, беззащитность и хрустальная чистота.
Я никого не ждала, собиралась куда-то идти и оделась для выхода. Виктор очень коротко, быстро объяснил в твоем присутствии, чем ты больна, и на какой стадии твое заболевание.
Тут произошло со мной то, чего я раньше никогда не испытывала: необыкновенное и очень сильное чувство сострадания и любви к совершенно незнакомому мне человеку.
Первое, что мне пришло в голову, - отдать тебе все, что было на мне: закутать тебя в свою шубу, передать все свои украшения. Но внутренний голос мне повторял, что это все не то и не нужно. Я крепко прижала тебя к себе и взмолилась: Господи, пусть я умру раньше, но чтобы ты пожила!
И я развела бурную деятельность.
Через справочное бюро Генштаба, назвав свою фамилию, узнала прямой телефон начальника госпиталя Бурденко. Позвонила ему и попросила принять меня. Он согласился, и через час мы были с тобой у него в приемной. Я умоляла его принять мою дальнюю родственницу Этери Курашвили, приехавшую из Тбилиси, у которой четвертая стадия рака. В госпитале как раз перед этим открыли онкологический корпус, туда тебя и поместили.
На другой день, когда я пришла тебя навещать, первым делом пошла к начальнику госпиталя попросить прощения, что его обманула, так как ты не была мне родственницей. Он засмеялся и сказал:
- Да я всё понял. Какая могла быть родственница с фамилией Курашвили у Шапошниковой?
Он был очень любезным и обаятельным мужчиной. Предложил мне приходить к нему почаще, и он будет мне докладывать о твоем лечении. Что я и делала. Но объяснил, что в таком запущенном состоянии можно рассчитывать только на чудо.
И чудо свершилось.
Тебя стали лечить, лечить усердно. И постепенно ты стала оживать.
Я спросила тебя о теории относительности:
- Только ты не объясняй мне своим физическим языком, каким вы там читаете и объясняете друг другу на лекциях, а ты мне скажи человеческим языком, на том примитивном уровне, на котором нахожусь я. Я вообще в точных науках - ноль, но теория относительности меня интересует, потому что я ее совершенно не могу понять. Вот ты мне возьми сейчас и объясни нормальными словами.
И ты мне всё объяснила, сказала:
- Ты понимаешь, что такое теория относительности? Это открытие большое, где, например, объясняется (мы сейчас не будем говорить о Боге, это в конце), что существует мiр в нашем ограниченном человеческом представлении, но на самом деле он существует не в том представлении, в каком мы можем его вообразить, потому что это творение Божие, которое не познаваемо. Вот, например, время. Господь создал мiр за семь дней. Что значит «создал мiр за семь дней»? Совершенно не значит, что это понедельник, вторник, среда, четверг, пятница. В теории относительности мiр видится в ином измерении, расстояние - в другом измерении, время - в другом измерении. И существует сила, которая не познаваема, которая движет всем мiром.
И я вспомнила, что когда-то очень давно, до знакомства с Этери, когда я была молодая и разводилась со своим первым мужем, я отправила заявление, чтобы никаких не было объяснений, встреч, мне не нужных. А сама взяла и уехала к тетке в Ленинград. Тетка моя работала в Кунсткамере, которая принадлежала Академии наук, она была там художницей и взяла оттуда путевку мне и своему сыну. У студентов как раз были каникулы, и мы поехали отдыхать в дом отдыха Академии наук. Там в это время отдыхал академик Алиханян, который занимался космическими лучами. Он стал за мной ухаживать. Из Москвы приехала его машина, он стал мне предлагать поехать в ресторан или в театр - куда я захочу. Я сказала:
- Если хотите меня повезти, так повезите в хороший храм.
И он повез меня в храм. Я сказала:
- Полтора часа будет идти всенощная, вы можете где-нибудь там поесть, поездить, а через полтора часа заезжайте за мной сюда, и поедем обратно.
Я купила свечки и пошла вперед. Потом случайно обернулась и увидела: он стоит и молится. Я подумала: «Ничего себе, физик, академик, стоит и молится!» Но не стала к нему обращаться, стояла, молилась.
Потом, когда мы вышли и сели в машину, я сказала:
- Вы что, верите в Бога, что ли? Вы же академик!
А он мне говорит:
- Если бы я в Него не верил, я бы не сделал ни одного открытия. Есть сила, которая не поддается учету, и с ней надо считаться.
И когда ты стала мне объяснять теорию относительности, я вспомнила Алиханяна, и мне стало более-менее понятно, о чём ты говоришь. Я особенно не углублялась, я поняла, что основа - это Бог, Который не поддаётся познанию.
Так я поняла. Может, я не права, может, я примитивно поняла, может, я тупая, я не физик, но тогда мне стало более-менее ясно. Тем более, после той встречи с академиком, построившим из своей Сталинской премии в сто тысяч станцию, которая улавливала космические лучи, и дорогу в храм провел на свои деньги, и сам туда ездил. А я любила учиться. Меня всегда интересовали люди, которые знают больше, чем я, и я к ним приставала, всегда выспрашивала. Так же, как и у Игоря всегда всё выспрашивала. А он мне однажды сказал:
- Ты что, хочешь узнать, как уничтожают людей?
- Нет, не хочу!
Вот тут я остановилась, поняла и не приставала больше.
Пробыла ты в госпитале около четырех месяцев. В середине этого времени у тебя появился жених - генерал, пожилой афганец, начальник генерального штаба афганской армии. Он находился в госпитале после ранения. Это был мусульманин, наверняка у него оставался на родине гарем. И он в тебя влюбился - всё-таки ты была хороша собой: высокая, хрупкая, выше его ростом, у тебя были замечательные густые тёмные волосы. После лечения они заметно поредели, но это не отразилось на твоей красоте.
Генерал всегда ходил в сопровождении адъютанта и переводчика. Встречались вы с ним всегда в парке. Каждый день ты получала букет цветов, духи или конфеты. Так продолжался ваш красивый роман. Пока врачи из твоего отделения не убедили его, что жениться на тебе опасно, так как может быть рецидив. Он это понял и очень страдал, насколько может страдать влюбленный мужик.
Окончив лечение, ты здоровой уехала к себе на родину. Тебе дали инвалидность на год, но велели приехать через полгода пройти диспансеризацию в отделении, где ты лечилась.
Через полгода ты приехала в Москву радостная, пополневшая, хорошо себя чувствовала. Тебя сопровождал жених, тоже физик. Болезнь свою ты получила на реакторе в Мцхете, где долго работала. Там была явно плохая защита, и поэтому никто не хотел туда идти работать. Но ты была сиротой, малообезпеченной, безо всякой поддержки, и за какие-то привилегии, добавки к зарплате за вредность согласилась пойти работать. Там и получила свои первые дозы, заболела, в Грузии тебя никто не лечил. Вот и приехала в Москву со своей четвертой стадией, умирающей. В Москве тебя подняли, а через полгода после диспансеризации в корпусе, где ты лечилась, дали заключение: «Почти здорова».
Полгода ты ещё отдыхала, занималась подготовкой к свадьбе, но денег, как всегда, не хватало. Тебе предложили большие деньги, чтобы ты хотя бы временно вернулась на реактор. Как всегда, других желающих заработать там не было. Не было желания там работать и у твоего жениха.
Тут произошло то, что должно было произойти. Трагедия.
Через год я получила известие от твоей ближайшей подруги, что ты лежишь в больнице в своём родном городе Гудауты, и жить тебе осталось совсем немного, «дни и ночи её сочтены». С тобой находятся эта подруга и мать. Никакого жениха и в помине не было.
Когда я получила это известие, я поняла, что, если не поеду сейчас же, я себе этого никогда не прощу. И я приняла решение: лететь немедленно.
Только сейчас я начинаю осознавать, насколько мой муж был необыкновенной личностью. После того, как мы расписались, я проработала всего две недели, потому что уйти с работы потребовали он и его мать. Игорь постоянно должен был знать, где я и что делаю. Он контролировал каждый мой шаг. Это особенно меня угнетало, однако я принимала это, как одно из условий моей жизни. Но когда я принимала важные для себя решения, связанные с моей духовной жизнью, он всегда меня поддерживал. И на этот раз, зная, что ты для меня значишь, в каком ты состоянии, как я сейчас страдаю, он сам повёз меня в аэропорт и посадил на ближайший самолёт, который летел в Адлер.
Прилетели ночью. Вокруг была кромешная тьма. Аэродром почти не освещался, были редкие огоньки на взлетном поле. Меня окружила теплая влажная южная ночь. Куда идти? Где искать автобус?
Мне повезло. Я прицепилась к какой-то паре. Это были местные жители, которые собирались ехать в Гагры. Автобус шел через Гудауты.
Я ехала в полную неизвестность. В Гудаутах была такая же темнота. Я попросила шофёра довезти меня до местной больницы, но он отказался, так как автобус был рейсовый и он не мог отклоняться от маршрута. Он показал аллейку, по которой я должна была пройти примерно километр, и эта аллея выведет меня к больнице.
В самый последний момент моего отчаяния я увидела, как далеко, в конце аллеи, забрезжил огонек. Когда я подошла ближе, оказалось, что это и есть больница, и весь холл был освещен, несмотря на то, что было уже два часа ночи.
Дверь была открыта. В вестибюле меня ждала женщина. Это была твоя мать. Она мне с порога сообщила, что некоторое время назад ты сказала: «Мама, приехала Слава. Иди её встречай». Мать решила, что ты бредишь, но выполнила твою просьбу. Она вышла в холл, и через некоторое время появилась я.
Мы поднялись на второй этаж, и я вошла с твоей матерью в твою палату. Я не могу описывать весь ужас, который я увидела, однако встреча наша была радостной. Конец был рядом, но ты была спокойной. Мне трудно всё это описывать, но я сама стала куда-то уходить вместе с тобой...
Так прошел остаток ночи. Утром во время обхода пришли врачи, удивились, откуда я взялась. Через некоторое время появился главврач. Он властно мне заявил:
- Пойдемте со мной.
Привёл меня в свой кабинет, посадил. Распорядился, чтобы мне принесли чай. Кроме чая, он дал мне какое-то лекарство и сказал:
- Вот теперь вы поспите, а потом мы с вами поговорим.
И я уснула.
Когда он вернулся, я была ещё в каком-то полусне. Мне хотелось всё время встать и пойти к тебе, но сил у меня не было. Врач был пожилой, с умными и очень добрыми глазами. Он со мной разговаривал, и я чувствовала, что всё было убедительным, но полностью его слов не понимала. Он взял меня за руку и как бы встряхнул. Я услышала его слова:
- Что будет с Этери, мы знаем. Она уйдёт сегодня или завтра. А вот что будет с вами, я не знаю. - И спросил меня: - У вас есть семья?
- Да, у меня есть муж, дочь, мама.
- Вы сделали всё, что могли. Она вас ждала - вы приехали. Вы с ней простились. А теперь вы сделаете то, что я вам скажу. Я не хочу за вас отвечать. Я вам заказал билет на рейс 14.00 в Москву. Через полчаса приедет скорая, она отвезёт вас к морю, а потом вы поедете на аэродром.
Я слушала его, как под гипнозом. Я поехала к морю. У меня не было купального костюма, но я поплыла в нижнем белье. Я плыла долго и далеко, и постепенно становилась сама собой. Я стала думать о Маше, об Игоре, о маме. И безысходное горе ушло. Я вышла на берег другим человеком. Я поняла - с тобой и со мной был Бог, а Бог - это любовь, и любовь никуда не уходит. Любовь - это жертва, жертва безраздельная, а радость жертвы - это дар свыше.
Этери, я люблю тебя, и благодарна Богу за нашу встречу. Да, Бог - это любовь, а любовь - это жертва. И редко кто это знает.
А ещё, любить ближнего означает любить того, кому это необходимо.
Пасха
Это было начало 80-х годов. У меня очень болела мама, ей сделали неудачную операцию, она не умерла благодаря чуду, врач ее изуродовал, зашил, как мертвеца. Я, как могла, ее лечила, ее лечили академики, Арапов, главный хирург ВМФ, и Вишневский, они были готовы сделать реоперацию, но объяснили, что гарантий нет.
Арапов предложил не делать операцию, а отправил меня в Загорск, привезти святой воды из источника, потому что у себя в отделении хирургии в институте Склифосовского он замечал, что, когда он делает операции священникам, у них нет осложнений, а когда простым - часты осложнения, и он стал следить за этим. Однажды, увидев хорошенькую попадью, он ее хвать - и к себе в кабинет, и стал спрашивать: «Что ты несешь своему батюшке?» Потому что видел, что и перед операцией, и после они что-то делают.
- Святую воду, - ответила та.
И он стал всем своим советовать делать так же.
Так маму лечили: сначала академики, потом гомеопаты, знаменитый Мухин, - только знаменитостей она принимала, - потом лечил Здренко, а затем знахари и экстрасенсы. И тут я сказала: «Это предел!»
Короче, мама болела, я всем священникам уши прожужжала. Так, однажды прихожу к отцу Александру, подхожу ко кресту, рядом какая-то женщина, говорю:
- Батюшка, маме плохо!
- Маме плохо?! Мама твоя - хроник, и семь раз была в Карловых Варах, и 13 раз - в генеральском госпитале, а вот кому плохо: возле меня стоит женщина, Люда, она ухаживает за одинокой замечательной молитвенницей, у нее рак, и она одна лежит в квартире, вот ей плохо, хочешь поухаживать?
Я говорю:
- Хочу!
Вот так я познакомилась с Паней.
Я приехала, дверь настежь открыта, квартира большая, совершенно пустая, почти никакой мебели. Один племянник в тюрьме, другой - в армии, родители племянников поумирали от рака, и она осталась одна. Никого нет.
Отец Александр сказал: «Люда тебя научит, что делать. Ее надо мыть, кормить, а из нее постоянно течет. Но болей нет».
Я вошла в эту бригаду, нас было трое: я, Люда и известный живописец Елена. И мы за ней ухаживали. И в мою смену Паня сказала:
- Я больше терпеть не могу.
Оказывается, боли были, но она нам не говорила. И я по ее поведению, по лицу поняла, что ничем помочь не могу.
Я не растерялась, вызвала скорую помощь. Скорая приехала, сделала какой-то укол и сказала, что нет, это хроник, и они быстренько уехали.
Когда действие укола прекратилось, она вновь стала мучиться.
Я вызвала вторую скорую, я сообразила и дала деньги. Они ее забрали в больницу, а больница не хочет принимать, зная, что это балласт, еще один мертвец. Я даю деньги, и ее переводят в отделение, у нее страшные боли, меня выгоняют. Я прошу: только отдельную палату, и стала умолять, чтобы побольше было морфия. Иду к главному врачу, деньги ему давать стыдно, взяла книжку о Борисе Михайловиче, говорю, кто я, и прошу: «Дайте ей побольше морфия». Он говорит:
- Я вас слышу, ей трудно, я вижу, как вы помогаете. Я ей даю норму, которая разрешена Минздравом. - Показывает приказы. - Будем капать дермидол. Не будет она мучиться.
И когда он сказал это, я успокоилась.
Но самое страшное было другое! Менять они под ней ничего не собирались, они заходили к ней только в масках, белье меняли ей мы, тогда памперсов не было. У меня было много денег, потому что все мои подруги в ужасе давали мне деньги, лишь бы не ходить со мной и не видеть всего этого, поэтому у меня была целая пачка, и я за смену заранее платила по 50 рублей, чтобы у нее всегда было чистое белье. Из нее текло безпрерывно, страшные вещи, а санитарка столько хлорки пихала, что все задыхались, врач вовсе не подходила. А мы ухаживали за ней. И я увидела в ней такое смирение...
И вот, общаясь с ней, я увидела столько настоящего христианства, любви, терпения, и никогда никакого ропота, никакой жалобы ни на что, только: «Господи, благодарю тебя, помоги девочкам!» А какие девочки, всем за сорок. И все время - молитва, и все время улыбка. Никогда не было на лице никакого страдания, она говорила только: «Лихо мне, лихо!» А знаете, это действовало на всех больных.
А дальше всё развивалось так. Мы за ней ухаживали. И вот я прихожу, это был Великий пост, к отцу Александру, взять благословение, там стоит Люда, он о чем-то с ней говорит. Люда говорит ему, что Пане будет очень тяжело, что она отказалась от двух уколов, сказала, что у нее ничего не болит и что она хочет домой, она ждет Светлану, то есть меня - я же ее привезла из дома. Батюшка говорит Люде: «Я тебя отпускаю», - при ней не стал ничего говорить. А мне говорит:
- Панечка будет тебя просить, настаивать, чтоб ее отвезли домой, а ты должна сказать, чтобы она готовилась.
У меня открылся рот, я замолчала, и он быстро от меня ушел.
В общем, он благословил, чтобы я сказала, чтобы она готовилась, что она скоро умрет... Ой!
Я спустилась в метро Новокузнецкая, села на мраморную скамейку. Один идет поезд, другой, а я не еду. Потом думаю: нет, ехать все равно надо. Я встала, я помню, как встала, как я вошла в поезд, как пришла к ней. Она мне:
- Славенька (так меня звал только отец), как я тебя ждала, я тебя так люблю, больше всех, и ты меня сейчас увезешь домой.
Я села на ее кровать, взяла ее за руку:
- Панечка, нет, ты не поедешь домой, тебе надо готовиться.
Наступила пауза. Она сказала мне только:
- А до Пасхи я доживу?
Я говорю:
- Да, да, да, до Пасхи ты доживешь.
И тут я ревела. Это не было страдание, я плакала какими-то особенными слезами, мы прощались, видно.
Наступает Пасха. Я собираюсь в храм, пришла мамина подруга Лизаветочка, тоже ангел, принесла мне маленький куличик. И тут мне звонят и говорят:
- Светлана, Панечка одна, к ней никто не пришел, она лежит по уши мокрая. И белья нет.
- Как? - говорю. - Там белья целый угол.
- Нет, - отвечают, - именно так, мокрая, белья нет.
Ну что делать. Я беру свой пододеяльник, а у меня старинная кровать-ладья, два метра, я сижу, режу пододеяльник, зашиваю. Лизавета выходит со мной, она собиралась в храм «Взыскание погибших» на Брюсовском, я ей предлагаю поехать со мной. Ей надо было пойти по подземному переходу, она стоит со мной, не идет. Я голосую, машины редкие останавливаются, я говорю, куда ехать, ответ: «Нет-нет, это далеко». Потом едет «Москвич», такой зеленый, я его останавливаю и говорю:
- Отвезите на ВДНХ.
- ВДНХ, вы смеетесь! Я еду в другую сторону.
- Там умирающая женщина!
И он нас сажает.
Мы приезжаем, водитель не уезжает, провожает нас в приемный покой. Там - темнота, все заперто. Мы тихо по коридорам куда-то пробираемся, попадаем в мужское отделение, мужики в карты играют. Спрашиваем, как пройти на второй этаж, в женское отделение. Те смотрят на нас, как на сумасшедших: появились в двенадцать ночи две какие-то тетки и чего-то ищут.
Появилась сестра:
- Вы кто, что, как могли сюда попасть, что вам тут надо?!
- Мы идем к умирающей.
И она нам показала, как пройти.
И вот я подхожу к двери, ко мне бежит сестра:
- Что вам нужно?
- Она же мокрая, не спит, она отказалась от уколов, потому что Пасха.
- Как мокрая, она не мокрая, мы всё сами ей поменяли, потому что Пасха, не будите ее, она в эйфории.
И она нас не пустила к ней. Мы стояли у двери, ухо прижавши, слушали ее дыхание.
Когда она умерла, у меня осталось очень много денег, это мои подруги надавали на отпевание.
Пришел священник, у него очень большая семья. Я отдала ему эти деньги. Он не хотел брать, я сказала, что это Панины деньги, молитесь о ней. Поэтому я спокойна, я абсолютно уверена, что он о ней молится, и спокойна.
Вот что такое Панечка!
Чем она на меня так повлияла?
Когда меня сбила машина, когда мне было очень плохо, я только её помнила, я думала: «Никаких жалоб, никаких разговоров, ничего».
Когда я вспоминаю Панечку, я вспоминаю прежде всего Пасху у ее двери. Тот мир, те тишину и радость забыть нельзя.
