Благодаря стараниям военного министра Барклая-де-Толли и его Особенной канцелярии в России Наполеона ждал сюрприз
На то он и гений, чтобы разрушать стереотипы в общественном сознании. Кому со школьных лет не известны строки из «Евгения Онегина» о великом испытании, что выпало на долю России в начале позапрошлого столетия?
Гроза двенадцатого
года
Настала. Кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский Бог?
Секретная экспедиция в канун нашествия
Почему у Пушкина спасителем Отечества назван вовсе не легендарный Кутузов, а его, если хотите, антипод - военачальник, не слишком популярный в обществе? Речь, конечно, о военном министре и главнокомандующем русской армией Михаиле Барклае-де-Толли.
Ни в больших, ни в малых жанрах поэт никогда не стрелял в «молоко»: если что-либо утверждал, имел на то основания, используя при этом не только силу своего редчайшего художественного дара - видеть «сквозь магический кристалл».
Дело в том, что Царскосельский лицей, где посчастливилось учиться классику, лишь номинально относился к ведомству народного просвещения. Через некоторое время это цивильное учреждение передадут в военное министерство, признав профиль учебного заведения, готовившего не столько гражданскую элиту, как это мыслилось отцу-основателю Михаилу Сперанскому, сколько чиновников для особых поручений. К тому же отставка, внезапно обрушившись на реформатора, совпала с тучами на внешнеполитическом небосклоне и возвышением другого сановника - министра Барклая-де-Толли, кадрового военного, честно заработавшего в ратных трудах чин фельдмаршала.
Став во главе министерства, Михаил Богданович начал укреплять русскую армию, ввёл новый боевой Устав. Именно Барклай учредил необычную для армии структуру - военную разведку, ориентированную на сбор информации с более чем вероятным противником, Бонапартом. Даже введение пехотных корпусов по аналогии с наполеоновскими соединениями было своего рода русским ответом на вызов времени. Французская армия считалась лучшей, и подобное предстояло лечить подобным. Безусловно, изучался горький опыт поражений под Аустерлицем и Фридландом, но тактика грядущей войны будет определяться с учётом донесений военной разведки.
При Барклае-де-Толли она впервые стала работать как регламентированный механизм, имеющий права Секретной экспедиции. Чуть позже это подразделение превратится в Особенную канцелярию, а её руководитель будет подотчётен только военному министру.
Свой человек в Париже
С долей любопытства наблюдал за экспериментами «всевидящего» Барклая и государь Александр Павлович, который, разумеется, был в курсе, что в Париже действует секретный агент - полковник Александр Чернышёв. Безобидно флиртуя с дамами, русский прелестник слыл своим человеком при дворе Наполеона. Военный атташе добывал ценнейшие сведения по организации армии противника и всем её изменениям, которые можно было рассматривать в качестве конспиративных импровизаций, чем французы особенно гордились.
Доступ к закрытым источникам у повесы, которому «стукнуло» 25, был потрясающим: он сообщил время нашествия Наполеона на Россию - апрель 1812 года. Доверие к столь ценному агенту, эффективно шалившему при французах, заставит русского императора почти безотлучно находиться при штабе Первой армии в Вильно и готовиться к тревожному времени «Ч».
Донесения в Особенную канцелярию от полковника Чернышёва были на вес золота, поскольку содержали и характеристики многих выдающихся военачальников. Противника, с которым предстояло биться, надобно было знать наилучшим образом, вплоть до мелочей.
- Отмечен во всей французской армии как обладающий наиболее блестящей храбростью и личным мужеством, наиболее способный произвести порыв и породить энтузиазм в тех войсках, которые будут под его началом, - так русский парижанин оценил боевые качества маршала Никола Удино.
Будущий генерал-адъютант, который при императоре Николае Павловиче, дорастёт до военного министра, обращает внимание руководства и на такую деталь: маршал не просто лихой рубака, который готов броситься в сражение, очертя голову, его отличительная черта - «здравый смысл». Между прочим, именно это обстоятельство будет учитывать генерал-лейтенант Пётр Витгенштейн, когда усиленный пехотный корпус под его командой получит приказ Барклая прикрывать северное направление, дорогу на Санкт-Петербург.
Только трезвый взгляд на события и рекогносцировка болотистой местности не позволили гвардейскому маршалу удариться в заманчивую авантюру, переигрывая арьергарды русских. Здравый смысл победил интуицию. А ведь при наличии в маневренном отряде Удино бригад конной артиллерии, возможно, стоило испытать судьбу и не ждать дополнительной помощи: дорога на Петербург была короче московской на несколько переходов, приблизительно на триста вёрст. Правда, её качество оставляло желать лучшего, особенно по ширине проезжей части, но кто не рискует, тот не празднует победу....
Что могла выставить в противовес столица? Спешно набираемых по деревням крестьян-ополченцев?
«Патриотические мысли» мелкопоместного эссеиста
Всю информацию, поступающую от агентов в Особенную канцелярию из Испании, Пруссии и Австро-Венгрии, требовалось тщательно аккумулировать. Военная разведка России делала первые шаги, а провести не только анализ, но и синтез агентурной добычи, мог исключительно профессионал, но его ещё надо было раздобыть.
У военного министра Барклая уже имелся на примете человек, который окончил Сухотутный шляхетский корпус и состоял в Свите Его Императорского Величества по квартирмейстерской части - аналоге будущего Генерального штаба. Им был отставной капитан Пётр Чуйкевич. Мелкопоместный дворянин из Малороссии успел понюхать пороху в сражениях и с турками, и с французами, но службе предпочёл литературные труды и получил известность как переводчик и автор увлекательной фронтовой эссеистики («Подвиг казаков в Пруссии»).
Предложив необычную должность прекрасно образованному толмачу, искушённому в языках, Барклай не ошибся. С приближением роковой для Отечества даты Пётр Андреевич представил аналитическую записку «Патриотические мысли, или Политические и военные рассуждения о предстоящей войне между Россией и Францией».
Знакомство с этим небольшим трудом даже у человека, далёкого истории войн и военного искусства, вызывает восторг. Ещё бы! Офицер-квартирмейстер, вся задача которого состояла в осмотрах дорог, биваков и позиций, по сути, предугадывает ход сражений, что развернутся на бескрайних восточных пространствах. Главнокомандующий Барклай-де-Толли будет действовать в точности так, как предлагает в поданной на имя императора записке старший чин Особенной канцелярии:
- Главнейшее правило в войне такого рода - предпринимать и делать совершенно противное тому, чего неприятель желает.
После четырёхдневной переправы через Неман более чем полумиллионной армии Наполеон стремился к одному - навязать противнику генеральное сражение и разбить в пух и прах. И это бы ему, возможно, удалось уже в самом начале кампании: в России были храбрые генералы, доблестные солдаты и офицеры, но недоставало великого Суворова, воевавшего не числом, а умением. У нас к лету 1812 года не находилось даже «числа», а был только трёхразовый перевес неприятеля.
Вот почему Бонапарт, хотя он и декларировал получение ключей от «старого Кремля», фактически стремился совсем к другому - уничтожению в решающем сражении русской армии, и эта схема для его военного гения была отработана, иные варианты не рассматривались. Скажем, быстрый удар всей армадой по Петербургу, путь на который после отхода наших войск от Дрисского укреплённого лагеря прикрывал единственный пехотный корпус.
Генеральных баталий не давать!
Если бы Барклай вдруг начал массовый отход на север, защищая «голову» страны, Наполеон тут же потянулся бы следом, как ниточка за иголочкой. Всё логично: занятие столицы - конец войне. Но русские войска, действовавшие до Смоленска двумя разрозненными армиями, не считая южного направления, начали «дрейфовать» сначала на территории Полесья, а затем и на Средне-Русской возвышенности.
Шли «бесконечные, злые дожди», как напишет поэт в другую уже Отечественную, а потом налетел ураган с небывалыми для «макушки» лета ночными заморозками. Погодный фактор выкосил не хуже картечи до десяти тысяч лошадей в кавалерии Мюрата. Сама природа была против Великой империи Наполеона, как потом она выступит противницей и Третьего рейха.
Французский стратег отказывался понимать происходящее, писало к столетнему юбилею Отечественной войны ежемесячное историческое издание «Русская старина». Особенно недоумевал Наполеон по поводу оставленных укреплений на Западной Двине, сооружение которых стоило русским стольких затрат. Да что император? Полк конных егерей, находясь в авангарде, первым наткнулся на опустевшую твердыню, где по брустверам укреплений бродил один-единственный крестьянский староста и, очевидно, просто промышлял: армия стояла здесь несколько дней. Нервное перенапряжение авангарда, ожидавшего шквального огня, вспоминал очевидец Генрих Роос, взорвало предвечернюю тишину дружным хохотом: в Дрисском укреплённом лагере - «ни одной пушки, ни одного солдата». Чем это можно объяснить?
Зато просчитывал ситуацию Барклай, создавая очередную головоломку для французов: он действовал в строгом соответствии с рекомендациями Чуйкевича:
- Нам должно избегать генеральных баталий.
Михаилу Богдановичу это давалось непросто. Императора он, разумеется, убедил. В лихую годину Александр Первый, вопреки утверждениям остепенённого историка Евгения Тарле, не принял ни одного бездумного в военном отношении решения. Все они были взвешенными, в том числе и создание Дрисского лагеря. Здесь присутствовало «здоровое ядро», и это через сто с лишним лет отмечал Генерального штаба генерал-майор Александр Свечин («Эволюция военного искусства»).
В канун 1812 года мы учились сражаться по науке, как это и должно быть, как этого и хотел Барклай-де-Толли. В своём государе он видел союзника, всегда готового поддержать, и сложностей в понимании Александром Павловичем тактических задач, стоящих перед русской армией, возникало, пожалуй, менее всего.
Проблема военного министра заключалась в другом. Достаточно вспомнить роман Льва Толстого «Война и мир», чтобы представить всю ущемлённость точки зрения, отстаиваемой Барклаем.
- Надо думать, не накалывать иголками карту, а драться, бить неприятеля, не впускать его в Россию и не давать унывать войску, - рассуждал князь Андрей Болконский, и так считали тысячи офицеров.
Но драться необходимо с умом, мысленно полемизировал со своими оппонентами другой офицер - знакомый нам Пётр Чуйкевич, предлагавший эффективный способ борьбы с превосходящим врагом: войну «летучими» отрядами, особенно в тылу операционной неприятельской линии.
И опять же не Кутузов, как считается, а Барклай-де-Толли стал создателем первых партизанских соединений, сформировав «летучий» корпус генерал-майора Фердинанда Винценгероде. По тылам противника эти части, состоящие из лёгкой кавалерии и казаков, не отягощённые обозами, прошлись не хуже конницы Платова и Уварова - это её рейд решил судьбу долгожданного генерального сражения под Бородином. Возможно, именно поэтому «старая» гвардия Наполеона с места так и не сдвинулась...
«Громоотвод» с маршальским жезлом
Стоит ли удивляться, как нелегко было пережить Барклаю-де-Толли непонимание в военной среде? После знаменитого военного совета в Филях, когда он решительно поддержал Кутузова по оставлению Москвы, ранимый полководец слёг. В строй вернулся только к заграничным походам, и вновь был востребован, разбив неприятеля, хотя его войска шли в бой уже под личным командованием Наполеона. Маршальский жезл стал полководцу заслуженной наградой, чуть-чуть запоздалой.
Ничего не поделаешь - судьба: кому-то ведь нужно было ценой карьеры спасать Россию. И здесь уместна крылатая фраза императора Павла Петровича, изречённая, правда, по отношению к самому себе:
- Лучше быть нелюбимым за правое дело, чем любимым за неправое.
Потомок знатного шотландского рода, с юных лет верой и правдой служивший царю и Отечеству, Барклай-де-Толли в той далёкой «грозе двенадцатого года» стал громоотводом и мужественно принял на себя весь отрицательный заряд недовольства, накопившегося в обществе. Полностью раскрыть карты и сказать коллегам всю правду он, конечно, не мог, не имел права...
Но мысли фельдмаршала относительно военного дела как строго изучаемой дисциплины, науки трудной, доступной далеко не всем, были отнюдь не напрасны. Грызть её «гранит», не опасаясь при этом изломать зубы, будут вскоре профессионалы, славные питомцы русского Генерального штаба.
Николай ЮРЛОВ,
Красноярск
Картина Сергея ПРИСЕКИНА «И вот нашли большое поле...»
