Хорошо с другом в лугах. Если весною - зеленые травы светом серебристым плещут и убегают под ветром теплым за дымчатые дали, отороченные белым частоколом берез, наливающихся искристым и крепким, как горное вино, соком. Жизнь обнялась и переплелась в порыве обновления с природой, и приветствует нас, понимающих ее и воспевающих ее.
Хорошо с Иваном Акуловым, братом моим старшим, зимою, в сумерках лунных, в раздумиях звездных, часы и часы коротать, стихами и прозой потчуя его и себя, его и себя. А снег, Богом осиянный, поскрипывает и поскрипывает, а звезды голубоватыми лучами легонько, легонько сугробов неуклюжих касаются и касаются.
И луна - за окном слушает. Умная - как старуха. Верная - как собака. Вечная - как тайна. Знакомая - с рождения твоего. Понятная - с детства и до зрелости твоей. Над тобою - она. Над судьбою твоею - она. И над Россией - она, языческая, скифская, русская, близкая, близкая: погладить ее, одинокую, хочется, да занебесные меридианы в звездах и трепете, недосягаемы... А луна необъятностью вселенской правит... Царица дум человеческих!..
Хорошо на веранде, в холодке, согревающем тело твое и краткую радость твою, сесть с Иваном Ивановичем - поделиться неуловимым счастьем, похвастаться мелькнувшим авторитетом, славою друг друга намеренно известить и дух творческий выше луны, аж до звезд пушкинских, вскинуть гордо и непременно.
Мой первый друг,
Мой друг бесценный!..
Кто-кто, а я, я-то знаю - как без друга луна за облако прячется, а звезды - зажмуриваются и гаснут. Без друга - луга не зеленеют. Без друга памятью о друге держишься.
Автор неповторимых романов «В вечном долгу», «Крещение», «Касьян Остудный», «Ошибись, милуя» и пронзительных по своей страстности, содержательности и глубине рассказов, где каждая фраза - образ и тайна, каждая картина природы - живая, Иван Акулов так умело берег в себе отношение к людям, что лепил их щедро, по-хозяйски разбираясь в них и заботясь о них, как о родственниках, рядом творящих.
Они творили дело, а он творил слово. И слово его - дело. Язык произведений Ивана Ивановича Акулова - тайна. Как рыдание кукушки - тайна, как сверкание инея на березе - тайна, так и художественный мотив писателя- емкий, колоритный, текучий, веющий удалью остроумия, древним страданием и блеском вдохновенной воли мастера, тайна.
Я завидовал его начитанности, уму, уральской твердости духа и дерзкому достоинству. Он не одаривал осетрами критиков, не подпаивал коньяком редакторов, не лебезил в приемных делегатов и прочих литкаганов: их для него не существовало.
Идеал деятеля у Акулова - Столыпин. Ему посвящен роман «Ошибись, милуя»... Роман выточен затворнически, так тонко, так фактово, что затоптать роман нельзя было и в то, икающее кремлевскими буфетами время. А в наше - неувядаемая задача темы и ее классическое разрешение автором не дадут снизить значение романа в обществе, как бы опять воюющем и раскулаченном... Тренируют Россию.
«Крещение» - солдатская биография. «В вечном долгу» - биография колхозного рая... «Касьян Остудный» - уничтожение русской семьи: отца, жены, детей, выкорчевывание трудяги, пахаря и защитника. Романы - не спутать ни с какими и не затерять в библиотечных захламьях. Лишь А. Ананьев отверг «Ошибись, милуя». И потрепал равновесие Ивана Ивановича. Напечатал М. Алексеев...
Выйди на предпоследней остановке перед Сергиевым Посадом из электрички и зашагай налево по тропинке мимо елей, мимо низеньких домиков к пруду, а от пруда чуть в горку, и прямо перед тобою - деревенское кладбище, тихое, дремное. Еще пройди по центральной аллейке вниз и опять перед тобою, но с правой стороны - черная ограда, а в ней две могилки, две красноватые плиты: «И. И. Акулов. 1922-1988» и «Г. Г. Акулова. 1928-1988». Умер он вслед за женою... Обезынтересился в самом себе.
При жизни ему мало было дано места среди живых, умер - и среди мертвых. Но жизнь писателя Ивана Акулова - огромна: солдат, доброволец 1941-го, простреленный на блиндажной усадьбе Тургенева. Свинцовая капля фашистской ненависти прожгла легкие и через горло вышла в русский туман. Отливали ее в Берлине, а оплакивают ее в России.
Хохотал, как ребенок, наблюдая важных витий в соцгеройских утюговых пиджаках, важно дующихся в президиумах возле важного и надутого президента Горбачева: «Фазаны, оголтелые, закормленные фазаны, и все, как старый пионер Андрюша Дементьев, на симпатичного Генриха Боровика смахивают, прорабствующие упыри».
...Невероятно стеснялся женщин. Если женщина не замаскировала к нему меркантильного интереса, сокрушался и, скрепя сердце, мозговал: за сколько же рублей он должен ей купить шкатулку?.. Советские «песенники» содрогали его до омерзения. А чем их забавишь?
Я дружил с ним четверть века. Наши семьи дружили четверть века. В Москве и в деревне мы с ним - друг около друга. Иван Акулов сожжен заезжей ложью, русским бесправием и демагогическими лозунгами преступных вождей. Не выносил их. Даже в хвори и суете восклицал: «Валя, на Горбачеве-то лица нет, лица нет, Валя! О, этот все продаст, все продаст! Какие же он подписал протоколы. Валя?! Его приватизировали!..»
Так Иван Акулов реагировал на «итоги переговоров» Горбачева и Регана в Рейкьявике. Не случайный человек в медицине, считал: «Он марксистский параноик, еще и фазан, разорит, завербованный, государство самодовольством, невежеством и заседательным зудом!» На мои предупредигельные шпильки пророчил: «Он последний ленинец, дальше - кровавая бойня солидарных по классу, да, да, кровавая бойня, и надолго!»
***
Крепкий, подвижный, он заболел внезапно и неотступно. Иван Дроздов считает, что Акулов умер от пьянства, и распространяет эти домыслы в интернете. Отвечу: Иван Владимирович, писатели - Николай Камбулов, Юрий Сбитнев, Борис Орлов, Сергей Поделков, Иван Акулов, Владимир Осинин, Виктор Чалмаев, Альберт Богданов, а тем паче Иван Шевцов - никогда не отличались пьянством и бездарным расходованием времени. Никогда.
Сергей Высоцкий вообще презирает застольный гам. А поэты - Владимир Фирсов, Игорь Кобзев, Геннадий Серебряков, Феликс Чуев уважали авторитет и поведение старших. Зачем ты лжешь, что Иван Акулов умер от водки? Он «схватил дозу» в октябре 1986 года на Урале, в Свердловске и Челябинске, - выплеснулась в атмосферу атомная зараза. А он тогда ездил по прадедовским бурьянным околицам... Документы у нас есть. Камбулов - участник сражений с фашистами в Крыму. Сергей Александрович Поделков - каторжанин 1937 года. Как тебе не стыдно врать на талантливых прозаиков и поэтов: зависть до сих пор тебе, старцу, не дает покоя?
Геннадий Серебряков и Феликс Чуев - жертвы разрушения СССР. Они на наших глазах уходили из жизни, не пересилив трагедию, на наших глазах. Прозаики и поэты умирали под грохотом орудий, нацеленных на Дом Советов в Октябре 1993 года. Мы защищали страну. А где ты был, патриот? Мы все жили в поселке Семхоз, под Лаврой. Дружили. Творили. А ты стучал...
Помню, в Лавре я поклонился иконе Сергия Радонежского, и ты над толпою заорал: «Товарищ Сорокин, ты Главный редактор, как это оценит ЦК КПСС, а?!».. И тут же настучал на меня в Политбюро. Холоп Василия Сталина и хрущевского Аджубея, ты всегда выглядел недобритым и чуточек недоумытым. В годы перестроечного переворота сбежал в Ленинград.
Добрейся, дедок, доумойся и приезжай к нам в Семхоз. Ушедшие тебя не заметят, а живые - простят... Склока - пиар графомана.
Эх, я тебе сильно завидую: такой бездарный тип, а не робеет напасть на великого русского писателя Ивана Акулова, друга моего старшего и незабываемого.
***
Распад великой своей страны, захваченной одряхлевшими бандитами, Иван Акулов определил с точностью врача и математика. В литературном процессе выбирал талант, а не фигуру. Постоянно его поддерживали Борис Можаев, Феликс Кузнецов, Юрий Прокушев, Анатолий Ланщиков, Николай Сергованцев, отметили его книги.
Едем на скорости на «Ниве» в Москву, взлетаем на холмы Радонежья. Два собора с боков. Золотоглавые. Крестами огненными реют в голубое утро марта. Земля в зеркальных искрящихся разводьях. И теплый ветер, тугой и родниковый, в стекла бьет. А над дорогой - свежее, ширококрылое колокольное солнце звенит и простор окликает.
- Останови машину! - Вышли. - Красота-то какая, Валь, а я умираю... рак...
Я пытаюсь тормознуть катящуюся на него хандру:
- Рифма есть к этому слову, знаешь ее?..
Грустно улыбается:
- Дурак, да?..
Едем дальше. И снова:
- Не ставь мой гроб в ЦДЛ, запомни, кто придет - тот и придет, понял? И хоронить - здесь!..
Редко знал похвалу Иван Иванович. Друзей, близких у него почти не было. Очень одинокий, суровый и нежный. Но суровый с виду, а копни - золотая нежность, свет совести, как на тех огненных крестах, затрепещет. Да, большой человек - собор, в нем отогреваются людские обиды и воскресают радостью, как сам он: радовался и мелочи, лишь бы не мешала...
Выкосил траву на участке, покрасил забор, подфортил наличники и на струганой липовой скамеечке, уже переодетый в белую рубашку, белые брюки и на голове - белая фуражка, сел. А я намалевал трафарет: «Дом образцового содержания». И несу:
- Иван Иванович, поссовет обязал прибить у тебя под карнизом!..
- Что ты делаешь! - забегал он вокруг. - Что ты делаешь, ты меня убиваешь!..
Борис Можаев утверждал: «Акулову, Валентин, все народ додаст, и почета додаст, и славы!..» Не сомневаюсь. Да где он, почет-то, и где она, слава-то? А может, слава - скромная могилка на бедном русском кладбище? А может, слава - молчаливое уважение народа к его книгам, бескомпромиссным и нежным? И, может, слава - редкий полевой цветочек, положенный неизвестным, внезапно уколовшимся о почти солдатскую пирамидку Ивана Акулова под Москвою?.. Может, но обида гложет.
Спи, мой любимый друг. Живому не хватило тебе ласки, а мертвому - покоя: в крови и в слезах русская земля!.. Но я благодарю Бога за то, что он позвал тебя раньше, чем ты увидел проклятый ад, организованный изменниками Родины в последней революционной перестройке. Их имена сгинут. А слово твое воссияет, и муки твои земные светом прольются небесным!..
***
Интересное совпадение: последний роман Ивана Акулова «Ошибись, милуя» - о террористах. Он предсказывал распад КПСС, предсказывал полный распад СССР. Предсказывал огульное облыжничество, злобу и позор, коими покрыла нас демократическая сионистская пресса, нас, людей русских, и вообще - русского человека, даже облик, привычки, вид, историю, музыку, быт наш, Господи, даже - щи, творог, шанежки, испеченные русскими женщинами, - вздор и некусь, упоенно утверждает, распространяя поганые слухи о нас в народах, соседних с нами, печать антирусская. Завербованная.
Перед Толстым и Лесковым, Буниным и Шишковым благоговел до конца дней своих. Цитировал Пушкина наизусть - из «Бориса Годунова», Некрасова читал кусками, не опираясь на текст, читал, как собственные страницы, Клюева ценил высоко, а моей преданности Есенину завидовал и недоумевал: неужели я обожаю Есенина больше, чем он обожает Клюева?
Отвергал Маяковского. Мое хорошее отношение к таланту Маяковского его раздражало. Отвергал Маяковского Иван Иванович громко, как громко превозносил Бунина.
К земле он приникал иконно. Земля - его храм и молитва, земля - тоска его и песня. И вот такой мощный писатель, такой гениальный человек русский, патриот настоящий, педагог и философ, ни разу не был допущен на телеэкран мафией отечественных и зарубежных оккупантов русского народа. Ни разу. Зато академик Сахаров не сползал с экрана, елозя перед гражданами СССР до обморока у них и у него: то - Сахаров у Генсека ЦК КПСС, то - Сахаров у римского папы, то - Сахаров у микрофона в Георгиевском зале Дворца съездов, очаровывает нас, неразумных гоев и депутатов... А теперь без Сахарова и Елена Боннэр - фигура?
Чувствуя приближение смерти, Акулов упрекал меня в трусости, требуя беспощаднейшего текста телеграммы к архитектору перестройки, и текст отшлифовался к полудню 18 декабря 1988 года:
Москва, Кремль, Верховный Совет СССР
До каких пор вы намерены терпеть у руля государства и партии Горбачева, болтливого человека или предателя, подчиненного полностью разрушительной идее ненавистника русского народа Яковлева, энергичного и агрессивного агента ЦРУ?
Гнездо сионизма не в Тель-Авиве, а в Москве, под главным куполом Кремля. Мы, русские писатели, требуем суда над изменниками Родины!
Иван Акулов
Валентин Сорокин
Не вякнула опричня ЦК КПСС... Письма и телеграммы отправили мы всем, всем, даже Бирюковой и Лукьянову...
В Москве 25 декабря 1988 года ему стало плохо: одышка подкатилась к нему и сжала сердце. Дочь и зять были дома. Еле-еле спасли его от мертвого оцепенения. Это - днем. А вечером - позвонил мне. Слабый, ясный, как седой стебель, вырвавшийся из-под зноя, - взъерошенный:
- Уедем с тобой завтра в деревню, уедем?.. Я расскажу тебе, что я почувствовал и увидел, теряя сознание... Уедем, Валь, уедем?..
- А дети твои?.. Ребята?.. Обидятся на меня?..
- Ты мне, Валентин, дороже детей, не обидятся!..
А к ночи метель началась. А в ночь - вьюга завыла. А к утру - пурга затрясла фонари на железобетонных столбах столично-каменных проспектов, загудела в каменных дворах, зазвенела в окнах гранитных зданий. Москва, Москва, как ты несправедлива и как ты неразумна!.. На рассвете Акулов скончался.
Собрание сочинений - Адамовичу ты, Москва, издаешь. Очередную визу в США ты Евгению Гангнусу припасешь. Музей в нижегородской элитной квартире - ты Сахарову откроешь, брежневскому ссыльному страдальцу, гостю римского папы, теоретику атомной Чебурашки, наставнику Горбачева и Ельцина. Да, забудет Москва, столица русская, о великом русском сыне своем: честнейшем писателе русском, солдате-фронтовике, изможденном бешеными атаками, израненном немецкими пулями, отравленном окопной водкой, сожженном уральской ядерной мутью!.. Забудешь, запамятуешь, заобыденишь, предашь.
Скажи, не стыдно тебе, Москва? Скажи, не стыдно тебе, столица русская? Мы ведь когда-то не сомневались в тебе, Москва. Мы ведь опору видели в тебе, Москва. Мы ведь матерью считали тебя, Москва. А может, и ты, родная наша, уже давно не в силах справиться с мафиями предателей и торгашей, бандитов и лазутчиков, Москва? И Кремль твой красный давно занят врагами, чужеземцами лютыми, оккупировавшими тебя, Москва?
Москва... Россия... Все русские кресты - перед глазами нашими и в душах наших: они кричат. Все русские обелиски - пронзают русское небо над нами: и горе врагам нашим!.. Не молнии, а мечи - над полем Куликовом!.. Разоренные русские храмы - восстанут. Убитые русские души - воскреснут. И русская багряная свобода грянет и сметет незвано замешкавшуюся в наших синих просторах орду!
БЕЛЫЙ ХРАМ
Памяти Ивана Акулова
Белый храм в зеленом поле,
Ты на много лет затих,
Столько радости и боли
В стенах спрятано твоих:
Изменяли и венчались,
Предавали и клялись, -
Тройки
трактами
промчались,
Вороные пронеслись.
Здесь, в рубахе рукавастой,
Схожей с высверком зари,
Били в колокол бурдастый
Громовержцы-бунтари.
Плески чудные распевов,
Долгий стон
и гневный зык,
Потому из медных зевов
С корнем вырвали язык.
И от края и до края,
Так, что ярь не уберечь,
По толпе гульнул, карая,
Гнутый бериевский меч.
Храм обычный и нетленный,
Словно каменщик простой,
Ты поднялся над вселенной
Врачевальной красотой.
Непростудный, неподсудный,
Встал сквозь гибельную чадь
Наши судьбы в жизни трудной
Звездным светом отмечать.
Подвиг предков ненапрасен:
Приглядись - по Волге вновь
Проплывает Стенька Разин,
С весел стряхивая кровь!..
1997, 2010 гг.
