В богослужении великих праздников - Рождества Христова и Богоявления Господня - есть песнопения, напоминающие нам о том, что эти праздники связаны со Светлым Христовым Воскресением. Одно из таких напоминаний - ирмосы канонов, поемых на повечерии Рождественского Предпразднства 23 декабря, а также на повечерии Предпразднства Богоявления 5 января. Каждый из них является в своем роде перефразом ирмосов канона Великой Субботы «Волною морскою...». Не останавливаясь подробно на сопоставлении ирмосов этих трех канонов, рассмотрим ирмос одного из них, - четвертой песни канона Предпразднства Богоявления. Он весьма загадочен, и человек, не знакомый со Священным Писанием и его толкованиями, недостаточно знающий и православное богослужение, вряд ли сможет его понять. Вместе с тем это характерный пример того, что причина сложности понимания церковнославянского текста часто находится не в собственно лингвистической области, не в «непонятности» церковнославянского языка, но в недостаточной воцерковленности человека в целом.
Обратимся к тексту ирмоса.
Еже ко Крещению Твое пришествие провидя Аввакум, ужасся вопияше: на море кони Твоя, воды многи навел еси, Спасе, смущающия.
5 января. Предпразднство Просвещения.
Песнь 4. Ирмос.
Перевод на русский язык этого ирмоса таков: Аввакум, провидящий Твое пришествие ко Крещению, в священном ужасе (букв.: ужаснувшись, изумившись) взывал: «Спасе, Ты навёл на море Твоих коней, возмущающих[1] многие воды».
О каких же конях говорится в ирмосе канона Предпразднства Богоявления?
Образ коней, которых Господь наводит на море, чтобы это море силой покорить и одновременно произвести на нём великое волнение, - символически изображает апостолький подвиг Христовых учеников, которые, исполняя Божие повеление и руководимые Им, со всею ревностью ринулись в море языческого многобожия[2]. Приведя его в смятение, они нарушили его былое спокойствие. И, как часто случается в славяно-византийской гимнографии, этот символ - не плод поэтической фантазии гимнотворца, но точная цитата из Священного Писания. Употребляясь в ирмосе четвертой песни канона, посвященной пророку Аввакуму, он с дословной точностью повторяет то откровение, которое получил от Самого Бога ветхозаветный пророк:
И навел еси на море кони Твоя, смущающия воды многи. Авв 3.15.
Это пророчество, но уже с толкованием, повторяется и в службе пророку Аввакуму (2 декабря). Напр., стихира на Господи воззвах:
На божественней стоя́ стражи, честны́й Аввакум слышаше таинство к нам Твоего пришествия, Христе, неизреченное: и проповедание Твое пророчествует явственнейше, провидя и премудрыя апостолы, якоже кони, язык многоплеменных возмущающия море.
Новейший комментатор Книги пророка Аввакума, упоминая и эту стихиру, говорит о том, что «с столь возвышенными учениями пророк как бы выступает за грань Ветхого Завета и духом вступает в область уже Нового Завета. И Православная Церковь усматривает в книге пророка Аввакума особенно ясное пророчество о грядущем Христе Спасителе»[3].
Это пророчество об апостольском подвиге учеников Христовых воплотилось и в гимнографии, войдя, кроме службы пророку Аввакуму, во многие богослужебные тексты, посвященные, в основном, прославлению деяний апостолов. Здесь пророческое откровение окружено поэтическими образами, привносящими дополнительные детали в его трактовку и превращающими реальное пророческое видение в поэтическую метафору.
Все тексты можно условно разделить на две группы:
В первой группе текстов говорится о том, что Христос Спаситель Сам наводит (=насаждает) на море коней - Своих апостолов, или даже восседает на них. Такое построение образа наиболее точно повторяет пророчество Аввакума. Во второй группе текстов, хотя формально и не говорится о Божьем наведении коней-апостолов на языческое море, однако же, безусловно, подразумевается.
Пример первого варианта:
Всел еси[4] на кони, апостолы Твоя, Господи, и приял еси рукама Твоима узды́ их, и спасение бысть еждéние Твое верно поющим: слава силе Твоей, Господи.
8 ноября. Собор св. архистратига Михаила
и прочих Безплотных Сил. П. 4. Ирмос.
+14 апреля (греч. 13 апр.). Свт. Мартина, папы Римского исповедника
Интересно, что по образцу этого ирмоса 4-й песни построен и тропарь 4-й песни канона святым Небесным Силам Безплотным:
Всел еси на ангелы, якоже на кони, Человеколюбче, приял еси рукою Твоею брозды их, и спасение бысть еждéние Твое непрестанно вопиющим: слава силе Твоей, Господи.
8 ноября. Собор св. архистратига Михаила
и прочих Безплотных Сил. П. 4. Тропарь.
Однако, не во всех текстах столь прямо объясняются слова пророка Аввакума о конях - Христовых апостолах. Например, в тропаре Октоиха 4-го гласа для человека, не знакомого с пророчеством, не совсем ясно, что подразумевается под образом коней:
Навел еси на море кони Твоя избрáнныя, Человеколюбче, зловерия воды возмущающия, и всем разум Твой истинный возвещающия.
Октоих. Глас 4. Четверг утра. Песнь 4.
Образ моря тут оказывается более понятным, ибо говорится, что у моря - зловерия воды. Впрочем, дальнейшее повествование не продолжает этой образной системы, но сразу переходит на ее семантику, на толкование пророчества, а именно: апостолы возвещают всем истинное познание о Боге.
В тропаре 8-й песни канона свв. апостолам Варфоломею и Варнаве ясно сказано, что Господь как Благодетель наводит=насаждает Своих коней на море языческое (букв. море языков θάλασσαν εθνων), чтобы его возмутить. То, что под конями подразумеваются апостолы, понятно из контекста. Однако, дальнейшее повествование, - апостолы отгоняют своими учениями многобожную прелесть, - этих метафор не развивает.
Море языческое возмутити, Твоя кони яко благодетель навел еси, Варнаву славнаго и Павла чуднаго, прелесть многобожную ученьми, Живодавче, благочестия отгонящия.
11 июня. Свв. апостол Варфоломея и Варнавы. Песнь 8.
Получается, что здесь, как и в текстах, рассмотренных ранее, повествование строится не на образах коней и моря как таковых, но на их интерпретации, т. е. толковании:
кони - это апостолы
море - это языческое многобожие
Þ апостолы просвещают язычников и своими учениями отгоняют прелесть языческого многобожия.
В последующих текстах, которые мы рассмотрим далее, образ коней так и не получил своего дальнейшего метафорического развития. В некоторых из них он даже представляется весьма искусственным и малопонятным. Создается впечатление, что гимнотворец твердо уверен, что все знакомы с ветхозаветным пророчеством, что пояснять его нет необходимости, и поэтому сразу переходит к иному образному ряду. Впрочем, имеются и редкие исключения.
В тропаре, посвященном св. священномученику и апостолу Иакову, брату Господню, поясняется, что кони - это апостолы, которые просветили язычников. И далее гимнотворец всё-таки пытается метафорически развить образ коней - апостолы привлекают язычников к познанию Бога, как если бы кто-то из утопающих в пучине ложной веры ухватился за конскую узду и был таким образом извлечен (букв.: выволочен) из морских волн.
Ввел еси в море Твоя кони, апостолы, Спасе, и просветиша языки, к Твоему познанию привлекше, Владыко.
23 октября. Св. апостола Иакова, брата Божия. П.4.
Славянскому «привлекше» соответствует греческое ελκύσαντες. Среди многочисленных значений глагола ελκύω=έλκω имеются и буквально-конкретные «тянуть, тащить, волочить, вытаскивать», и переносно-абстрактные: «извлекать, притягивать, привлекать». Так и в русских словах привлечь, влечение, привлекательный - ясно прослеживается связь с конкретным: влачить, волочь, т. е. тащить, силою уносить или утаскивать[5].
Метафора: море - языческое многобожие здесь как бы скрыта. Впрочем, почувствовать ее не так сложно, даже если не знать пророчества Аввакума и толкования на него. Достаточно иметь хоть небольшое представление о других текстах славяно-византийской гимнографии, где этот образ повторяется в разных вариантах. Ведь море - традиционный символ крайней неустойчивости и шатания, метафорически изображающий человеческие страсти и житейские заботы, а также колеблющуюся непрочность неправой веры[6].
Подобный же текст встречается в Октоихе первого гласа. Апостолы здесь еще яснее изображаются как кони, привлекшие (букв.: привлачившие) людей к пристанищу божественного спасения из морской глубины безбожия.
Трубы Христовы богогласныя, в песнех да почтим, вернии, премудрыя апостолы, кони, возмутившия безбожия море и привлекшия, яко из глубины, человеки к божественному спасения пристанищу, благодатию Духа.
Октоих. Глас 1. Четверг утро. Седальны по стихире.
+ + +
Что же касается символа моря, то для поэтической образности он оказывается гораздо более продуктивным.
Характерное свойство моря - соленость, или горечь его воды, может реализоваться в метафорическом образе как в положительном, так и в отрицательном смысле.
В службе св. апостолу Матфию пророческий символ моря распространяется, образуя метафоры: море жития, горькие воды многобожия (ср. ранее: «зловерия воды»). Признак моря - его солёность - в образной системе тропаря подаётся как горечь с отрицательной оценкой. Пророческий символ : апостолы - кони предстаёт здесь как сравнение, - Господь наводит апостола на это море, словно коня.
Наведе тя Господь на море жития, премудре, якоже коня, смущающа многобожия горькия воды.
9 августа. Св. апостола Матфия. Песнь 4.
В тропаре четвертой песни утреннего канона 2-го гласа образ мiрского моря распространяется еще одним отрицательным эпитетом: его воды - воды неверствия, и они сланые и горькие.
На море мiрское навел еси всех, яко кони, Человеколюбче, славныя апостолы Твоя, того возмущающия сланыя неверствия горькия воды.
Октоих. Глас 2. Четверг утро.
Канон свт. Николаю. Песнь 4.
Нижеследующего тропаря 4-й песни утреннего канона св. апостолу и евангелисту Луке в современной греческой Минее нет, поэтому нет и возможности проверить сомнительные лексемы этого текста (напр., «славное неверствие»).
Море языков смутил еси, богомудре, конь быв Всецаря, славное неверствие солию божественною ослаждая, приснославне.
18 октября.Св. апостола и евангелиста Луки. Песнь 4.
Вероятно, в данном тексте словосочетание «славное неверствие» является ошибкой переписчика (повторенной и в печатном варианте) вместо «сланое неверствие» (ср. выше: сланыя неверствия горькия воды). В таком случае образ строился бы на том, что святой апостол и евангелист Лука сланое (т.е. соленое=горькое) языческое неверствие ослаждает (делает сладким[7]) божественною солью, что является аллюзией на евангельский символ соли - Христова учения и Христовых учеников: Вы есте соль земли: аще же соль обуя́ет, чим осолится? Мф. 5.13.
Неожиданный образ: соль божественного учения именно ослаждает соль-горечь учения ложного, - очень удачен, особенно если принять во внимание, что «соль» и «сладость» - слова одного происхождения[8] (из праслав. *soldъ-kъ: рус. солодкий, диал., южн., зап. [Даль], укр. солóдкий, блр. солóдкi, ст.-слав. сладъкъ, болг. слáдък. Далее сюда же «соль». Первоначальное значение было: «солёный, вкусный, пряный». [Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 3. М., 1987. С. 713]).
В следующем тексте, - стихире на стиховне из службы святому апостолу Андрею Первозванному, - этот образ развивается еще дальше, достаточно причудливо сочетаясь (а точнее - не сочетаясь) с другими символами-аллюзиями из Ветхого и Нового Завета.
Языки, неведущия Бога, яко из глубины неведения уловил еси мрежею твоих словес: и возмущаеши яве сланая моря, конь храбрейший явился еси Владычествующаго морем, приснопеваемый, и гнилость безбожия изсушил еси, соль честну́ю вложив мудрость твою, ейже и удивишася, апостоле славне, обуявшей мудрости безстудне присвояющиися, Христа не ведуще, подающаго мiру велию милость.
30 ноября. Св. и всехвального апостола Андрея Первозванного. Стихира на стиховне
Можно сказать, что на символе моря в этой стихире построено по меньшей мере три метафоры. И, как было упомянуто выше, они друг с другом не сочетаются, но сопрягаются подобно однородным членам в предложении.
Первая метафора, как и в предыдущем тексте, развивает признак солености. И прежде всего - это честнáя соль божественной мудрости. Гимнотворец, обращаясь к святому, говорит: и возмущаеши яве сланая моря <...>, гнилость безбожия изсушил еси, соль честну́ю вложив[9] мудрость твою, ейже и удивишася[10], апостоле славне, обуявшей мудрости безстудне присвояющиися[11]. В переводе: «О, славный апостоле, ты поистине (=явственно) возмущаешь соленые моря <...> ты иссушил гнилость безбожия, вложив (=вметнув) [в эти моря] твою мудрость как честнýю соль, которой и были потрясены бесстыдно упорствующие в обуявшей мудрости».
Словосочетание «обуявшая мудрость» не поддаётся переводу на русский язык, ибо является прямой аллюзией на цитированный выше евангельский текст - слова Спасителя об обуявшей соли. «Обуявшая мудрость» - это лжемудрость безбожия, и она противопоставлена здесь божественной мудрости апостола, которая есть «честнáя соль». Следовательно, «обуявшая мудрость» - это одновременно и «обезумевшая мудрость», и «соль, потерявшая свою силу». (Ср. греч. μωραίνω одновременно означает: и «быть глупым, поступать безрассудно, сходить с ума», и «терять силу или вкус, выдыхаться»[12]). Таким образом, синодальный перевод этого евангельского стиха: «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь её солёною?» не передает всей глубины семантики греческого mwra...nw.
В этом контексте словосочетание «сланая моря» αλμυράς θαλάσσας выглядит как принадлежность иного семантического ряда, ибо плохо согласуется с тем, что апостол евангельской мудростью, как солью, иссушает гнилость безбожия этих морей. Впрочем, если домыслить этот образ, то можно предположить такое его поэтическое развитие: «сланая моря» - суть горькие моря языческого неведения истинного Бога, и они противопоставлены честной соли учения апостола Христова. Кроме того, как сказано выше, в них - обуявшая мудрость - следовательно, и обуявшая соль, т. е. обезумевшая и утратившая свою соленость. И вот эту обуявшую соль ложной веры, которая на самом деле уже не соль, а гнилость безбожия, и осоляет истинная соль божественного учения. Иными словами, если в тропаре св. апостолу и евангелисту Луке соль истинной веры ослаждает соль-горечь неверствия, то в стихире св. апостолу Андрею Первозванному соль истинной веры осоляет и иссушает обуявшую соль-гнилость безбожия.
Вторая метафора, независимая от рассмотренной выше, такова:
... и возмущаеши яве сланая моря, конь храбрейший явился еси Владычествующаго морем, приснопеваемый... Это - перефраз пророчества Аввакума, аналоги которому во множестве были приведены выше.
И, наконец, третья метафора, также достаточно независимая, - это традиционное сравнение апостола с ловцом человеков, восходящее к словам Самого Христа (ср. Мф 4. 19): апостол сетью-мрежею своих словес улавливает язычников из бездны=морской пучины=безмерной глубины их неведения.
Языки, неведущия Бога, яко из глубины неведения уловил еси мрежею твоих словес. Церковнославянское «глубина» соответствует греческому βυθός - глубь, пучина, и прежде всего - морская пучина; а в переносном смысле: бездна, безмерность (напр., безбожия).
Этот и подобные образы встречаются в гимнографии достаточно часто.
Символ моря является источником и для других поэтических метафор.
Так, в службе Собору славных и всехвальных 12-ти апостол сопрягается два образа.
Первый построен на воспоминании о мановении жезлом пророка Моисея при переходе Израиля через Чермное море, причем уже в Новозаветном его осмыслении, ибо жезл Моисеев и действие, произведенное пророком для пресечения моря, традиционно понимается как символ Креста. Напомним, что о пересечении моря здесь говорится не как о переходе через него, а как о рассечении его жезлом. Об этом свидетельствует и греческий глагол, соответствующий славянскому «пресекоша», - διέτεμον, где διατέμνω - разрезать, рассекать, разрубать[13].
Жезл силы имуще Крест Твой, сланое жития самовидцы Твои, Слове, море пресекоша, яко кони смущающе многобожия воды.
30 июня. Собор свв. славных и всехвальных апостол 12-ти. Песнь 4.
Второй образ тропаря: яко кони смущающе многобожия воды - прямая аллюзия на пророчество Аввакума. И опять можно сказать, что если и есть какая-то логико-семантическая связь между двумя этими образами, то лежит она не в области их словесного выражения, а в области их семантики и толкования.
В тропаре 7-й песни службы апостолу Филиппу образ языческого моря, на которое, словно коня, навел Пребожественный Господь Своего апостола и которое тот возмутил, - получает свое продолжение. В этом языческом море апостол сокрушает вражии главы, т.е. в пучине этого моря гнездятся змеи и морские чудовища (=звери), олицетворяющие дьявола и служителей его. Сокрушить главу змию - традиционный фразеологизм для передачи смысла - победить дьявола [14].
Наведе тя, яко коня Пребожественный, возмущающа языческое море, Филиппе, главы сокрушающа вражия, и поюща Ему песненно: благословен еси, Боже отец наших.
11 октября. Св. апостола Филиппа, единаго от седми диаконов. Песнь 7.
Еще одна метафора, построенная на символе моря, связана с тем, что в море можно утонуть. Так, в тропаре 5-й песни канона апостолам от 70-ти Аристарху, Пуду и Трофиму, апостолы своей проповедью о Боге оживили утонувших в море безбожия. Первая же часть тропаря традиционно являет собою перефраз слов пророка Аввакума, и остаётся почти неизменной застывшей словесной «печатью».
Море, кони преславнии воистинну суще Божии, безбожия возмутивше, потопляемыя в нем пéрвее проповеданием божественным оживисте.
15 апреля. (греч. 14) Свв. апостол Аристарха, Пуда и Трофима. Песнь 5.
В другом тексте - тропаре из Октоиха 8-го гласа, - напротив, мы слышим моление к апостолам, «коням богоизбранным», смущающим море многобожия, чтобы они своими молитвами потопили бездну прегрешений молящегося.
Море смущающе многобожия, кони богоизбрáннии, прегрешений моих бездну вашими молитвами потопúте.
Октоих. Глас 8. Четверг утро. Песнь 4.
К подобным же текстам можно отнести и непереведенный на церковнославянский язык (или не вошедший в славянскую Минею) кондак святому пророку Аввакуму из службы ему 2-го декабря. Поскольку перевод его не найден, приведенный ниже перевод был осуществлен нами:
Яко кони видел еси священныя ученики, море смущающия неведения яве, и лесть погружающия ученьми благочестия, Аввакуме богоглаголиве: темже тя яко пророка истинна благохвалим, просяще ходáтайства помиловати нас.
2 декабря Св. пророка Аввакума. Кондак, не помещенный в славянскую Минею.
В этом кондаке также образ моря метафорически продолжен: священные ученики Христовы предстают св. Аввакуму в пророческом видении как смущающие море неведения и в его пучине учениями благочестия (также повторяющийся фразеологизм) погружающие (=потопляющие) лесть неправой веры [15].
И, наконец, тропарь утреннего канона Предпразднства Богоявления Господня, как бы замыкая круг, возвращает нас к тому ирмосу Предпразднства Богоявления, с которого мы и начали нашу заметку.
Море возмутиша языческое, в сие вшедше, всемудрии, якоже кони, Спасови ученицы́, и верныя спасоша водою святою и Духом.
4 января. Предпразднство Просвещения. И Собор свв. седмидесяти апостол.
Канон на утрени. Песнь 4.
Этот текст достаточно ясен и даже может послужить прекрасным толкованием самого Аввакумова пророчества. Кроме того, в нём явлена связь этого пророчества с праздником Крещения Господня, ибо тут говорится, что апостолы спасли верных посредством святого Крещения: и верныя спасоша водою святою и Духом. О том же сказано и в ирмосе канона Предпразднства Богоявления, упомянутом нами вначале. В нём гимнотворец подчеркивает, что пророческое видéние о конях-апостолах Христовых, возмущающих языческое море, является св. Аввакуму именно как провúдение им пришествия Христа Бога ко Крещению.
Еже ко Крещению Твое пришествие провидя Аввакум, ужасся вопияше: на море кони Твоя, воды многи навел еси, Спасе, смущающия.
+ + +
В заключение этой заметки о поэтических образах славяно-византийской гимнографии, воспевающих апостольский подвиг, можно сказать следующее.
Первое. Как мы убедились, проблема так называемой «понятности» богослужебного текста часто лежит за пределами языка как такового, ибо трудность понимания заключается не в церковнославянском языке, но в недостаточном знании современным православным человеком Священного Писания Ветхого и Нового Заветов. Общеизвестно то, что значительное количество образов, которые на первый взгляд кажутся нам плодом поэтического творчества гимнотворца, в действительности являются точными или изменёнными цитатами из Священного Писания. Сам же творец духовно-поэтического текста, уповая на то, что эта аллюзия хорошо известна молящемуся, зачастую не проясняет ее смысла, включая её в поэтический контекст как некий образ-знак, имеющий свой постоянный лексический состав. И эта аллюзия из Священного Писания часто соотносится с остальным поэтическим контектом не в плане своего выражения, но семантически, т.е. на уровне своего толкования.
Второе. В наше время высказываются суждения, что славянский перевод разрушил греческую поэтическую систему, ибо не смог точно соблюсти размера и ритма оригинала. Но духовная поэзия строится не только на ритме и размере, но в значительной степени - на образной системе, на поэтической метафоре, на «эховой» перекличке образов в их сопоставлении и противопоставлении, на тончайших ассоциациях и аллитерациях и на многом многом другом [16]. При этом нужно не забывать, что чаще всего эти поэтические образы созданы не творческим воображением поэта, но представляют собою заключенную в поэтический образ-символ духовную реальность[17].
Третье. Славяно-византийская гимнография представляет собою единый поэтический контекст. Образы, которые были созданы предшественниками, развивались и пополнялись последователями, и чаще всего брались как некий постоянный материал[18]. Поэтому все эти образы связаны между собою, пронизаны, словно связующими нитями, как на уровне одной лексемы (и именно на корневом ее уровне, чему неизменно оставались верны все славянские переводчики!), так и на уровне словосочетания, а кроме того, и на уровне неких постоянных семантических (т. е. смысловых) единиц. И именно церковнославянский язык, лексика которого построена на корневом принципе, сохраняющем прежде всего конкретное значение лексемы и ее семантическую мотивировку, с наибольшей точностью выражает образно-метафорическую природу церковной поэзии.
Мы увидели, как употребляется в контексте гимнографии только один из множества таких постоянных образов. Если попробовать исправить, «облегчить» молящемуся восприятие текстов, включающих этот образ, - незримые связи-нити на самых разных лексико-семантических уровнях будут разорваны. Порвётся самая ткань гимнографии, ведь не случайно святые поэты-гимнотворцы часто называли своё делание ткачеством[19]. Но именно эта традиционная повторяемость, эта «мозаичность»[20] образов может служить и подспорьем для понимания смысла гимнографического текста, ибо, как мы убедились, то, о чем сказано лишь намёком и кратко в одном тексте, ясно и подробно раскрыто в другом.
И еще. Какие бы научные доводы ни предъявляли нам ученые лингвисты, философы, семиотики и проч., но для русского верующего сердца во все времена дивно прекрасный Божий дар, дарованный нам по благому Промыслу Божию, - церковнославянский язык, - был и останется родной, почитаемой и любимой святыней.
[1] Причастие «смущающия» в греческом оригинале – διαταράσσοντας - от глагола ταράσσω – волновать, вздымать (напр., морские волны); взрыхлять, вспахивать (землю); а также потрясать, мутить, приводить в смятение, смущать, тревожить. Таким образом, семантика глагола одновременно включает в себя и конкретный смысл – вздымать волны на море, - и абстрактный, – приводить в смущение, в движение, тревожить, нарушать спокойствие.
[2] В русле толкования как на пророчество Аввакума, так и на его перефразы в гимнографии, можно предположить, что образ многих вод (воды многи) также не случаен и указывает либо на языков (т. е. язычников) многоплеменных, либо на их многобожие.
[3] Глаголев А. свящ. Книга пророка Аввакума // Толковая Библия, изд. преемников А. П. Лопухина. Стокгольм, 1987. Ч. 2. Репр. Т. 7. Спб., 1910. С. 299-326, здесь с. 304.
[4] Греч.: επέβης. Среди многочисленных значений греч. επιβαίνω: входить, вступать; в(о)сходить, подниматься, взбираться; подниматься, т. е. садиться (на коней).
[5] Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 1981. С. 214.
[6] Ср. 6-й ирмос канона 6-го гласа: «Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостиве» - «Житейское море видя вздымаемым бурею искушений и прибегнув к тихой гавани Твоей, взываю к Тебе: возведи от тления жизнь мою, Многомилостиве».
[7] Ср.: ослаждáти – церк.: Делать сладким. Горесть древле ослаждая, Моисей избави Израиля. Мин. Сент. 17. - Словарь церковнославянского и русского языка, сост. Вторым отд. Имп. Ак. Наук. Спб., 2001. Кн. 2. Репр.: Спб., 1847. Т. 3. С. 83.
[8] Словосочетание «соль ослаждает» - прежде всего оксюморон, - сочетание противоположностей, характерное для поэтики славяно-византийской гимнографии. Корневая общность этих двух лексем (соль и сладость), имеющаяся именно в славянском тексте, практически не видна, ибо в современном русском языке она уже утрачена и восстанавливается только этимологически. Если она как-то и даёт о себе знать, то на подсознательном уровне, и от этого поэтический образ (благодаря заложенной в нем аллитерации!) становится еще более ярким. Лингвистическое явление, когда из одного корня произрастают два противоположных понятия, - встречается, как известно, во всех языках, напр., в русском - «начало» и «конец», «трава» (еда) и «отрава» и т.п.
[9] вложив – греч. εμβαλων. Глагол εμβάλλω, помимо прочих многочисленных значений, имеет семантику: бросать, кидать, сбрасывать (во что-л.); вкладывать.
[10] удивишася – греч. κατεπλάγησαν от καταπλήσσω: 1) поражать, подавлять, угнетать, смущать. 2) производить (сильное) впечатление, потрясать.
[11] присвояющиися - αντεχόμενοι. Греч. αντέχομαι – держаться, придерживаться; перен.: упорствовать в чем-либо.
[12] Lampe, G. W. H. A Patristic Greek Lexicon, Oxford, 1961. С. 895.
[13] Для сравнения можно вспомнить 1-й ирмос канона Воздвижения Честнаго Креста Господня:
Крест начертав Моисей, впрямо жезлом Чермное пресече израилю пешеходящу; тоже обратно фараоновым колесницам ударив совокупи, вопреки написав Непобедимое Оружие: тем Христу поим Богу нашему, яко прославися. В переводе на русский язык: «Моисей жезлом рассёк Чермное [море] для пешешествующего израиля, начертав Крест вдоль, а ударом поперёк соединил то же [море] против фараоновых колесниц, изобразив непобедимое оружие [т.е. Крест] в ширину. Посему да воспоём Христу Богу нашему, ибо Он прославился».
[14] Этот образ употребляется и в богослужебных текстах Богоявления Господня. Напр., в тропаре первой песни первого Богоявленского канона: Адама истлевшаго обновляет струями Иорданскими, и змиéв главы́ гнездящихся сокрушает Царь веков Господь, яко прославися.
[15] Лексема «лесть» традиционно обозначает неправое учение, ложную веру.
[16] Характерно, что сами греки не так уж хорошо «понимали» свой богослужебный язык с самого его возникновения: «Новый Завет написан на простом и ясном греческом языке [по определению академика С. И. Соболевского], тогда как каноны Миней и Октоиха сочинены «с необычайным расположением слов, с разнообразными поэтическими украшениями; надо думать, что даже образованные греки не вполне их понимали, как не вполне понимаем их теперь мы, вооруженные грамматиками, словарями и другими пособиями. Их трудно переводить даже свободно, не только буквально, как признавали необходимым переводить все переводчики древности». - Соболевский А. И. Древняя церковнославянская литература и ее значение. Харьков, 1908. С. 10. Цит. по: Мурьянов М.Ф. История книжной культуры России. Очерки. Ч. 2. Спб., 2008. С. 217.
[17] В этом принципиальное отличие образной системы гимнографии как поэзии духовной от поэзии светской. Например, в гимнографии образ «светлый ангел» - не поэтический троп, но догматическое определение ангельской природы, ибо ангелы суть «вторые светы» : «Ангелы - вторые, постигаемые только умом, светы, имеющие свет от первого и безначального Света» (Прп. Иоанн Дамаскин. Точное изложение Православной веры. М., 2004. С. 118).
[18] См. об этом в кн.: Рыбаков В. А., прот. Святой Иосиф Песнописец и его песнотворческая деятельность. М.: Русская книга, 2002. С. 355-356.
[19] Ср. у прп. Иоанна Дамаскина в Задостойнике Рождества Христова: любовию же, Дево, песни ткати спротяженно сложенныя, неудобно есть. В рус. пер.: ткать же стройно (συντόνως - досл.: напряжённо, в напряжённом труде, согласованно, созвучно) сложенные гимны, руководствуясь одною только любовию к Тебе, о Дево, - нелегко.
[20] Об эстетическом и поэтическом принципе «мозаичности» по отношению к переводческому искусству древнерусских книжников, в науке было сказано не раз. Напр.: Калиганов И. И. Вопросы поэтики древнеболгарской литературы и литературные связи // В кн. : Калиганов И. И. Веков связующая нить (Вопросы истории и поэтики славянских литератур и культур). М., 2006. С. 74-75. Мурьянов М. Ф. Проблема критерия художественности в языке и поэтика гимнографии // В кн.: Мурьянов М. Ф. Гимнография Киевской Руси. М. : Наука, 2004. С. 138. Но принцип «мозаичности» правомерно отнести и к поэтике славяно-византийской гимнографии в целом.
