О непротивлении злу

Ниже мы впервые переиздаем практически неизвестную современным читателям статью Д.А.Хомякова (1841-1919) (См. подробнее о нем: "К 90-летию со дня кончины Дмитрия Алексеевича Хомякова").

Закончена она была в Риме 27 января 1907 г. и сразу же опубликована (за подписью «Д.Х.) в журнале А.С.Вязигина «Мирный труд» (1907.- N2.- С.1-18).

В том же году А.С.Вязигин издал эту статью отдельной брошюрой: Д. Х. О непротивлении злу. 2-е изд., доп. - Харьков: Мирный труд, 1907.- 18 с.

В годы российской смуты нач. ХХ в. темы о непротивлении злу и о сопротивлении злу силой приобрели особую значимость. Впоследствии об этом подробно писал И.А.Ильин (См. напр.: «И.А.Ильин о "сопротивлении злу мечом" и православном понимании войны»).

Спустя столетие становится очевидной связь вышеназванных мыслителей. Д.А.Хомяков свою статью «о непротивлении злу» представлял как «возможную программу для разработки этого вопроса». И.А.Ильин дал православное понимание вопроса «о сопротивлении злу силою» (хотя ссылок в сочинении И.А.Ильина на «Д.Х.» нет).

Публикацию, специально для Русской Народной Линии, по первому изданию, правилам современной орфографии, с заменой (по техническим причинам) постраничных ссылок (за исключением первой, которая вынесена в название) на концевые и применением квадратных скобок, подготовил доктор исторических наук профессор Харьковского университета Александр Дмитриевич Каплин.

+ + +

Для того, чтобы найти твердую почву, на которой можно построить толкование евангельских изречений о не противлении злу - необходимо установить прежде понятие, что такое «зло». Переводить ли евангельские тексты: «не противитесь злу, или не противьтесь злому (человеку)» - суть остается одна: она заключается в вопросе о зле. Без установле­ний этого понятия самый эпитет «злой» будет не ясным. Зло и добро суть понятия, почерпнутые не из внешнего опыта: злых и добрых вещей или существ по внешним признакам не существует. Эти понятия относятся к области духа: и если мы нашим внутренним опытом нау­чаемся в себе самих различать два противоположных течения, которыми окрашиваются явления нашей внутренней жизни, переходящие или не переходящие в проявление внешнее: то лишь по аналогии переносим мы их на явления внешнего мира, включая в них и оценку других людей, как по отношению к их отдельным действиям так как и при общей оценке их индивидуальности.

Так называемая «этика» не имеет себе осязаемого субстрата в мире явлений: и, по крайней мере, с христианской точки, зрения - это положение несомненно. «Аще языки человеческими глаголю и ангельскими, любви же не имам бых яко медь звенящая или кимвал звяцаяй; и аще имам пророчества и вем вся и все разумею, и аще имам всю веру яко и горы преставляти, любви же не имам - ничтоже есмь. И аще раздам вся имения моя и аще предам тело мое, во еже сжещи е, любви же не имам - никая ми польза, есть» [1] говорит ап. Павел (Кор. 1, 13, 1).

Добро и зло имеют себе источник в любви и ненависти. Апостол, перечисляя вышеперечисленные духовные совершенства и сопоставляя с ними те крайние жертвы, на которые способен человек, производит им оценку с точки зрения этики и признает их бесценными самих по себе: цена их и значение - все заключается, по его мнению, во внутренней оценке, по мерилу присутствия или отсутствия стимула «любви». Злое или доброе действие или явление определяются, как таковые, лишь на основании того нравственного элемента, который есть или предполагается в действующем или в явлении, по сколько они связаны с этическим источником.

Из этого рассуждения вытекает и следующее понимание непротивления злу или злому: «непротивляйтесь, не употребляйте внешней силы в борьбе с тем, что есть явление духовное, с явлением, имеющим себе источник, корень, в духе». Победить явление «враждебное» можно только любовью, а не насилием Сила физическая может применяться там, где ей противополагается таковая же, не имеющая в себе нравственного основания: бороться же внешней силой против «духа» нельзя, ибо это совершенно различные области. «Зла, плода нравственного извращения, нельзя победить иначе, как нравственным же началом «добра». Сила может устранить только физические явления, истекающие, как последствия, от нравственного фактора «зла», но до самого зла она даже и коснуться не может. От того в Евангелии, Христос говорит ученикам, что он мог бы умолить Отца и Он прислал бы «вящше нежели дванадесять легион ангелов» в его защиту; но он этого не просит потому, что и такая сила ничего не может поделать против «зла», победить которое может лишь Он Сам явившийся в мир с одной, но непобедимой силой воплощенного абсолютного добра, которое от внешней силы не может выиграть ничего, ибо таковая в самую суть «зла» попасть не может.

В смысле обиходном под словом «зло» привыкли понимать не всегда нечто этическое: и, даже по большей ча­сти, только то, что во внешних явлениях человеку лично неприятно, противно; нередко говорят «буря злая», злой рок и под., под которым понимают, однако, простое стечение неблагоприятных обстоятельств, т. е. нечто тоже безличное, а, следовательно, безвольное, и безответственное. Злость зверей, существ, стоящих вне тех законов этики, которые нормируют жизнь человека, относится так же к сфере явлений, не могущих быть меримы по мерилу той этики, которая говорит о непротивлении злу. В животном царстве противление злу внешнему вполне устойчивое начало и действующее так сказать нормально, в зависимости от невменяемости того класса существ, которые этот принцип применяют. Если же этот закон «противления» составляет внутренний распорядок мира животного, в собственном обиходе, то его нельзя совершенно упразднить в обращении человека с миром животным. В этом мире начало «преобладающей силы» вполне господствует и оно же органически проявляется в мире так называемых низших существ растений и самой неорганической природы. Человек законно устраняет с пути упавшую на него глыбу, он борется с холодом, с жаром, прорубает леса, защищается от зверя и даже обращает в пользу себе растения и животных: т. е. является даже не только противляющимся так называемому «злу», от них ему чи­нимому, но и наносителем «зла» этим существам [2]. Но это не есть то «зло», которому ни противляться не следует, ни причинять которое тем более нельзя, а действие - в отношении нравственном «безразличное», если только в самом причиняющем его нет злого побуждения: например, му­чить животных, убивать их для забавы, или даже рубить растения и рвать их для удовольствия истребления. Апостол, бросивший в огонь змею, вероятно, держался этого взгляда, понимая, что против змеиного яда и опасности для других от оного нравственные факторы бессильны. Не все, и далеко не все вредное нам в природе и в людях «зло» по существу. Собственно в природе «зла» нет вовсе, и оно только облекается в ощутимое явление, следовательно, природное, по­тому, что в мире чувственном только чувственная передача сверхчувственных факторов возможна. Огонь, пожирающий меня при случайном пожаре, и огонь, подпущенный поджигателем, тождественны по проявлению: но в первом отсутствует понятие о «зле», в настоящем смысле, а во втором оно присутствует - оно делает огонь орудием своим... В отношении к животным иногда применимо воздействие этическое [3], хотя и не без применения разумного противления: злую собаку, лошадь и т. д. можно иногда побеждать кротким обращением: но за то пьяного, сумасшедшего, действующих просто как разнузданная физическая сила - можно ли подводить под нравственный закон не противления злу? Пьяный или временно сумасшедший будет сам благодарен, протрезвившись или выздоровевши, тому, кто силой помешает ему причинить вред часто совершенно незнакомым людям или даже животным... Есть даже такие действия человеческие, в которых этический элемент настолько не непосредственный фактор, что самому дей­ствующему не этически его собственные действия не представляются таковыми, т. е. как последствия злой воли. Они бывают результатом основного искажения понимания, в чем, конечно, непременно участвует этика; но сам действующий, в своем делании, не является прямым орудием злого начала. Таковы были торговцы в Храме: они, делая неправедное, не сознавали того сами, и их Спаситель изгнал из храма, «вервием» т. ск. устранил. Против зла, которое было причиной искажения понятий, доведшего до воз­можности обратить «дом Божий» в дом торговли, Христос боролся словом и самопожертвованием, но косвенный результат этого зла он устранял противлением - изгнанием торжников. Тоже самое делал он при изгнании бесов. С бесом он боролся жизнью и крестною смертью, но бесов он изгонял - «властью», силою хотя и нравственною, но не той, которую можно назвать в точном смысле только этической. Это тоже, что тушить пожар, сделанный лихим человеком: как относиться к желающему поджечь - это еще может быть вопрос: но мешать ему достигнуть своей цели тушением пожара (это все-таки некое противление) едва ли кто откажется.

Евангелие, говоря о непротивлении, не довольствуется общим положением, но поясняет свое учение примером: первый - желающему ударить тебя в одну щеку - подставь и другую; желающему отнять твой плащ - отдай и нижнее платье: требующего от тебя сопровождения до известного пункта - проводи еще дальше. Поняв смысл этих примеров, можно уяснить себе границы самой заповеди. Распространять же заповедь дальше ее пределов равносильно ее дискредитированию и это, конечно, подрывает ее значение, лишая оную существенного элемента - исполнимости. Если рассерженный чем-нибудь карло пожелает зарезать перочинным ножом несколько здоровенных молодцев - ужели они должны дать ему это учинить? Каждому постороннему зрителю, покажется, если молодцы допустили бы такую, над собою операцию, что они просто дураки; и даже едва ли кто их пожалеет. Скорее пожалеют о карле, которому дали молодцы совершить это злодейство. Чисто формальное понимание заповеди живой свидетельствовало бы, конечно, о необычайной кротости тех молодцев, над которыми карло совершил злодеяние; но вместе с тем и о том, что они не усвоили эту заповедь духом, а лишь буквально, как бы в разрез с обще евангельским началом «понимания в духе». Если они дадут себя убить, не удержавши руки, вооруженной перочинным ножом, то они дадут совершиться над собою «акту», настолько легко отвратимому, что допущение его равносильно самоубийству (невольно вспоминается, как почти тождественное, мартирологи Печенгских иноков); остановив же направленную на них руку и проявляя при сем в ответ на ярость кротость и полное, до любовности, незлобие к покусителю, они применили бы заповедь, которая состоит в том чтобы любить врагов, но не непременно позволять им делать практически вредное, когда эту сторону «зла» устранить возможно без вреда для желающего причинить вред по злобе. Если же для устранения последствий (материальных) чей-либо злой воли нужно бороться, силой физической, могущей причинить противнику вред, то, конечно, такая борьба предусматривается заповедью о не делании другому того, чего себе не желаешь, т. е. материального вреда. По сему - если борьба эта имеет исход вполне несомненный, т. е. такой, что препятствующая сила может остановить вред, имеющий произойти от проявления злой воли, на меня направленной, то тут не может быть и речи о незаконности принятия мер против нападающего, ибо я упраздняю этим вред без вреда для него: это не борьба, а просто лишение возможности учинить вредное. Например в Евангелии говорится, что желающему снять с тебя плащ - отдай и его и нижнее платье. Так я и должен поступить: но если в дом лезут ночью разбойники, что­бы отнять имущество мое, то имею ли я право задвинуть засов в воротах или запереть на замок дверь? Конечно при условии отдачи им имущества, добровольно выбросив его, скажем из форточки? Понимая буквально заповедь непротивления, нельзя этого делать; да и, собственно говоря, самое запирание чего-либо, как средство охранения от по­хитителей - является «противлением» злу в его возможно­сти; следовательно, тоже нарушением заповеди. Примеры евангельские убеждают, что, во-первых, эта заповедь чисто личного свойства, т. е. ограничивает непротивление пределами зла, направленного на вас непосредственно; и, что против зла бороться нельзя иначе, как орудием чисто этическим - добром. Всякое же употребление силы веще­ственной не годно, ибо не попадает в цель. Здесь коре­нится самое краеуголие христианского вероучения: для борь­бы с бесом, овладевшим миром, в мир является Богочеловек, приносящий себя в жертву за грехи людские; тогда как легко бы силой Божественной стереть сатану и заменить искупление жертвой - упразднением врага. Но победа над мировым злом возможна только противоставлением ему «абсолютного добра»: это борьба с злом по существу; тогда как уничтожение зла и злого не есть победа над ним «как злом», а только доказательство того, что сатана, так сказать, физически слабее Бога. Но суть сатанинства этим не упраздняется, его надо победить на его же почве: явление в мир Христа дает возможность человеку полюбить «абсолютное добро» и тем победить в себе господство зла, олицетворенного в сатане. Этот же, как зло абсолютное, не доступен исправлению: он подлежит лишь упразднению в конце концов, т. е. когда довершится дело домостроительства Божия о человеческом роде, по словам апостола (Петр 2, 11, 4: Иуда, 6). Положение это, кажется, совершенно ясно: но, тем не менее, не всем ясно, как начало это «непротивления злу» может и должно применяться к жизни, где свободное проявление зла, при полном непротивлении ему, сделало бы жизнь невозможной, в ее обиходном виде. Зло, вошедшее в мир при грехопадении, расстроило всю гармонию вселенной, внеся в него те искажения первозданной гармонии, которые являются нам во образе «практического зла» вовсе не тождественного с истинным злом, но которых нельзя предполагать существовавшими в эдеме. Если их не устранять, то жизнь на земле сделается нестерпимой: холод, зной, голод, жажда и т. п. явления, связанные с грехопадением и, следовательно, по отношению к человеку проявляющие начало зла, вошедшего в мир и возобладавшего в нем совершенно возобладают и над самим человеком и изведут его в ко­рень; а это же не может быть согласно с видами Промысла, сотворившего человека не для изведения его такими сред­ствами. Конечно, не бес сотворил все эти враждебные явления, но он косвенно способствовал этой дезорганизации вселенной, ибо таковая есть последствие расстройства душевного строя человека, как сказано в Писании: «проклята земля из-за тебя» [4]. В этом смысле житейское зло (например, быть съеденным зверями) возводится, ко­нечно, к этому миродержавному злу. Но если мы топим жилища, надеваем теплые платья зимой, а летом ходим под зонтиками и не даем себя съедать зверям (по буддизму надо себя из любви ко всем существам отдаваться в снедь зверям), то этим мы и не мним бороться со злом по существу, а только устраняем физическое воздействие на нас зла, чего нигде в Евангелии не воспре­щается. Зло должно иметь свое течение, и оно побеждается лишь добром -непротивлением, когда его проявление не отделимо от его сущности. Когда наглость хочет заушить тебя, она собственно ущерба не причиняет, нечего, так сказать, устранять; действие, так сказать, выражает только самое намерение -злое. Но если наглец так замахнется, что может ногу переломить, то ужели нельзя подложить по­душку, или защититься чем-либо иным? Тут ведь идет дело не о борьбе с злым намерением, а только об устранении последствий чисто физических, следовательно, в смысле этики безразличных. Злой человек хочет бросить огонь в дом, чтобы выместить злобу: бороться с ним - это бо­роться со злом, стремящимся выразиться; но поймать на лету брошенную головешку -едва ли воспрещается Евангелием. Точно так же, если злое начало выражается в желании отнять имущество, то этому препятствовать не следует, ибо это борьба со злом, выражающимся именно в пожелании чужого: но, если разбойники, для отнятия имущества ломятся в дом и угрожают убить, то нет основания к непринятию мер к устранению опасности, приносимой искателями даровой наживы не как цель, а лишь, как средство, отпадающее, если их цель будет достигнута иначе: запереть двери перед разбойниками и ворами ничто не запрещает при условии добровольной отдачи им «евангельского плаща». Если злой человек покушается на твою жизнь - что делать? Ясно, что подвергать его опасности чрез борьбу - противно христианству; но противиться иначе, т. е. оборонительно - вполне позволительно и даже обяза­тельно: ибо не охранение жизни равносильно самоубийству. Христианин верит, что жизнь есть дар данный от Бога, так сказать, до востребования, без права произвольно сла­гать с себя «бремя жизни», иначе как «полагая ее за други». Когда Христа хотели свергнуть с горы, он не дал совершиться этому злому умыслу, исчезнув (Лука, 4. 30), что, в сущности, как бы, не согласно с «подставлением ланиты». Христос усматривал в намерении толпы, в этом случае, лишь проявление минутного возбуждения, такового, которое лишь случайно же выражалось в покушении на низвержение с горы. Не то заключалось в действиях старейшин еврейских в Иерусалиме, приведших к крестной смерти: там самая суть злонамере­ния заключалась в искании его казни, и потому уклонение, исчезновение, было бы борьбой со «злом по существу», средством не этическим, а чисто физическим что не соглас­но было бы с целью его земного подвига, ибо «сего ради Приидох на час сей» (Иоанн 12, 27).

Апостол Иаков говорит - «противьтесь дьяволу»; Павел - «яко да возможем противостати козням дьявольским». Злу противиться необходимо и обязательно, но только тем оружием, которое одно может так сказать уязвить зло: ударяющему по ланите, или отнимающему плащ мож­но по существу противопоставить лишь нахальству - кро­тость, корысти - равнодушие к обладанию... Нахальство, по существу, не побеждается нахальством, нельзя и корысть победить корыстью. Противляясь же проявлениям того и другого нравственными средствами, можно лишь устра­нять акциденции того и другого, но, по существу, они этим не уязвимы. По сему, то противление злу, которое для христианина обязательно, исполнимо только указанным самим Христом способом. Но раз проявления зла отдели­мы от него самого по существу, как мы указали выше, устранение их есть только акт простого благоразумия, здравого смысла, никогда не порицаемого Евангелием. Когда зло, так сказать, трансцендентальное, облекается в прояв­ления мира физического или даже животного, то противле­ние оным чисто физическим неудобствам является настолько законным, что, например, апостол Павел счел нужным сбросить в огонь змею, угрожавшую уязвить его спутников после того, как она «секну в руку» его (Деяния, 28. 3) самого.

Евангельская заповедь о непротивлении злу имеет характер исключительно личный, т. е. она заключается в не­противлении злу, на меня лично направляемому. И, как мы сказали выше, она ограничивается указанием на невозмож­ность противления злу средствами физическими, но вовсе не предполагает запрещенным устранение материальных последствий злого намерения на меня направленного, если только материальная сторона такового отделима от самого злого намерения. Евангельские примеры именно такого свой­ства: желание оскорбить неотделимо от оскорбительного действия: тоже надо сказать и относительно желания нахаль­ного присвоения чужого. Без факта присвоения, самое намерение сводится ни к чему. Тогда как, например, желание сломать тебе руку или ногу, шею и т. д. может как злое намерение, проявиться и ему препятствовать нельзя, связывая руки насильнику, но подложить подушку или под­ставить щит, чтобы сохранить тот член, которому угрожают - нигде в Писании не запрещается. Так же, если желающий вредить обладает лишь такой ничтожной силой, что его намерение может быть устранено без борьбы, то и здесь устранение могущего призойти вреда путем противления вполне законно, ибо только в идее борьбы может быть предполагаемо какое-нибудь злое намерение со сторо­ны защищающегося и тогда только получается «зло против зла»: тогда как взять за руку рассвирепевшего карлика, намеревающегося нанести оплеуху великану, который не мо­жет за это питать к карлику злобы, так как при такой несоизмеримости действующих лиц оплеуха не может даже почитаться оскорблением - вполне законно, по смыслу евангельскому, хотя бы «буква» была против такого понимания: Евангелие недаром предупреждает против буквоедства. Только то противление воспрещается Евангелием, в котором противящийся рискует сам подпасть чувству враждебности: но если человек любит врагов своих неизменно, то в этом чувстве он найдет всегда ясное разрешение вопроса - какое именно противление недопустимо по Евангелию и какое «вовсе» не противоречит заповеди. Если стать на эту точку, т. е. признать, что лишь против­ление злому злом воспрещено Евангелием, то - явно, что в отношении к противлению злому или злу, направленному на третье лицо, вопрос разрешается сам собою. По отноше­нии ко мне там нет места «злу», ибо действие направле­но не на меня, следовательно, оно по отношении ко мне яв­ляется действием индифферентным: передо мною является лишь действие вредное для ближнего, которое я должен из любви к нему, тщаться устранять, даже до пожертвования жизни своей, как, например, я обязан броситься в воду, чтобы спасать утопающего, т. е. спасти его от явле­ния злого, и для него вредного; но это явление лишь в обиходном смысле может называться злым, тогда как оно не более как вредное, губительное или тому подобное, ноне злое, в настоящем смысле. Мотивы вредного действия_, направленного на другого, до меня не касаются; что в них нравственно злого - я не ведаю: это подлежит суждению того, на кого действие направлено; мне же просто подлежит спа­сти человека от опасности, а в этой области опасность от чисто физического явления, которое я могу отвратить, или от хищного животного или от покушения злого чело­века - решительно одинаковы. Мое дело спасти человека от направленного на него покушения, даже до оплеухи включительно, если могу ее отвратить; дело же того, кого я спас - не злобствовать на того, от кого он спасен благовременным вмешательством третьих лиц и ему же предлежит этим орудием смирения и незлобия противо­борствовать дьяволу «противьтесь дияволу и бежит от вас», говорит апостол Иаков; противиться же он повелевает - терпением своим личным. Право, а, следовательно, и обязанность устранять от других последствие зла, на них направляемого, всегда входили и входят в состав христиански, не менее как и всячески, понятого долга. На этом и основано то общежитие, которое людям потребно искони, которое составляет основу и государственного строя, по существу своему не противного нисколько христианству, в тех границах, в которых оно не переходит за черту служения общему благу, без искания корысти личной или общественной.

Государство имеет целью устранение внешних последствий злых волей, а не борьбу с ними по существу самого зла, до которого оно и добраться не может. Если же государство вводит в свой обиход начала иные, то этим оно проявляет лишь тот факт, что мир во зле лежит и государства ему причастны, поскольку во зле ле­жит и сам человек; а «всяк человек ложь»! Принципиально и война вполне может быть оправдана, при полном допущении заповеди непротивления злу. Воевать за угнетенных в принципе вполне возможно, так сказать высвобождать их; оттого и тип христолюбивого воина (воинства), militis Christi, имел всегда свою христиански при­влекательную физиономию: положить душу за други - заповедь христианская же. Вопрос на деле, сводится к тому, - возможно ли воевать так, чтобы так сказать подробно­сти военных действий не заходили ни в чем за черту только устранения «последствий зла». В действительности это невозможно; и потому, в конце концов, война всяче­ская обращается в нечто, по меньшей мере, не христианское; и само государство обращается в нечто также не вмещающее в себе чисто христианскую этику.

Но Христос, произнося слова «воздадите Кесарево - Кесареви», тем самым признал государство как нечто не ­подлежащее отрицанию, а, напротив, признал за нечто та­кое, перед чем надо преклоняться, как перед неустранимым чем-то, явлением так сказать неотвратимым, а потому таким, с которым необходимо считаться, как почти космическим.

После грехопадения, изменился весь строй мира: в нем уже не осталось ничего, незараженного началом зла, того зла, против которого бороться можно только этически, но последствия коего, так сказать, осязаемый оного продукт, подлежат либо принятию в расчет, как неустранимое неудобство (оно зло лишь в смысле условном, как нечто восходящее к началу злому, но само по себе, просто явление видимого мира, вроде дурной погоды, разных космических явлений и т. п.), либо как таковых же, против которых можно и должно бороться, когда они, так сказать, попадаются вам на пути, как отдельные факты, с кото­рыми ваша сила в состоянии бороться для частичного устранения того вреда, который, в общем уже неустраним, ибо его источник - зло, - тоже неустранимо, как коэффициент вне райской жизни человечества. В общем вопросе о противлении злу самую главную для разрешения трудность со­ставляет именно вопрос о законности с христианской то­чки зрения государства и его сам друг - войны. Хотя вой­на - драка, есть, несомненно, прямой и почти первый по грехопадении грех (Каин и Авель), но собственно война, как институт, проявляющий себя независимо от личного чув­ства озлобления - это, несомненно, часть государственности и только ею так сказать освящаемая. То и другое, т. е. госу­дарство и война стоят или падают вместе. Война без воюющих государств немыслима (междоусобные брани тоже связаны с государством, распадающимся временно на два государства, желающих одно над другим возобладать) и государство без войны немыслимо, то есть без права и потребности проявлять по временам ad extra (во вне) то начало силы понудительности, которое оно непрерывно прояв­ляете ad intra (во внутрь себя), как пасущее своих под данных отчасти этическим авторитетом, но отчасти, и даже по преимуществу, силой и даже мечем.

Раз Христос признал Кесаря, как явление, с которым надо считаться в положительном, а не отрицательном смысле, ибо «воздатите» есть повеление положитель­ного содержания, - для христиан не может быть даже во­проса о том - совместимо ли христианство с государством. Христианство явно не повелевает чураться государства, а, напротив, повелевает исполнять его законные требования; т. е. оно признает его существование в обиходе мира, как вполне устойчивое, неотменимое. Оно себя с ним не толь­ко не сближает, но, наоборот, ясно и точно противопола­гает Божье - Кесареву; в Кесаре Христос явно признает такой атрибут жизни людей невозрожденных, а их гро­мадное большинство, что с ним нечего бороться, но даже, более того, не следует уклоняться даже и от служения ему, ибо уплата подати есть прямое способствование существованию государства. Христианство, значит, учит устами самого Христа, что его последователи должны спо­собствовать существованию или, по крайней мере, не укло­няться от споспешествования государственной жизни, ибо слово Кесарь в устах Христа, конечно, тождественно с понятием государство. Отношение христианина к миру не чисто христианскому (а государство, конечно, есть явление не христианское само по себе), очень хорошо поясняется в другой области, но близко подходящей - словами апостола Павла, наставляющего избегать плохих христиан, но не чуждаться язычников, ибо, говорит он, тогда и на свете нельзя было бы жить. Государство, явно, почитается Христом тем, без чего людям века сего нельзя жить на свете, и его нельзя чуждаться, как по Павлу, нельзя чуждаться всех нехристиан потому именно, что они-то составляют тот земной мир, в котором христианство само живет. Необходимо лишь памятовать слова Господа: «не любите мира, ни всего, что в мире». Любить государство, т. е. го­сударственность, христианство запрещает; но оно же пове­левает не чуждаться его противлением ему. Посему вовсе ложно уверение, что христианство, по существу, враждует с государством: оно стоит вне его, оно не признает его своим, ибо повелевает его не любить (но не ненавидеть); но раз оно с ним так сказать уживается, то, значит, оно не считает его совершенно чем-то неприемлемым, ибо со злом абсолютным общения оно не допускает: «какое общение между Христом и велиаром?» Государство, однако, впо­лне стоит на начале борьбы со злом внешним [5], и след., если Христос допускает законность служения государству (податью), то он же допускает и таковую же законность борьбы со злом (вредом от злого), олицетворяемой госу­дарством. Государство именно борется не со злом в его чистом виде, а лишь с вредными практически последствиями зла, т. е. делает то именно, что не запрещается ни­сколько словами «не противьтесь злу» (т. е. злому) на вас направленному, а очень даже рекомендуется примером Са­мого Господа, изгнавшего торжников из храма. Но, коне­чно, самая острая форма, в которой проявляется насиль­ственная сторона государства - это война. Об ее ужасах достаточно известно, чтобы не брать на себя быть ее апологетом; но дело в том что, во-первых, для войны, если она ведется с целью не своекорыстной, есть очень много circonstances atenuantes (смягчающих обстоятельств), а, во-вторых, самое понятие о войне, как противоположении миру, в нравственном отношении есть понятие очень шат­кое. Будь оно иначе, будь обиходное понятие о войне (война и ее ужасы и т. п.) правильно - чем бы можно объяснить, что везде и всегда и даже в христианстве, хотя бы не чисто евангельском (скажут некоторые) тип воина всегда окру­жался известным ореолом, тогда как он должен бы быть в сущности тождественным с понятием несколько лишь рискующего собою палача. На деле вовсе не так; и воин вообще в понятии всех народов (не китайцев впрочем, если верить рассказам иностранцев) стоит го­раздо выше простого, мирного гражданина.

Представление о войне бескорыстной допустимо вполне в теории, но на практике оно, однако, слишком не выдер­живает критики, чтобы на нем можно было останавли­ваться долго. Действительно, были попытки бескорыстных войн (крестовые походы; войны наши с Турцией); но в них во всех бескорыстное начало так скоро померкало, что об нем почти не стоит и упоминать. Но вот на втором соображении стоить позадуматся: есть ли, действительно, война по существу нечто противоположное миру, или разница между ними заключается лишь только во внешности? Сколько ни было попыток устроить вечный мир - ничего из этого не выходило; но главное - важно то, что как не расписывают самыми ужасными красками войну, она не налагает печати отвержения на своих деятелей, а наоборот; а затем все признают, что во время войны, рядом с ужасами, столько проявляется доблестей и добро­детелей, дремлющих в мирное время, что невольно пре­клоняешься перед ними. Дело, по-видимому, в том состоит, что мир и война суть лишь два вида одного и того же: в мирное время идет беспрерывная борьба интересов (bellum omnium contra omnes), прикровенная война и лиц и народов, в которой жестокости, бездушия, своекорыстия и т. и. - разливанное море. Когда этому накопившемуся злу нельзя уже более вмещаться в сосуде терпения людей и народов - является какая-то дикая потребность, по крайней мере, открыто, а посему и честно, дать волю всему тому вза­имному враждованию, которое господствует без удержа, но скрытно, а потому и подло, в обыкновенное, так называе­мое мирное время. Гроза есть такое же средство восстановления равновесия электрического в природе, как война в людских отношениях: она восстановляет равновесие, нарушенное слишком долгим периодом «мирной человеческой безнравственности» посредством разнузданной живот­ной дикости, более или менее скованной во времена мир­ные; но за то она же открывает и заключенные добродетели и дает им возможность, хотя временно, осветить ту сторону жизни, которая не совсем заедена своекорыстными расчетами, эгоизмом, эксплуатацией ближнего и, в сущ­ности, бездушной, хотя мирной жестокостью. Взамен этой последней, если и является жестокость другая, то она все-таки скрашивается ежеминутным самопожертвованием. Тот истинный мир, о дарований коего мы молимся (о свышнем мире), в сущности, невозможен для человечества падшего (даже в кантовском смысле [6]) и его могут достигнуть лишь истинные последователи Христа благодатью Духа. Но мир, так называемый гражданский, и война суть лишь две стороны одного и того же человеческого греховного обихода, и потому говорить о прекращении войны с тем, чтобы процветал наш теперешний мир, это совершенно нелепо, ибо теперешние войны одни лишь вносят несколько обла­гораживающее мотивы в абсолютно неблагородную и анти­этическую жизнь человечества. Нельзя, конечно, не сказать, что возмутительно противен тот элемент зверской жесто­кости, который составляет отрицательную черту войны и своим страстным характером замещает холодное, без­душное, но корректное братоненавидение, которое царит во времена блаженного мира. Но это есть, в сущности, лишь раскрытие и честное раскрытие того, что есть действительно зверского в человеческой натуре. Самый же характер взаимного на войне истребления получает совершенно дру­гой характер, чем имеет заурядная криминальность. Человек, убивающий других в обычное время, клеймится, а убивающий в военное время - нет. Почему это так? А потому, что во время войны люди являют из себя не личных убийц или насильников, а жертв мировой греховности, в них проявляющейся, так сказать, без их винов­ности личной; что и делает из них предметы, с одной стороны, удивления за личную храбрость, с другой - таковые же общего сочувствия и соболезнования, как призванные к ужасной роли - выразителей мирового греха, проявленного в разнузданности человеческого зверства, обманно прикрытого в невоенное время. Война, таким образом, должна быть признана атрибутом государства; а государство, с своей стороны, должно быть признано, как нечто, к чему христианин не должен относиться отрицательно, а, наоборот, должен во сколько он член человечества и обязан нести на своих плечах весь «порайский строй» жизни падшего человечества, кроме греха абсолютного, - оное под­держивать. Государство же само есть именно институт для борьбы со злом в его осязаемом проявлении вреда, истекающего как от посторонних факторов, так и от вза­имной вражды людей друг к другу, или, по крайней мере, от недостаточной взаимной любви. Государство есть именно такое сообщество, которое совместными усилиями граждан призвано (в теории, конечно, ибо на деле в его деятель­ность вторгается опять таки «всему земному присущее начало злое») устранять от каждого направленные на него козни или беды; оно обеспечивает каждому личную безопасность, устра­няя потребность самозащиты: а каждому из своих членов, устраняющему от других направленное на них зло, предоставляет, если он истинный христианин - подставлять ланиту и т. д. в деле лично его касающемся. Но если Евангелие, с одной стороны, говорит о непротивлении злу или злому, а, с другой, повелевает поддерживать государ­ственные порядки, имеющие целью именно борьбу со злом, то ясно, что - или Христос впал в противоречие с самим собою, или, что заповедь о непротивлении не может быть понята в смысле непротивления явлениям вредным и враждебным, поскольку они вредные и что, следовательно, эта заповедь учит лишь тому, что в борьбе со злом действительным ничто не может победить, кроме той силы, которая одна его истинный антипод, силы любви. «Так возлюбил Бог мир, что единородного Сына Своего дал на спасение мира», а не силой истребил Он Всемогущий, зло, ибо и Он не хочет зла победить иначе, как добром; хотя Он же может истребить злое в смысле бытия его; но это не победа была бы, а уничтожение, которое по Евангелию относится к тому времени, когда зло в мире будет побеждено - тогда источник зла уничтожится.

Самая заповедь о непротивлении злу, дана вовсе не для попугайского ее заучивания и повторения рабского. Она лишь анекдотическое пояснение заповеди иной: любите враги ваши, добро творите ненавидящим вас; и понимать ее надо с точки зрения этой главной заповеди. Кто усвоит ее себе, тот вовсе не будет рабски повторять перечисленные воз­можные проявления любви в словах о ланите, плаще и торжище; а будет носителем истинной любви Христовой, даже к врагам.

Таковой же иной раз лучше ей последует, с лю­бовью помешав брату сделать злое даже силой, чем если везде и всегда будет, формально применяясь к букве, давать разгуливаться злой воле или всяческому вредонос­ному действию, направленному на себя, а особенно на других. Непротивление злу, понятое как формула, так ска­зать юридическая, есть не только не христианская заповедь - а простой абсурд.

Примечания:

1. Ср. для иллюстрации этого положения Лукиана «de morte Peregrini». Этот рассказ почитается многими за пасквиль на христиан.

2. Известный естествоиспытатель, акад. Бэр, почитал самое убиение животных для них не «злом», в виду печального положения стареющихся таковых, осужденных самой природой на гораздо большие страдания. Ср. его «Academ. Reden» etc.

3. Во сколько, однако, мир животных способен подчиняться нравственному влиянию человека - вопрос. Когда утверждают некоторые, что чувство «стыда» неизвестно животным, то это требует доказательств, а не простого, аподиктического утверждения. Можно смело сказать, что в жизни животных, высшего разряда: обезьян, собак и др. есть намеки на что-то, очень смахивающее на чувство стыда.

4. Нельзя себе представить сохранение земли в райском совершенстве, при искаженности обывателей - это было бы абсурд. В раю мог жить только райски совершенный человек. Для искаженного злом человека уже необходима и соответственная природа.

5. Христос часто поминает о существовании государственных взысканий вовсе неукорительно, не говоря уже о Павле, который до­пускает что вручение меча властителю - от Бога; и в нем он даже признает служителя Божьего.

6. Die Religion innerhalb d. Grenzen и т. д. Zweiter Abschnitt.