Роман Елены Хаецкой "Бертран из Лангедока", вышел в серии "фэнтази" издательства "Азбука". Аннотация на обложке обещает "альтернативную историю" и "ИНЫЕ миры". "ИНЫЕ" - крупно и жирно. Но доверять ей не стоит.
Повесть не фантастическая, и герой её - знаменитый средневековый провансальский трубадур Бертран де Борн. Автор вышивает словами по исторической канве, и точна - предельно. Домысла и фантастики в повести - точно меньше, чем у того же "историка" Вальтера Скотта, не говоря уже о Дюма-отце. Автор пространного (и толкового) послесловия поясняет, почему произведение отнесено издателем к направлению "фэнтези" - да, Хаецкая исторически достоверна, но в тексте "Бертрана из Лангедока" существование Бога подразумевается, как нечто непреложное, поэтому историческим или реалистическим произведение назвать нельзя - это сакральная фантастика.
Поспорить трудно - аргумент! Пожалуй, стоит пересмотреть традиции классического литературоведения и по этому же критерию причислить к фантастике "Братьев Карамазовых", всего Лескова и начать переиздавать упомянутые книги в комплекте с Жюль Верном с подзаголовком "Большая библиотека приключений и фантастики".
Справедливости ради замечу, что фантастика, позаимствованная из средневековых легенд, у Хаецкой всё же встречается, но каждое "фантастическое" допущение обставлено так ловко, что допускает двоякую трактовку - как в религиозно-мистическом, так и в сугубо "материалистическом" смысле.
Например, в куртуазной беседе в кругу прекрасных домн и юных рыцарей один из них рассказывает о том, как нашёл в лесу Распятие, в которое была воткнута стрела, и Распятие (о, ужас!) кровоточило. Другой рассказывает об изгнании бесов: он своими глазами видел, как изо рта бесноватого во время отчитки вылетала летучая мышь. НО - можно принять во внимание, что беседующим благородным господам - от 9 до 14 лет, и сам тон беседы несколько напоминает посиделки в пионерлагере после отбоя с поправкой на средневековый этикет.
Двойной расшифровке поддаётся и один из смыслообразующих эпизодов книги. Крестоносец Оливье де Ла Тур во время крестового похода вместе со своим отрядом напал на селение, в котором христианских святынь не было, но виделась лёгкая пожива. Селение оказалось не столь уж мирным, отряд был разбит и захвачен, и благородный де ла Тур бросил лучшего друга и побежал в пустыню, спасая свою жизнь. Сарацины его не догнали. Но он сбился с пути и совершенно обессилел - без воды, без еды, без коня. И всюду, куда не глянь - только песчаная равнина. Де ла Тур молится - и чудо - вдруг его ладонь словно сжимает раскалённая рука, и Кто-то ведёт его за руку и выводит к крестоносцам-соотечественникам. А на руке навсегда остался ожог - след Божественного пожатья. "Господь мой спас меня и оставил наедине с греховной мерзостью моей". Что это - чудо? Или мираж, почудившийся измученному воображению? Понимать можно и так и так.
Но эпизод для повести важный, указывающий на бесконечность Господней любви и долготерпения.
"Полюбите меня чёрненьким, пьяненьким, грязным", - умолял один из героев Достоевского. Героям Хаецкой умолять не надо. Они чувствуют на себе безусловную любовь Бога и когда молятся, и когда смотрят в окно, и когда дерутся, затевают войны и интриги, обманывают, падают в грязь, превозносятся в гордыне. Эн Бертран одинаково ощущает на себе Господний взгляд и любовь, и на шёлковых простынях, и на соломенном тюфяке узилища.
"Я вижу, ты недолюбливаешь церковников, но хотя бы люби Иисуса, это самое главное", - говорит Бертран.
Пожалуй, это самое главное и в книге - любовь Бога и любовь к Богу. И ещё прекрасный Божий мир, на описание которого Хаецкая не пожалела слов и красок.
В этом плане показателен эпизод с мухой: Бертран случайно оказывается на проповеди почитаемого крестьянами "святого человека" Мартина. Проповедник сначала говорит о необходимости воздержания, отказа от богатства, скромной жизни, а потом переходит к постулатам своей ереси - дуализма. Разве может быть, чтобы Господь сотворил всех нечистых животных, пиявок, паразитов, лягушек, змей. И в этот момент перед проповедником начинает виться назойливая муха. Мартен сердито машет руками, хлопает себя по лбу, но маленькая негодница ускользает, садится ему то на нос, то на шею. "Муха прилетела посрамить богохульника", - говорит один из героев повести - Фалькон: "Уж если Господу было угодно сотворить мух, значит, такова была Его воля, и не наше с Вами дело её оспаривать".
"А муха всё жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю - смиренная и радостная.
Всякое дыхание да хвалит Господа!"
Впрочем, не буду рассказывать всего сюжета. Может быть, кому-нибудь из читателей моего эссе захочется взять книгу в руки и самим проследовать за эн Бертраном в куртуазных приключениях, битвах, падениях и взлётах, пережитых им на извилистом и петляющем пути к Богу.
Кто я таков? Куда иду?
Дитя, заблудшее в саду,
В конце концов отышет мать и
В слезах падёт в её объятья.
А я, заблудший на земле,
Погрязший в горестях и мгле?
В добре не стоек, в злобе твёрд
И грешный безнадежно мертв.
Повесть не фантастическая, и герой её - знаменитый средневековый провансальский трубадур Бертран де Борн. Автор вышивает словами по исторической канве, и точна - предельно. Домысла и фантастики в повести - точно меньше, чем у того же "историка" Вальтера Скотта, не говоря уже о Дюма-отце. Автор пространного (и толкового) послесловия поясняет, почему произведение отнесено издателем к направлению "фэнтези" - да, Хаецкая исторически достоверна, но в тексте "Бертрана из Лангедока" существование Бога подразумевается, как нечто непреложное, поэтому историческим или реалистическим произведение назвать нельзя - это сакральная фантастика.
Поспорить трудно - аргумент! Пожалуй, стоит пересмотреть традиции классического литературоведения и по этому же критерию причислить к фантастике "Братьев Карамазовых", всего Лескова и начать переиздавать упомянутые книги в комплекте с Жюль Верном с подзаголовком "Большая библиотека приключений и фантастики".
Справедливости ради замечу, что фантастика, позаимствованная из средневековых легенд, у Хаецкой всё же встречается, но каждое "фантастическое" допущение обставлено так ловко, что допускает двоякую трактовку - как в религиозно-мистическом, так и в сугубо "материалистическом" смысле.
Например, в куртуазной беседе в кругу прекрасных домн и юных рыцарей один из них рассказывает о том, как нашёл в лесу Распятие, в которое была воткнута стрела, и Распятие (о, ужас!) кровоточило. Другой рассказывает об изгнании бесов: он своими глазами видел, как изо рта бесноватого во время отчитки вылетала летучая мышь. НО - можно принять во внимание, что беседующим благородным господам - от 9 до 14 лет, и сам тон беседы несколько напоминает посиделки в пионерлагере после отбоя с поправкой на средневековый этикет.
Двойной расшифровке поддаётся и один из смыслообразующих эпизодов книги. Крестоносец Оливье де Ла Тур во время крестового похода вместе со своим отрядом напал на селение, в котором христианских святынь не было, но виделась лёгкая пожива. Селение оказалось не столь уж мирным, отряд был разбит и захвачен, и благородный де ла Тур бросил лучшего друга и побежал в пустыню, спасая свою жизнь. Сарацины его не догнали. Но он сбился с пути и совершенно обессилел - без воды, без еды, без коня. И всюду, куда не глянь - только песчаная равнина. Де ла Тур молится - и чудо - вдруг его ладонь словно сжимает раскалённая рука, и Кто-то ведёт его за руку и выводит к крестоносцам-соотечественникам. А на руке навсегда остался ожог - след Божественного пожатья. "Господь мой спас меня и оставил наедине с греховной мерзостью моей". Что это - чудо? Или мираж, почудившийся измученному воображению? Понимать можно и так и так.
Но эпизод для повести важный, указывающий на бесконечность Господней любви и долготерпения.
"Полюбите меня чёрненьким, пьяненьким, грязным", - умолял один из героев Достоевского. Героям Хаецкой умолять не надо. Они чувствуют на себе безусловную любовь Бога и когда молятся, и когда смотрят в окно, и когда дерутся, затевают войны и интриги, обманывают, падают в грязь, превозносятся в гордыне. Эн Бертран одинаково ощущает на себе Господний взгляд и любовь, и на шёлковых простынях, и на соломенном тюфяке узилища.
"Я вижу, ты недолюбливаешь церковников, но хотя бы люби Иисуса, это самое главное", - говорит Бертран.
Пожалуй, это самое главное и в книге - любовь Бога и любовь к Богу. И ещё прекрасный Божий мир, на описание которого Хаецкая не пожалела слов и красок.
В этом плане показателен эпизод с мухой: Бертран случайно оказывается на проповеди почитаемого крестьянами "святого человека" Мартина. Проповедник сначала говорит о необходимости воздержания, отказа от богатства, скромной жизни, а потом переходит к постулатам своей ереси - дуализма. Разве может быть, чтобы Господь сотворил всех нечистых животных, пиявок, паразитов, лягушек, змей. И в этот момент перед проповедником начинает виться назойливая муха. Мартен сердито машет руками, хлопает себя по лбу, но маленькая негодница ускользает, садится ему то на нос, то на шею. "Муха прилетела посрамить богохульника", - говорит один из героев повести - Фалькон: "Уж если Господу было угодно сотворить мух, значит, такова была Его воля, и не наше с Вами дело её оспаривать".
"А муха всё жужжала и жужжала, неотвязная, как все мухи. И Бертрану вдруг послышалась в противном этом звуке явственная хвала Создателю - смиренная и радостная.
Всякое дыхание да хвалит Господа!"
Впрочем, не буду рассказывать всего сюжета. Может быть, кому-нибудь из читателей моего эссе захочется взять книгу в руки и самим проследовать за эн Бертраном в куртуазных приключениях, битвах, падениях и взлётах, пережитых им на извилистом и петляющем пути к Богу.
Кто я таков? Куда иду?
Дитя, заблудшее в саду,
В конце концов отышет мать и
В слезах падёт в её объятья.
А я, заблудший на земле,
Погрязший в горестях и мгле?
В добре не стоек, в злобе твёрд
И грешный безнадежно мертв.
