И.А. Гончаров был одним из наиболее выдающихся наблюдателей феномена национального характера не только в русской, но и в мировой литературе. Его романы "Обломов" и "Обрыв" представляют собою целую энциклопедию русских типов, а "Фрегат Паллада" демонстрирует незаурядные способности писателя мгновенно и точно схватывать существо национального характера в самых незначительных бытовых проявлениях. Национальное у Гончарова объясняет поведение человека едва ли в меньшей степени, чем социальное.
Во "Фрегате "Паллада" художнику приходит на ум параллели между русским человеком и испанцем, негром, китайцем, японцем и т.д. Однако доминирующей является, несомненно, параллель с англичанином, великолепно представленная в 1-м письме "Фрегата" Паллада". Для Гончарова англичанин - не только человек активной преобразующей деятельности, но и человек вкуса, умеющий жить с комфортом. Неизмеримо много значит для него и то, что англичане выработали нравственный идеал "джентльмена". Джентльмен - это вполне современный человек, живущий деятельно и приятно, со вкусом и комфортом, но в то же время сохраняющий в душе высокий христианский идеал, рассматриваемый не в категориях нравственного абсолюта, а в приложении к реальной жизненной практике. Элемент западничества у Гончарова оформляется прежде всего как элемент англомании (если вообще возможно говорить о какой-нибудь его "мании"). Тем более удивительным кажется, что размышление о достоинствах и противоречиях русского характера в "Обломове" оттенены параллелью Ильи Обломова с русским немцем Андреем Штольцем. Гончаров, питавший определенные симпатии к англичанам, отразил, вслед за другими русскими писателями реальную ситуацию в России где "западный элемент" чаще всего был представлен именно немцами, составившими особую этнокультурную группу под названием "русских немцев".
Иван Александрович Гончаров ощутил мощное влияние "германского гения". В его произведениях легко найти следы творческого соприкосновения с такими гигантами немецкой культуры, как Ф. Шиллер, И. Гете, Г. Гейне. Огромную роль сыграл личный опыт писателя. Ведь его жизнь прошла в Поволжье и Петербурге - двух регионах традиционного поселения русских немцев. В какой-то степени русские немцы оказались даже причастны к воспитанию Гончарова. В одной из своих автобиографий он писал: "Первоначальное образование в науках и языках, французском и немецком, получил в небольшом пансионе, который содержал в имении княгини Хованской, за Волгой, сельский священник, весьма умный и ученый человек, женатый на иностранке" [1]. В другой автобиографии поясняется, что, во-первых, это иностранка была немкой, а во-вторых, именно она преподавала будущему писателю первые уроки французского и немецкого языков: "Здесь у жены священника, немки, принявшей православие, он положил основание изучению французского и немецкого языков".
Очевидно, уже в этот период, на Волге, писатель увидел образцы "немецкого воспитания", основанного на привитии привычки к упорному и энергичному труду, а также к нравственной самостоятельности и ответственности личности. Сильные стороны этого воспитания не могли не броситься в глаза и не служить постоянным фоном для размышлений об "обломовщине", размышлений, начавшихся очень рано (V, 242). Это воспитание названо в романе "Обломов" "трудовым, практический воспитанием". Если вести речь о непосредственных личных впечатлениях Гончарова о русских немцах, то их было достаточно много на всем последующем жизненном пути писателя: в университете, на службе, в кругосветном плавании, даже среди родственников (по линии жены его брата, Н.А. Гончарова).
Уже в первом романе Гончарова "Обыкновенная история" есть упоминания о русских немцах. Это два противоположных психологических типа. Один из них - учитель Юлии Тафаевой, человек крайне неловкий и неуверенный в себе. Этот образ несомненно навеян Гончарову реальными встречами с учителями-немцами, которые преподавали в Коммерческом училище. Об этом училище он всегда вспоминал с тоской и раздражением. В особом художественном контексте изображается Гончаровым набожность немца-учителя, преподающего немецкий язык и литературу Юлии Тафаевой. В этом плане любопытно, как учитель отбирает книги для Юлии: "Первая книга была: "Идиллии" Геснера, - "Gut!" - сказал немец и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу: "Готский календарь 1804 года". Он перелистовал ее: там династии европейских государей, картинки разных замков, водопадов, - "Sehr gut!" - сказал немец. Третья - библия: он отложил ее в сторону, пробормотав набожно: "Nein!"..." Другой немец в романе - виртуозный музыкант.
Особенно большое место в этом ряду занимают "остзейцы". Писатель наблюдал их во время своей службы в Петербурге, а впоследствии, в период летнего отдыха в течение нескольких лет, в Прибалтийском крае. На эти впечатления накладывались другие - непосредственно от Германии, куда он впервые попал в 1857 году. В "Слугах старого века", он пишет, например, о том, что "видал, как в Германии, с курительной трубкой в зубах крестьяне пашут, крестьянки жнут в соломенных шляпках". Из всего этого вырабатывались представления писателя, как о немецком национальном характере, так и о роли, которую играют в русской жизни немцы. Если в "Обыкновенной истории" немцы - случайные персонажи, то в "Обломове" немецкое происхождение Штольца - принципиально важный момент.
Параллель между Ильей Обломовым и Андреем Штольцем стала едва ли не общим местом. Между тем она не так однозначна, как может показаться. Общий тон гончаровских размышлений о России определяется его представлением о ней как о стране огромных, но еще не разработанных возможностей. По мнению писателя, Россия еще только входит в европейскую цивилизацию. Гончаров рад приветствовать все те внутренние силы, которые способствуют продвижению России к общеевропейской жизни и наоборот, осуждает "застой, сон, неподвижность" (VШ, 80). В этом смысле в национальном характере его интересует лишь определенная доминанта: способность человека быть работником, преобразователем жизни. Об этой доминанте он упоминает в статье "Лучше поздно, чем никогда", говоря об образе Штольца и о роли, "какую играли и играют до сих пор в русской жизни и немецкий элемент и немцы. Еще доселе они у нас учители, профессоры, механики, инженеры, техники по всем частям. Лучшие и богатые отрасли промышленности, торговых и других предприятий в их руках. Это, конечно, досадно, но справедливо... Отрицать полезность этого притока постороннего элемента к русской жизни - и несправедливо, и нельзя. Они вносят во все роды и виды деятельности прежде всего свое терпение, perseverance (настойчивость) своей расы, а затем и много других качеств..." (VШ, 81). В письме к Великому князю Константину Константиновичу Романову Гончаров дополняет свои суждения: "Они... научат русских, нас, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам - это perseverance во всяком деле... и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!
Другому пока нам у остзейских культурхеров учиться нечему и занять ничего не приходится" [2].
Сравнение Обломова и Штольца в романе - это сравнение "работника" и барственного "лентяя". Если Штольц является, по словам Гончарова, "образцом энергии, знания, труда, вообще всякой силы" (VШ, 80), то Обломов воплощает "лень и апатию во всей ее широте и закоренелости как стихийную русскую черту" (VШ, 80). Соответственно, в Штольце представлены те черты, которых недостает "славянским расам". Многое в образах двух этих героев строится на принципе прямого и недвусмысленного противопоставления.
Об Илье Ильиче, например, сказано: "Тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины". Совершенно иначе характеризуется Андрей Штольц: "Он весь составлен из костей, мускулов и нервов...Он худощав... кость да мускул, но ни признака жирной округлости". Противопоставление углубляется иными характеристиками: "Лежанье у Ильи Ильича... было его нормальным состоянием", в то время как Штольц "беспрестанно в движении"; "Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире", Штольц же "больше всего... боялся воображения... Он боялся всякой мечты". Мечтательный Обломов не может реализовать своих планов: "Вот-вот стремление осуществится, обратится в подвиг. Но... промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонится к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе...". Иное у Штольца: "Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей... Он шел к своей цели, отважно шагая через все преграды..." Контрасты слишком очевидны. Более того, очевидно и то, что перед нами - не различие индивидуальностей, а противоположение национальных менталитетов: русского и немецкого. Правда, оно не столь однозначно, как может показаться на первый взгляд.
Современник писателя историк Н.И. Костомаров не делал открытия, а лишь обобщал известное, когда писал: "Вражда немецкого племени с славянским принадлежит к таким всемирным историческим явлением, которых начало недоступно исследованию, потому что оно скрывается во мраке доисторических времен. При всей скудости сведений наших, мы не раз видим в отдаленной древности признаки давления немецкого племени над славянским" [3]. Позже философ Н. Бердяев дает философское обоснование этому историческому факту: "Германская раса - мужественная, самоуверенно и ограниченно мужественная. Германский мир чувствует женственность славянской расы и думает, что он должен владеть этой расой и ее землей, что только он силен сделать эту землю культурной. Давно уже германизм подсылал своих свах, имел своих агентов и чувствовал Россию предназначенной себе. Весь петербургский период русской истории стоял под знаком внутреннего и внешнего влияния немцев. Русский народ почти уже готов был примириться с тем, что управлять им и цивилизовать его могут только немцы. И нужна была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя..." [4].
Подобные суждения, абсолютно четко выраженные в ХХ веке, разумеется, не могли не иметь хождения (пусть и в более смутном выражении) в России ХIХ века, ибо налицо был факт: давнее историческое присутствие немцев на русской земле и их историческое превосходство в цивилизующей деятельности. Двойственное отношение к русским немцам было неизбежно.
В статье с характерным названием "Русская апатия и немецкая деятельность" критик А.П. Милюков писал: "Неужели в этом Штольце должны мы признать свежую натуру, идеал... В этой антиапатичной натуре, под маскою образованности и гуманности, стремления к реформам и прогрессу, скрывается все, что так противно нашему русскому характеру и взгляду на жизнь. В этих-то штольцах и таились основы гнета, который так тяжело налег на наше общество" [5]. Об этом же писали и многие другие критики романа. Даже Н.А. Добролюбов, так горячо выступивший против "обломовщины", не признал ее национальной болезнью, а Штольца - идеалом русского деятеля.
В русской литературе со времен незабвенного Бирона немецкая тема развивалась часто с резко негативным оттенком. Как правило, подчеркивались такие черты, как методичность немца, порою доходящая до жестокости, недостаток душевности, исключительная расчетливость, скупость, стремление взять верх над русским человеком и т.д. При этом с удовольствием отмечалась "жидкая натура" немца по сравнению с русским. Одним из наиболее характерных примеров является образ Бирона в "Ледяном доме" И.И. Лажечникова. Стоит напомнить и о "грехе" Германа из "Пиковой дамы" А.С. Пушкина. Н.В.Гоголь, начиная с "Ганца Кюхельгартена", развивает в своем творчестве немецкую тему, причем, иногда на грани национальной пародии, воспроизводя народно-фольклорное восприятие немца русским человеком. Его герои употребляют многие пословицы, сложившиеся в русском языке про немца. Так, во "Владимире третьей ступени" персонажи рассуждают о немецкой скупости: "Вот уж немецкая сигарка... Скряжничает, проклятая немчура... На свой счет не выпьет пива, немецкая сосиска!" В "Ночи перед рождеством" Гоголь изображает черта через сравнение с немцем: "Спереди он совершенно немец..." Образ "немца-черта", немца, принесшего в Россию западную "чертовщину", глубоко философичен и органичен, он так или иначе проявляется в произведениях многих авторов в русской литературе. В "Невском проспекте" Гоголь дает традиционное восприятие немецкой методичности: "Шиллер был совершенный немец... Еще с двадцатилетнего возраста, с того счастливого времени, в которое русский человек живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю свою жизнь и никакого, ни в коем случае, не делал исключения...Он положил себе в течении десяти лет составить капитал из пятидесяти тысяч, и это уже было так верно и неотразимо, как судьба..."
Народно-фольклорный пласт восприятия русских немцев наличествует и в романе "Обломов". Прежде всего это касается слуги Обломова - Захара, рассуждающего о своих соседях: "А где немцы сору возьмут... Вы поглядите-ко как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: все поджимают под себя ноги, как гусыни... Где им сору взять?"
Однако Гончаров постоянно корректирует национальное восприятие немцев подчеркнутой трезвостью и прагматизмом. В случае с Захаром это выражается в самопародии, которой Захар не замечает, когда продолжает свою речь: "У нас нет этого вот, как у нас, чтобы в шкафах лежала годами куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба на зиму..."
Выражая традиционно-фольклорное восприятие немца, Гончаров вслед за Гоголем прибегает к пословице. Отпуская Илюшу Обломова в Верхлево к Штольцам и нагружая его съестными припасами, обломовцы говорят: "Там не разъешься, обедать-то дадут супу, да жаркова, да картофелю, к чаю масла, а ужинать-то морген-фри - нос утри".
Впрочем, Гончаров не был абсолютно первым, кто сумел подняться над сугубо "шапкозакидательским" восприятием проблемы русских немцев. Тот же Лажечников в романе "Басурман" показал борьбу двух точек зрения на "немецкую прививку" к русской жизни. Тяга к просвещению, культуре, европеизации русской жизни сталкивается в романе с "обломовщиной", интерпретированной в духе жестоких нравов русского средневековья. "Басурман" написан с просветительских позиций, автор исторически верно оценивает вклад немцев в русскую цивилизацию.
Проявляет объективность и Гоголь в микросюжете о сапожнике Максиме Телятникове в "Мертвых душах", в котором ясно видна близость к концепции гончаровского "Обломова". О своем покойном сапожнике Чичиков говорит: "Учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по силе за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или камрадом. А как кончилось твое учение: "А вот теперь я заведусь своим домиком, - сказал ты, - да не так, как немец, что из копейки тянется, а вдруг разбогатею"... Достал где-то втридешева гнилушки кожи и выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге, да через недели две переполнились твои сапоги... И вот лавочка твоя запустела, и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: "Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, все немцы мешают"..."
Тем не менее, именно Гончарову принадлежит заслуга взвешенной, объективной, собственно исторической постановки вопроса о роли русских немцев в историческом развитии России. Впервые на сравнении способностей русского человека и немца к деятельности на благо России строилась концепция русского романа. Автор, обладающей большой степенью национальной самокритичности, патриотизма и духовной свободы, решает вопрос в пользу немца, а не русского, - что в не могло не породить бесчисленных обвинений в отсутствии патриотизма. В сущности, в основу своей концепции, Гончаров положил горькие признания, сформулированные в приведенных выше цитатах из его статьи и письма: "Это, конечно, досадно, но справедливо"; "Они научат...нас своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам..."
Гончаров ставил перед русским человеком прямую задачу: учиться у немца, учиться, отбросив чувство национальной спеси, отбросив исторически сложившиеся обиды и т.д., - для будущего блага России: "Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!"
Размышляя о судьбе России, о перспективах ее исторического развития, автор "Обломова" мог бы ограничиться приведенной одноплановой схемой. Однако параллель между Обломовым и Штольцем не столь проста. Гончаров ставит в романе общефилософские вопросы: о смысле жизни, о гармоничном человеке, о соотнесенности "ума" и "сердца" и т.д. Все эти вопросы рассматриваются автором в процессе постоянного диалогического соотнесения позиций. "Племенные качества" Обломова и Штольца в этом диалоге поворачиваются уже иными своими сторонами. Так, славянская "женская" натура Обломова отличается "ленивой грацией", пластичностью, мягкостью, созерцательностью, "голубиной нежностью", сердечностью, душевностью, Штольц выражает начало волевое и рациональное, порою рассудочное, деятельное. Обломов фаталист и созерцатель, Штольц - волевой преобразователь. Обломов видит смысл жизни и труда - в отдыхе, Штольц - в самом труде. Обломов тянется к идилии, к природе, Штольц - к обществу.
В романе философские вопросы рассматриваются в процессе тонкой сопоставительной игры с национальными характерами. Причем игра эта весьма динамична и подвижна: Обломов не всегда русский, как и Штольц - не всегда немец в своих философских проявлениях и установках. Иногда Обломов предстает как созерцательный античный философ, иногда - как представитель Азии и азиатского отношения к жизни. Точно так же и Штольц порою проявляется как европеец вообще. Тем не менее достаточно широкий диапазон русского и немецкого национальных характеров с их общей популярностью в главном ("душевность", "сердечность" - "воля", "рассудок") позволял романисту вести художественное исследование широкого круга философских вопросов путем поиска "меры", "золотой середины" между полярными крайностями.
В ходе сопоставления выявляются как сильные, так и слабые стороны обоих характеров. Совершенно очевидно, что в Штольце для автора недостает эстетической широты, пластичности, непосредственности, сердечности. Гончаров не соглашается с суждениями о немецком характере, высказанными Захаром или обломовцами, но что-то в этих суждениях он безусловно принимает. Не случайно мать Андрея Штольца "не любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои, тысячелетием выработанные бюргерские права, как корова носит свои рога, не умея, кстати, их спрятать". Лексика и стиль этого отрывка показывают, что здесь присутствует оценка не только героини, но и автора. Гончаров признает бюргерство национальным признаком. Иное дело, что он не ограничивает национальный характер - в отличие от своих героев - только бюргерством. Очевидно, он вовсе не согласен с предположением госпожи Штольц о том, что "во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена". Кстати сказать, мать Штольца обрисована в романе с некоторой долей иронии: она "заражена" обломовской психологией, хотя эта психология задана в ее характере в несколько облагороженном варианте.
Сравнение Обломова и Штольца - далеко не всегда в пользу последнего. В Обломове больше искренности, мысли о конечном назначении человека и человеческой жизни, в нем тоньше и глубже понимание красоты, благородства. В сцене с пощечиной Тарантьеву он проявляется как рыцарь и т.д. Авторская любовь к русскому человеку в конечном итоге бесспорна. В сущности, бесконечная любовь к Илье Ильичу натолкнула писателя на ту гениальную ностальгическую ноту, которая пронизывает все "житие" идиллического человека Обломова. Гончаров описывает богатыря Илью как бессильного больного, погибающего, казалось бы, из-за пустяков. Описывает так, что вместе с ним Обломова жалеет каждый читатель. Гончаров хочет, чтобы богатырь Илья выздоровел, встал, наконец, с лежанки, отряхнулся от сна. Для того-то он и ставит страшный диагноз болезни, для того-то и выводит на сцену полуиностранца в качестве образца: "досадно, но справедливо".
В романе постоянно переплетаются национальный и исторический планы оценки героев. С точки зрения национальных характеров Штольц и Обломов имеют свои достоинства и недостатки. Автор, выдвигая идею гармонического человека, хотел бы, возможно, чтобы Штольц был более серьезным, душевным, а Обломов - более волевым и рациональным. Как тяжело русскому сердцу пережить то, что иноземец выдвигается в качестве образа для подражания. Но может быть именно этого Гончаров и добивался, - досады, вызывающей действие, нравственной встряски? Может быть, считал болезнь слишком запущенной?
В статье "Лучше поздно, чем никогда" он писал: "Но меня упрекали..., отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову?.. Особенно, кажется славянофилы - и за нелестный образ Обломова и всего более за немца - не хотели меня, так сказать, знать. Покойный Ф. Тютчев однажды ласково...упрекая меня, спросил, "зачем я взял Штольца!" Я повинился в ошибке, сказав, что сделал это случайно: под руку, мол, подвернулся! Между тем, кажется, помимо моей воли - тут ошибки собственно не было..."
Это драматичное по духу обращение к "немецкому элементу" выказывает в авторе "Обломова" несомненного патриота, чрезвычайно трезво и с неподдельной любовью размышляющего о перспективах русской жизни и преодолении ее возможных "обрывов".
Мельник Владимир Иванович, доктор филологических наук, профессор
СНОСКИ
1 - Гончаров И.А. Собр. соч. в 8-ми томах. Т.8. М., 1955. С. 221. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием тома и страницы.
2 - РО ИРЛИ. Ф. 137, N 64.
3 - Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып.1. СПб., 1893. С. 154.
4 - Николай Бердяев. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 16-17.
5 - Роман И.А. Гончарова "Обломов" в русской критике. Л., 1991. С. 138.
Во "Фрегате "Паллада" художнику приходит на ум параллели между русским человеком и испанцем, негром, китайцем, японцем и т.д. Однако доминирующей является, несомненно, параллель с англичанином, великолепно представленная в 1-м письме "Фрегата" Паллада". Для Гончарова англичанин - не только человек активной преобразующей деятельности, но и человек вкуса, умеющий жить с комфортом. Неизмеримо много значит для него и то, что англичане выработали нравственный идеал "джентльмена". Джентльмен - это вполне современный человек, живущий деятельно и приятно, со вкусом и комфортом, но в то же время сохраняющий в душе высокий христианский идеал, рассматриваемый не в категориях нравственного абсолюта, а в приложении к реальной жизненной практике. Элемент западничества у Гончарова оформляется прежде всего как элемент англомании (если вообще возможно говорить о какой-нибудь его "мании"). Тем более удивительным кажется, что размышление о достоинствах и противоречиях русского характера в "Обломове" оттенены параллелью Ильи Обломова с русским немцем Андреем Штольцем. Гончаров, питавший определенные симпатии к англичанам, отразил, вслед за другими русскими писателями реальную ситуацию в России где "западный элемент" чаще всего был представлен именно немцами, составившими особую этнокультурную группу под названием "русских немцев".Иван Александрович Гончаров ощутил мощное влияние "германского гения". В его произведениях легко найти следы творческого соприкосновения с такими гигантами немецкой культуры, как Ф. Шиллер, И. Гете, Г. Гейне. Огромную роль сыграл личный опыт писателя. Ведь его жизнь прошла в Поволжье и Петербурге - двух регионах традиционного поселения русских немцев. В какой-то степени русские немцы оказались даже причастны к воспитанию Гончарова. В одной из своих автобиографий он писал: "Первоначальное образование в науках и языках, французском и немецком, получил в небольшом пансионе, который содержал в имении княгини Хованской, за Волгой, сельский священник, весьма умный и ученый человек, женатый на иностранке" [1]. В другой автобиографии поясняется, что, во-первых, это иностранка была немкой, а во-вторых, именно она преподавала будущему писателю первые уроки французского и немецкого языков: "Здесь у жены священника, немки, принявшей православие, он положил основание изучению французского и немецкого языков".
Очевидно, уже в этот период, на Волге, писатель увидел образцы "немецкого воспитания", основанного на привитии привычки к упорному и энергичному труду, а также к нравственной самостоятельности и ответственности личности. Сильные стороны этого воспитания не могли не броситься в глаза и не служить постоянным фоном для размышлений об "обломовщине", размышлений, начавшихся очень рано (V, 242). Это воспитание названо в романе "Обломов" "трудовым, практический воспитанием". Если вести речь о непосредственных личных впечатлениях Гончарова о русских немцах, то их было достаточно много на всем последующем жизненном пути писателя: в университете, на службе, в кругосветном плавании, даже среди родственников (по линии жены его брата, Н.А. Гончарова).
Уже в первом романе Гончарова "Обыкновенная история" есть упоминания о русских немцах. Это два противоположных психологических типа. Один из них - учитель Юлии Тафаевой, человек крайне неловкий и неуверенный в себе. Этот образ несомненно навеян Гончарову реальными встречами с учителями-немцами, которые преподавали в Коммерческом училище. Об этом училище он всегда вспоминал с тоской и раздражением. В особом художественном контексте изображается Гончаровым набожность немца-учителя, преподающего немецкий язык и литературу Юлии Тафаевой. В этом плане любопытно, как учитель отбирает книги для Юлии: "Первая книга была: "Идиллии" Геснера, - "Gut!" - сказал немец и с наслаждением прочел идиллию о разбитом кувшине. Развернул вторую книгу: "Готский календарь 1804 года". Он перелистовал ее: там династии европейских государей, картинки разных замков, водопадов, - "Sehr gut!" - сказал немец. Третья - библия: он отложил ее в сторону, пробормотав набожно: "Nein!"..." Другой немец в романе - виртуозный музыкант.
Особенно большое место в этом ряду занимают "остзейцы". Писатель наблюдал их во время своей службы в Петербурге, а впоследствии, в период летнего отдыха в течение нескольких лет, в Прибалтийском крае. На эти впечатления накладывались другие - непосредственно от Германии, куда он впервые попал в 1857 году. В "Слугах старого века", он пишет, например, о том, что "видал, как в Германии, с курительной трубкой в зубах крестьяне пашут, крестьянки жнут в соломенных шляпках". Из всего этого вырабатывались представления писателя, как о немецком национальном характере, так и о роли, которую играют в русской жизни немцы. Если в "Обыкновенной истории" немцы - случайные персонажи, то в "Обломове" немецкое происхождение Штольца - принципиально важный момент.
Параллель между Ильей Обломовым и Андреем Штольцем стала едва ли не общим местом. Между тем она не так однозначна, как может показаться. Общий тон гончаровских размышлений о России определяется его представлением о ней как о стране огромных, но еще не разработанных возможностей. По мнению писателя, Россия еще только входит в европейскую цивилизацию. Гончаров рад приветствовать все те внутренние силы, которые способствуют продвижению России к общеевропейской жизни и наоборот, осуждает "застой, сон, неподвижность" (VШ, 80). В этом смысле в национальном характере его интересует лишь определенная доминанта: способность человека быть работником, преобразователем жизни. Об этой доминанте он упоминает в статье "Лучше поздно, чем никогда", говоря об образе Штольца и о роли, "какую играли и играют до сих пор в русской жизни и немецкий элемент и немцы. Еще доселе они у нас учители, профессоры, механики, инженеры, техники по всем частям. Лучшие и богатые отрасли промышленности, торговых и других предприятий в их руках. Это, конечно, досадно, но справедливо... Отрицать полезность этого притока постороннего элемента к русской жизни - и несправедливо, и нельзя. Они вносят во все роды и виды деятельности прежде всего свое терпение, perseverance (настойчивость) своей расы, а затем и много других качеств..." (VШ, 81). В письме к Великому князю Константину Константиновичу Романову Гончаров дополняет свои суждения: "Они... научат русских, нас, своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам - это perseverance во всяком деле... и систематичности. Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!
Другому пока нам у остзейских культурхеров учиться нечему и занять ничего не приходится" [2].
Сравнение Обломова и Штольца в романе - это сравнение "работника" и барственного "лентяя". Если Штольц является, по словам Гончарова, "образцом энергии, знания, труда, вообще всякой силы" (VШ, 80), то Обломов воплощает "лень и апатию во всей ее широте и закоренелости как стихийную русскую черту" (VШ, 80). Соответственно, в Штольце представлены те черты, которых недостает "славянским расам". Многое в образах двух этих героев строится на принципе прямого и недвусмысленного противопоставления.
Об Илье Ильиче, например, сказано: "Тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины". Совершенно иначе характеризуется Андрей Штольц: "Он весь составлен из костей, мускулов и нервов...Он худощав... кость да мускул, но ни признака жирной округлости". Противопоставление углубляется иными характеристиками: "Лежанье у Ильи Ильича... было его нормальным состоянием", в то время как Штольц "беспрестанно в движении"; "Обломов любил уходить в себя и жить в созданном им мире", Штольц же "больше всего... боялся воображения... Он боялся всякой мечты". Мечтательный Обломов не может реализовать своих планов: "Вот-вот стремление осуществится, обратится в подвиг. Но... промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонится к покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются в душе...". Иное у Штольца: "Выше всего он ставил настойчивость в достижении целей... Он шел к своей цели, отважно шагая через все преграды..." Контрасты слишком очевидны. Более того, очевидно и то, что перед нами - не различие индивидуальностей, а противоположение национальных менталитетов: русского и немецкого. Правда, оно не столь однозначно, как может показаться на первый взгляд.
Современник писателя историк Н.И. Костомаров не делал открытия, а лишь обобщал известное, когда писал: "Вражда немецкого племени с славянским принадлежит к таким всемирным историческим явлением, которых начало недоступно исследованию, потому что оно скрывается во мраке доисторических времен. При всей скудости сведений наших, мы не раз видим в отдаленной древности признаки давления немецкого племени над славянским" [3]. Позже философ Н. Бердяев дает философское обоснование этому историческому факту: "Германская раса - мужественная, самоуверенно и ограниченно мужественная. Германский мир чувствует женственность славянской расы и думает, что он должен владеть этой расой и ее землей, что только он силен сделать эту землю культурной. Давно уже германизм подсылал своих свах, имел своих агентов и чувствовал Россию предназначенной себе. Весь петербургский период русской истории стоял под знаком внутреннего и внешнего влияния немцев. Русский народ почти уже готов был примириться с тем, что управлять им и цивилизовать его могут только немцы. И нужна была совершенно исключительная мировая катастрофа, нужно было сумасшествие германизма от гордости и самомнения, чтобы Россия осознала себя..." [4].
Подобные суждения, абсолютно четко выраженные в ХХ веке, разумеется, не могли не иметь хождения (пусть и в более смутном выражении) в России ХIХ века, ибо налицо был факт: давнее историческое присутствие немцев на русской земле и их историческое превосходство в цивилизующей деятельности. Двойственное отношение к русским немцам было неизбежно.
В статье с характерным названием "Русская апатия и немецкая деятельность" критик А.П. Милюков писал: "Неужели в этом Штольце должны мы признать свежую натуру, идеал... В этой антиапатичной натуре, под маскою образованности и гуманности, стремления к реформам и прогрессу, скрывается все, что так противно нашему русскому характеру и взгляду на жизнь. В этих-то штольцах и таились основы гнета, который так тяжело налег на наше общество" [5]. Об этом же писали и многие другие критики романа. Даже Н.А. Добролюбов, так горячо выступивший против "обломовщины", не признал ее национальной болезнью, а Штольца - идеалом русского деятеля.
В русской литературе со времен незабвенного Бирона немецкая тема развивалась часто с резко негативным оттенком. Как правило, подчеркивались такие черты, как методичность немца, порою доходящая до жестокости, недостаток душевности, исключительная расчетливость, скупость, стремление взять верх над русским человеком и т.д. При этом с удовольствием отмечалась "жидкая натура" немца по сравнению с русским. Одним из наиболее характерных примеров является образ Бирона в "Ледяном доме" И.И. Лажечникова. Стоит напомнить и о "грехе" Германа из "Пиковой дамы" А.С. Пушкина. Н.В.Гоголь, начиная с "Ганца Кюхельгартена", развивает в своем творчестве немецкую тему, причем, иногда на грани национальной пародии, воспроизводя народно-фольклорное восприятие немца русским человеком. Его герои употребляют многие пословицы, сложившиеся в русском языке про немца. Так, во "Владимире третьей ступени" персонажи рассуждают о немецкой скупости: "Вот уж немецкая сигарка... Скряжничает, проклятая немчура... На свой счет не выпьет пива, немецкая сосиска!" В "Ночи перед рождеством" Гоголь изображает черта через сравнение с немцем: "Спереди он совершенно немец..." Образ "немца-черта", немца, принесшего в Россию западную "чертовщину", глубоко философичен и органичен, он так или иначе проявляется в произведениях многих авторов в русской литературе. В "Невском проспекте" Гоголь дает традиционное восприятие немецкой методичности: "Шиллер был совершенный немец... Еще с двадцатилетнего возраста, с того счастливого времени, в которое русский человек живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю свою жизнь и никакого, ни в коем случае, не делал исключения...Он положил себе в течении десяти лет составить капитал из пятидесяти тысяч, и это уже было так верно и неотразимо, как судьба..."
Народно-фольклорный пласт восприятия русских немцев наличествует и в романе "Обломов". Прежде всего это касается слуги Обломова - Захара, рассуждающего о своих соседях: "А где немцы сору возьмут... Вы поглядите-ко как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене и дочерях платьишки коротенькие: все поджимают под себя ноги, как гусыни... Где им сору взять?"
Однако Гончаров постоянно корректирует национальное восприятие немцев подчеркнутой трезвостью и прагматизмом. В случае с Захаром это выражается в самопародии, которой Захар не замечает, когда продолжает свою речь: "У нас нет этого вот, как у нас, чтобы в шкафах лежала годами куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба на зиму..."
Выражая традиционно-фольклорное восприятие немца, Гончаров вслед за Гоголем прибегает к пословице. Отпуская Илюшу Обломова в Верхлево к Штольцам и нагружая его съестными припасами, обломовцы говорят: "Там не разъешься, обедать-то дадут супу, да жаркова, да картофелю, к чаю масла, а ужинать-то морген-фри - нос утри".
Впрочем, Гончаров не был абсолютно первым, кто сумел подняться над сугубо "шапкозакидательским" восприятием проблемы русских немцев. Тот же Лажечников в романе "Басурман" показал борьбу двух точек зрения на "немецкую прививку" к русской жизни. Тяга к просвещению, культуре, европеизации русской жизни сталкивается в романе с "обломовщиной", интерпретированной в духе жестоких нравов русского средневековья. "Басурман" написан с просветительских позиций, автор исторически верно оценивает вклад немцев в русскую цивилизацию.
Проявляет объективность и Гоголь в микросюжете о сапожнике Максиме Телятникове в "Мертвых душах", в котором ясно видна близость к концепции гончаровского "Обломова". О своем покойном сапожнике Чичиков говорит: "Учился ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по силе за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился тобою немец, говоря с женой или камрадом. А как кончилось твое учение: "А вот теперь я заведусь своим домиком, - сказал ты, - да не так, как немец, что из копейки тянется, а вдруг разбогатею"... Достал где-то втридешева гнилушки кожи и выиграл, точно, вдвое на всяком сапоге, да через недели две переполнились твои сапоги... И вот лавочка твоя запустела, и ты пошел попивать да валяться по улицам, приговаривая: "Нет, плохо на свете! Нет житья русскому человеку, все немцы мешают"..."
Тем не менее, именно Гончарову принадлежит заслуга взвешенной, объективной, собственно исторической постановки вопроса о роли русских немцев в историческом развитии России. Впервые на сравнении способностей русского человека и немца к деятельности на благо России строилась концепция русского романа. Автор, обладающей большой степенью национальной самокритичности, патриотизма и духовной свободы, решает вопрос в пользу немца, а не русского, - что в не могло не породить бесчисленных обвинений в отсутствии патриотизма. В сущности, в основу своей концепции, Гончаров положил горькие признания, сформулированные в приведенных выше цитатах из его статьи и письма: "Это, конечно, досадно, но справедливо"; "Они научат...нас своим, в самом деле завидным племенным качествам, недостающим славянским расам..."
Гончаров ставил перед русским человеком прямую задачу: учиться у немца, учиться, отбросив чувство национальной спеси, отбросив исторически сложившиеся обиды и т.д., - для будущего блага России: "Вооружась этими качествами, мы тогда, и только тогда, покажем, какими природными силами и какими богатствами обладает Россия!"
Размышляя о судьбе России, о перспективах ее исторического развития, автор "Обломова" мог бы ограничиться приведенной одноплановой схемой. Однако параллель между Обломовым и Штольцем не столь проста. Гончаров ставит в романе общефилософские вопросы: о смысле жизни, о гармоничном человеке, о соотнесенности "ума" и "сердца" и т.д. Все эти вопросы рассматриваются автором в процессе постоянного диалогического соотнесения позиций. "Племенные качества" Обломова и Штольца в этом диалоге поворачиваются уже иными своими сторонами. Так, славянская "женская" натура Обломова отличается "ленивой грацией", пластичностью, мягкостью, созерцательностью, "голубиной нежностью", сердечностью, душевностью, Штольц выражает начало волевое и рациональное, порою рассудочное, деятельное. Обломов фаталист и созерцатель, Штольц - волевой преобразователь. Обломов видит смысл жизни и труда - в отдыхе, Штольц - в самом труде. Обломов тянется к идилии, к природе, Штольц - к обществу.
В романе философские вопросы рассматриваются в процессе тонкой сопоставительной игры с национальными характерами. Причем игра эта весьма динамична и подвижна: Обломов не всегда русский, как и Штольц - не всегда немец в своих философских проявлениях и установках. Иногда Обломов предстает как созерцательный античный философ, иногда - как представитель Азии и азиатского отношения к жизни. Точно так же и Штольц порою проявляется как европеец вообще. Тем не менее достаточно широкий диапазон русского и немецкого национальных характеров с их общей популярностью в главном ("душевность", "сердечность" - "воля", "рассудок") позволял романисту вести художественное исследование широкого круга философских вопросов путем поиска "меры", "золотой середины" между полярными крайностями.
В ходе сопоставления выявляются как сильные, так и слабые стороны обоих характеров. Совершенно очевидно, что в Штольце для автора недостает эстетической широты, пластичности, непосредственности, сердечности. Гончаров не соглашается с суждениями о немецком характере, высказанными Захаром или обломовцами, но что-то в этих суждениях он безусловно принимает. Не случайно мать Андрея Штольца "не любила грубости, самостоятельности и кичливости, с какими немецкая масса предъявляет везде свои, тысячелетием выработанные бюргерские права, как корова носит свои рога, не умея, кстати, их спрятать". Лексика и стиль этого отрывка показывают, что здесь присутствует оценка не только героини, но и автора. Гончаров признает бюргерство национальным признаком. Иное дело, что он не ограничивает национальный характер - в отличие от своих героев - только бюргерством. Очевидно, он вовсе не согласен с предположением госпожи Штольц о том, что "во всей немецкой нации не было и не могло быть ни одного джентльмена". Кстати сказать, мать Штольца обрисована в романе с некоторой долей иронии: она "заражена" обломовской психологией, хотя эта психология задана в ее характере в несколько облагороженном варианте.
Сравнение Обломова и Штольца - далеко не всегда в пользу последнего. В Обломове больше искренности, мысли о конечном назначении человека и человеческой жизни, в нем тоньше и глубже понимание красоты, благородства. В сцене с пощечиной Тарантьеву он проявляется как рыцарь и т.д. Авторская любовь к русскому человеку в конечном итоге бесспорна. В сущности, бесконечная любовь к Илье Ильичу натолкнула писателя на ту гениальную ностальгическую ноту, которая пронизывает все "житие" идиллического человека Обломова. Гончаров описывает богатыря Илью как бессильного больного, погибающего, казалось бы, из-за пустяков. Описывает так, что вместе с ним Обломова жалеет каждый читатель. Гончаров хочет, чтобы богатырь Илья выздоровел, встал, наконец, с лежанки, отряхнулся от сна. Для того-то он и ставит страшный диагноз болезни, для того-то и выводит на сцену полуиностранца в качестве образца: "досадно, но справедливо".
В романе постоянно переплетаются национальный и исторический планы оценки героев. С точки зрения национальных характеров Штольц и Обломов имеют свои достоинства и недостатки. Автор, выдвигая идею гармонического человека, хотел бы, возможно, чтобы Штольц был более серьезным, душевным, а Обломов - более волевым и рациональным. Как тяжело русскому сердцу пережить то, что иноземец выдвигается в качестве образа для подражания. Но может быть именно этого Гончаров и добивался, - досады, вызывающей действие, нравственной встряски? Может быть, считал болезнь слишком запущенной?
В статье "Лучше поздно, чем никогда" он писал: "Но меня упрекали..., отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову?.. Особенно, кажется славянофилы - и за нелестный образ Обломова и всего более за немца - не хотели меня, так сказать, знать. Покойный Ф. Тютчев однажды ласково...упрекая меня, спросил, "зачем я взял Штольца!" Я повинился в ошибке, сказав, что сделал это случайно: под руку, мол, подвернулся! Между тем, кажется, помимо моей воли - тут ошибки собственно не было..."
Это драматичное по духу обращение к "немецкому элементу" выказывает в авторе "Обломова" несомненного патриота, чрезвычайно трезво и с неподдельной любовью размышляющего о перспективах русской жизни и преодолении ее возможных "обрывов".
Мельник Владимир Иванович, доктор филологических наук, профессор
СНОСКИ
1 - Гончаров И.А. Собр. соч. в 8-ми томах. Т.8. М., 1955. С. 221. Далее ссылки на это издание даны в тексте с указанием тома и страницы.
2 - РО ИРЛИ. Ф. 137, N 64.
3 - Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. Вып.1. СПб., 1893. С. 154.
4 - Николай Бердяев. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. М., 1918. С. 16-17.
5 - Роман И.А. Гончарова "Обломов" в русской критике. Л., 1991. С. 138.
