От редакции: Сегодня, 29 ноября 2005 года, исполняется 125 лет со дня рождения А.А.Блока. Правда, многочисленные "специалисты", не понимающие и не принимающие духовного смысла исторических дат, отметили юбилей вчера. К сожалению, автор статьи в "Русском доме" В.Кожевников, с которым полемизирует Л.Ильюнина, оказался в их числе. Между тем, православные люди должны понимать, если А.А.Блок родился в день памяти апостола Матфея - 16 ноября по юлианскому календарю, то и отмечать день его рождения надо в день памяти апостола Матфея, независимо от того на какую дату выпадет этот день по григорианскому календарю. Увы, такие простые, очевидные истины приходится объяснять даже православным.
Странное для юбилейной статьи название родилось от того повода, который заставил приступить к ее написанию. В последнем номере журнала "Русский дом" была опубликована статья писателя В.А.Кожевникова "Эх, эх, без креста...". Видимо, таким образом уважаемая редакция многотиражного журнала решила отметить память великого русского поэта. Хотя в этом звании, автор упоминаемой статьи, Блоку явно отказывает. Наоборот, статья у писателя Кожевникова получилась вполне прокурорская, в духе разоблачения очередного врага православия.
На правах человека, который более двадцати лет жизни изучал творчество Александра Александровича Блока, я хочу ответить автору этой статьи. Хотя, наверное, если бы она не была напечатана в таком популярном журнале, как "Русский дом" и отвечать не стоило бы, потому что автор статьи продемонстрировал в ней свой дилетантизм, и ничего больше. Он явно не читал изданные за последнее годы без советских купюр, дневники, письма и записные книжки поэта, не читал многочисленные воспоминания, и наверное, не знает, что есть такая отрасль науки - "блоковедение", которая за последние более чем полувека сделала немало открытий в деле изучения духовного пути "великого трагика эпохи".
Автора статьи в "Русском доме" любой блоковед может обвинить в элементарном плагиате - ведь почти всю свою статью, кроме краткого предисловия и заключения, он переписал из ныне широкоизвестных "Тезисов о Блоке", приписываемых отцу Павлу Флоренскому. Но при этом, толкуя поэму "Двенадцать", он еще и продемонстрировал то, что можно назвать "писательским (так как он писатель) нечувствием". Автор названных тезисов (кстати, принадлежность их Флоренскому до сих пор оспаривается) вписывает свой разбор "Двенадцати" в контекст общих рассуждений о культе и культуре, - и тогда его пафос становится закономерным. Кожевников же просто вершит суд над поэтом и больше ничего. Чего стоит, например фраза: "Это нейрастенический крик измученной души, возненавидевшей Бога, потерявшей Бога и не нашедшей пристанища".
Да, уважаемый автор "Русского дома" прав, когда в начале статьи пишет о том, что поэма "Двенадцать" вызывает взаимоисключающие оценки, называет их "политическими", а свою (вернее мнимофлоренского оценку), видимо, считает духовной. Еще бы, немного-немало: "Двенадцать" - это Евангелие наоборот. Значит Блок - второй Толстой, а может быть и хуже того.
Мое "слово о бедном поэте" - это не блоковедческая штудия (можно пойти в любую библиотеку и почитать изданные за последнее время книги и статьи специалистов), а рассказ о толковании поэмы "Двенадцать", который я услышала из уст уважаемого иерарха нашей Церкви, приснопоминаемого митрополита Питирима (Нечаева). Пятнадцать лет назад, когда я еще работала в музее Блока, владыка во время своего посещения Петербурга, вне официальной программы решил посетить наш музей. Предполагалось, что экскурсию по музею буду проводить для него я, а оказалось, что экскурсоводом стал он. Владыка говорил о стихах Блока, особенно о цикле "Стихи о России" с большой любовью. Говорил о покаянном духе поэзии Блока. А когда я его спросила, что он думает о поэме "Двенадцать"? Он сказал гениальную фразу: "Это русский Апокалипсис". А потом объяснил почему так можно сказать - Блоку одному из немногих удалось увидеть религиозный смысл, происходящей в России революции, еще в самом ее начале. При этом он не сливается со своими героями, он не повторяет вслед за ними: "Эх, эх без креста" (добавим, что примерно в то же время, когда Блок писал "Двенадцать", в его дневнике появилась встревоженная запись - он потерял нательный крест и не успокоился, пока не надел его опять. Не говорит ли этот факт о любви, о благоговении к кресту, которое было у Блока, в отличие от героев его некоторых произведений?). Не мог поэт вместе со своими героями произносить воззвания: "пальнем-ка пулей в Святую Русь". Он до конца дней страдал от того, что назвал "русским бредом" (от кощунственной дикости). Не мог думать так, как его герои: "От чего тебя упас золотой иконостас" (перед смертью он писал: "Церковь зовет меня", и последние его слова, которые он повторял даже в бреду, были: "Господи прости меня, Господи помилуй").
Владыка Питирим не говорил много. Он благоговейно помолился в комнате, где совершилось таинство смерти, где душа поэта покинула этот мир, и его, молитва соединилась с молитвами сотен тысяч людей, которые молились за Блока (а не кидали в него камни) и при жизни, и после смерти (автору этих строк в свое время пришлось собрать факты и написать статью "Молитва за Александра Блока"), которые молятся о упокоении его души и сейчас.
А вот теперь скажем о том, что в статье Кожевникова показалось граничащим с кощунством. Это то, как он говорит о смерти Блока (тут уж авторство принадлежит ему по праву): "Блоковская трагедия отпадения от веры, завершившаяся психическим расстройством... озлобляла, порождала ненависть..." Как можно покуситься на то, чтобы давать формулировки того, что происходит с душой человека перед лицом смерти? Как можно безапелляционно констатировать отпадение от веры?
Найдены свидетельства о предсмертной исповеди Блока, известно о его благородном жесте последних минут - примирить у своего смертного одра, немирствующих друг ко другу жену и мать ("Подайте друг другу руки"). Наконец, в архиве Пушкинского Дома найдено письмо Н.А.Павлович к Александре Андреевне (матери), в котором она передает слова старца Нектария: "Передайте его матери, пусть она будет благонадежна. Александр в раю".
А у Ахматовой есть не только хрестоматийные строчки, которые вне всякой логики (настолько они противоречат всему, написанному выше) приводит в конце статьи Кожевников "А Смоленская-то нынче именинница...". Но еще и такие:
Как странно то, что знали мы его,
Не принимал молвы,
Был чужд хулы и гнева
И Пресвятая охраняла Дева
Прекрасного поэта Своего.
Молва и хула минется, только правда останется.
Странное для юбилейной статьи название родилось от того повода, который заставил приступить к ее написанию. В последнем номере журнала "Русский дом" была опубликована статья писателя В.А.Кожевникова "Эх, эх, без креста...". Видимо, таким образом уважаемая редакция многотиражного журнала решила отметить память великого русского поэта. Хотя в этом звании, автор упоминаемой статьи, Блоку явно отказывает. Наоборот, статья у писателя Кожевникова получилась вполне прокурорская, в духе разоблачения очередного врага православия.
На правах человека, который более двадцати лет жизни изучал творчество Александра Александровича Блока, я хочу ответить автору этой статьи. Хотя, наверное, если бы она не была напечатана в таком популярном журнале, как "Русский дом" и отвечать не стоило бы, потому что автор статьи продемонстрировал в ней свой дилетантизм, и ничего больше. Он явно не читал изданные за последнее годы без советских купюр, дневники, письма и записные книжки поэта, не читал многочисленные воспоминания, и наверное, не знает, что есть такая отрасль науки - "блоковедение", которая за последние более чем полувека сделала немало открытий в деле изучения духовного пути "великого трагика эпохи".
Автора статьи в "Русском доме" любой блоковед может обвинить в элементарном плагиате - ведь почти всю свою статью, кроме краткого предисловия и заключения, он переписал из ныне широкоизвестных "Тезисов о Блоке", приписываемых отцу Павлу Флоренскому. Но при этом, толкуя поэму "Двенадцать", он еще и продемонстрировал то, что можно назвать "писательским (так как он писатель) нечувствием". Автор названных тезисов (кстати, принадлежность их Флоренскому до сих пор оспаривается) вписывает свой разбор "Двенадцати" в контекст общих рассуждений о культе и культуре, - и тогда его пафос становится закономерным. Кожевников же просто вершит суд над поэтом и больше ничего. Чего стоит, например фраза: "Это нейрастенический крик измученной души, возненавидевшей Бога, потерявшей Бога и не нашедшей пристанища".
Да, уважаемый автор "Русского дома" прав, когда в начале статьи пишет о том, что поэма "Двенадцать" вызывает взаимоисключающие оценки, называет их "политическими", а свою (вернее мнимофлоренского оценку), видимо, считает духовной. Еще бы, немного-немало: "Двенадцать" - это Евангелие наоборот. Значит Блок - второй Толстой, а может быть и хуже того.
Мое "слово о бедном поэте" - это не блоковедческая штудия (можно пойти в любую библиотеку и почитать изданные за последнее время книги и статьи специалистов), а рассказ о толковании поэмы "Двенадцать", который я услышала из уст уважаемого иерарха нашей Церкви, приснопоминаемого митрополита Питирима (Нечаева). Пятнадцать лет назад, когда я еще работала в музее Блока, владыка во время своего посещения Петербурга, вне официальной программы решил посетить наш музей. Предполагалось, что экскурсию по музею буду проводить для него я, а оказалось, что экскурсоводом стал он. Владыка говорил о стихах Блока, особенно о цикле "Стихи о России" с большой любовью. Говорил о покаянном духе поэзии Блока. А когда я его спросила, что он думает о поэме "Двенадцать"? Он сказал гениальную фразу: "Это русский Апокалипсис". А потом объяснил почему так можно сказать - Блоку одному из немногих удалось увидеть религиозный смысл, происходящей в России революции, еще в самом ее начале. При этом он не сливается со своими героями, он не повторяет вслед за ними: "Эх, эх без креста" (добавим, что примерно в то же время, когда Блок писал "Двенадцать", в его дневнике появилась встревоженная запись - он потерял нательный крест и не успокоился, пока не надел его опять. Не говорит ли этот факт о любви, о благоговении к кресту, которое было у Блока, в отличие от героев его некоторых произведений?). Не мог поэт вместе со своими героями произносить воззвания: "пальнем-ка пулей в Святую Русь". Он до конца дней страдал от того, что назвал "русским бредом" (от кощунственной дикости). Не мог думать так, как его герои: "От чего тебя упас золотой иконостас" (перед смертью он писал: "Церковь зовет меня", и последние его слова, которые он повторял даже в бреду, были: "Господи прости меня, Господи помилуй").
Владыка Питирим не говорил много. Он благоговейно помолился в комнате, где совершилось таинство смерти, где душа поэта покинула этот мир, и его, молитва соединилась с молитвами сотен тысяч людей, которые молились за Блока (а не кидали в него камни) и при жизни, и после смерти (автору этих строк в свое время пришлось собрать факты и написать статью "Молитва за Александра Блока"), которые молятся о упокоении его души и сейчас.
А вот теперь скажем о том, что в статье Кожевникова показалось граничащим с кощунством. Это то, как он говорит о смерти Блока (тут уж авторство принадлежит ему по праву): "Блоковская трагедия отпадения от веры, завершившаяся психическим расстройством... озлобляла, порождала ненависть..." Как можно покуситься на то, чтобы давать формулировки того, что происходит с душой человека перед лицом смерти? Как можно безапелляционно констатировать отпадение от веры?
Найдены свидетельства о предсмертной исповеди Блока, известно о его благородном жесте последних минут - примирить у своего смертного одра, немирствующих друг ко другу жену и мать ("Подайте друг другу руки"). Наконец, в архиве Пушкинского Дома найдено письмо Н.А.Павлович к Александре Андреевне (матери), в котором она передает слова старца Нектария: "Передайте его матери, пусть она будет благонадежна. Александр в раю".
А у Ахматовой есть не только хрестоматийные строчки, которые вне всякой логики (настолько они противоречат всему, написанному выше) приводит в конце статьи Кожевников "А Смоленская-то нынче именинница...". Но еще и такие:
Как странно то, что знали мы его,
Не принимал молвы,
Был чужд хулы и гнева
И Пресвятая охраняла Дева
Прекрасного поэта Своего.
Молва и хула минется, только правда останется.
