Почему наш народ, сколько бы времени ни прошло, должен помнить об этой Победе? Есть ли большая необходимость в том, чтобы торжественно отмечать ее юбилеи, постигать духовный, до сих пор не осознаваемый многими смысл? Подобные вопросы кажутся риторическими, поскольку в длинном ряду славных, вошедших в национальную и мировую историю военных успехов Победа 1945 года — совершенно особенная. Она выделяется не только невиданными масштабами и человеческими потерями, но и беспрецедентной схваткой высших, сакральных смыслов. Друг другу противостояли не идеологии коммунизма и национал-социализма, а Божий Свет и сатанинская тьма.
Парадоксально, что за Свет бились воины с красной пентаграммой на пилотках, а тьму несли с собой «крестоносцы» с надписями на пряжках Gott mit uns и капелланами в каждой дивизии. Причем сражавшееся с нечистью государство являлось официально безбожным, жестоко притесняло христианскую веру еще в начале войны. Однако Господь даровал Победу именно нам — через страшную народную жертву, после отказа власти (пусть и временного) от гонения на Церковь и ее прихожан...
Выступая на открытии VIII Рождественских парламентских встреч, Святейший патриарх Московский и всея Руси Кирилл сказал очень важные слова: «Если мы забудем о духовном и религиозном измерении Победы, то это будет кощунством по отношению к Богу».
Начало войны застало наш народ в двойственной ситуации. Гитлер, с которым мы за три года до Великой Отечественной начали вроде как «дружить», вероломно напал на СССР. Методички наших армейских комиссаров и замполитов судорожно меняли, шапкозакидательские, бравурно-милитаристские настроения уступали место растерянности. Тезисы об интернациональной солидарности мирового пролетариата явно не работали, а лозунги о защите «первого социалистического государства» воодушевляли далеко не всех. Значительная часть населения присоединенных на западе территорий (да и тех, что находились восточнее, если говорить про Украину) встречали оккупантов с цветами, как защитников от большевистского, колхозного, богоборческого гнета. С героической стойкостью многих бойцов и частей Красной Армии соседствовала массовая, невиданная доселе сдача в плен вкупе с предательством части высокопоставленных военных и партработников.
Нелишне напомнить, что к сороковым годам над Русской православной церковью нависла угроза полной ликвидации. «Безбожная пятилетка» 1932–1937 годов катком прошлась по христианским святилищам и служителям: тысячи оставшихся храмов были взорваны или превращены в склады и клубы, почти все уцелевшие архиереи находились в заключении, другие, включая патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия, пребывали в ежедневном ожидании ареста. Результаты проведенной в 1937-м переписи населения, согласно которым православными назвали себя 56,7% советских граждан, конечно же, произвели известное впечатление на Сталина, и с 1939-го репрессии против священников и прихожан немного ослабли, но в целом идеология воинствующего атеизма оставалась генеральной линией.
Несмотря на все это, 22 июня 1941 года митрополит Сергий (Страгородский) обратился с пастырским словом к собравшимся в воскресный день в Богоявленском соборе Москвы христианам, указав на духовные корни русского патриотизма. В тот же день у себя в келье владыка собственноручно напечатал на машинке воззвание к «Пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви», в котором, в частности, говорилось: «Не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божиею помощью, и на сей раз он развеет в прах фашистскую вражескую силу… Православная наша Церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она и испытания несла, и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг». Свое послание митрополит завершил пророчески: «Господь нам дарует победу!»
Документ был оперативно разослан по оставшимся приходам. В сентябре 1941-го за чтение данного воззвания в киевских храмах немецкие власти расстреляли архимандрита Александра (Вишнякова) и протоиерея Павла Остренского, в Симферополе — протоиерея Николая Швеца, дьякона Александра Бондаренко и старца Викентия.
Советское руководство санкционировало огласить его среди прихожан только 6 июля — ведь официально любая публичная проповедь Церкви запрещалась. Разрешение было дано через три дня после знаменитого сталинского радиообращения с церковным зачином «Братья и сестры!». Содержались в речи вождя и отсылки к «великому Ленину», и несколько нелепый пассаж о стремлении фашистских захватчиков «восстановить власть помещиков и царизм», однако тут же говорилось об опасности «разрушения национальной культуры и национальной государственности».
С 16 июля советские газеты, начиная с «Правды», по отмашке из Кремля начали публиковать положительные материалы о патриотической деятельности православного духовенства и мирян.
В январе 1942-го митрополит Сергий призвал православных, оказавшихся на оккупированной территории, не забывать, что они — русские, не стать ненароком предателями, содействовать по мере возможностей партизанскому движению. «Помните, что всякая услуга, оказанная партизану, есть заслуга перед Родиной», — говорилось в послании иерарха.
Жизнь, однако, показала, что потепления в отношениях государства и Церкви было недостаточно. Несмотря на первую крупную победу над вермахтом под Москвой (коренной перелом произошел 6 декабря, в день памяти святого князя Александра Невского), гитлеровцы в целом продолжали наступать, и военная ситуация все еще оставалась для нас тяжелой. Патриотическому подъему народа в священной войне требовались традиционные духовные опоры.
Русские солдаты постарше все были крещеными, многие носили кресты (особенно сибиряки, поморы), втайне или открыто молились перед боем. Да и молодежь, рожденная в советское время и прошедшая через комсомол, далеко не вся была агрессивно атеистична. В тот момент требовалось, чтобы власть признала верующих важной частью нашего народа.
В достоверности рассказов о тайном обращении Иосифа Сталина к забытой им православной вере вследствие навалившегося грозного испытания (подобно Александру I после сдачи Москвы Наполеону) можно усомниться, однако политический резон во временной реабилитации Церкви становился все более явным, и генсек не мог его игнорировать.
Гитлеровцы на захваченных землях проводили вполне разумную религиозную политику, поощряли открытие храмов и монастырей, стремились предстать в глазах населения антиподами большевиков-богоборцев. Дошло до того, что к середине 1943 года на оккупированных немцами территориях действовало около 6500 православных храмов в то время, как на свободной от оккупации части СССР — 3329, и это при том, что многие из последних были открыты уже во время Великой Отечественной по активным просьбам прихожан, включая иногда и председателей колхозов.
Разумеется, нацистское руководство не имело ни малейшей симпатии к христианству вообще и русскому православию в частности. Опубликованные после войны документы свидетельствуют: большая часть открытых церквей подлежала закрытию по окончании «русской кампании». Оперативный приказ №10 Главного управления безопасности рейха разъяснял: «С германской стороны ни в коем случае не должно явно оказываться содействие церковной жизни, устраиваться богослужений или проводиться массовых крещений. О воссоздании прежней Патриаршей Русской Церкви не может быть и речи. Особенно следует следить за тем, чтобы не состоялось прежде всего никакого организационно оформленного слияния находящихся в стадии формирования церковных православных кругов. Расщепление на отдельные церковные группы, наоборот, желательно».
Гитлер желал, чтобы каждая деревня имела собственную секту, где развивались бы свои особые представления о боге. «Даже если в этом случае в отдельных деревнях возникнут шаманские культы, подобно негритянским или американо-индейским, — рассуждали нацистские идеологи, — то мы могли бы это только приветствовать, ибо это лишь увеличило бы количество факторов, дробящих русское пространство на мелкие единицы».
В секретной директиве от 31 октября 1941 года обергруппенфюрер СС, начальник СД Гейдрих, учитывая стремление населения оккупированных территорий к «возврату под власть Церкви», предлагал сконструировать для русских некую новую религию, свободную от «еврейских догматов», то есть от веры во Христа.
Интересно, что из политических соображений нацисты не допускали на православные земли и католических миссионеров. Приказ того же Гейдриха от 16 августа 1941 года гласил: «Католическая церковь будет всеми средствами пытаться обрести влияние на население оккупированных областей Советского Союза с тем, чтобы отторгнуть его от православной церкви и склонить вступить в союз с Римом. При любых обстоятельствах эти попытки пресекать». Германское руководство не давало работать с населением (и советскими пленными, за исключением РОА генерала Власова) и клирикам РПЦЗ, несмотря на то, что некоторые зарубежные архиереи выказывали моральную поддержку «германскому освободительному мечу».
Впрочем, первоначальное заигрывание оккультистов-нацистов с православием на захваченных территориях прекратилось, как только оккупанты поняли, что многие открытые церкви оказались центрами патриотического объединения русских, а большинство настоятелей в зоне оккупации признавали каноническое подчинение главе РПЦ митрополиту Сергию. Лишь таллинский митрополит Александр (Паулус) заявил об отделении «от Москвы» эстонских приходов, а викарный епископ Владимиро-Волынский Поликарп (Сикорский) с архиепископом Александром (Иноземцевым) учредили при поддержке немцев «антимоскальскую» Украинскую автокефальную церковь. При этом большинство православных общин Украины остались верными Московской патриархии.
Имели место и совсем непростые случаи. Так, например, «Псковская православная миссия» (история ее до сих пор во многом загадочна) под началом митрополита Виленского и всей Прибалтики Сергия (Воскресенского), гласно приветствуя «немецких освободителей» и осуждая местоблюстителя Сергия за «работу на Сталина», не выходила из канонического подчинения Русской церкви, более того — тайно работала на советскую разведку под руководством Павла Судоплатова. В частности, способствовала проведению блестящей спецоперации — под кодовым названием «Послушники» — по дезинформации немецкого командования. В 1944 году владыка был убит эсэсовцами.
Некоторая часть священничества становилась на путь открытой борьбы с оккупантами. Так, настоятель церкви села Мало-Плотницкое в Пинской области протоиерей Александр Романушко вместе с двумя сыновьями в составе партизанского отряда не раз участвовал в боевых операциях, за что был награжден медалью «Партизану Отечественной войны» I степени.
Такую же награду (II степени) заслужил иерей Федор Пузанов из села Бродовичи-Заполье на Псковщине, за разведслужбу в 5-й партизанской бригаде. Настоятель Одрижинской Успенской церкви Ивановского района Пинской области отец Василий Копычко был прозван «партизанским попом».
За укрывательство раненых партизан каратели заживо сожгли в сентябре 1943-го настоятеля церкви в Старом Селе Ровенской области отца Николая Пыжевича вместе с семьей. Будущий патриарх Пимен (Извеков), прошедший советские лагеря иеромонах, геройски воевал в должности замкомандира стрелковой роты, дослужившись до звания майора.
Множество мирян вступили в войну не особо верующими или вовсе неверующими, а вышли из нее настоящими христианами. Кто-то позже стал священником или монахом, как, например, будущий архимандрит, духовник Троице-Сергиевой лавры, великий старец Кирилл (Павлов) и наместник Псково-Печерского монастыря архимандрит Алипий (Воронов).
Широко известны факты материальной помощи фронту: 300 миллионов рублей, собранных Церковью в фонд обороны страны, создание на средства прихожан и священства танковой колонны «Димитрий Донской», истребительной эскадрильи «Александр Невский». Далеко не все знают, что легализовать такой сбор денег и вещей (незаконный с 1929 года) митрополиту Сергию удалось лишь в январе 1943-го после телеграммы Сталину с просьбой об открытии в Госбанке специального счета. Верховный Главнокомандующий удовлетворил просьбу местоблюстителя, поблагодарив Церковь за помощь Красной Армии. Впервые после известного декрета 1918-го РПЦ частично вернула себе право юридического лица.
Известнейшим событием «церковной весны» стала встреча «отца народов» в Кремле с тремя митрополитами (1943), по итогам которой принимались решения об избрании патриарха, учреждении семинарии и т.п. Еще раньше перестал выходить журнал «Безбожник», начала открыто праздноваться Пасха, а 64-летний ссыльный профессор владыка Валентин (Войно-Ясенецкий) был назначен главным хирургом эвакуационного госпиталя Красноярска, из армии убрали комиссаров...
Под всеми этими зримыми и во многом чисто политическими вехами таились невидимые — такие, без которых официально отказавшейся от Бога и долго гнавшей Его стране одержать Победу над объединенной темной силой западного сатанизма было не суждено. Завет митрополита Московского святителя Филарета (Дроздова) «Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими», хоть и не звучал в приказах красных командиров, однако неукоснительно выполнялся нашим воинством. За это же молился в своей келье под Ленинградом преподобный Серафим Вырицкий, возносили молитвы по всей России матери и жены сражавшихся сыновей и мужей, а массовый подвиг самопожертвования на фронте и в тылу был принят Богом как христианская жертва всего народа.
Следствием этого стали победы на фронте, часто сопровождавшиеся чудесами заступничества Божией Матери и святых. Так было под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, под неприступными стенами Кёнигсберга. Выпавшая на празднование Пасхи Христовой Великая Победа совпала с днем памяти великомученика Георгия Победоносца. Столь явное откровение свыше, увы, почти не изменило мировоззрения руководства СССР, зато в некоторой мере облегчило положение христиан на несколько послевоенных лет.
А главное, преподало урок на века тем, кто способен его уразуметь.
